Перелом 2 - 11

Если чем и могут поразить статистические данные при том усиленно провоцирующем крестьянина на крайние меры отношении к нему со стороны власти, так это ничтожным числом подлинных актов в сравнении с трагедией неисчислимой массы народа, безвинно обреченной на бесчеловечную «ликвидацию». Да, бесценна и свята кровь убитого сельского активиста. Но чем оценить, какими словами передать и доступно ли человеческому слову выразить безысходные муки тысяч и тысяч матерей, обреченных на растянутую во времени пытку видеть, как с каждым днем все больше худеют, смертно проступая косточками, тельца, и молча, уже не спрашивая хлеба, угасают их малолетние дети, и матери, тихо обезумевшие в горе, в отчаянных и безуспешных попытках их спасти, шли на всякие ухищрения, унижения и вместе с тем уже предчувствуя в душе ту страшную неизбежную очередность, в которой им суждено в конце концов похоронить их здесь, засыпав промерзлой, пересыпанной щебнем, глинистой землей. Какой статистикой исчислить непосильный труд на круглогодичных раскорчевках и лесоповалах, где, чтобы выработать норму для получения полуголодного пайка, годами надрывались армии молодых девок и нерожавших баб. Кто дал право не «предусмотреть все», если решалась судьба крестьянства аграрной страны, как недовольно буркнул в ответ Сталин на Пленуме двадцать девятого года, когда ему зачитали письмо с перечнем ошибок и перегибов? Зачем и кому это было выгодно — противопоставлять и натравливать бедняцкие слои против зажиточного крестьянства и ничтожное число настоящих кулаков с их редкими актами выдавать за классовую борьбу в деревне да еще привлекать для составления списков первой категории органы госбезопасности, которым следовало бы заниматься прямым делом — выявлять истинных врагов в тех же отраслях промышленности, где, кстати, при, расследовании оказалось, что большая часть вины в выступлениях и забастовках горняков лежит на руководстве предприятий, проявивших бесхозяйственность, техническую неграмотность и небрежение к нуждам рабочих, нежели во вредительской деятельности «спецов».

Да, были люди в этих партиях, кто вполне заслужил высылку, но все-таки в массе своей — тяжелейшим обвинением сталинскому окружению в «классовых битвах» с последующими «мероприятиями по ликвидации», а местным органам власти — живым укором в спешке, трусости, в бездумном исполнительском рвении шли эти нескончаемые колонны и обозы по степным казахстанским просторам.

Разные шли партии, разных вели людей.

Полухин, щадя Гуляевку, категорически запретил конвоям вводить их в село без разрешения комендантов. В теплый день, едва переведя дух после очередного перехода, шли к озеру, недалеко разойдясь в стороны своим сословьем, где, не стыдясь, раздевались, смывали в прогретой воде липкую грязь, вшей, яростно скребли головы; тут же, в прибрежной грязи, ватлали исподнее, чтобы хоть на короткий вольный час дать вздохнуть измученному телу.

 
Первое время немало гуляевцев собиралось у взгорка полюбопытствовать, посочувствовать, Бабы приносили сюда вареную картошку, квашеную капусту, остатки вчерашнего борща, краюху хлеба, у кого была возможность, нес кринку молока детям, мужики щедро сыпали в ладони самосад. Когда люди выходили из лесу настолько уставшими, что идти дальше, не передохнув в селе, не было сил, правленцы села давали согласие, и те гуляевцы, у кого не было на постое, разбирали партию под свою ответственность на отдых. Ночевали где придется: в клунях, завознях, банях, сараях — и на чем придется: соломе, тряпье, вязанках камыша, умостив под голову легкую кирпичину кизяка, охапку сена.

Гарькавый Федор, уже имея на постое польскую семью, тем не менее из каждой партии брал на отдых человек десять. Если его не оказывалось дома, то к взгорку шла его жена Ефимья, саратовская переселенка, ставшая ему женой в этом селе — женщина нелегкой судьбы и безграничной доброты сердцем. Она отбирала самых слабых, при этом покрикивала на конвоиров, вела к себе, кормила, чем могла, часто задерживала выход партии, с тем чтобы собрать какой-то узелок семейным в дальнейшую дорогу.

Но с каждой партией все меньше и меньше выходило гуляевцев к взгорку.

