Старые солдаты

В предрассветные сумерки прошумел короткий прохладный дождь, первый за две недели сентября. Прошелестел на листьях деревьев минут двадцать и угомонился – сизая туча уползла куда-то наискосок в сторону спящего городка. А отсюда, с горы, из окна монастырского строения, было видно подёрнутое ветрами серое морщинистое море и хмурое светлеющее на горизонте небо с низкой сизой облачностью, пропадающей в туманной дали.
      
В комнатке было темно и тихо. Привыкший вставать рано, Спиро Сальти уже сидел на просторной кухне, отделённой толстой стеной от комнатки, где отдыхал его израненный командир, и пил чай вприкуску с сахаром. Самовар только что вскипел, и он  занёс его со двора. Меж двух окон с двойными массивными рамами, степенно качая маятник, тикали большие старинные часы в роскошном убранстве из бронзовой лепнины, а подле на столе светилась керосиновая лампа с изрядно закопчённым стеклом.

Монастырский двор в столь ранний час медленно стряхивал ночную дрёму и потихоньку  оживал. Монахи просыпались рано и, по заведённому издавна порядку, здесь ещё до света начиналась своя привычная жизнь. Со стороны гавани, где стояли чужеземные суда, никаких звуков в этот предрассветный час не доносилось. Как и в предыдущие две ночи,  завоеватели с вечера отмечали победу:  горланя пьяные непонятные песни и, громко переругиваясь, до полуночи шастали по опустевшим домам, тащили в свой лагерь всяческую добычу. Лишь к утру, угомонились, устало заснули.

А два дня назад для жителей маленького городка события развивались катастрофически и очень даже стремительно. Это было слишком похоже на неожиданную перемену погоды: ещё час назад, казалось бы, ничто не предвещало беды, но вот  чёрные тучи надвинулись от горизонта, заклубились, заволокли всё небо, загудел холодный ветер, и упругие его порывы стали ломать ветви деревьев, гнуть и валить их, выворачивая с корнями. Словно неожиданная буря, война вторглась в привычную и размеренную жизнь простых людей, заставила покинуть дома, рыть оборонительные укрепления, возводить бастионы. Однако силы оказались слишком неравными: к передовому отряду англичан численностью в четыре тысячи штыков, остановленному ружейными залпами солдат греческого батальона у границы городка, с северо-востока от деревни Камары вскоре подошло шеститысячное подкрепление, вооружённое нарезными штуцерами. Точность и дальность стрельбы куда выше, чем у кремневых ружей. В это время одна часть мирного населения спешно переправлялась на баркасах и яликах на правый берег бухты и через сады уходила к Караньским высотам, чтобы пешком добраться до Севастополя, а другая – поднималась в горы, спеша укрыться там от завоевателей. 

Во второй половине дня боеприпасы защитников Балаклавы закончились. Оружие пришлось сложить. А уже ближе к вечеру командира батальона полковника Матвея Афанасьевича Манто, со сквозной пулевой раной у самого предплечья и застрявшим маленьким осколком в бедре, по распоряжению лорда Роглана, поместили в Георгиевский монастырь под опеку монахов. Полковник был росту невеликого, но мощный, с крепко сбитой фигурой. Доставили героя на носилках четверо подчинённых, среди которых был и старый солдат Балаклавского греческого батальона Спиро Сальти. Именно этот пожилой отставник из четвёртой роты остался в монастыре при полковнике. Сам напросился быть и денщиком, и сиделкой при больном начальнике, и просто человеком, с кем его командир мог бы поговорить в тягостные минуты вынужденного безделья. И хотя отделался полковник не смертельными ранами, тот первый не очень долгий бой, – как он сам потом оценивал, – всё же оставался для него самым трудным за все триста сорок девять дней обороны Севастополя. Многие солдаты не имели боевого опыта – впервые встали на защиту своей земли, оставшейся им в наследство от пращуров. В этом случае было важно выстоять перед хорошо вооружённой и многочисленной ордой приплывших издалёка завоевателей. При таком раскладе не суждено было одержать победы, но своё  достоинство отчаянные греки сохранили не хуже чем при Фермопилах – оборону держали до последнего заряда и врагов положили не мало. Сломленные, но не покорённые, они никогда потом не постыдились этого дня.

И для Спиро Сальти первое ближнее столкновение с противником тоже оказалось проверкой на прочность. Именно там, у стен древней крепости Чембало, он, человек, всю жизнь занимавшийся мирным делом, стал быстро осваивать науку выживания. Когда враг, развернув  батарею лёгких пушек, начал обстреливать позиции греческого батальона, и в сторону траншей защитников Балаклавы с противным визгом полетели ядра, выбивая воронки, выбрасывая вокруг осколки и шуршащие в воздухе камни, Спиро старался вовремя укрыться за выступающими из земли валунами или нырнуть поглубже в траншею, дабы голову раньше срока осколком не снесло.

