Длиною в жизнь, воспоминания. 6

       6.ПРИБЫЛИ! 

       Наконец, и мы остановились. Платформы нет, будем сгружать вещи так. Насыпь высокая. Работа тяжёлая. Нам, ребятне, приказывают отойти вглубь, под ноги не лезть. Женщин попарно ставят, чтоб подтаскивали вещи к дверям вагона. Сначала всё самое габаритное и тяжёлое. Командует Быковский. Он здесь главный. Стоит внизу вместе с остальными мужчинами, принимают тяжести, спускают с насыпи, складывают. В конце женщины передают детишек. Нас относят к вещам. Ещё раз проверяют, не забыто ли что-нибудь по углам или на нарах. Женщины спрыгивают вниз. Приехали! Все оглядываются. Машин, которые нас повезут, пока не видно.

        Ждать приходится долго. Перевозят две машины, а нас – вон сколько! Целый эшелон. Терпеливо ждём. Наконец и наши вещи грузят в разбитую полуторку. Вещей гора, приходится прихватывать канатом, чтоб не рассыпались по дороге. Матери с опаской прикидывают: как на такой груде ехать с детьми. Но оказывается, что мы поедем на автобусе. В него уже садятся женщины с  маленькими детьми из соседних вагонов. Меня тоже подсаживают на высокую ступеньку. Я взрослая. Мама со мной не едет. Все оставшиеся пойдут пешком. Здесь недалеко, минут 30 ходу.

        В автобусе нас много. Набились, как сельди в бочке. Сопровождающие нас женщины стоят в узком проходе. Сидят только те матери, у кого малышня до года. Мы вчетвером теснимся на двухместном сиденье. Но едем всего минут 15-20, да и то потому, что машина идёт в объезд. Выгружаемся и почти сразу же приходят взрослые. Но мужчин нет. Они остались разгружать вещи наркомата. Нас встречают сотрудники Кировлеса. Даже я своим детским умишком вижу, что они отлично подготовились к нашему приезду. Женщины встречают улыбками, ободряют переселенцев. Мужчин почти нет. Они тоже в основном на вокзале. Сначала, выгрузив вещи, предлагают разобраться, кому куда идти. Перед нами два двухэтажных барачного вида дома. Сотрудники Главсевзаплеса должны поселиться в правом доме на втором этаже. Здесь раньше помещался трест Кировлес. Теперь его перевели в большое здание Кировского пединститута. Там же поселяется  весь огромный Наркомат лесной промышленности СССР. Об этом я узнаю позже. А сейчас видим на парадном входе в наш (как мы с сегодняшнего дня его называем) дом висит самодельная вывеска «Управление госпиталей». Управление занимает первый этаж и имеет свой вход. Лестница на второй этаж закрыта. А мы занимаем второй этаж и ходим по неширокой лестнице чёрного хода.

      Начинают распределять по комнатам. Помещение большое. Высота потолков около трёх с половиной метров. Длиннющий коридор. Он без окон. Справа небольшие кабинеты – сплошные двери. Слева часть стен стеклянная. Верхняя часть стены словно дачная веранда с мелкими стёклами. Нижняя, примерно на метр, деревянная. Со стороны коридора просто деревянная крашеная в светлый цвет стена. А со стороны комнат в стене невысокий раздвижной деревянный шкаф для бумаг. Мы потом в таком шкафу держим разные вещи. Из-за стеклянных стен в коридоре достаточно света. Слева одинаковые отсеки: в углу вход в большую комнату с двумя высокими, трёхстворчатыми окнами. Уже в комнате, рядом с входом вторая дверь – в маленькую смежную комнату. Семьи поселяются в основном по две в комнате. Нам достаётся большая комната. Вместе с нами маленькая  женщина с тремя сыновьями. Она кажется чёрной: чёрные глаза, чёрные волосы, очень смуглое лицо. Мальчишки в мать, до того смуглы, что кажутся грязными. Но это просто загар. Старшему лет тринадцать, средний – чуть старше меня, младшему 3-4 года. К сожалению, у старшего оказывается инурез. Им неудобно, и нам мало радости. В комнатке за нашей поселяется пожилая женщина с сыном-студентом. У него больны лёгкие. С нами ему нельзя.

      На первых порах мебели нет совсем. Устраиваемся, как можем. Мама с соседкой вешают наш пёстрый длинный палас. Это теперь наша стенка. Она отделяет две семьи весьма условно. Младший пацан, - что с него возьмёшь! – всё время приподнимает край, заглядывает. Я делаю ему страшную рожу – он заливается весёлым смехом. Мама распаковывает матрацы, стелет постель на полу. Мы ближе к двери. В углу мама ставит небольшой сундучок, крышку прикрывает какой-то фанеркой – вот и стол для керосинки. Хорошо, что взяли дачную керосинку. Мама, пока суть да дело, суёт мне чёрствый московский бутерброд.