Ничего нового ни конвой, ни сами высланные рассказать не могли, глядеть на подобное уже не хватало сил, да и где напастись столько еды и курева на нескончаемый поток голодных ртов? Свои, сосланные в Гуляевку, подобрали в кладовках последнее, к тому же все походило на то, что Гнездилов, вопреки своему обещанию перевести чеченов и поляков в другое место, переводить не собирается, И сельская власть всячески уклонялась от вопросов о переводе. Единственное, на что согласился председатель колхоза, это отдать чеченским семьям каменные амбары, а польским — разрешил занимать оставшиеся развалюхи. Он все круче брался за выходы на колхозные работы, все меньше оставалось свободного времени, поэтому к взгорку теперь приходили лишь старухи из ближних хат перекрестить людей да кто-нибудь из правленцев. Одна детвора каждый раз с неустанным интересом и заполошным криком неслась по улицам в край села встречать очередную партию высланных.

Помимо семнадцати сел и самой станции Щучинской в Краснознаменский район вошло семь новообразованных точек. Одну, самую крупную, определили верстах в десяти от Гуляевки. Некогда там располагался небольшой — в несколько мазанок — аул. Во время переселенческой кампании решением русских черносюртучников земли, принадлежавшие аульчанам, отдали молдавским переселенцам. Казахи вынуждены были откочевать. Переселенцев оказалось немного, и они, прожив там года три, один за одним переехали в ближние зажиточные села. Казахам земли не вернули. По просьбе общин их поделили между селами. Часть земель, вплоть до размежевания двадцать первого года, принадлежала и Гуляевке. Из всех мест, отданных нынче на расселение высланным, это место было самое хорошее. С левой стороны, рядом с невысоким и небольшим холмом, на котором когда-то жили люди, мелко-сорным березнячком начинался лес, с правой, в открытую степь,— рыбное озерко, за ним — обширная низина с богатым выпасом. Гнездилов приберегал это место для семейных (там еще сохранилось две-три полуразрушенных мазанки), и, когда такая партия прибыла, он направил ее именно туда. Когда-то казахи называли аул Коктумар, поэтому новопоселенцам не пришлось ломать язык в произношении: в Забайкалье,— а партия прибыла оттуда,— было хорошо известно крупное поселение — Котомары. На районной карте эта точка обозначилась под сороковым номером. Еще две точки: двадцать девятую и тридцать девятую определили в лесу, на месте бывших казахских зимовий.

Определили туда, в основном, высланных одиночек, но вместе с ними оказалось несколько семей. Оба зимовья располагались на берегу речушки до того узкой, что русло ее угадывалось лишь по ленте камыша, однако в некоторых местах, на извилинах, она неожиданно давала большие старицы с темной, холодной водой.

Эти земли также считались очень удобными, и, не лишись к этому времени аулы половины имевшихся у них лошадей,— вряд ли бы Гнездилову удалось отдать зимовья для расселения высланных. Точки оказались недалеко друг от друга и от станции. Между ними располагалось лесничество, и Гнездилов приказал: пока родители не приведут остатки строений в пригодное жилье — детей держать у лесников: в селах взяли на постой, а лесникам, с их возможностями,— сам бог велел. Двадцать девятую точку заселили верхнедонскими казаками, тридцать девятую — кубанскими.

Четвертую точку по счету, а по карте — девятнадцатую, определили в юго-восточную сторону от станции, в степи, на берегу озера. Место было открытое, пустынное. Чернозем здесь помалу уступал супесям, дальше к югу встречались влажно-сизые проплешины солончаков, а еще южнее можно было встретить плеса колотой безводьем земли — такыра. Еще до революции богатеи из Н-ска организовали у озера рыболовецкую артель. Там построили два глинобитных барака, коптильню, склад, наняли желающих рыбачить. Все старопоселенческие села, как правило, располагались на берегах рек и озер и в рыбе не нуждались, поэтому озерные уловы поставляли в довесок солдатскому котлу скудных солдатских гарнизонов или везли на продажу в безрыбные места. Во время революции и гражданской войны промысел забросили, стало не до копченостей. Вспомнили о нем в двадцать первом году (в тот год вспомнили о таких промыслах, какие раньше вызывали брезгливую гримасу). Поправили бараки и ловили до тех пор, пока всю не выловили, до мальков. Позже, когда полегчало, и степовиков похвалили за расширение пахотных земель, рыбаки разъехались: рыба — дело неплохое, да хлеб — надежнее. Об озере опять забыли, хотя постройки остались.

