У Пушкина

Моя землячка, киевлянка Вера Вениаминовна Малева, превосходный школьный словесник, была доброй приятельницей Семена Степановича Гейченки, директора и воссоздателя,  а точнее говоря, создателя, знаменитого Пушкинского заповедника в Михайловском.  Не было в мире литератора или учёного, кто бы занимался Пушкинским наследием и не знал  имени Гейченко, а в России редкий писатель не забредал когда-нибудь в его, как  говорили,  гостеприимный дом. И когда я отправился  в те края, Верочка поручила мне передать Семёну Степановичу гостинец с родной Украины, а заодно и познакомиться с интереснейшим, как я не раз слышал, человеком. По приезде я звонил, и мы договорились о встрече на следующий день. В тот день  Гейченко  принимал гостей  из Печорского монастыря: отца-настоятеля и отца-казначея. Я их видел, «чайка» уезжала мимо гостиницы. Они оба сидели на  заднем сидении, но не рядом, а раздвинувшись к правому и левому бортам, большие и шикарные в чёрных одеждах с пышными седыми бородами. Друг на друга не смотрели. В стороны тоже. Они смотрели вперёд.
Семён Степанович был весел и приветлив. Интересовался,  как я доехал, расспросил о Верочке. Поговорили о каких-то весёлых пустяках. И тут он подозвал меня  к двери в соседнюю комнату. Поверх дерева был натянут лист бумаги.
–. Нарисуйте себя, а? Вместо автопортрета.
Чёрт бы меня побрал! Сто лет я знаю эту хохму, да и вообще скромностью не отличаюсь. А тут память как вырубило и сообразительность тоже. Подумал  – мало ли кто ещё приедет в гости к именитому хозяину! Что ж, каждый раз бумагу менять? – и изобразил я себя в самом углу мелким, почти незаметным. Или всё-таки, давили на меня величественные тени вчерашних гостей? Да и не только их. Здесь многие бывали  великие и знаменитые…
Увидев рисунок, Гейченко тут же погас, приветливость  уступила место скучной вежливости. «Ну  да, ну  да, – забормотал он, -- очень интересно всё, что вы рассказываете…–  Я, собственно, ничего ещё не рассказал… – Ну да, ну да... Вы здесь посидите, а я на секунду отлучусь. На секунду только, я  сей секунд, сей се-кун-дант... » – и он, скрывшись дверью,   больше не показывался.
Зато очаровательная Любовь Джалаловна -- говорили, будто молодой Гейченко «умыкнул» её из горного аула,  --  Любовь Джалаловна старалась, как могла, затушевать неловкость. Усадила меня за стол, налила чаю из самовара – Господи! Это моё  довоенное детство  – чай из самовара! А здесь их  была целая коллекция – самовары  гнездились на антресолях, стояли на специальных подставках, на столах, на полу, в комнатах, в сенях и на кухне. Пирожное «Наполеон»   я съел без особых эмоций: моя предыдущая  тёща пекла не хуже. Но тут...  «Кутузов», – сказала Любовь Джалаловна, придвигая следующее блюдо. – А это «Барклай де-Толли». Ещё были «Ней» и «Мюрат»,  а «Шевардинский редут» -- просто образец фортификации. И никакого розыгрыша. Всё так и называется, всё по собственным рецептам и  «нигде кроме...»  потвердила  Верочка.
Меня  всё же отвели попрощаться  с хозяином. Погружённый в бумаги, он давно забыл гостя, который и сам–то видит себя маленьким, да ещё и в углу листа.
– Всего хорошего, всего хорошего, – пробормотал он скороговоркой. – Было очень интересно.
– Вкусно, во всяком случае, – не удержался я. У Гейченко в глазу что-то загорелось. Он покосился на меня, но с опозданием. А  рисовал  бы я  крупно, чтоб не лезло в лист?  Тоже бабка надвое гадала, но это  другая история. О том, как в Михайловском отдыхала подруга Верочки поэт Лина Ошерова с сыном. Ну  и Малева, конечно. Она  каждый отпуск там проводила. И цитировала другого завсегдатая Владимира Брониславовича Сосинского: «жить надо зимой в Париже, а летом в Михайловском.». Что ж,  Сосинскому было  виднее: эмигрант гражданской войны, он действительно живал в Париже. А Верочка только в Киеве.
И вот, гуляют они в имении, а навстречу идёт Семён Степанович. Весёлый, приветливый и тоже, как будто, отдыхающий. Увидя Веру, остановился, махнул приветливо.
–.Здравствуйте, Верочка, здравствуйте!
Вера их познакомила и он, как водится, заговорил с пацаном. Двенадцатилетний Гришка в джинсах и футболке лохматый, с огромными чёрными глазами, был  прекрасен.  Разговор вполне обыкновенный: «В каком классе? Какие отметки? – и, наконец,  кем хочешь стать?» На последнем вопросе Гриша запнулся.
– Он хочет стать директором заповедника – рассмеялась Лина.
И вдруг, на лицо восьмидесятилетнего Гейченко упала маска. Он выпрямился. Единственная рука опустилась, как бы, в положение «смирно».
– Ну, это мало ли кто чего хочет, – сказал Семён Степанович неожиданно сурово. И пошёл дальше. Не прощаясь даже с Верой. Гришу и его маму он  больше не замечал. Как-то получалось, что всегда смотрел в другую сторону.
Так что, и с рисованием не всё ясно,
Давно это было. Нет больше Лины, умер Семён Степанович.  Ездит ли теперь в Михайловское Вера Малева? Не знаю.