Хождение по аду

Хождение по аду или  закуточек  для  нищих духом.


Довелось  как -  то   услышать  рассказ воспитателя  специнтерната  для “ сложных”  детей. Перескажу,  как  получится.  Сам  не  свидетель.    Может,  что  и  не  так  выйдет…

-Папаша,  заберите  крестик  у  ребёнка!  - раздражённо  скомандовала  санитарка.
На  рентген  с  крестом  нельзя!  Вещи  - тут  оставьте!
Саша  Костенко  снял серебряный  крест  с  цепочкой  и  отдал  мне.
-Не  волнуйтесь,  Анатоливаныч !  - махнул  он  рукой,  когда  санитарка выкатывала  его  из  санпропускника.

Ушиб?  Перелом?  Случайная  подача  с близкого  расстояния.  По  ключице.  Падение на локоть.  На  поле  пацан  не  успел  выйти…
 
Сестра  в санпропускнике  сжалилась  и разрешила подойти к  телефону.  Я  отзвонился  директору. Мне велели  подождать  в  коридорчике .

Тут  я  оказался  не  один.  У  окна  стоял  коротко  стриженый  молодой  человек  в  длиннющем  до  полу  чёрном  плаще.  Офисный   галстук  туго  стягивал  белую  рубашку под  подбородком. Он  не  выпускал  из  руки  объёмный  тяжёлый  пакет,  хотя его  можно  было  пристроить  на  пустое  сидение.  На  окно,  по  крайней мере.   Странноватый  слегка,  но  нормальный  парень.   Видно,  он  разруливал  в  травме  сходную  проблему.

 Я сложил  вещи ребёнка   в пакет.  В  руке  у  меня  остался  Сашин  крестик.  Цепочка   блеснула   и   заструилась   по  ладони.

-Крест  -  орудие  убийства.
Я обернулся.
- Вы  обожествляете  орудие  убийства.  -  отпечатал  молодой  человек.

Я  не  стал  вступать  в  спор.  Это  был, стопроцентно,   сектант. Я  таких  сразу  вычисляю.  В своё  время  насмотрелся.  Как  отменили коммунистическую  идеологию  -  сектанты   мамайцами    накатили  на  наш  город.   Всякие.  Не разбери -  поймёшь.   И каждый  с  добром  по  своим  понятиям.

Стали мы замечать, что дети в  школе труднее  становятся.  Решил  - написал без  ошибок - ладно.  С голым  пупом  в  класс  -  что  скажешь? Разборки мальчишки затеют  - свобода. Слова не скажи.

Смотрю раз,  подросток  плачет.    Двенадцать  ему .  Может  меньше…  Не  мой  ребёнок.  Из  среднего  звена  по возрасту. Не  русский  на  вид.  Какой  национальности  -  не  разберу.   Не  мастер  я  по  национальностям.  Смотрю  в  корень  -  каков  ты  человек.  А, может,  и  русский  тот  мальчонка,  только  смуглый.

 -Что случилось,  спрашиваю?
 Ну,  он  молча  ведёт  меня  за  собой   в спальню.
 Подводит к  кровати,  поднимает одеяло.
 Смотрю,  простыня  мокрая,  забрызгана  мочой. Запах  уже.
 Кто,  спрашиваю?
 Называет  он  мне  фамилии  наших  спортивных  звёзд,  которых  лично  я  определил     на  стадион  к замечательному  тренеру. С  малу выводил.  Потом  сами  втянулись.   Мне что надо?   Парни бы мои  с пути не  сбились. А тут - нате!

 Идут,  голубчики.  Три  добрых  молодца.  Плечами  косяки задевают. В  дверь  зайти  -  голову нагни.

 -Что  за  дела,  спрашиваю,  парни?

 Посмотрели  мои  молодцы  на  меня. И читалось  в этом  взгляде соболезнование  моей жуткой дремучести.

