Предпоследний романтик

… “Что такое?!”
Некоторое время Виктор Палыч пытается сообразить, где он и что с ним. Состояние необычное, интригующе-пугающее – тугой спелёнутости, то есть физической беспомощности и психической подавленности, даже оглушённости. Наконец, как будто пузырь на поверхность воды, выпрыгнула догадка: он попал в беду, вследствие которой и находился до последней минуты без чувств. Но что же произошло? Господи, что?! С трудом и опаской поворачивает он голову – в секторе обзора лишь мутное подскамеечное пространство. Освоив, привыкнув к увиденному (“Это даже интересно, чёрт возьми!”), пробует приподняться. Не получилось. Лихорадочно соображает: как быть? Рассчитывать на чьё-то вмешательство, по-видимому, не приходится. Превозмогая боль, ослепляющей вспышкой полыхнувшей в голове, поворачивается с живота на бок, затем, кое-как опершись на руки, садится. Терпеливо – а точнее, с покорностью калеки – дожидается, пока вернётся зрение. И эти несколько секунд – что тебе вечность при падении с высокого речного обрыва – повезёт, не повезёт, на глубину или на камни?!.
Первое, что различил после этого – рысьи глаза на сером напряжённом лице наклонившегося к нему парня. Доверившись обострённой интуиции, он выдержал этот стылый, изучающий взгляд и попросил:
- Поддержи-ка. – И не узнал свой голос.
Парень взял под локоть, помог перебраться с пола на скамью. И опять пришлось перетерпеть резкую боль в груди и ногах, подавить тошноту.
- Лихо тебя отделали.
- А кто?
- Почём я знаю. Я зашёл, в вагоне уже никого…- и воровато оглянулся. - Скоро конечная. Идти сможешь?
Виктор Палыч попробовал встать, однако, охнув, рухнул на скамью. Теперь он опасался взглянуть парню в глаза, по-прежнему чувствуя исходящую от него опасность.
- Ты не поможешь мне?
- Насчёт чего?
- Ну... домой добраться.
- А деньги у тебя есть?
Виктор Палыч ощупал карманы.
- Были вообще-то…
Парень скептически усмехнулся, откинулся на спинку сиденья:
- А дома?
Делая вид, что припоминает, Виктор Палыч на самом деле прикидывал, стоит ли довериться этому типу, чем-то похожему на стервятника, прилетевшего на мертвечину. Но что делать?
- Есть... есть, конечно.
- Ну что ж.
Выходя из вагона, столкнулись с милицейским патрулём. И Виктор Палыч потерял сознание.

Характерный, застарелый запах: не то хлев, не то гальюн. И осязательное ощущение опасности… потому поспешно пробирается в темноте на ощупь вглубь помещения, желая укрыться понадёжнее. Вдруг откуда ни возьмись бешеный оскал гигантской собаки! В цепенящем ужасе Виктор Палыч отшатывается, но острые зубы успевают вцепиться в щиколотку, вгрызаются в кость… Выдавив из груди вопль, просыпается. Минуту-другую грохот сердца и прерывистое дыхание заполняют пространство вокруг. Мысль, что опасность миновала, начинает возобладать… Боль в ноге остра и реальна, и он, слегка повернувшись, поправляет гипс, врезавшийся в лодыжку.
За окном луна. В белёсой полутьме палаты, через койку, пыхтит на судне Мироныч, прозванный герцогом за породистого вида усы и бороду. Досада, что теперь до утра, а, возможно, и дольше (поскольку нянечка Паша пребывала в запое после зарплаты) придётся дышать испражнениями шевельнулась под сердцем: сам Виктор Палыч уже неделю почти ничего не ел и, стало быть, не испытывал нужды… Как собака, которую переехала машина, обозначил сходство Митя, лежавший у той же стены, затылком к Виктору Палычу, и пояснил: «Это она для того, чтобы сила крови зря не тратилась – на пищеварение. Природа не дура». – «А ты чего ж не следуешь?..» - «А человек разве слушает природу? И потом, я уже второй раз тута. Попёрся в туалет – ночью, дома – и запнулся за клюшку». Митя запросто мог бы играть клоуна без маски: чёрные глаза, что сливины торчком, косят на кончик носа, сюда же и губы тянутся (муху сдуть или ещё зачем), и общее постоянное выражение физиономии – недоверчивое удивление (или недоумение?). К тому же он мог поворачивать голову на все почти сто восемьдесят градусов. Так что чем не скоморох?.. Ладно, хоть он нынче не пыхтит - не тужится.