Очень скоро густой пороховой дым и гарь заволокли боевые позиции противоборствующих сторон. Иные ядра, пущенные по боевым позициям греков, перелетали через гребень горы и падали в море поблизости от кораблей английской эскадры. В суматохе боя моряки неприятеля по ошибке приняли их за обстрел греческой батареи и спешно удалились от берега на безопасное расстояние.

 На открытый штурм крепости англичане так и не решались. Помнится, командир мортирной батареи, поручик Иван Марков, после каждого ответного выстрела маркелы, – так солдаты называли полупудовые мортиры, – с показной смелостью всякий раз вставал в рост на виду неприятеля, наблюдая результат разрыва бомбы. Полковник Манто, заметив сие безрассудство, в одну из пауз меж разрывов, при всех сердито одёрнул подчинённого, хриплым голосом сделал неразумному храбрецу выговор:

 – Извольте, господин поручик, не выказывать своё равнодушие к смерти. Вы замечательно храбрый человек, но должны при этом знать: вашу жизнь нечем заменить. А для презрения смерти, коль жить наскучило, храбрости вовсе не надобно. Однако прошу заметить: нам  каждый человек сегодня очень полезен живым и невредимым. Добровольно подставлять себя под пули – великая радость только врагу и прямой урон отечеству нашему. Запомните: в бою не грешно и пуле поклониться, и к землице прижаться, чтоб голову не снесло в кусты. Хотите побеждать – учитесь воевать умно!..
 
    Много позже, весной пятьдесят пятого года, накануне праздника Святой Пасхи, уже на севастопольском бастионе, всё тот же поручик Марков, наблюдая показную отвагу молодого подпоручика, высказал ему почти то же самое, что когда-то сам услышал от полковника Манто. А ещё добавил от себя:

– Храбрым надо быть, а не казаться! Учитесь, подпоручик, выживать на войне. Помирать – дело нехитрое, и совершенно бесполезное. Умейте выжить и нанести урон неприятелю.

В том первом сражении у стен Балаклавы Спиро усвоил простую истину, которая ему не раз служила верную службу, от беды уберегала: храбрость смекалку любит, но не показную бесшабашность, не дурную отвагу. На бастионах Севастополя не стыдился прятаться от осколков бомбы за лафетом орудия, когда они по металлу цвенькали, и плюхнуться на землю не стеснялся, коль рядом ядро падало. Но даже такая осторожность не всех и не всегда спасает. В январе пятьдесят пятого, среди поколенной грязи и  сырости, вскоре после того, как в одной из ночных вылазок он взял в плен и ползком выволок до своих траншей придушенного французского офицера, за что потом сам Павел Степанович Нахимов  прикрепил ему на грудь первый Георгиевский крест, в аккурат на другое утро Спиро Сальти был ранен, когда перестрелка-то и вовсе не велась – прилетела пуля-дура, нашла свою добычу и плечо прожгла… Через два дня рана нагноилась, а в переполненном госпитале на ту пору уже недоставало перевязочных средств, лекарств, прованского масла. Не хватало даже простой воды. Операционная оглашалась жуткими криками раненых – операции приходилось делать без хлороформа. Помнится, Морфила – жена Спиро, нашла раненого мужа в этом госпитале лишь на третий день голодного и посеревшего от боли, спешно наняла повозку и свезла его в другой дом, где священнодействовала фельдшерица Мавромихали. Эта удивительная гречанка сняла грязную повязку, осмотрела рану, а потом ртом отсосала гной. Рану промыла отваром трав, приложила припарку из холодной овсяной каши с уксусом, и уже к вечеру боль утихла сама собой. Так по древним рецептам знахарей старого солдата и вылечили, сохранили руку от ампутации. Морфила здесь же при госпитале осталась служить санитаркой, кормила раненых, делала перевязки,  даже рубила дрова и готовила еду на кухне. А ещё иногда приходилось привозить повозкой солому или сено, стирать матрацы, пропитанные потом, гноем и кровью, набивать их свежей покосной травой.  Сморившись, Морфила проваливалась в сон на топчане рядом с мужем. Вот так война научила её жить назло всем чертям и делать любую изнурительную работу.
 