- Анатоливаныч,  это  же   “чурка” , - Ваня  мне раздражённо  говорит.
- Откуда  вы  обзывалок  набрались?
- А  вы  бы  послушали,  что  он  говорит.
- Ну  и что?
- Что  приведёт  своих   качков  с  рынка  на  разборки.
- Какие  ещё  разборки?
- Мы  пятый “ Б”  из  спортзала  попросили. 
  Наше  время  было  тренироваться. Он не захотел.
  Позову братьев и  отца. Они  вам дадут.
-Кто  у него  отец?
-Кроссовками торгует.
- Он  маленький.  Ему  одиннадцать  -  тебе  семнадцать. Можно  было  миром.
 Смотрю  на  малого.
 Отвернулся  в  сторону.  Сопит.
 Вижу  -  не  убедил.

 И разворачивает  тут мой  Ваня передо  мной  целую теорию?  Меня  наставляет, имея уважение  к  моей  непросветлённости.  О национализме. Достал    из сумки  цветную  скачку картинок    и  говорит  что -  то  про  русских  и  нерусских,  про  белых  и  чёрных.  Грамотный  парень.

 Я мало что  понял:  борьбой  вольной  занимался,  спортфак закончил.
 С  республиками  бывшими  на  ковре  встречался. Когда  я  их,  когда  они  меня на  лопатки.
 Раз  не  в  своей  весовой  вышел -  позвонок  сел.  С  тех  пор  тут.

 Стою я  перед  ними,  бывший  заслуженный  спортсмен,    растерянный  и  беспомощный.
 Воспитан  был  в  советское  время  при дружбе  народов.  А как дружбу  отменили,  не  на что  сослаться  мне.   Ни  креста на  новом  поколении  нет, ни   полумесяца. 
 Упущенные  ребятишки.

 Хорошо директор у  нас  нормальный  мужик.  Старого  воспитания.  Без  церемоний  всем объяснил,  что  к  чему.
 
- Не  потерплю,  сказал,  безобразий  у себя!

 Объяснений и  теорий  их слушать не стал.
 
 Мне досталось больше всех.
-Как же  вы,-  рассердился  директор,- допустили? С нас родители  спросят. А если  драка?  А поножовщина? В сто  первой  третьеклассницу во дворе автомобиль  задел  - всю  школу трясли. Классного руководителя  до  истерики довели… А тут…

 Молчу я.  Что  скажешь?  С  воспитателя  -  за  жизнь  спрос. А  как жизнь ребёнку  сохранить,  от беды  уберечь, коли что  хорошо,  что  плохо  не указано? И гомики детей  сводили,  и  девчонок  двух от  улицы  не сберёг, мамаши -  алкоголички детей   губили,  от СПИДа  девчонка  сейчас  умирает.    Много  и  пострашнее рассказал  бы.  Дитё  - то  каждое  выращено с  семи лет мною.  Жалко.        А  тут ещё  и  националисты на мою  голову…

 Директор,  он,  всё  это  понимает. Хоть  и  накричал  на  меня.
“Искать.  Говорит,  надо, чему  учить.  Самим.”
Самим,  так  самим.  Не  впервой.

Кришнаитов  мы  сразу  в  сторону.  Они  с оранжевой  таратайкой  плясали  толпой по городу босиком. Но  быстро вывелись. Не климат.

Потом  повадились  тётки с лекциями об  успехах  и продвижениях  вверх. Одна замороженная лекторша  всё  двадцать пятым кадром  вставляла фразу”продажа  границ”. Я  не  вытерпел  и  говорю: “ Я  границ  не  продаю!”  На  меня зашикали: “Из  института усовершенствования  лектор.”
Пусть, хоть  откуда  -  я  присягу давал  и  границ  не  продаю. Дети слышат.