Вчера приходил следователь, совсем не похожий на человека из органов, расспрашивал: кто, как, имеются ли свидетели?.. Но что Виктор Палыч мог сказать? Полный провал в памяти. Помнил только, что было до того, как сел в электричку, да ещё… как сошёл. А вот между этими координатами…
- И правильно, - заметил скоморох Митя. – Не по што с такими откровенничать. А то явился, понимаешь, корочку не показал. Кто таков на самом деле? Может, как раз из тех субчиков, кто тебя и отдубасил.
«Мудрецы шуты, блин», - чуть не обронил Виктор Палыч.

И всё же память его непроизвольно напрягалась, искала ход в забытое. И вот сейчас, среди ночи…
От удара сбоку перед его глазами сместились зелёная и оранжевая полосы, будто неоновая вывеска рухнула и, угасая, посыпалась осколками. И в то же мгновение он понял – словно, пока он валился на пол, прозвучал некий голос-предупреждение: не выберешься из тамбура, выкинут из электрички на полном ходу… может, потому, что видел однажды, как выбросили из соседнего вагона женщину. Впечатление: точно мусор какой выбросили. И неведомая сила подтолкнула в спину, утвердила на ногах и он зарычал даже, точно боевой клич вырвался из горла, и, увидев при этом замешательство в одинаково лютых лицах нападающих, оттолкнул от себя кого-то, рванул дверь и побежал по шаткому вагону…
«Кто же это меня? За что?»

Вяло стал перебирать своих знакомых… отметал, однако, решительней: «Ерунда всё это! Тьфу, не то…» И действительно, были, да, кое-какие трения с некоторой публикой, но не на столько же серьёзные, чтобы… «Нет-нет, не то».
«Ну хорошо, что же тогда было до?.. А до чего?..» Внезапно – точно на своё привычное место втиснулась смазанная деталь – вспомнил: он ударил… Да-да, ведь он первым ударил!.. Но кого?.. смутно-смутно… За что?
В пульсирующей оторопи, затаив дыхание, лежал некоторое время и старался определить: подсказка ли это из глубин подсознания или же он начинает, так сказать, фантазировать на заданную тему. От напряжения у него начинает ломить затылок, и он упускает, казалось, близкий миг прозрения. «Ушибли всё ж вы мне голову, твари. Ишь как бо-бо.» Расслабившись, он отпускает сдерживаемое воображение «в свободное плавание».
Где-то читал или по телевизору… о психотропном оружии (или психотронном?). Якобы выкрали такое оружие преступные элементы и готовы применить на практике. И рисуется ему картинка, как идёт он и попадает в это электронное поле, и становится управляемым объектом. «Иди и ударь!», - приказывают ему невидимые и оттого ещё более страшные существа. И он направляется к «месту действия»…
Обидно! Виктор Палыч испытывает боль в рёбрах от возбужденного дыхания. «Паразиты! Развлекаются! Игрушку нашли!» И сам не поймёт, чего больше в его реакции – самоиронии или отчаяния.
«Ну да ладно, это для разминки мозгов. В сущности, на кой ляд я кому-то сдался. Вот что на самом деле-то?.. Что? Нет, ну ты вспомнил: ударил… но за что? Просто так взял и ударил? И всё? Просто так? Ну не ерунда?!»

Утренняя клоунада скомороха:
- Спал он крепко, крепко, крепко – заболела даже репка!
