Чайки

Бесконечно грязная, ослепительная, как осколок бутылочного стекла на солнце, городская весна носилась по улицам, оседлав южный ветер. Днем расплескивала огненные лужи и швыряла с облезлых крыш ломкий хрусталь сосулек, млечными ночами – хрустела ледяным крошевом и хохотала по гулким дворам хриплыми чаячьими голосами.
«Серебристая чайка» – для тех, кто ее сроду не видел, звучит волшебно: вот она в стремительном полете льет червленое серебро крыл в студеную лазурь тундровых вод. А на деле – нахальная тварь с курицу размером.

Норильск на бесптичье охотно прощал этим вестникам лета и склочный нрав, и любовь к помойкам, и дерзкие покражи съестного. В поисках пропитания разбойничают они, не шутя, нападают даже на кошек. Солнечными днями смирные наши кисы имеют обыкновение проветривать меха в открытых форточках. Заматеревших и раскормленных котов чайки побаиваются, а глупую молодь считают законной добычей.
 
Однажды такая налетчица спикировала в окно второго этажа и цапнула за ухо дремавшего на солнце полосатого котенка. Жертва, возопив, вывернулась и, не удержавшись на узкой перекладине, ухнула между оконными рамами, взметая едкую пыль и давя прошлогодних мух. Видя, что закуска провалилась, чайка сунула башку внутрь и попыталась добыть кота сверху. Стекло опасно звенело, и кто знает, чем бы все кончилось, не поспей хозяин квартиры вовремя.

В городе чайки держатся вместе – оккупируют просторные, залитые необъятными лужами дворы, топчут слезящийся черно-серебряный снег, хлопают крыльями и орут как на митинге. Недели две они кормятся, промышляя вокруг мусорных куч, ждут, когда в округе вскроются ручьи и озера, и однажды утром исчезают как белый сон.

В тот день я решила сбежать. В глушь, подальше от телефонного лепета своего бестолкового возлюбленного, от его глупостей, которые завтра будут растиражированы по всему городу – ну и пусть. Надела легкую куртку и ушла из дома. По дороге купила в соседнем кафе пресный пирог с зеленым луком и яйцами, сунула его в карман.

Солнце выжигало дырки в снежном одеяле. Деревья ворочались в сугробах – вокруг стволов синели глубокие лунки. Весной тундра непроходима даже в болотниках. Рыхлый ноздреватый ее покров глубок и влажен, лед на озерах залит свинцовой водой,  проеденные солнцем ржавые плеши исходят невидимым паром, и воздух над ними дрожит. Голоногие березки розовеют средь бурого ольшаника и отчаянно-рыжего лозняка. Над ними опрокинута эмалевая чаша неба.

Наезженная дорога вскоре кончилась. Дальше из под снега торчал непросохший деревянный настил. Он взбирался на крутой пригорок, покрытый травяной окалиной, а за ним прозрачно светились припудренные солнечной пыльцой полярные ивы. Пахло талым снегом, горечью молодой коры, земляной сыростью.

Начерпав в сапоги зернистого серого снега, я добралась до ивняка, потрогала упругие ветки, усыпанные жемчужными барашками, но ломать пожалела. Обошла кусты и села на пригреве, оседлав поваленную лиственницу. Отсюда изрезанная тенями лощинка спускалась к близкому озеру. Лед на нем просел, покрылся скользкими зеленоватыми наплывами. Над ним с мяукающими криками носились две чайки. Чем они кормятся тут, вдали от свалок в не оттаявшей тундре? Мышкуют разве… Раздумывая так, я не спеша достала запасенный пирог, откусила краешек и… чудом не осталась заикой.
Гаг-аг-аг!! – рявкнули сверху. Перед носом мелькнуло черно-белое опахало, перепончатые лапы и круглый желтый глаз. Я отшатнулась и увидела свой обед, со свистом рассекающий небеса. Молниеносная операция по изъятию у меня пирога прошла по всем правилам грабежа: пока одна чайка отвлекала внимание, другая ловко сперла печево. Надеюсь, добычу они поделили.

С минуту я ошеломленно хлопала глазами, потом помянула пернатых ворюг тихим незлым словом и решила напоследок хоть вербы набрать.
Вокруг кустов у самой земли нашлось немало обломанных за зиму, но живых веток. В город я вернулась мокрая и голодная, но довольная – с пышной цветущей охапкой.

Опубликовано "Юный натуралист" №3 (март) 2016. Иллюстрация из журнала.