 Вызывает  Иван Сидорович  меня к себе в кабинет.
-Иди,  Анатоливаныч,  во  Дворец   строителей.  Приглашают.
-Что  там будет?  Концерт?
-Из  Канады  христиане какие –то  приехали.  Сядь  сзади. Приглядись.  Мне  расскажешь.
-Детей  кому?
-Кому…     С собой  придётся брать. Торопись – опаздываете!
Мне сказали -  я    пошёл.   Спортсмен   бывший – дисциплину знаю.
Народу туда  нагнали  -  мама дорогая!    Опоздали, конечно. Сижу – гляжу.  Ребятня со мной. Передо  мной гости канадские -  наши все бывшие.  Эмигранты .   
 Ломают  язык.  И  года  нет,  как  выехали  -  а  уж  притворяются,  будто еле - еле  по - нашему.  К  слову  сказать  -  дети  беглых дворян за  сто лет русский не забыли. А  у  нынешних - за год память отшибает.  Гусь,  де  - свинье не товарищ.
Сцена без декораций. Что твой провал. Какой – то мужик со сцены настроение прожимает -  народ  заводит.  Тёрки – самотёрки  на  рынке так  бабкам   втюривают.
На  сцену  нашего  парнягу- работягу из –за кулис  вывели.  В  чёрном.   По плечу  его пошлёпали:  “Пастор  ваш. Встречайте!”
Этот пасторский пиджак ему – что седло корове.  Не нашли  лучше кандидата, видно.
Тут  наши бывшие  соотечественники  с мест пососкакивали, улюлюкать  начали.  Подпрыгивают вверх,  орут - молятся так. Мелочь в карманах звенит. А может и ключи. Пыль  столбом.
У” богомольца”  впереди  -  локти кожаные у пиджака. Мне в нос чуть не попал. Тётка одна, смотрю, рукой махнула – и к  выходу.  Я  ребятне  кивнул  - и  мы  за  ней.
-Анатоливаныч, зачем это они прыгали?
-Не понял сам, говорю. Идёмте, лучше в спортзале прыгать,  а  то мяч покатаем во дворе.

-Что рано вернулись?  -удивился  Иван  Сидорович.
-Зря пошли…
-Не понравилось?
-Массовики - затейники.
-Я так и думал,  -  сказал Иван Сидорович.  Может другие лучше будут.
Другие были.     Много было.
Кто  на гитаре  бренчал.
 Кто партсобрания, как будто.
Другие книги зубрили.  Все в закладках.
И все про  бога поминали.
- У  них  всего добра :    два  притопа  -  три  прихлопа,  -  отчитываюсь.
-Может  ты,  Анатоливаныч, привередливый?   Я тебе где  лучше   добра найду?  Какое  есть…  -рассердился Иван  Сидорович.
-Такого не надо. Уж лучше совсем никакого…
-Ну, сам  смотри.  Тебе не угодишь.. . Не жалуйся.
Директор – рукой махнул. Он был  недоволен.

-Может  в  Церковь  как - нибудь  сводить  ребятню? У нас  и  своё добро  есть.  Хоть  на экскурсию…
Брови  у  Ивана Сидоровича  съехались  за оправой.
Я  пожалел  уже,  что  завёл  разговор.
Иван  Сидорович, как – то  в  то  ещё  время, зашёл  в  церковь на  отпевание.  У друга  мать  умерла. Доброхоты  есть  у  каждого.
 На следующий  день с выездом  из  горкома партии,  из  горкома  комсомола бригада  прибыла.  Директора  -  дядьку  седого,  как шкодника  перед  коллективом  выставили  в актовом  зале на  сцене.
Разбирали  два  дня. После смены.  По  два  часа.  Мало  не  показалось.
 Девица – секретарь,   сопля - соплёй,   пальцем ему  грозит:  “Это  политическая  безграмотность!  Как  вы  после  будете  руководить коллективом?”
-Как  руководил  - так  и  будет  руководить.  -  говорю  с места.
-Вы  уже и коллектив  развратили!  Народ  дезориентирован! Не  может дать  принципиальную  оценку  факту  религиозного   мракобесия!
- Никакого  религиозного   мракобесия  тут  нет, -   говорю.  Подумаешь,  старушка  отпеть  заказала.    Как  не  уважить…
-Нельзя!!! – кричит.
А  я  заступился  за Ивана Сидоровича.  Он  меня  поддержал,  когда  мне  тяжело было.
Я  же говорил вам  уже,  что  вышел  не  в своей категории и позвонок  поясничный  повредил.
Он  меня  к  себе  взял,  хоть  я  инвалид,  считай. Как  волнуюсь  - правой ногой  пришлёпывать  начинаю.