Омоновцы с вахты первого этажа во главе с медсестрой привозят новенького – большого косматого бородача, кое-как переваливают с каталки на кровать, отчего тот  утробно мычит:
- Но-оги мои! Упустили, падлы! – и, зарывая голову в подушку, скрипит зубами.
Пришла сестра поставить ему капельницу.
- Дай-ка, милок, ручку.
Бородач с ошеломляющей яростью вскидывается:
- Уйди! Не то получишь черепно-мозговую травму! – и прибавляет выражения позабористее, так что медичка выскакивает с капельницей за дверь, правда, огрызнувшись на том же слэнге. Бородач укрылся одеялом с головой и почти сразу засопел.
- Ну и ну, - сказал герцог опасливо, - ещё один сумасшедший! Этак он мой «вертолёт» зашибёт!
Действительно, столик с аппаратом, вытягивающим ногу герцога, находился от кровати новенького на расстоянии менее метра.
- Я его лет пятнадцать назад знал, - сообщил Скоморох шёпотом. - Совсем другой был человек. Боксёр, между прочим. Потом у него что-то с рукой случилось… Ой, комары ещё тут! Хобот свой сперва помыл бы, а то как ни укусишь, так волдырь! Звери настоящие, - и Митя с наслаждением растёр в ладонях пойманного «зверя».
- А с ума когда сошёл?
- Кто? А-а, этот. Меня другое сейчас интересует, - и Скоморох-Митя перекинул на кровать Виктора Палыча газету. - Ты поглянь-ка, романтик. Как две капли!
Виктор Палыч развернул. На одном из снимков в репортаже о Чечне на висилице болтались три бородатые головы.
- Фу! Ну ты прям скажешь.
- А что, не похож разве? Пришили голову и - к нам в палату. Мироныч, ты как считаешь, могли нам басмача подселить? Или как по-сегодняшнему кличут… ну которых из Дагестана вышибли?.. Вах-хобиты?
Герцог покряхтел, прежде чем ответить:
- Что ж они, своих вешают?
- Ну-у… Может, бей своих, чтоб чужие боялись?
Герцог опять покряхтел:
- Это уже романтизм… с большой дороги, - и закрыл глаза. Он неважно себя чувствовал: вчера вечером его навестили парень с девицей, соседи по дому, принесли бутылку водки, потом парень сходил ещё за одной. Девица после никак не могла распроститься: «Вы, клиенты, не грустите без меня, потому что я вас всех люблю. Желаю вам…» - она много чего желала, путалась, и всё никак не могла закруглиться, пока парень не вывел её за руку. Однако через минуту она вернулась и сделала общий поклон, наподобие эстрадных.
Теперь вот герцог рассиропился, думает – иногда вслух - о том, как ему будет несладко одному дома на одной ноге, когда выпишут, да ещё думает, как бы так втихаря от врачей снять очередную гирьку с аппарата, называемый тут «вертолётом». Короче, неплохо бы опохмелиться… Он уже намекал Скомороху, которого вчера также угощали как сторожила (к тому же у него с герцогом были одинаковые переломы), что долг платежом красен, но тот никак не среагировал – денег у него нет потому что. Да, собственно, послать в магазин всё равно некого.
Виктор Палыч незаметно задремал. Привезли какой-то большой аппарат, засунули туда ногу «клиента» и стали проводить испытание. «Вот сволочи! - подумал «клиент» в образе Виктора Палыча. - И ведь обязательно на мне! Кролика нашли!» Он уже сообразил, что это не наяву, а во сне, однако колено так ныло, что он по инерции злился на «испытателей».
Вечером в палату поместили бомжа… бомжа - не бомжа, но что-то наподобие, с изуродованной кистью правой руки, точнее – торчащим из повязки будто ошпаренным указательным пальцем, всё остальное, как он объяснил, заикаясь, срезало циркулярной пилой. И Скоморох тут же в открытую его окрестил: «Перст указующий!» И Перст этот устроился на койке рядом с герцогом. Вскоре герцог заелозил на своём приподнятом в изголовье ложе, стал покусывать седой ус, затем как-то незаметно сговорился со своим новым соседом и вскоре тот уже вернулся с бутылкой и разливал по стаканам. Скомороха новые компаньоны обошли и тот молча  глотал слюну, отвернув голову к стене.
