Прогулка по Арбату

                Прогулка по Арбату               

                (Лирическая  новелла)








                …Мы начали прогулку  с арбатского двора,
                к нему то всё, как видно, и вернётся…
                Булат Окуджава

               

                В тревожном, беспокойном  полусне,  одно за другим  стали  навязчиво   появляться    и  исчезать    видения   старого Арбата.  Арбата   пятидесятых  годов двадцатого века.  Времени  детства и юности.   
                Таким образом, мне осталось лишь подчиниться  зову души. И чуть позже, когда за окном начало уже заниматься  неяркое московское утро, я  принялся за  воспоминания об этом чудесном уголке Москвы. 
              Здесь, «чудесный», конечно же,   от «чудо».  То есть необъяснимость, неожиданность, непредсказуемость, таинственность, мистическая ирреальность. 
               Говорят, что само название взято из татарского  и  переводится, как пригороды. Наверное, в годы оные  Арбат и был пригородом. Впрочем, в  Москве много всяких экзотических восточных наименований.
                Помог  случай - оказаться там под Новый Год.   Но,  пройдясь по знакомой улице, кроме ресторана Прага, Зоомагазина и театра Вахтангова, из прежнего Арбата ничего не обнаружил.  А посему…
       … Очень хочется найти старую карту Москвы, чтобы узнать место нахождение Смоленского кладбища.   По некоторым сведениям, снесённый погост  должен был находиться  на месте,  расположенной  в начале Арбата,   сталинской высотки.    Мистическая сущность её возвышенности всю жизнь подспудно влекла   и указывала  мне, что именно  там  нашла своё  упокоение, перебравшаяся в Москву из Смоленской губернии, прапрабабушка Марфа Тимофеевна Меркурьева.
              Её детство и отрочество прошло в зажиточной семье свободных смоленских землепашцев.  Родившаяся  в 1846 году в селе Пнёво Смоленской губернии,  в 1866 году она  выходит  замуж за своего односельчанина Ивана Сергеевича Меркурьева, дальнего родственника известного впоследствии советского киноартиста Василия Меркурьева («Верные друзья», «Звезда»  и др.). 
          Волею судеб она становится  воспитательницей   моей ненаглядной бабуленьки - сироты с детских лет.   И не было бы  родственной любви,  защиты прапрабабушки,  возможно, и  я никогда бы не случился.
            Так,  для чего же мне   всё это нужно?
       Очень уж  хочется почтить память родного и близкого человека, о котором  узнал столь много  прекрасного.  Принести  цветы. Погрустить возле  родной могилки. О чём-то поразмыслить. Ведь своей жизнью, и счастьем, что мы  оказались  в ней,   ушедшие заслужили от нас  величайшего к себе внимания.
           Только с  годами начинаешь осознавать,  в какую  невозвратную бездну  времени  уходят  не только люди, но и всё то, что их окружало. К примеру…   
          Тут  неожиданно  возникает  совсем уж  странная  мысль.
          Ведь никогда последующие поколения  не ощутят  специфического вкуса, которым  обладал «Сливочный напиток».   Широко  известный в своё  время,  продававшийся в стеклянных  молочных  бутылках,  совершенно   обычный  для своего времени продукт.
          Как, впрочем, и множество иных продуктов ушедших в небытие за последние века. В целом - ощущение только, что произошедшего, но уже успевшего  забыться  за  многолетие. Сменяются эпохи, меняется антураж…
                И встает, казалось бы, странный вопрос. Так ли нам  всем необходима память?
                А может без неё, не напрягаясь и не задумываясь,   будет гораздо удобнее и легче жить?
                Память на вкус, запах, образ, цвет, мелодию. Память об ушедших предках. Память о приличном и неприличном. Память о былой порядочности.  Память о статусе совести и нравственности в прошедшей и в теперешней  жизни.
                И так далее.
                Говорят, что человечество, лишённое памяти, вырождается. 
              Но,  неужели  так уж  обязательно всё помнить?                А  пока, давайте,  пройдемся по Арбату.
              «Арбатского романса – старинное шитьё, к прогулкам в одиночестве  пристрастье»…
             В отголосках  минувшего слышится негромкий перебор гитарных струн.  Их уютное, тёплое  звучание…
                …Понятно, что  строго придерживаться хронологии  в   такого рода  повествовании   не имеет    смысла. Но хотелось бы  протекать мысленно в настоящем и  прошлом, связывая события и людей  в них участвовавших,  перекличкой персонажей, повторением исторических коллизий и субъективной адекватностью  пережитых ощущений.   
                Поэтому,  говоря об Арбате,      нужно  выделить,  вычленить,  представить    некий таинственный  символ.  Или, если хотите,   смысл  и феномен  необычного места.   
         И здесь, вполне возможно то, что на  общем слуху. «Арбатский  дух»  пятидесятых, начала шестидесятых годов  двадцатого века.  Отрезок времени ещё до известных  хрущёвских сокрушительных перепланировок.
