Сусед

Последнее время он стал тебя раздражать... Ты осознал это внезапно. Подспудно раздражение копилось. По-видимому, давно, а затем в один, как говорится, прекрасный момент к накопленному прибавилась та самая последняя капля...
Помнишь звонок в дверь? Жена открыла и крикнула тебе:
- Витя!
- Кто? - откликнулся ты нехотя с дивана, где листал только что вынутые из почтового ящика номера газет.
- Су-сед.
И откуда это у неё такая манера придавать словам некий свой непонятный оттенок, и чего она их коверкает: сосед - сусед.
- Так чего не заходит?
- Да ладно, выйди, не трудно же.
- Не трудно же,- повторил за матерью сын.- Всё выга-адывает, ишь!
И ты, раздосадованный тем, что тебя потревожили, сделал ребёнку внушение: дескать, так говорить можно маме, а не первоклашке-промакашке. А проходя мимо кухни, спросил шёпотом, чтобы не услышали за приоткрытой входной дверью:
- Слушай, а хоть как его зовут, всё забываю?
- Да я и сама никак не запомню,- также шёпотом ответила жена.
То, что до сих пор, прожив с ним несколько лет, можно сказать, в одной плоскости ограниченного пространства - всего лишь стена и разделяла,- ты не знаешь его имени-отчества, вдруг смутило тебя. Тем более что он частенько наведывался по разным пустякам - то гвоздик ему, то проволочку для электрической пробки, то совсем уж как-то по-детски простодушно поманит в свою однокомнатную квартирку, покажет, например, новое средство против тараканов - “самое-самое эффективное!” - объяснит его преимущества и стоит довольнёхонек, ждёт твоей реакции, а может быть, и похвалы. Ты поблагодаришь за “ценную информацию” и, посмеиваясь, уйдёшь. А он обязательно скажет вслед: «Ты заходи, Витя, не стесняйся, - и, попридержав за локоток, напомнит. - Мне всё ж таки должны скоро телефон провести. Как участнику... А то эти автоматы - ох!” Кто-то рассказывал, да, что он прошёл Великую Отечественную, был в плену и фашистском концлагере, потом за это был репрессирован на родине, а позже реабилитирован и даже чем-то награждён… Не жена ли покойница рассказывала об этом твоей жене?.. Впрочем, вся эта не деловая  информация тебя мало интересовала, поскольку война лично тебя не коснулась… нет, твоих родственников это как-то всё же задело, но ты не очень-то запомнил как… Да и чего голову забивать, когда вокруг новых катаклизмов хоть отбавляй. Нет и ещё раз нет, ты нисколько не умаляешь чужих заслуг и прочего, и даже цветы как-то возлагал к вечному огню в один из дней Победы… Но почему, собственно, ты должен помнить об этом круглый год? Ты прав, ты прав, и претензий к тебе никаких, потому что в самом деле всё это не твоя жизнь и не про тебя, оттого и не задевает за живое и, стало быть, не задерживается в памяти. Всё правильно, в смысле логично. Кто посмеет, совсем мягко говоря, не одобрить? По какому праву? (И такие мысли посещают иной раз твою голову, занятую повседневностью…)
Ты вышел к нему в коридор и вместо “здрасте” промычал невнятное “М-м?”
- Витя,- проговорил он дребезжащим, робеющим голоском, и, не задерживая на твоём лице своих мутноватых, слезящихся глаз.- Витя, ты не смог бы мне поправить розетку? Она, знаешь, вываливается. Хотел стиральную машину включить... Страшно боюсь электричества...”
Уже занимаясь ремонтом, ты вдруг вспомнил, что не такой уж он и казанская сирота. В тесном коридорчике было душновато и пахло какой-то отравой от клопов или тараканов, а розетка никак не хотела крепиться в гнезде. “ Странно,- подумал ты в некоторой оторопи,- своих не дёргает, меня предпочитает эксплуатировать...” Розетку ты, конечно, починил. Но и “прозрел” до чёткого осознания: привязанность старика тебе в тягость. И действительно, что между ним и тобой общего? Он даже в шахматы не играет. Вернувшись к себе, не удержался-таки и высказал неудовольствие жене.
- Да брось ты,- отмахнулась она,- делов-то куча.
И ты, почему-то занервничав, огрызнулся, скорее себя, чем её убеждая:
- Конечно! Нашли дурака - на дядю потеть! В конце концов, у него сын родной имеется. Совсем без рук, что ли? Не те времена - на бескорыстие давить.