Снова  меня  к директору.
Как  - то серьёзно так,  командует он: “ Идёте  сегодня в  городской театр! Рериховское общество концерт  устраивает.”
Концерт нормальный был. Один  артист играл на скрипке.  Потом на рояле  артистка. Потом  вместе. И ещё  на  арфе  чинно –  культурно.  И  хлопали  им все  благородно. Как будто  концерт  - бог.
Вернулись  в школу.  Скучная  ребятня.
-Что – то  без радости  вы…  Не понравилось? -завуч  по  воспитательной работе говорит. Культура  у наших  детей низковата. Красоты  не  чувствуют.  А  всё  недоработка  воспитателя. Плохой  концерт?
-Всё  вроде  как надо  -  а что – то не так,  всё  таки…
-Что  опять?
-Играли  музыканты  правильно.  Не спотыкались. Быстро. Одно  не  пойму:  почему  вначале  они под музыку с  портретом  Рерих кругами  ходили. На вытянутых  руках и на белом  шарфе…  Заслуженный,   если  чем человек  - объясни,  чем славен!  Из  художника  икону  делать  зачем?
Картины показывали  на  экране..  Горы  синие…  Горы  красные..  Камень это.
А  я  Шишкина люблю.  Лес и  деревья. Шишкинцам тоже с  портретом  Шишкина крестный ход делать? А Айвазовский? Камень,  что  ли главнее  воды и леса? Горы  почему  важнее моря? Другим художникам обидно.
-Вы  бы  и  спросили  у  устроителей…
-Я спросил.
-Ну и что  вам ответили?
-Что,  не понимает только быдло.
-Так  и  сказали?
-Так  и сказали.
-Этого  не  может быть. Скажите  просто,  что  вам легче  не  выходить из  спортзала.  Дали мяч  -  и гоняй.

Тошно  мне стало  от всех этих  поисков добра. Тоска  -  в глазах  зелено. Вся  вселенная  на  меня чёрным  камнем  навалилась. А  ребятне  каково,  если  меня сивку  уходило?
-Может  всё – таки  с  культурой  русской  православной говорю начать.  Чтобы  старших  уважать. Семья  чтоб. Не воруй,  чтоб.  Не  дерись, чтоб.  Кашкина  Таня.  Пятнадцать  лет. Еле  нашёл, из  притона  за  парту  вернул. Мать  её  мне возмущается:  сердце девочки в  этом  возрасте  просит любви. А  у  Вас  старые  понятия. Сердце  просит,  а  рука и  тряпку  с  ведром  не  держит.
Это  не  нам  решать,  отвечает. И  пальцем  вверх  показывает.

Выбранил  меня дорогой  мой Иван  Сидорович.
-Иди,  говорит. Сам  справляйся.   Не Богом,  так  хоть   -  мной  грозись.
Вот  не углядел.  Травма.
Короче,  сижу – жду,  чем  дело  обернётся.
-Крест -  орудие убийства!  -  повторил парень снова..
-Вы  идолам поклоняетесь,  -  не  унимается  парень.  Дался  я  ему.
Спорить  с  сектантом  -  время  терять.  Да  и  не  мастер  я  на такие  споры.  В словах  теряюсь. И  в  мыслях.  Не до  него  мне.  За  ребёнка  переживаю.
Но допёк ведь!
-Вот вы молодой человек на “ скорой” приехали.  А на ней красный  крест. Это милосердие значит.
-Мы пешком  пришли, - отбился  он.
-Сегодня  пешком. А завтра?  Вы сюда на автобусе приехали?
-На  трамвае.
-Водитель  рано утром встал, ни свет – ни заря, целый день развозит народ.
Он   свои дела оставил.  И семью.  Работал. О  пассажирах  беспокоился.
-Не за  так.  За зарплату.
-Зонтиком  вы  укрылись  от дождя.  Его  тоже  кто – то сделал.
-Я укрылся им  от мерзостей мира. Вывернулся он.
-Мир  не  всё мерзость.
-Мерзость,  конечно.
-Что у  вас за  учение такое?
Он назвал,  но  я  не  понял  и  не запомнил.
-Не слыхал  про таких,  говорю.   Раньше  таких  не было  у нас.  Откуда пришло?
-Из  Америки.
-Как  же  вы  так живёте? Хлеб  едите.  Молоко пьёте.  Свет  - щёлкни  выключатель. Довезут -  привезут.  Обогреют.Вода  тоже  не сама пришла. И за  этим  -  людей  не  видите.
Всё вам  мерзость.  Мерзость  -  уйдите от  мерзости и  делайте  как  не  мерзость.
Наука – мерзость  - не пользуйтесь самолётами. Искусство  - мерзость.  Откажитесь  от  книг  и  картин.
-Мы  и без  них  проживём.   Мы подарки  из Америки получаем.
-Какие подарки?
-Вот.   Взвесил сетку на руке.
-Что  вам высылают?
 -Получили одежду…   Консервы… Парень  был  доволен,  что  утёр  мне  нос.
-Забирайте  вашу  красавицу! -  пропела  медсестра.
Из –за её  спины  вышла девочка. Рыжая,  как  солнышко.  Красные  мелкие  кудряшки.  Красные  веснушки  во  всё  лицо. Я  обомлел.  Это  была Наташка.  Левина. Глухонемая  дочка соседки  с нашей улицы.  Я живу  в  частном секторе.  Я  уже  говорил.  Бабка  у  них  немтая. Мать, как клещ  укусил,  парализованная.  За девчонкой  смотреть некому. Тринадцать  ей,  вроде.
-Не есть – не пить два часа!  -  сказала  медичка.
 У нас стоматология с травмой на одном  этаже.
Наташка  мне обрадовалась. Замаячила  руками. Доверчивая наивная  девчонка.
-Наташа!  Кто  это, - спрашиваю.
-Мальшик.  Проговорила  еле – еле.
- Мама  знает? 
-Нет .-  опустила  голову.
-Слушай,  мужик! -  говорю. Я  не  про  церковь  твою  тебя  спрашиваю. Мне  всё  равно,  верь  как  хочешь!  Во  что  хочешь.  Как  ты  к  добру  придёшь  -  не  мне  знать.  Может  и  придёшь.  Дай  тебе  Бог!  Но  прежде,  скольких  ты  в  ад  сведёшь…!     Взрослые  -  сами  за  себя  отвечают.  Нет! Тебе  детей  надо.  Тебе  -  за двадцать.  Ей  тринадцать  есть  ли.  В  семье  беда  на  беде бедой  погоняет.  Ещё  ты добавишь.  Слыхал  я,  секты  есть  блудные.   Не такая  ли  ваша…