Но всё это было потом, через пять месяцев после осады Севастополя. Сейчас же, в середине сентября пятьдесят четвёртого, как только умолк грохот пушек, в Балаклавскую гавань вошёл английский военный корабль и несколько транспортов. Матросы сошли на берег, присоединились к пьяным солдатам, и с удвоенным старанием продолжилось обыкновенное мародёрство. Видеть такое безобразие было омерзительно… Неужели, – думал Спиро Сальти, – там, в Париже, в тринадцатом году русские солдаты творили то же самое? Не верю! Ему, хорошо знающему цену всякой вещи, созданной трудом, невозможно было представить подобную дикость, когда массовый грабёж вдруг возвели в ранг ратной доблести. Картина человеческой низости поражала  воображение…

С наступлением вечера на корабли и к разбитым бивуакам из опустевших домов захватчики сносили всяческий скарб: бочонки вина, домашнюю птицу, визжащих поросят. Вскоре они стали ломать деревянные постройки и опустевшие дома. Запылали в нескольких местах костры, запахло жареным. Сам сатана правил свой бал… Лишь ближе к полуночи счастливые завоеватели упились, угомонились. Премного довольные не очень трудной победой, а пуще того – вкусным ужином и дармовым трофейным вином, наконец-то уснули близ бивуаков прямо на земле, укрывшись награбленным тряпьём…
 
– Ваше высокоблагородие, седьмой час… – услышал Матвей Афанасьевич. – Не пора ли просыпаться? Уж скоро дохтор обещался быть…
      
Полковник приоткрыл глаза. У оттоманки, слегка склонившись, стоял старик Спиро и вопрошающе оглядывал больного из-под густых бровей чёрными глазищами с кровяными прожилками. Его волнистые волосы тоже были дегтярной черноты и почти не тронуты сединой.
– Не сплю я, Спиро. Не до сна мне… Боль спать не велит. Всю ночь думал о чём-то, вспоминал…

Помолчал некоторое время и продолжил печально:
– А ещё гадаю, где сын мой Иван? Корабль ушёл к берегам Кавказа, а там сейчас…  Турки, после разгрома флота при Синопе, шибко озоруют, радуются союзу с англичанами и французами. Отмщения жаждут… Ну, что ж, помоги мне, солдат, подняться и умыться. Чай пора пить…

Он приподнялся с постели, осторожно опустил раненную ногу на пол.
– Знаю, водичку ты уже приготовил на плите. Ну, так неси сюда лавку да таз, да кувшин холодной воды прихвати  – пришло время себя в порядок приводить. Война войной, но порядок должен быть во всём. А то и впрямь, доктор придёт делать перевязку, а я не при параде… А ещё, солдат, побрей меня. Зарос за три дня, а рука моя – сам знаешь – на ремонте. Левой бриться не приучен.

– Не извольте беспокоиться, господин полковник! – выпрямившись, браво осветил старый солдат. – Сей момент, и умоемся, и щетинку отскоблим.
В доме было тепло натоплено.

– Спиро, открой форточку, – попросил полковник. – Свежим воздухом хочу подышать.
От окна пахнуло сыростью и можжевеловым запахом.
«Удивительно прохладное утро, – подумал полковник. – А впрочем, чему удивляться – осень как-никак пришла…»

Через час заявился доктор Иваницкий в сопровождении капитана Стамати, который первым делом справился о самочувствии командира батальона и тут же вышел на улицу, по двору монастырскому побродить, чтоб не мешать доктору заниматься своим делом.

– Ну-с, любезнейший Матвей Афанасьевич, как вам нынче спалось, не очень ли беспокоила рана? Отвечайте всё как есть, – усевшись на стул у оттоманки больного, он весело сквозь пенсне посмотрел в глаза полковника. – Ходить, надеюсь, не пытались?

– Ах, Иван Александрович! Рад бы прогуляться, да пока никак не получается ходить.
– Вот и хорошо! Вот и замечательно! Ещё пару деньков потерпите. Вам нынче очень полезен абсолютный покой, чтоб кровотечение, не дай Боже, не открылось, чтоб рана поджила. Осколок я позавчера благополучно извлёк, рану обработал. Надеюсь, нагноение не случится.

А теперь, позвольте, я сниму повязки и осмотрю обе раны. Кстати, вчера попросил в аптеке приготовить нужную мазь и, если покраснение вокруг ран уже сошло, сегодня можно будет обойтись без примочек из распаренного овса.

Вскоре, сделав своё дело, доктор Иваницкий вышел на крыльцо дома.
– Стефан Михайлович, – обратился к капитану Стамати, – господин полковник вас уже поджидает. Позвольте откланяться. У меня ещё много больных, – сказал он и скорым шагом направился к монастырским постройкам в другой конец двора, где находились на излечении тяжелораненые солдаты греческого батальона.

