Ревизионист Степан Силыч

Грузовик, довёзший меня от центральной усадьбы до отделения в Великановке, лихо развернулся у околицы и, подняв клубы пыли, исчез за поворотом.
По-воински четко формулирую задачу: определиться с работой, ради которой приехал из областного центра и устроиться на ночлег. Великановка, стоящая на возвышенном месте, открытая всем ветрам и без всякого намека на былое величие, встретила гогочущими гусями, похрюкивающими свиньями и видимым отсутствием всякого народонаселения.
Однако зоркие окна деревеньки не без интереса наблюдали за мною: нет-нет,  да мелькнёт из-под ситцевой занавески старушечий платок; ребятишки-подсолнухи настороженно-любопытно выглянут из калитки, да колодезные журавли из дворов смотрят за незнакомцем.
Как и подобает, посреди селения на довольно просторном месте, подразумевающим что-то вроде площади, стоят продлавка с навесным амбарным замком и добротно срубленный дом с высоким крыльцом .
Добротный дом оказался центром деревенской власти. На фасаде давно не обновлявшийся, выцветший лозунг гласит: «Колхозники! Выше знамя социалистического соревнования!». На менее заметном месте, как бы стыдливо спрятавшись за навес крыльца, более свежий плакат: «Работники села! Создадим огнеопасный заслон пьяницам и прогульщикам!». Вот и получается, что в хозяйстве, в котором высоко поднято знамя соцсоревнования, трудятся, вернее, живут пьяницы и прогульщики, а чуть не досмотри – и сгорит этот созданный селянами заслон.
Вхожу в контору, намереваясь увидеть там людей, утонувших в папках, гроссбухах, со счётами и арифмометрами, но результатом моих представлений оказалось почти пустое, необставленное, а потому и показавшееся просторным, помещение. Из-за стола поднимается и идет ко мне навстречу чистенький старичок лет семидесяти. Расплывшись в беззубой улыбке, протягивает мне сухонькую ручонку:
- Степан Силыч. Вы к нам по электрическим делам? Инженер будет к вечеру, а мне поручено Вас пока занять.
Пятым чувством отношу товарища к культурной прослойке местного общества.
- Мы очень, очень рады Вам, мил человек. Электричество, знаете, штука прогрессивная. Вот раньше бывало, бабы весь день руками крутили веялку, а теперь она на электрической тяге работает, только нажимай на кнопку. Сказывали, доить коровушек скоро будем электричеством, да что там доить, для скотины не нужны будут пастухи! Да…
Я, знаете, человек-то городской, после войны поселился в деревне, - выплескивает на меня накопившуюся информацию старичок.
- Работал счетоводом в конторе колхоза, учётчиком на молочной «фирме», до секретаря парткома дослужился, да..., а вот теперь всё больше по общественной линии. Ты, мил человек, не желаешь огорчиться? – уже признав меня старым знакомым, спросил Степан Силыч и, увидев на моём лице недоумение, довольный своей шуткой, продолжил:
- Огорчиться по-нашему, по-деревенски, значит выпить горькой!
Мне понравилась неожиданная шутка старичка и, скажу прямо, само предложение.
- А что это, Степан Силыч, магазинчик-то у вас закрыт? Время то уже обеденное,- словесно составил я компанию старому колхознику.
  - Да продавщица Нюрка у нас непутёвая. Уж скоро неделю в райцентре правит свои дела, а когда уезжала, сказала, что всё равно в уборку продавать запрещено, как будто колхозник есть не хочет.
  Да ты, мил человек, не волнуйся. У меня на Пасху сродственник приезжал, так осталось. По большим то праздникам и партийные выпивают, - уж совсем разоткровенничался старичок.
- Подыши пока табачком, а я мигом.
В отсутствие Степана Силыча осматриваю помещение с серыми некрашеными полами, самодельным большим столом с крест-накрест сколоченными ножками, такими же грубо сработанными скамьями и председательским, обтянутым дерматином стулом. На столе непременный атрибут любого собрания – гранёный графин с гранёным же стаканом. Видимо для того, чтобы у докладчика не пересыхало в горле. На стене, противоположной председательскому стулу, в рамке под стеклом портрет Ленина. Ильич в кепке, лукаво улыбаясь, словно спрашивает с милым недостатком в произношении: «А правильным ли путём идёте, товарищи?». По давно не мытым окнам с жужжанием бьются мухи да пауты. На подоконнике одного из окон стопка районных газет, на другом – оборванное на самокрутки печатное издание. Вряд ли народ газеты читает, зато знает, вдоль или поперёк они рвутся.
Запыхавшись, радостно возбужденный, словно выигравший «Волгу» по лотерее, появился Степан Силыч.
- А что, мил человек, надолго ли к нам?
- Есть такое желание побыстрее вам помочь, так сказать, поставить электричество на службу труженикам села, - пафосно ответил я с нетерпением наблюдая, как на разостланной на столе газете появляются аппетитные огурцы с грядки, лучок, изрядный ломоть чёрного хлеба, а венчает весь этот натюрморт сосуд с драгоценной жидкостью.
Выпили по первой, крякнули и заторопились закусывать. Запашистый огуречный хруст сразу перешёл в разговор.
- Так вот, мил человек, Вы уж извините, - переключился на почтительный тон старичок, - но обидно, знаете, бывает за людей, которые мешают строить нам коммунистическое общество. Я, так сказать, в меру своих способностей помогаю колхозу, а колхоз в Нюркином лице не может удовлетворить моих потребностей. Есть, знаете, принцип коммунизма, - наклонив голову набок и засоловело глядя на меня, - «от каждого по его способностям, каждому -  по его потребностям».
Старичок потянулся за налитой стопкой.
- Степан Силыч, - показывая свою эрудицию в марксизме-ленинизме, обратился я, - у Ленина есть формула по строительству коммунизма: «Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны». А раз формула, значит, она может быть записана по математическим законам. То есть: коммунизм равен советской власти плюс электрификации. С электричеством у вас, сами говорите, всё в порядке, коммунизма в настоящий момент нет, это всеми признанный факт, значит нет… нет… - неожиданно в голове родился ещё до конца неосознанный ответ.
Степан Силыч, стараясь работать всеми своими извилинами, в конце концов, изрёк:
- Без стопки не разобраться.
Выпили по третьей. Степана Силыча заметно развезло. И все-таки, решив уравнение, получили явно неправильный ответ: советской то власти и нет.
Поставив точку ударом кулачка по столу, колхозный ревизионист позвал меня переночевать у него, но только безо всякой политики.
Вечерело, а вместе с этим оживала и деревня: громче загоготали гуси, замычали коровы, заскрипели колодцы. Деревня оживала, чтобы погрузиться в здоровый трудовой сон.
А я всё никак не мог заснуть. Был не удовлетворён ответом, зато пообещал себе: приеду домой и обязательно разберусь в сущности советской власти.