Чуть позже Перст сбегал за второй бутылкой, и опять Митя остался не при чём. Виктор Палыч наблюдал за ним и сочувствовал: Перст и ему не понравился с первой же минуты. Это был бомж-«чего изволите». Он порывался всем угодить – и больным и персоналу: ложки-тарелки подать, мочу вынести и прочее, причём после этого своего угождения мог взять что-нибудь с чужой тумбочки – сигарету ли, кусок хлеба… В конце концов, он возбудил против себя неприязнь и самого герцога, чьё нападение на Перста было для всех полной неожиданностью.
- А ну положи на место! И не трожь! Ишь ты, промокашка! Ко мне сын приезжает в неделю раз, а ты все продукты умять за один присест хочешь! Пошёл вон отсюда, чучело! Чего зенки пялишь? Не понял? Положи на место, я сказал!..
- А ч-что я у т-тебя взял? – взвизгнул Перст. - Я х-хлеб свой взял!
- И жрёт, и жрёт…
Они ещё попререкались, затем Перст лёг и завернулся в одеяло.
Когда утром врач (если глядеть со спины – вылитый Винни-Пух: такой же затылок, покатая спина и короткие оттопыренные ручки) осматривал Перста, тот не без умысла и довольно противным голосом приговаривал:
- Не обращайте внимания на мои мослы. Мне бы всего пару недель нормального питания… - как бы намекал, значит, что не просит большего.
Врач, как и Винни-Пух, на секунду-другую застыл в раздумье и ничего не ответил, кроме неопределённого «угу».
А Перст после осмотра пожаловался, ни к кому конкретно не обращаясь:
- Я последнее время почти что ничего не ел.
На что ему Дуб (тут у всех, как вы заметили, появляются прозвища, частью легальные, частью нелегальные, то есть употребляемые за глаза. Дуб из последних, но о нём подробности чуть позже)… так вот Дуб сказал:
- Летом да не найти поесть – это уж слишком. Ты разбаловался, Перст.
- Но я не ворую.
- А зачем воровать. Приходи с утра на рынок. Не здесь, так в Лианозово поезжай. Там одни бабы ящики разгружают. Они тебя без соуса проглотят.
Перст посмотрел на свою калечную руку и даже произвёл руками некий жест, точно примерялся что-то взять-подхватить.
- Ящики, пожалуй,  смогу.
- А так зашибут тебя где-нибудь, обязательно зашибут. Всё равно ведь своруешь, как припрёт.
Так вот Дуб, пожилой, лысоватый, но с пышными усами дядька очутился на кровати рядом с Виктором Палычем вчера днём: его привезли на каталке чуть ли не бездыханного, за ним ввалилась целая свита сопровождающих-родственников, все деловые, энергичные, особенно женщины, весьма респектабельно одетые. Дочь сразу же стала выяснять, сколько нужно давать медсестре за укол, сколько за массаж и так далее, причём обращалась почему-то к Виктору Палычу, чем, кстати, очень его смутила, поскольку… Давеча уже говорилось, что все пациенты сразу же обретали довольно точные – по внешности или по внутреннему содержанию – прозвища. Виктора Палыча, к его собственному удивлению, окрестили романтиком. Он не стал возражать, даже выяснять не стал, отчего так, но призадумался: не иначе как и в самом деле в его натуре имеется сей ингредиент и не в малой пропорции. Что с этим делать в сорок-то девять лет? Просто принять к сведению?.. О себе он был мнения скромного: великим умом не блещет, однако обладает изрядной интуицией, что помогало ему быть хорошим служащим, а это, собственно… Впрочем, закончим с Дубом. Оказывается, он пилил на своём участке засохший дуб, да как-то не рассчитал. То ли его стукнуло падающим деревом, то ли с испуга, но он потерял сознание. Однако сегодня он воспрянул духом – понял, что легко отделался, и к нему