– Присаживайтесь, господин капитан, – полковник указал на стул. – Я вас не случайно пригласил. Для вас, Стефан Михайлович, эта война не первая. Мы с вами были на Кавказе, но сейчас перед нами враг более серьёзный и более многочисленный. Мы проиграли только первое сражение, но не проиграли всю войну. Она только начинается. Хочу с вами посоветоваться. До утра сегодня думал: можно организовать партизанскую войну в тылу врага, а можно попытаться проникнуть в Севастополь, пока злодеи не обложили город со всех сторон.

– Партизанская война, господин полковник, отечеству нашему принесла немалую пользу в восемьсот двенадцатом. Сказывают, однажды в беловежских лесах гроза всей Европы, этот французский «пингвин» чуть было сам не угодил в плен к лихому полковнику Давыдову.
– Прошу прощения, о каком таком «пингвине» вы изволите намекать? – удивился полковник Манто.
Лукаво глянув на своего командира, капитан Стамати пояснил:
– Именно так мой покойный родитель, – а он гнал француза до самого Парижа, – величал Наполеона за белую жилетку на круглом животике, чёрный сюртук да короткие толстые ножки в высоких сапогах.
– Ха-ха-ха! – от души рассмеялся полковник. – И вправду, меткое имя подобрал ваш батюшка! Очень даже точное сходство подметил!..

– Позвольте, Матвей Афанасьевич, я продолжу… Так вот, партизанская война для противника явилась бы большой неожиданностью, и ощутимый урон враг мог бы понести,  но есть одно весьма неприятное обстоятельство, которое в нашем положении никак нельзя не учитывать.
Капитан встал, отодвинул в сторонку стул и, заложив руки за спину, прошёлся несколько раз по тесной комнатке до двери и обратно.

– Вы хорошо знаете, господин полковник, сколько пришлось стерпеть неприятностей многим поколениям наших соплеменников со стороны татар, – сказал он с некоторой долей раздражения. – Вот и вчера утром случилось постыдное предательство. Как вам известно, пока неприятель наступал от Золотой балки, многие мирные жители успели укрыться в горах у мыса Айя. А наутро, пока все спали, трое местных татар, накануне тайно выследившие беженцев, привели отряд вооружённых англичан к их лагерю. Под конвоем всех детей, стариков и женщин вскоре доставили в Балаклаву. Так-то вот!

– Экие подлецы! – невольно воскликнул полковник. – Что ж, тут ничего не поделаешь! Татары хорошо знают и леса, и горы… Не получится партизанской войны. Со всех сторон обложат, перебьют, как птенцов. Наши недруги всегда будут на стороне супостата чинить нам гадости. А жаль!.. Война в тылу неприятеля – была бы большой подмогой нашим русским братушкам.

– Вот именно! – вздохнул капитан Стамати. – Остаётся одно: уходить в Севастополь. Осмелюсь у вас спросить: как скоро вы можете встать на ноги? Полагаю, нам деньков через пять или семь надобно тихо уходить. Если вы не успеете выздороветь, то… в крайнем разе, – так думаю: доставим вас на ялике. Путь морем, слава Господу, пока ещё открыт…

– Не стану загадывать. Посмотрим… Но в любом случае исход должен состояться организованно в одну из ближайших ночей.
Полковник помолчал, потом решительно глянул на капитана и твёрдо отчеканил:

– Мы с вами старые солдаты. Негоже нам отсиживаться, пока враг топчет нашу землю. Поручаю вам, Стефан Михайлович, и поручику Маркову передать мой приказ всему личному составу четвёртой роты греческого батальона, чтобы ровно через неделю после вечерней службы в храме, как только стемнеет, скрытно от постов караула все собрались здесь, в монастыре. При себе иметь военную форму и уцелевшее оружие. Тяжелораненых пока оставим в монастыре на попечение монахов и доктора Иваницкого. Поправят здоровье, поодиночке потом доберутся до города. Всё! А теперь ступайте с Богом, выполняйте приказ.


На седьмой день пополудни в комнатку к полковнику вошёл Спиро Сальти и, сверкнув глазами, доложил мрачным тоном:

– К вам, Матвей Афанасьевич, пожаловал какой-то важный англичанин.
– Вот что, солдат, живо подай сапоги да помоги обуться.
Через пару минут, в мундире, застёгнутом на все пуговицы, заметно прихрамывая, полковник Манто вышел на кухню. Раненая левая рука покоилась на тёмной широкой повязке, перекинутой через правое плечо.