Почему печься  я  должен о душе  развратителя? Я через ад  прошёл. Кровавой рвотой чумной   исхожу  ото  всякого  добра  навязанного.  И  не  один  я. Сколько  искалеченных детей   сквозь пальцы мои утекло.    Чумных  лечат.  Но  от  здоровых отсекать  их  надо. Сколько заблудших -  сидят.  Сколько уже  лежат.
А развратители  на свободе  гуляют. Новые  жертвы  ищут.  Матерей  сиротят. Семьи  разваливают. И мой  сын  вернулся  с Афгана  не тем,  кем  ушёл.

Ребёнка  ты оставишь  мне, говорю.  Я домой её сам  отведу.  Я её сосед.  Семью  знаю.  Если что  -  держись!
Наталья увидела  в  моей руке  Сашин крестик,  погладила  пальцем  Распятье, вытянула руку ладонью вверх и  сказала :   “ Он -  больно! Бог  - больно!”

Посмотрел  я  на  неё.  Глазёнки рыжие  печальные.
-Больно  Богу!   Бог плакать?
 Я покачал  головой:   “Не знаю… Он терпел  -  и нам  велел.”
 Она поняла.

Потом  привели   моего  Саньку. С  локтем  -  обошлось.  С  ключицей  -  тоже. Ссадины замазали  и  забинтовали.
Когда пацан  оделся,  я,  отдал  ему  крест  и  спросил:” Кто  на кресте?”
-  Христос ,  -  удивился он вопросу.
- Кто  крестил  тебя?
- Мама и  тётя  Женя. Они  сказали,  чтобы  я  не  снимал  его.
-Почему? 
-Чтобы  со  мной  не  было  плохого.  Они меня  любят. Им  больно,  когда мне плохо.  Плохих  людей  много.  Чтобы  я  знал,  где помощь.  И  не забыл.  Не потерялся.
Мы  вышли.  Сектант с сеткой поспешил в сторону  и  исчез.

Я не учён.  Я знаю это.  Бабушкина  вера укладывалась в  постную кулинарию и крашенки . Тётина -  в  вышивание крестиком храмов.  Наверное,   всё  же в Царствии  Небесном много обителей,  и  найдётся  там  малюсенький закуточек  и  для нас  -нищих духом.