Помирать, так с музыкой

- Будем  считать, что я сегодня умер –   будучи злым с похмелья, брякнул своей родне Василий.
  Достали!
  Только и знаете:  «Плодиться и размножаться»... А на работу, из дому, дрыном  не выгонишь сволочей.
  На мой горб надеетесь, детки, вымахали ёшь вашу меть - бугаи.
  Помощи от вас  никакой...
  Всё! Преставился! Кончился Васька!
  Не звоните, не пишите и в дверь не стучитесь.
  Не открою и в займы не дам.
  Отошёл в мир иной... Сдох!
  Так всем и передайте!
  Уразумели...Сдох!- Василий повысил голос до крика.
Это с Васькиной похмельной натуры Эдвард Мунк – заезжий молдавский живописец, написал всемирно известное полотно "Крик".
  Родня, как брехня,  вмиг разбежалась по селу с новостями.
- Грустно конечно, но  обойдёмся без  словоблудия  и  зубоскальства.
  Помер! – Василий, что было силы  заорал на весь дом.
- Дзвень-нь-нь! - перепуганным колокольцем, стекло звонко отозвалось в оконной раме.
 Не обращая внимание  на сбежавшихся соседей, Василий с головой залез в  шифоньер, святая - святых... Как икона он огромным монстром стоял в доме храня в своём чреве всё самое ценное.   
Василий достал  не износимый костюм, который ещё в молодости с женой покупали, рубаху и ни разу не одёванную  фетровую шляпу - подарок Мунка.
Чёрные ботинки,  извлёк из старой потрёпанной коробки, перевязанной бечёвкой.
Разглядывая на свет,  по- хозяйски рукавом рубахи смахнул  пыль.
- Ух, падлы, всю жизнь  натирали  мозоли - Василий плюнул на ботинки, буд-то вражине в морду, и ещё раз теронул рукавом.
  Гляди, Вовка, что новые - блестят как у кота яйца…
  Ну вот, с барахлом разобрался.
  А в общем-то, по большому счёту, всем пофиг, что на усопшем напялено - Василий огорчённо швырнул обувь на диван.
  Не так ли, родственнички, оплакивать меня  собрались?
Бедные родственники молча переглянулись.
  Значится, дорогие мои, с  мозолями и неоплаканный  к Богу  отправлюсь, и ничего страшного - примет, не  Фан-Фан тюльпан...
  Ему, мне кажется, давным - давно пофиг в чём мы и  как мы, на живых наплевать, а на усопших и  подавно – Василий досадно махнул жилистой рукой.
  А попа с кадилом, чтоб я  здесь не видел, не люблю я этого.
  Слышали, сыновья, гоните  со двора дармоеда,  и баб его певчих в шею выталкивайте…
  Крохобор…
  На лбу написано, жирной кириллицей, крохобор…
  Знай, святоша, и не надейся... – Василий пригрозил  кулачищем.
- Батя, а может пусть машет кадилом, а то мух соберётся…
- Гони,  я  сказал - мух собирётся, тоже мне лопух, твою мать...
  В шею!
  От насекомых отобьётесь,  а  от этих, толстозадых, попробуете…
  Вовчик, а ты чего расклеился, дружище?- закадычный дружище,  распустив сопли, шмыгая сизым носом, пытался  рукавом вытереть слёзы.
  Бухнуть,  дружок, теперь не с кем будет.
  Понимаю... – Василий сочувственно похлопал товарища по плечу.
  А я тебе говорил, что не дай Бог до такого докотиться…
  Скажи, Володька, говорил? – Володька угукая себе под нос, рукавом вытирал мокрые глаза.
- Подождите,  откуда взялся этот галстук?…
  Кто  его сюда нацепил?
  Как это  может быть, я и в галстуке?   
  Снимите с тремпеля немедленно, не смешите кур - нашли интеллигента.
  Я без мата,  как без воздуха, всю  сознательную жизнь…
  Снимите  и выбросьте!
  Или вон Володьке нацепите, всё таки на похорон к другу человек собирается, выглядеть  должен соответственно.
  Тащите с чердака гроб,  дети мои.
  Обрадовались, дождались, Ироды...
  Поаккуратней, гляди не поцарапай,  это моё последнее пристанище на земле.
Сердобольные соседки всерьёз  запричитали, а затем дружно в один голос завыли.
- И на кого ты нас,  Никифорович, покидаешь...
Появились слёзы, белые платочки, трясущиеся губы.
Гроб  установили посередине  большой комнаты, на двух принесённых от соседей мощных  табуретках.
Постелили сено, заправили новую простыню, положили подушку, одетую в новую наволочку.
 Мелкими гвоздями, по краям гроба, прибили красную тесьму с бахромой.
- Красота... - подытожил Вовка расправляя бахрому.
- А что, дёшево и сердито – одобрил Василий.
- Помирать так с музыкой, я сейчас… – крикнул  сосед и побежал за гармошкой.
- Ну ка,  бабы, сообразите на стол отходную - помирать буду.
Бабы быстренько накрыли скатертью стол, поставили на стол  огурчики, достали квашенной  капусты, появилась отварная картошечка,  грибочки,  лучок с селёдочкой.
Всё взялось в  миг, и  невесть  откуда.
Запахло любимой яичницей  на сале.