– Имею честь представиться, господин полковник: лорд Роглан, – сказал гость почти без акцента и, отставив в сторону изящную чёрную трость, поднёс два пальца к виску.

Отсутствие левой руки скрывала широкая серая накидка на плечах, доходящая до пояса.

Полковник слегка кивнул в знак приветствия и, не подавая руки, жестом предложил свободный стул, и сам осторожно опустился на широкую лавку у тёплой печи, на которой все последние ночи чутко коротал время вынужденного безделья старый солдат Спиро. Он, кстати, широко расставив ноги, наготове стоял подле командира и хмуро разглядывал незваного гостя, словно ждал команды задушить щеголеватого пришельца. 

Полковник глазами указал ему на дверь и, молча повинуясь, Спиро нехотя вышел во двор, где шла своя размеренная жизнь, казалось бы, совсем не тронутая войной.

– Внимательно вас слушаю, лорд. Какая необходимость заставила посетить сей божий уголок?
– Хочу довести до вашего сведения, – с расстановкой произнёс англичанин, надменно вскинув массивный подбородок, – что минувшей ночью сгорел дом, в котором был размещён склад провианта. Есть основание полагать, что пожар учинён кем-то из местных бандитов, враждебно настроенных против доблестных солдат её Величества королевы Великобритании.
«Не иначе, как поручик Марков устроил сие светопреставление, – догадался полковник. – Узнаю его, узнаю…» И тут же спросил:

– Как полагаю, личность злоумышленника не установлена? А коль дело обстоит именно так, нет никакой причины огульно слагать вину на кого-либо из жителей городка. Как вам известно, именно ваши «доблестные», как вы изволили выразиться, солдаты все последние дни свою «доблесть» необычайно успешно проявляют лишь в том, что безнаказанно грабят дома мещан, выносят из них не только продукты, но даже старинные иконы. Да ещё бочки с вином  из погребов выкатывают и упиваются до полнейшего безобразия. В этом случае нет никакой гарантии, что пожар устроили, как вы выразились, «местные бандиты». Костры полыхают повсюду. Много ли надо? Прилетела искра – вот вам и пожар. Не так ли?..

– Нет, не так. Должен вас предупредить, если подобное злодеяние повторится, мы будем расстреливать каждого пятого жителя городка.
Полковник Манто вскипел, но вида не подал. 

– Быть может, в Индии сия карательная тактика усмирения варварских народов вам приносит  некоторый успех, но в России не надейтесь на безропотную покорность, – всё же гневаясь, возвысил голос. – Россию вы никогда не завоюете. Даже не мечтайте! Любой захватчик подавится её пространствами… Россию невозможно покорить, что и доказал печальный опыт неудачника Наполеона. И ваша королева Виктория не прожуёт Россию. Все, кто к нам с мечом приходил, – надеюсь, знания истории вам занимать не нужно, – заблудился и пропал…

– Вы грек? Почему же вы так говорите? – с недоумением воскликнул лорд.
– Потому, что вам не дано истребить нашу византийскую веру! Даже не пытайтесь выказать своё превосходство над Православием. Бесплодны были и будут все ваши усилия, коль вы, даже ради сиюминутной выгоды, побратаетесь со всем мусульманским миром. Россию никому не дано изничтожить. Не дано!..

Раздражённый столь смелым пророчеством, лорд резко встал и, по-бычьи склонив голову, чётко произнёс.

– Господин полковник, я имел честь вас предупредить. Теперь выбор только за вами, – в нём полыхнула ненависть, почти зловещим недобрым взглядом он пригрозил неразумному собеседнику будущими карами. Прихватив трость, твёрдой хозяйской поступью направился к выходу. У порога не стерпел, на мгновение остановился, чтоб в отместку кинуть уничижительный взгляд и, едва заметно кивнув на прощание головой, гордо вышел прочь.

– Да пропади ты пропадом, фанфарон! – в сердцах воскликнул полковник вослед непрошеному гостю. – Мы ещё посмотрим кто кого!.. Мы ещё посмотрим… И тут же подумал рассержено: «Уж не знаю, где ты руку потерял, но в России тебе, разбойнику, и голову оторвут…» – Спиро!.. Спиро!.. Ну, где ты там запропастился?..

– Слушаю вас, высокопревосходительство! – рявкнул старый солдат, сию секунду возникший на пороге.

– Живо, одна нога – здесь, другая – там, беги в Балаклаву, и чтоб без малейшего промедления поручик Марков и капитан Стамати были у меня! Всё!.. Время любезностей, голубчики, закончились. Впереди – война!..