- Его сынок в загранке, между прочим. С женой. Денежки заколачивает. Не в пример некоторым, на диванах лежащим.
Эту изящную реплику оставив без внимания, ты снова лёг перелистывать газеты. Однако заноза-мысль о соседе не давала покоя. “Да кто он такой, собственно! Думай тут про него, замухрышку!..” Ничего другого похуже о нём ты прибавить не смог. Зато вспомнил его жену. Да! Как скоро ты её позабыл. Это была ветхая старушонка, маленькая, седенькая, очень робкая и, наверно, по этой причине редко выходящая из дому. Она тоже обращалась к тебе изредка по каким-то незначительным вопросам. Правда, и с сыном твоим не отказывалась посидеть, если в этом возникала нужда. А потом она померла. Тихо, тихо, незаметно... точно просто куда-то ушла. Жена тебе сказала об этом, а ты, озабоченный своими делами, лишь приподнял в удивлении бровь...
Чуть позже ты обратил внимание, что сосед твой сдал, причём очень. И походка у него сделалась пошатывающейся. Будто у постоянно выпившего. Он работал где-то сторожем, кажется. Очевидно, чтобы при деле находиться. И ты видел его чаще всего по утрам, из кухонного окна, когда сам собирался на работу, а он возвращался по тропке, половинившей двор: в шляпе, с портфельчиком... и пошатывает его, никак прямо по дорожке не удаётся. Тебе ещё подумалось тогда мельком: «Ну, дед, скоро и тебе туда же... где твоя благоверная...”
А он и в самом деле чуть было не исчез насовсем. Перед этим жена тебе сообщала несколько раз - так, мимолётно, наряду с другими житейскими мелочами: слыхала-де, как сосед за стенкой вызывает “Скорую”. Ага, отметил ты, провели-таки телефончик, хорошо. Будем иметь ввиду.
Через день или на третий он пришёл к тебе и, виноватясь по своему обыкновению, попросил:
- Я вот уезжаю... А Галины нету дома?.. Тут на листочке номер... позвони, пожалуйста, завтра дочери моей... у тебя голос бодрый... ну, знаешь, так, без... Чтоб присмотрела за квартирой. Мало ли что, батареи могут потечь. А пока, на всякий случай... - и он раскрыл сухощавую ладонь с ключами.
Ты, разумеется, позвонил, ты передал всё, что просили. И после видел дочь его - женщину в годах, похожую на мать свою характерной бледностью, невзрачностью, неприметностью. А потом и она выветрилась из памяти. Дела, дела, о чём речь, мать родную позабудешь, не то, что человека постороннего, виденного мимоходом.
Отсутствовал он месяца два, и ты не вспомнил о нём ни разу. Но как-то ночью проснулся (ты всегда плохо спишь, если с вечера перебрал с друзьями лишку), встал, прошёлся на кухню, поставил чайник на газ, и пока он закипал, ты, влекомый неведомо чем, несколько раз приближался к стене, за которой существовал твой сосед, и прислушивался. Никаких звуков оттуда не доносилось, только сын твой, убегавшись за день, равномерно посапывал в соседней комнате.
Ночная тишина, вынужденная бессонница способствовали мистико-философскому настрою. И банальная истина, что жизнь есть штука хрупкая, помнилась тебе такой священной, такой обнажённой, животрепещущей, что ты даже содрогнулся, представив себе, будто в эту минуту некто, не обременённый состраданием, готовит тебе смерть. Конечно, ты отмахнулся поспешно, отнеся эту дикую фантазию к синдрому похмелья, даже устыдился слабости своей, но всё же то была ночь и ты был одинок в своём раздумье о бренности... Тем не менее, успев расчувствоваться, разжалобиться-таки к собственной персоне в силу упомянутого уже синдрома (а мнительность - средство быстродействующее: сразу у тебя и колики в боку обнаружились), ты поторопился отвлечься, заставил себя переключиться на соседа. Ты сочинил в своём воображении нечто вроде истории. Вот, мол, старикан, всеми покинутый... и пошло и поехало. Отчего-то выходило, что он и чудак-затворник и немного умом тронут, и в общем, надо постараться уснуть - завтра ведь на работу.