           А дальше,  судите  сами…
               … Горловина  Арбата у Смоленской площади. Угловое, в конструктивистском стиле здание высшего комсостава РККА, возведенное  в  тридцатых.  Дом №54.  Слева от теперешней высотки.
                В    описываемые  мною времена более известное, как «Смоленский Гастроном». 
                Сколько  комбригов, комкоров,  маршалов в  предвоенные трагические годы навсегда ушли из него, чтобы принять нечеловеческие муки  и страдания  от своих палачей. И всё  ради осуществления мифической затеи, камуфлирующей паронаидальные прихоти и устремления лишь одного небожителя - «Вождя народов»…
              Подъезд со двора.  В этот  дом   я  приходил с бабушкой в гости к тете  Лёле.  Её старинная школьная подруга  ещё по дореволюционному Смоленску.  Вдова погибшего в годы довоенных репрессий,   комкора  Иванова.
              В прихожей коммунальной квартиры радостным лаем   нас  встречала маленькая лохматая Белочка.  Веселая  и  гостеприимная,  беленькая  собачка.
               А хозяйка -  быстрая на язык  женщина, как всегда, угощала неслыханными  по тому времени яствами. 
               Покупая в гастрономе, расположенном внизу, круглые, усеянные маком,  пухлые булки с дыркой посередине, тётя  Лёля   разогревала их  в духовке.  Отчего  они  становились ещё более пухлыми и румяными.  Затем обмазывала топленым маслом.  И уже  горячими,  соблазнительно – хрустящими, подавала к чаю.  На столе, как обязательное его украшение, выделялось янтарное айвовое варенье.
                Гостей будоражила    отчаянным лаем,  прыгавшая  во все стороны перед хозяйкой радостная Белочка, выделывавшая, за кусочек пиленого сахара,  необыкновенные антраша,  как видно, специально отрепетированные  и подготовленные к их приходу …
              Неподалёку отсюда на Садовом кольце находилась и бабушкина работа.  Она  с тридцатых по пятидесятые годы работала под руководством профессора Багдасарова в   Институте переливания крови заведующей хозяйством. В годы войны их учреждение спасло   немало наших сограждан. Бабуля получила правительственные награды. А немецкие пленные, уже после войны, по её просьбе изготовили  внуку,  то есть мне,  по германски прочный, деревянный стульчик с круглым отверстием для горшка…
         …Давно уже по Арбату никто не ездит. Ни звонков трамваев под номером 31, ни гудков троллейбусов. Лишь, иногда раздаются звуки  плохо настроенных   гитар  и невразумительные тексты самодеятельных авторов. Кругом пестрая реклама продвигающая самою себя. Всё виртуально и никакого сколько - нибудь  глубокого контента не существует. Сегодня старинная улица до краёв залита пеной дешевой и пустой  коммерции.
                А ведь, где-то здесь, неподалеку проживал  Евгений Винокуров: «Красивая девочка, Лида, в соседнем подъезде живёт». Родившийся в 1925 году  поэт, совсем ещё мальчишкой  ушёл на фронт. Участвовал в Великой Отечественной войне.   За свои героические боевые заслуги был награжден орденами и медалями.
      - Саша. Вы думаете, это Звездинский  написал «Поручика»? –
          Такой неожиданный вопрос  задал мне другой замечательный поэт-песенник Игорь Давыдович Шаферан, когда мы с ним попивали коньячок в его квартире на Зубовском бульваре, находившейся  рядом с Арбатом. Я не помню, что ответил гостеприимному  хозяину. Тем более, что один из куплетов песни был написан лично мной. А из тех, что опубликовал  Звездинский в своей книге, половина и вовсе не исполняется. Скорее всего Миша принял участие в создании  произведения народного фольклора. А я, впоследствии,  оказал лишь посильную помощь этому мероприятию.
                Высотка МИДа за  №59, о которой я уже вспоминал, осталась памятна ещё одним неординарным событием.  Неудачным походом к ней,   под развернутым красным знаменем, нашей школьной пионерской дружины.  С барабанным боем,  перемежающимся пронзительными звуками фанфар и  горнов, мы шли в гости к шефам – работникам этой высокомерной организации.
               В холодный весенний день-день рождения Ленина (под пальто была лишь  легкая пионерская форма).  То и дело накрапывал ледяной дождь.     Прошли  весь долгий и  утомительный  путь от  пятьдесят седьмой школы на  Знаменке,  до Смоленской площади.   
                Но кто-то   с кем-то,   там  не договорился.  И  стало ясно, что   пионеров  здесь вовсе не ждали. Простояв  свыше двух  часов у огромных массивных бронзовых дверей,  «юные ленинцы» вынуждены были отправиться восвояси.  Так было сорвано ещё одно,  возможно,  необычайно важное   для того времени политическое мероприятие…
            …Наверное,   тогда  Арбат более всего напоминал разворошенный муравейник, в котором люди, как и  прозаические насекомые, быстро и целенаправленно перемещались из дома в дом. 
                «А я московский муравей, и нет покоя мне…»