Была еще одна причина утвердить там точку. Ожидалось прибытие крупной партии уголовников. Не хотелось Гнездилову ее принимать, но и не принять нельзя: в соседних районах такое «богатство» приняли, и отказ в таком случае выглядел бы не по-соседски. Партию составляли воры всех мастей и профилей — народ рисковый, бесшабашный, готовый на все, вплоть до массовых побегов, поэтому, учитывая, что до ближайшего села (им была Кошаровка) и леса простиралось не менее сорока верст открытой степи, где легко обнаружить беглецов, Гнездилов и комиссия по расселению, на сей раз единодушно, решили направить уголовников туда.

Пятую точку, по карте — тридцать восьмую, основали в пойме реки Суры. С правобережной стороны место прикрывала невысокая, слитная грядка мелкосопочника, по левобережной — насколько хватало взгляда — простиралась черноземная степь. Округ давно обязали в создании крупного зернового совхоза. На последнем заседании окружкома Айдарбеков требовал готовить место и сельхозорудия. Со дня на день ждали поступления тракторов, два из них намечалось отдать будущему совхозу. Если раньше у Гнездилова была отговорка в нехватке людей, то теперь возражать стало нечем: совхоз вполне может быть основан выселенцами. Комиссия по расселению считала целесообразным направить туда сосланных по 107-й статье, осужденных за укрывательство хлеба: кто, кроме них, хлеборобов, мог с большим толком поднять и освоить обширные, плодородные земли?

Остальные две точки — тридцать третью и тридцать седьмую — определили на окраинах лесного массива, верстах в пятидесяти на запад от Щучинской, недалеко от сланцевых месторождений.

Илья Каширцев, выступая на мартовском расширенном бюро окружкома по расселению, оказался не так уж далек от истины. Казкрайком все настойчивее требовал начать подготовку к разработкам ценных ископаемых. Гнездилов знал, что, кроме горного оборудования, которое выделит государство, потребуется помощь района в его доставке. Затем обяжут помогать продуктами изыскателям, впоследствии — горнякам, главное — потребуются рабочие руки, и, когда их станет не хватать, промышленники, как это практикуется в других строительствах, начнут переманивать к себе хорошими заработками колхозников с окрестных сел. Пусть уж берут их с точек, чем потом из сел начнут уходить хлеборобы, тем более что на эти две точки направили технически грамотных людей — участников «шахтинского» дела...

Конвой приводил партию к назначенному месту, я новопоселенцы оставались одни, если не считать двух-трех, иногда, при больших партиях, четырех-пяти комендантов, которые, в сущности, были больше бригадирами по строительству, нежели стражами закона и порядка. Столь жидкая охрана на первый взгляд казалась проявлением некоторой беспечности со стороны отделов милиции и ГПУ. Однако верховые нарочные, объезжавшие точки, ездовые, еженедельно доставлявшие туда продукты и материалы, случайные проезжие — все говорили о дисциплине и спокойствии на точках.

Коменданты уверенно  докладывали  в районы, что среди высланных нет не только побегов,— нет никаких провокационных разговоров, угроз или саботажа, работают, а в работе проявляют расторопность и смекалку.

На точках было тихо. Спокойствие на них во многом объяснялось следующим: по прибытии на станцию Полухин вместе с кем-либо из членов окружной комиссии по расселению коротко говорил о требованиях, какие предъявляются высланным на точки и в местные села. Требований было немного, состояли они из трех безоговорочных положений: честно работать, беспрекословно выполнять любые распоряжения комендатуры, строго соблюдать дисциплину и порядок на местах поселений. Но долго рассказывал о мерах, какие примут власти в случае неповиновения, саботажа или побега.

Пусть никто не обольщается простором и лесами — простота побега обманчива. Всему населению края доведено до сведения о расселении и содержании высланных. Строго предупреждены сельские и аульные Советы, более того — в селах и аулах созданы конно-поисковые группы. Получили строжайшие указания на этот счет лесничества, кордоны, геологические партии и кочевые рода. Особо предупреждена железнодорожная служба. Каждый проходящий состав,— а они здесь не так уж часты,— перед отправлением со станции будет осмотрен самым тщательным образом, поэтому бежать в центр страны железнодорожным путем нет никакой возможности. Уходить лесом на север — безнадежно: все равно придется выйти на людей, в противном случае — смерть. Уходить на юг — равносильно самоубийству: до границ тысячи километров безводного пути, а рассчитывать на помощь кочевников не следует. Они знают, кого сюда высылают, поэтому брать на себя грех спасения не станут: не от царской — от своей власти убегаете.

