Казачья сага ч. 3 Встреча

 Вторая часть http://www.proza.ru/2013/03/14/542             

 Началась война, та самая, что вошла в историю, как Первая мировая. Все дееспособные и подготовленные казаки были мобилизованы. Игнат, муж Грушеньки, ушел одним из первых, письма приходили с фронта редко, их зачитывали до дыр. Во время Брусиловского прорыва 25 мая 1916 года под городом Луцком Игнат погиб .

                Вместе с наградами погибшего боль и страх пришли в семью. Горько плакала Грушенька, ей казалось, потерялся  смысл всей жизни. Но не одна она в станице вдовой стала. Пришли товарки , вместе поплакали, поразмыслили, как жить дальше, как детей поднимать. И уже на следующий день до восхода солнца вместе с помощницей своей, старшей дочерью, Марусей, ставила хлеб, управлялась на усадьбе. Ее слез больше никто не видел много лет. Только спустя 26 лет, в 1942 году снова горько плакала Грушенька, когда с фронтов Великой Отечественной войны одна за другой пришли четыре повестки о гибели четырех ее сыночков.

                Одно изменение после гибели мужа вошло в жизнь вдовы. Грушенька перестала петь романсы.  До этого она, погруженная в многотрудную и новую для себя жизнь казачества, во время работы напевала исключительно песни этого края, по-видимому, это помогало ей проникнуться  и духом и силой мира, ставшего для нее родным. А на отдыхе, в редкие часы досуга, высоким и звонким, как серебренный колокольчик, голосом пела романсы. Им особенно радовалась Маруся, запоминавшая их быстро и вторым голосом, который у нее был ниже материнского, наполняла стихи волнующими интонациями. Теперь же, лишившись мужа, вдова не давала себе время на праздный досуг, вечно подгоняя себя, спешила придумать все новые дела, чтобы, вымотавшись, падать в сон без дум и сновидений. И казалось, что романсы были забыты навсегда.
И вот ей, вдове, чуть больше тридцати лет. За одиннадцать лет замужества подняла восьмерых деверей и золовок, которым к ее  появлению было от 5 до 14 лет. Своих на свет родила девять душ. И вот осталась одна, за главу семьи, и как показала жизнь, навсегда. Прожив 85 лет никого из мужчин больше не впускала в свое сердце, хотя лет до пятидесяти, высокая и статная, не могла не привлекать взглядов вдовцов и  бобылей.

                Но на ее миловидном лице никто из них не увидел ободряющей улыбки или приглашающего взгляда. Выраставшие золовки, выдавались ее, как матерью, замуж.  Выступала свахой своим деверьям, те тоже дом покидали, отстраивались. С Грушей оставались трое младших братьев Игната, еще подростки. А тут и своих восемь. Старшей  Марусе - десять, младшему Тимоше годик. Оставил Игнат, как всегда после отпуска, новую памятку, теперь уже последнюю - она опять была беременна. Только в молитвах находила утешение, стала читать только Библию, да жития Святых и святые писания. Стала более строгой к шалостям детей, понуждала их вслух читать акафисты и учить  целый свод молитв.

                - Если бы не Маня, не справилась бы я, - часто говорила Груша соседкам, да и себе самой. Она чувствовала, что старшая дочь прибавляет ей сил, наполняет ее спокойствием.

                А Я только-только к десятилетию Маруси, почти полностью освободила ее тонкие тела от узлов и поломанных  тончайших струн, из которых вся тонкая материя сплетена. Вновь чистая симфония цвета и музыки наполняла Марусю. Одно маленькое темное пятнышко, подобно тени было запрятано в подсознание так, что и не достанешь. И мы живем дальше. Грамоте  мать обучала подрастающее племя Броварцов с первых дней своего появления в семье мужа. И Манюня с пеленок прислушивалась к этим занятиям, а уже в три года все буквы называла и складывала слоги в слова. В шесть читала наравне со старшими детьми. В восемь начала попеременно с матерью читать вслух всем домочадцам. Книги по заказу Груши, присылал и привозил муж, который любил, бывая дома слушать, как читают его любимые, жена и старшенькая дочурка.
С десяти лет Маруся стала много читать. Другая бы казачка не допустила такого баловства, но не Агриппина. Она передала старшей дочери свою сноровку, и, закончив все дела по хозяйству, они садились за стол и читали. Теперь чаще вслух для всех читала Маруся. Голос у нее был грудной, мелодичный, в нем столько разных оттенков звучало, что слушателям все живо представлялось (как в современном 3Д зале). А когда младшие засыпали, она открывала своего «Айвенго» . Спать ложились заполночь. А утром с песнями принимались за повседневные дела.