возвратилась страсть - видимо, природная и развитая на практике – наставлять, поучать. Это бы не так бросалось в глаза, если б в голосе не присутствовали нотки менторско-привередливые. Он любил, чтоб его слушались и слушали. Кстати, рассказал, что дачу его обворовали, много вещей забрали, из чего следовало, что был он человеком состоятельным. В прошлом, был намёк, чуть ли не министром. Виктора Палыча всегда интересовали подобные сочетания слов, как вот это «чуть ли не…» и он хотел уточнить: чуть ли не министр это, что ли, зам? Однако воздержался, поскольку Дуб продолжал:
- А намеднись из автомата стреляли по крышам! Представляете? Я позвонил, приехали с местного отделения и сказали по-дружески: ты бы лучше, папаша, звонил в Москву, а то нам тут как-то не с руки… А эти ребятки, ну те, что стреляли, приехали на следующей неделе в моё отсутствие и набили морду моему соседу, чтоб, значит, не дёргался больше к телефону. А? Каково! Я уж не стал ему говорить, кто звонил…

Ночью проснулся от шороха – это «вахобит» мял в ладонях что-то шуршащее.
Погоди-ка, сказал себе Виктор Палыч: это шуршание почему-то напомнило ему, как он у себя на работе в тот самый именно злополучный день, когда попал в больницу, спорил – да ещё как спорил! - о том, стоит ли возвращать в нашу современную жизнь институт дуэли. Бог его знает, с чего спор начался, однако Виктора Палыча он задел за живое. Он утверждал, что дуэль помогла бы восстановить в обществе понятие чести и достоинства. Причём искренне в это веря.
«Ну да, и что? К чему это?..»
И опять что-то такое из тумана прорезывается… «Может, это во мне запрограммировалось?.. и подсознание выбрало вариант… Вариант чего? Чушь какая-то!.. Хотя почему нет? Хотя что-то опять типа гипноза… Самогипноз! Или вспышки на солнце, чёрт бы их побрал!.. Скажи лучше, что был пьян и ввязался в какую-нибудь ерунду… из-за бабы, например. Ну, значит, дурак. Ну теплее.»
Ну не чепуха! Однако мысль засела… так что даже стала злить.
-Эй, вахобит, кончай шуршать!
«Вахобит» притих, но не надолго, потом глухо откликнулся:
- Ты чего, мудрёна вошь, на меня вагоном прёшь!
«В самом деле, ненормальный!.. Впрочем, я тоже, кажется, не очень… Действительно, либо мозги набекрень, либо уж не знаю что… дуэлянт нашёлся!»
Однако раздражение словно прочистило мозг и он вспомнил… впрочем, вспомнил или вообразил – на этом не стал задерживаться, так как версия показалась знакомой и, стало быть, выглядела правдоподобной.
Он вновь находился в электричке. Ему приглянулась женщина на крайнем сиденье у выхода. И он время от времени смотрел на неё и пытался угадать её характер. Он даже подумал, хорошо бы найти повод и заговорить с ней, как… эти, что ввалились из тамбура, грубо задели её, а затем и припечатали словцом… Нет, он не вскочил, не вступился тут же, но… задохнулся возмущением и его проняла дрожь, и он не мог понять, трусит он или негодует (всё же, наверно, он не рыцарь, и эта обидная мысль впилась в мозг, стала точить, уедать). Электричка останавливается, и все толпятся на выход, чтобы пересесть на другую. Виктор Палыч тоже выходит на перрон и сразу видит ту компанию под фонарём…
Он даже не понял, как очутился рядом, даже опешил от столь фантастического перемещения, затем, однако, подходит – точно сомнамбула! – вплотную к этому… лицо никак не вспоминается… и отчётливо говорит:
- Я тебя вызываю.
Мужик прищурил один глаз на подошедшего: очевидно, не понял юмора. Виктор Палыч подождал секунду-другую и влепил пощёчину.