После этого ночного бдения, зайдя вскоре к соседу по его просьбе, ты более обстоятельно оглядел его жильё. Ничего особенного оно не представляло: стол, диван, шифоньер, бра на стене у телевизора, какие-то невыразительные фотокарточки под стеклом в рамочках. И книги - не так уж много по сегодняшним меркам. Да, ещё одна деталь: над телевизором на цветастеньких обоях темнело пятно, сообщавшее о том, что хозяину, включая телевизор, приходится одной рукой для твёрдости упираться в стену. Пятно это он давно не замечает - пригляделся, а тебе, постороннему, оно как раз в глаза и бросилось. “Ох уж эти пятна",- сказал ты, довольный своим умением проникать в происхождение загадочных явлений. И опять ты надолго позабыл про своего соседа. Он как бы снова стал тебе неинтересен. Ты вроде разочаровался в нём, не найдя в его жилище ничего примечательного.
Однако вскоре твоё представление об этом человеке вновь слегка поменялось. Две недели подряд по телевизору показывали новый детективный сериал. И после работы ты, как, впрочем, и многие, спешил домой - вовремя и удобно устроиться в кресле и с неослабным вниманием следить за перипетиями персонажей  хитросплетённого сюжета. И вот средь первой недели почти совсем пропал звук. А в иные минуты - скорее всего, самые захватывающие - помехи совсем лишали возможности что-либо слышать и видеть. Безусловно, ты расстроился, занервничал. Ещё бы - такая оказия! На следующий день ты сам позвонил в дверь к соседу и поинтересовался: «Телевизор у вас как работает?» - «Плохо,- ответил он, - Антена что-то барахлит. Я уже звонил в ателье".
И пошла писать губерния. Приходил мастер, проверил, сообщил, что от них ничего не зависит, и удалился. Тогда сосед написал в инстанцию повыше (в нашем городке ателье - филиал). Приехали оттуда и дали заключение, что... Что именно, ты позабыл, поскольку с проверяющими общался сосед, а к тебе подробности доходили через жену. Правда, сосед и сам заглядывал вечерами, спросить: не можешь ли ты сходить с ним для представительства в какую-то контору. И ты под разными предлогами отговаривался. В начале следующей недели ты вырвался с работы сразу после обеда, предвкушая, как по-своему распорядишься временем... и столкнулся у двери с соседом. Он протянул тебе тетрадный листок и попросил обежать жильцов подъезда - собрать подписи под петицией. Ты было хотел отбодаться - дескать, времени в обрез, но он слишком уж наивно сказал:
- Да что ты, Вить, десять минут всего и ты свободен. Все уже в курсе, половину подписей я уже собрал. С твоими-то молодыми ногами... Я бы и сам, да что-то нездоровится...
И ты, кляня его и наш пореформенный сервис, из-за которого, в сущности, все эти хлопоты, поехал на лифте вверх.
И ещё однажды перехватил он тебя. “Ах ты, бяка!”- выругался ты мысленно и сумел-таки откреститься. Дело в том, что к этому времени ты соорудил на лоджии собственную антенну и детектив вновь обрёл для тебя свои прелести. Что касается до остальных, то... хм.
С этой поры на звонок в дверь ты неслышно подходил к “глазку” и, только убедившись, что это не сосед... И жену с сыном предупредил:”Для соседа меня нема”. Несколько раз старик уходил ни с чем: просить хозяйку о помощи он, по-видимому, не решался - она открывала ему дверь с каким-нибудь делом в руках: то стирка, то готовка. И ты, слыша его надтреснутый голос, злорадно хихикал. Однако и супругу твою он сумел однажды задействовать - снять копию с одного документа. У него у самого почерк был никудышный, неразборчивый. Ты ещё подковырнул тогда:
- Что, Галь, и тебя впрягли? - И примирительно добавил: - Знать бы наверняка, что канитель эта не впустую, а то ж...
А где-то в начале следующей недели, столкнувшись с ним на лестничной площадке (тут уж он тебя не тронет - ты торопишься на работу, а это всякий понимает), ты с ехидцей осведомился:
- Ну и как  успехи на поле брани с бюрократизмом?
- А что? - не понял он.
- Телевизор-то смотрим?
- А что там?
Вот здесь ты спохватился: он ведь не знает, что у тебя теперь своя индивидуальная...
- Я... то есть хотел спросить: что с антенной? - и пальцем указал вверх.
- Э, починили ж давно. Всё нормально, Вить, наша взяла. Так бы всегда, сообща-то оно... А как же! Их не тронь, оне не почешутся.
Он как бы на что-то ещё и намекал.
Что ты почувствовал? Вначале облегчение: теперь можно без опаски открывать дверь. А ещё ты обратил внимание, что походка у “суседа” стала покрепче, поуверенней. И ты подумал о нём: «Ребёнок, сущий ребёнок. Что с ним поделаешь".