Точка, из которой будет совершен побег, немедленно переводится на положение лагеря, поселенцы, само собой, на положение заключенных. Увеличится охрана, рабочий день, норма выработки ежедневного задания, снизится паек, срок высылки становится сроком заключения со всеми вытекающими отсюда последствиями, и пойманных (это Полухин особо подчеркивал) наказывать не станут, их попросту вернут на точку, из которой они бежали, но после того как ее переведут на лагерное положение...

После мартовского бюро окружном выработал резолюцию о размещении и устройстве кулацких переселенцев с учетом всех возможных ситуаций и отправил ее в Казкрайком.

Своей задачей округ ставил сельскохозяйственное освоение районов. Работоспособные члены высланной семьи должны использоваться на горно-шахтных предприятиях, если таковые имеются в районах. Там, где нет промышленных разработок, поселенцы обязаны работать на лесозаготовках, строительстве животноводческих ферм, на различных подготовительных земляных работах, что должно дать им добавочный заработок.

Дополнительный заработок в жизни поселенцев имел решающее значение.

Округ в резолюции прямо оговаривал: «Ввиду того что на работах по подготовке колонизационного фонда и жилстроительства в ближайшие месяцы будет занята почти вся трудоспособная часть переселенцев, что лишает их возможности получать какой-либо заработок, признать необходимым: отпускаемое для них минимальное питание производить в порядке государственной ссуды».

На деле это означало, что та семья, которая не была занята на строительстве гособъектов, а занималась обустройством своего жилья (землянок или бараков на восемь семейств), получала лишь один килограмм хлеба и то при условии выполнения сменного задания, установленного десятниками. Да и те нормы продуктово-материального снабжения оказались ужасающе низкими. Люди жили впроголодь, на грани полного физического истощения и смерти.

Возможности округа Айдарбеков в докладной не увеличивал. После посевной и в связи с возраставшим числом прибывающих высланных все ресурсы и резервы округ практически исчерпал. В помощь по расселению Казкрайком привлек все предприятия северных округов Казахстана.

Из городов, где было налажено производство мелкого инструмента, в Н-ск отправляли все, что требовалось для строительства.

В конце мая по казахским аулам прокатилась еще одна жестокая волна конфискаций крупного рогатого скота и лошадей. Реквизированный скот в три тысячи голов (из них тысячу лошадей) держали резервом на дальних отгонах.

В самом Н-ске по снабжению точек были вовлечены два мукомольных и один небольшой колбасно-кишечный заводишки. Там же, в Н-ске, сосредоточили склады, где хранились продукты, инвентарь и керосин, откуда они планово доставлялись к местам поселений.

Конечной станцией определили Щучинскую. Здесь же находились члены краевой комиссии по расселению во главе со Шкляревским, и здесь же хранилась часть продуктов, которые выдавались всем партиям на первое время и какими Гнездилов должен был обеспечивать свои семь точек постоянно.

Контроль за неукоснительным выполнением организационных мер по этапированию к месту поселения был возложен на Краснознаменский райком партии во главе с Гнездиловым.


Рецензии
Добрый день, Александр.

Такое ощущение, что острым скальпелем лезу жестоко в живое тело:

1. "косточками, тельца и молча, уже не спрашивая хлеба,"
"косточками, тельца, и молча, уже не спрашивая хлеба,"

Пояснение, "худеют... косточками, тельца, и молча, уже не спрашивая хлеба,... угасают дети..."
там про тельца, а потом про детей.
Жуть: "не от царской — от своей власти убегаете"
И сразу вопрос напрашивается: от какой это своей?
2. Лишний перенос:
"Реквизированный скот в три тысячи
голов (из них тысячу лошадей) держали "

"Реквизированный скот в три тысячи голов (из них тысячу лошадей) держали "

Ляксандра Зпад Барысава   16.10.2013 10:49     Заявить о нарушении
"от какой это своей?" - это как в армии, выговаривая за какой-нибудь прокол, офицер говорил: "Ты наверно в американской армии хотел бы служить? Там копать не заставляют, и маршировать по плацу тоже... Там с утра до вечера пирожными кормят и "кока-колой" запаивают":-)))

Николай Скромный   16.10.2013 13:40   Заявить о нарушении
Чисто логически: не может быть моей властью та власть, которая меня несправедливо убивает.

Ляксандра Зпад Барысава   16.10.2013 14:04   Заявить о нарушении
Вопрос сложный. В нашем государстве (от царя и до развала) власть по этому признаку всегда была "не наша".

Николай Скромный   16.10.2013 14:59   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.