       Не успели кое-как разобраться, зовут: нас сегодня бесплатно накормят обедом в столовой наркомата.
Какие молодцы кировчане, всё предусмотрели! Нас снова везут автобусом, здесь не очень далеко, но сегодня все устали, да и в городе не ориентируемся. Позже, когда спустя годы встречаемся в Москве с бывшими эвакуированными, никто из них не мог похвастать такой тёплой встречей. Сказалось  и то, что приехали в самом начале июля. Когда повалили толпы, стало не до встреч: хоть где-то, хоть как-то разместить людей. О большем и мечтать было бессмысленно.
На следующий день все выходят на работу. Потихоньку обживаемся на новом месте. Нашу соседку с детьми переводят в соседний барак. Там ей сумели выделить отдельное помещение. Мы с мамой перебрались в дальнюю часть комнаты поближе к печке.  К нам приходят новые соседи: очень милая женщина по фамилии Сивохо (имени её не помню) с дочкой-старшеклассницей Галей. Мы все годы эвакуации жили с ними дружно.

      Привозят  наконец-то мебель. Мы получаем два старых конторских шкафа, узких и высоких, чуть не до потолка. Кто-то приходит помочь. Ставят шкафы рядом, один лицом в нашу «комнату», другой лицом к соседям. Каждая семья получает полноценный шкаф и кусок «стены». Галя, дочка соседки, вешает занавески не на окна, а на толстой верёвке между крайним шкафом и стеной. Мама вешает палас, отделяя нашу «комнату». Становится даже уютно. А ещё через несколько месяцев нам  делают стенку из фанерных листов. Стенка не очень высокая, около двух метров. Выше нельзя, так как у Гали тогда зимой будет холодно, тёплый воздух от печки не будет проходить к ним. Но со стенкой и дверями у каждого своя комната. Нам достаётся ещё два стула и маленький овальный столик. Красота! А железные кровати дают ещё раньше. И ещё вместе с соседкой мы получаем небольшой отсек в сарае. Будем там хранить дрова, здесь ведь нет центрального отопления, – печки. Все они топятся из коридора. Большая печь, вернее её обогреватель кирпичной кладки, побелённый извёсткой,  занимает без малого половину нашей стены. Печь отапливает две комнаты, три семьи.

        Первое время мама очень боится за меня. Я ведь всегда была с няней, а теперь целый день одна. Мама уходит в полдевятого утра, а возвращается не раньше семи, а порой и девяти вечера. Правда, днём мы видимся: я прихожу к маме на работу и мы идём в их столовую. Пока кормят прилично. Но в столовой часто готовят печёнку с гречкой. А я гречку не выношу, ем только печёнку. Гречку за меня доедает мама.

        Позже, зимой, ох как я вспоминаю эту несъеденную гречку! Но  и я теперь  другая. За милую душу уплетаю плохо сваренную  перловку  или овсянку (не геркулес, его за всю войну я не видела ни разу!).

      Разные заботы и новые впечатления отвлекают, конечно, но всё время под спудом бьётся мысль: как там папа. Мы получили от него пару коротких писем и цветных открыток, взятых папой при отъезде из Москвы из моего оставленного альбома с открытками. Знаем, что папа уехал в Иваново, где формировалась его дивизия, состоящая в основном из мобилизованных ивановских ткачей. Последнее письмо ещё из Иванова: «на днях отправляемся на фронт». Письмо  ещё июльское. Дальше – ни строчки. Мама меня успокаивает (и себя уговаривает): всё будет хорошо, с фронта письма идут долго.

      События с фронта не радуют. Каждый день: «после тяжёлых, продолжительных боёв наши войска временно оставили…» И перечень деревень, городков, районов, а часто и самых больших городов.

      Киров – город госпиталей. Все школьные здания, гостиницы стали госпиталями. Приехало много беженцев. Город переполнен. На улицах, как в столице, полно народу. В магазинах, кроме соли да уксуса, - ничего. На рынке цены взлетают, меняясь ежедневно. Рынок от нас недалеко (мы на окраине города). Хожу туда часто перед обедом с мамой купить ещё доступную по цене зелень. Теперь появился вещевой базар, чего раньше здесь не водилось. Разве что шерсть домашней обработки бабы продавали вместе с яичками и молоком. Теперь люди интеллигентного вида предлагают  свои личные вещи: пальто, костюмы, модные столичные кофточки. Покупают задешево. Теперь только продукты дОроги.
Сегодня видела сцену на рынке, рассказываю за обедом маме. Какая-то худенькая, плохо одетая молодая женщина с ребёнком предлагает последнее пальтишко. Никто не берёт, пальто явно старое. И вдруг старуха на возу с картошкой всхлипывает: «Милая, ты откуда?» - «С Украины, - звучит в ответ, - пол-России пешком»… Старуха тянет её кошёлку, без меры сыплет картошку, суёт краюху домашнего серого хлеба. «Спаси тебя Господь! Спаси и сохрани дитя малое!» Соседка ворчит: «Благодетельница! (Добавляет матерное слово) Прокидаешься!»

     Мама выслушивает меня и резюмирует: «Есть ещё у нас добрые люди!» А я думаю: «Есть-то есть. А сколько таких, как соседняя баба, ищущих только выгоды.. Такая бесплатно куска хлеба не подаст!»