Нарезали хлебушка, расставили лавки - посуду, как положено разложили ложки, поставили протёртые до дыр  стаканы,  и стали тихонько  рассаживаться за  столом, шмыгая носами.
Василий весь извёлся, мечась по дому,  в поисках   ключа  от погреба.
- Вот, стерва, спрячет - так  спрячет…
Не найдя ключ,   махнул рукой, взял  лом,  и с треском оторвал  к чертям собачим навесной  замок.
Неспешно, по ступенькам спустился  в погреб, и  извлёк на свет Божий  трёх литровую банку,  холодненького, запотевшего  первача.
- Для лекарства видите ли хранит...
  Жёнушка  ты моя ненаглядная – улыбаясь Василий поцеловал прохладную ёмкость.
Предвкушая пьянку, кадыки у мужиков предательски задёргались,  зачесались ладошки, в глазах появилась бесовская искра.
За столом, взбаламутивший всех - держал речь.
- Всякого было в жизни - Василий сделал паузу и  почесал затылок.
  Дрались...
  Правду говорю, Кузьмич? - Василий внимательно посмотрел в глаза крепкого мужика сидевшего напротив.
  Сволочились...
  Так, Федотовна? - мясистая женщина раскрасневшись заёрзала на лавке.
  Но сегодня - всё, отхожу в мир иной.
  Прощайте! - Васька  не крякнув, опрокинул в глотку стаканяку самогона.
- Ишь ты, соскучился как, точно в песок - подумал Васькин сосед.
- Прощай и прости,  Василий -  соседи, знакомые, родственники, последовали  Васькиному примеру, и тоже как в песок отправили  первач в горло.
- Эх, чёрт побери - раскашлялся гармонист.   
Кряхтя, он стал по старой привычке занюхивать хлебом, косясь на солёный огурчик.
- Что, Антонович, не в то горло пошло?
- Крепкий первач, зараза, давно не пивал такого - отдышавшись  сосед взял гармошку.
  Дыхалка уже не та, кхе-кхе – бывалый рукоблудник, прошёлся шаловливыми пальчиками по кнопкам.
Зазвучала  грустная мелодия, зазвучала раскатисто, с переливами.
 Потом душевная песня  резанула серпом ниже пояса, резонула до слёз.
- Ой, ёё-ёё - запричитали, заголосили.
Подходили новые прощавшиеся, усаживались за стол, выпивали, прощались, закусывали чем  Бог послал.
Гармонист потихоньку набирал обороты,  на морщинистом лбу выступила испарина, пальцы размялись, и начали вытворять  переборы.
Бабы запели громче.
Сначала звучали приличные частушки, потом не очень, но  именно от них, стало как-то  на сердце веселее.
Ноги  не выдержали, и сами пустились в пляс.
- Один раз  живём  -  подсвистывая в такт гармонисту, выбивал на ложках Василий.
Разнаряженный пустой гроб одиноко  подпрыгивал на табуретках.
Гармонисту подносили стопарик  за стопариком.
- Эх, сегодня идёт как в песок, робяты...- закашлявшись от перебора,  гармонист  по хозяйски предложил немного взбрызнуть. 
Поднявшуюся в комнате пыль, взбрызнули водичкой и все сборище ещё яростнее  продолжило  бацать  отходную.
- Давай! Отходная все - таки,  как-никак - орал захмелевший Василий.
  На пороге, выпучив удивлённые глаза, подбоченившись и выставив вперёд не слабую грудь, во всей красе стояла  хозяйка дома.
Музыка на протяжном си-бемоль мажоре потихоньку затихла...
Вытирая лбы и подмышки платочками, скачущие мало по-малу угомонились.
- Ты что здесь, муженёк, устроил?
- Помираю я, Маруся, отхожу в мир иной – заплетающимся языком жалостно ответил Василий.
- Ишь ты, удумал, помирает он, старый хрен.
Пышногрудая Маруся наотмашь  ляпнула нетрезвому мужу по лбу.
Василий прищурив глаза присел в ожидании нового удара.
  Дурак ты, Вася, и наверное уже никогда  не поумнеешь.
  Кто так отходит?…
  А ну-ка, давай кадриль, гармонист!
Меха с перепугу быстро растянулись на всю длину и выдали зажигательную кадриль.
Гармонист врезал, врезал  от всей души.
Бабы как с цепи сорвались, половицы с трудом выдерживали такой напор. Безобразие достигло своего апогея.
Раскрасневшиеся,  хвастаясь выкрутасами   друг перед  дружкой, они задорно выбивали  каблуками.
Яркие бусы, не находя себе места, подпрыгивали на  груди.
Песни и пляски продолжались до поздней ночи.
Уставший Васька не выдержав такой попойки,  рухнул  с "копыт" в своё "последнее пристанище". 
Посапывая он отдался не трезвым размышлениям.
- Что будет  завтра? – вертелось в Васькином пьяном мозгу.
  Или уже сегодня? - Василий поудобнее плечом подмял подушку.
  Бедная Маруся...
  Пышногрудая Маруся порхала по комнате.
  Звенела посуда...
- Эх, чему быть, того не миновать, а двух смертей не бывать.
  Если хорошенько остаканимся, всё само - собой, как всегда, образумится.
  Эх, Маруся - Маруся Климова - Васька запел во всё горло.
  Баламута закружило, завертело, понесло...
  Пахло сеном, самогоном, и ещё чёрт знает чем...
  Храп из гроба стоял до самого утра.