                А тут гибель и похороны отца, тело которого доставили в станицу. Маруся разделила с матерью горечь потери мужа и взяла, силой любви своей, на себя большую часть. Завернулось в клубочек горе - горькое и прочно обосновалось в душе. А горе само себя бережет, клубочек такой защитной корочкой покрывается, его трудно развязать.
В двенадцать лет Маруся была не столь мила, как в детстве. Так бывает с телом и лицом у будущих красавиц, в подростками они некрасивы.  Пока идет созревание в лице  и теле, то и дело, возникают  диспропорции. То нос кажется слишком крупным для узкого лица, то руки длинноватыми, в движениях детская грация сменяется угловатостью.

                То же самое происходит и с психикой, от прежней простоты и мягкости мало что осталось. То покраснеет невпопад, то слезами зальется, то резким словом обидит. Перестройка физического тела напоминает стихийное бедствие, от которого страдает и сам человек, и его окружение. Тут мать проявила и мудрость,  и строгость. Не позволила она  гормонам Марусиным  править балом, на корню пресекала истерики, поручая дочери тяжелую, или очень ответственную работу. Трудотерапия весь избыток чувств в работу отправляла и Мне помогала, порядок в тонких сферах наводить.

                К пятнадцати годам Маруся стала очень привлекательной. Черты лица в гармоничной пропорции, кожа матовая, как у матери атласная, глаза темно-карие, мерцающим светом наполненные. Хохотать по-детски перестала, улыбалась не часто, но и хмурой ее никогда не видели. Выражение лица было спокойным и доброжелательным. Удивительным было то, что с рождения выросшая в станице, Маруся, всем своим видом, манерами походила на городскую девушку. Сдержанная и приветливая, она говорила на литературном, русском языке. К ней не приставали ни местный сленг, ни грубоватые повадки молодых казачек.

                Глядя на нее, Агриппина, сама, почти полностью слившаяся с местной культурой, узнавала свою маменьку, выпускницу института благородных девиц. Только очень наблюдательный человек мог заметить в Марусе некую затаенную печаль. Слегка опущенные уголки губ в отсутствии улыбки, и всегда грустные глаза.

                По станице прокатилась эпидемия тифа. В семье Агриппины умер младший ребенок, и тяжело переболела Маруся. Когда поднялась, смотреть на нее было больно. Голова  стриженная, черты лица заострились, глаза на пол лица, из-за худобы стала казаться выше. Но улыбалась так счастливо, что все  поверили и в полное ее выздоровление, и в то, что скоро вернется к ней былая красота и силы.

                Сознаюсь, Мне пришлось разрешить армии бактерий  войти  и сломить оборону защитных сил в теле Маруси. Это Я решила сделать для того, чтобы убрать остатки страха, язвой уродующие душу Марии. Тяжелая форма болезни поставила жизнь физического тела под угрозу. Во время самого тяжелого криза тонкие тела отделились от физического,  и очистились от разрушающей язвы страха, был развязан и узел горя. В эти мгновения Маруся побывала, как говорят люди «на том Свете». В потоках беспредельной Любви, как в живом источнике, омылись ее тонкие тела  и очищенные, просветленные вернулись в физическое тело.

                Через несколько месяцев на ярмарке  Маруся увидела  молодого казака верхом на сером в яблоках жеребце. Им был ни кто иной, как Евграф, герой предыдущей истории . По сценарию на Совете двенадцати  было решено, что Маруся и Евграф будут супружеской парой. И со своей стороны Я сделала все для того, чтобы Маруся не только обратила внимание на молодого казака, но и влюбилась в него с первого взгляда.

                Вот этот самый взгляд, полный восторга и восхищения, и поймал наш казак, гарцуя на своем редкостном для донских степей  арабском жеребце, сером в яблоках. Да и было на что посмотреть, Евграф,  вольно или невольно оправдывал свое имя, значение которого – писаный красавец. Все было красиво в нем: стройный стан и осанка, румяное лицо с аккуратно подстриженными небольшими русыми усами. И одет он был замечательно. Парадная казачья фуражка с белой тульей и красным околышком, на котором сиял герб войска Донского, а из-под которой выбивался кудрявый золотисто-русый чуб. Темно синие шаровары с красными лампасами были заправлены в  высокие сапоги.
                Но особенно примечательна была синяя черкеска, на которой красовался Георгиевский крест третьей степени. Как все казачки Маруся хорошо разбиралась, не только в оружии, но и в наградах.  Позже от деверя  она узнала, что в первом же своем бою на Кавказском фронте  семнадцатилетний Евграф  проявил отвагу, мужество и выдающиеся боевые навыки. Защищая раненных товарищей, он  вступил в бой с тремя турками, получил два ранения, но продолжал биться, пока не подоспело подкрепление. Ранение левой ноги было особенно тяжелым, на всю жизнь осталась небольшая хромота. После госпиталя был комиссован и больше в боях не участвовал никогда.
Продолжение часть четвёртая  http://www.proza.ru/2013/03/14/2085