- Дуэль! Я тебя вызываю. Уразумел теперь? – но так и не дождался ответа: мужик и его дружки стояли, точно оглоушенные. Виктор Палыч развернулся и отправился к скамье, где оставил свою сумку. С шипением распахнулись двери подошедшей электрички.
В вагоне к нему подошёл парень и, пригнувшись, сказал на ухо:
- Ты, кажись, кого-то вызывал… пройдём…
Подвинув по сиденью к окну свою сумку, Виктор Палыч последовал за парнем.

Последующие дни Виктор Палыч возвращался мыслью к невероятному открытию – дуэли, и сетовал: «Ну не дурак?!. Точно, шиза проклюнулась! Дуэль! – в наш-то век… Ну ладно бы пьян!.. Нет, это я чтой-то загнул, насочинял.» Правда, особо зацикливаться на этом ему не позволяли соседи по палате…
На место «вахобита», отлынивавшего от лечения, поместили хохла, упавшего с крыши и получившего такой же перелом, как у Скомороха с Герцогом.
- Так! – возликовал Митя. – В нашем полку прибыло.
Тут же возникла дискуссия на тему:
- Кой хрен надо было вам отделяться от нас, если вы к нам же и прётесь в поисках работы, а? – герцог привстал на локтях. – Скажи-ка вот мне, хохляндия?
- О-о! – простонал новоприбывший. – Я-то тут причём? Спроси у политиков.
- Э-э, нет, я у тебя спрошу! – поддержал герцога Скоморох. Расценки нам вы сбиваете! А строить не умеете как следует! С крыши он свалился! Так тебе и надо.
- Погоди, - перебил герцог. – Вот я вам расскажу, как я к сестре ездил о ту пору, горилку пить. Петро, её мужик, о-ох бандюга… - герцог потряс кулаком, выискивая подходящее слово. – Ну вообщем, я ему ка-ак вмазал!..
- И что?
- А он… там такая сковорода с ручкой… хватает её и по лбу меня! Фах! Я с копыт.
- Ну?
- Всё.
- Да? А кто за бутылкой побежит? Без неё нам всё равно не разобраться. Романтик, тебе когда костыли принесут?
Можно много чего ещё рассказывать о тех днях, что Виктор Палыч провёл в больнице, и в общем и целом скучно не покажется, но и весело никому особо не будет. Так, развлекали друг друга, как могли. Однако рассказ наш о другом и заканчивается таким образом.

Полгода спустя Романтик (прошу прощения – вырвалось невзначай: к этим прозвищам так быстро привыкаешь!)… Виктор Палыч ожидал на платформе электричку; облокотясь на ограждение, курил. Мимо прошёл мужчина, показавшийся знакомым. Виктор Палыч, докурил, потушил окурок о край урны, поглядел в спину уходящему и…не отдав себе ещё отчёта в причине побуждения, пошёл следом. Мужчина остановился, повернулся лицом, Виктор Палыч приблизился вплотную и неожиданно для себя произнёс:
- Ну… что… дуэль?
На скулах знакомца обозначились желваки. Несколько секунд он покусывал нижнюю губу и вздрагивал прозрачными льдинками зрачков, затем сделал быстрый шаг назад и, будто в тысячный раз – так это у него легко, заучено получилось, - перемахнул ограждение… Виктор Палыч проводил убегающего взглядом до автобусной остановки, где тот и смешался с толпой, притопнул всё ещё побаливающей ногой (не догнать, да и не в этом дело), сплюнул. Только войдя в вагон и усевшись на сиденье у окна, за которым по зимнему начало пуржить, он ощутил страшную усталость. «А ведь была весна… Шесть месяцев как корова языком!.. А с какого рожна?»
«А может, этот тип решил, что я ненормальный? Проще удрать, чем связываться… Н-да, может, я и романтик, но явно последний… ну или предпоследний».
Короче, как ни поверни, а загадка так и осталась для Виктора Палыча неразгаданной.