         Переходя из магазина в магазин, покупая и перетаскивая с места на место,  фантастические,  сегодня немыслимые по своему предназначению  вещи, предметы.  Спешили,  бежали куда-то, словно боялись  опоздать на самое главное событие своей  жизни.
            По узкой улице  медленно плыли  пузатые  желто-синие троллейбусы.  Им  уже тяжело было продвигаться по запруженному плотным людским потоком,  плохо убираемому от снежного крошева Арбату. Широкого параллельного  проспекта,  проломанного  по указанию Хрущёва  сквозь толщу улиц и  переулков, тогда ещё не  существовало…
            В былое время,  кузнецы проживали в Кузнечном,  конюхи в Староконюшенном, плотники в Плотниковом, а печатники в Денежном.
             Справа, у Денежного переулка  угловой дом в три этажа. Белый, балконный, украшенный лепкой карнизов голубоватого цвета. Дом №55  Аптека Иогихеса. Шкафчики  красного дерева для лекарств  с белыми овальными медальонами табличек  названий препаратов на латинском.  Стеклянные сосуды и колбы необычных форм. 
             Улица Веснина так,  кажется, назывался в советское время Денежный, осталась в моей памяти благодаря открытому здесь в начале шестидесятых магазину французской книги.  Впервые после введения железного занавеса тут  продавалась «настоящая», изданная во  Франции, книжная продукция. И свои первые «Riqiqi et Roudoudou», по наводке нашей школьной «француженки», я  приобрёл именно здесь.
                Дом  №53. Дом Рахманова.  В нём останавливался Пушкин.  Впервые привёл сюда свою невесту.  Наталью Гончарову. Сюда же они вернулись после бракосочетания  в храме   «Всех Святых»  возле  Никитских ворот. Странный памятник им обоим, зеркальным отражением сегодняшнего  миропонимания,  возвели напротив  дома.
              Кстати, «Солнцу русской поэзии» - этому небесному мудрецу  - принадлежат замечательные строки,  из которых можно  судить о его выстраданном отношении к духовной памяти человека.
                Два чувства дивно близки нам -
      В них обретает сердце пищу:
      Любовь к родному пепелищу,
      Любовь к отеческим гробам.
      На них основано от века
      По воле Бога самого
      Самостоянье человека,
      Залог величия его...
      Животворящая святыня!
      Земля была без них мертва,
      Без них наш тесный мир - пустыня,
         Душа - алтарь без божества.
                Само постижение и восприятие  такой связи определено  проникновенным поэтическим видением поэта.  Тем, что Достоевский называл "касанием мирам иным. Замечательна  философская точность: "любовь к родному пепелищу" органически связана с любовью к родному и близкому прошлому, к "отеческим гробам".  Их единство есть фундамент и живой источник питания для личной независимости человека.  Для его "самостояния", как единственного "залога его величия. Бесценно было бы понимание  старинного постулата и современными людьми…
            …Что же, как видно, многим поэтам нравился Арбат.
           Недалеко от мемориальной квартиры Пушкина проживал  некто Бугаев. Он же Андрей Белый.
                Когда в  семье профессора Московского Университета Николая Бугаева родился сын, все прочили ему отцовскую карьеру. Но после первого курса математического факультета Университета жизнь Андрея завертелась, закружилась. В результате стрелка жизненного тотализатора  остановилась  на красном.  Поэзия.
                Литературный кружок  «Аргонавты». И посетители:  Сергей Танеев, Николай Метцнер, Лев Толстой, Валерий Брюсов, Константин Бальмонт,  художники, поэты,  критики. 
               Александр Блок…
             «В морозный пылающий день января. Открываю входную дверь. На пороге Блоки». 
              Как результат  этой встречи.  Любовь  на троих. 
               «Пожалуйста, сделайте поэту больно…»
Трагедия и,  масса написанных  с обеих сторон первоклассных стихов. 
                Самой улице  поэт посвятил свой известный очерк  «Старый  Арбат». Тогда же Андреем Белым была разработана известная теория стиха и прозы. Заложены основы формальной поэтики…
                …«Живу в своей квартире тем, что пилю дрова. Арбат сорок четыре, квартира двадцать два». 
             Я  шагаю  к Арбатской площади,  а  дом этого поэта  под  №44 слева. Когда-то   в юности  я совершенно случайно познакомился с Николаем Глазковым. 
                «Зато, поэт Глазков напротив жил»…
однажды  заметил Окуджава о его соседском  местожительстве.
                Первое, что   бросилось мне в глаза,   была совершенно непоэтическая  его внешность. Странное, асимметричное лицо отталкивало своей необычностью.  Но всё продолжалось  ровно  до того момента,   пока он не начинал говорить. Более милого,  интересного и обаятельного  собеседника  трудно было бы отыскать.
                В ранние советские времена  являлось распространенным  представление.  Если  ты поэт, то – трибун, как Блок, как Маяковский. На пьедестале, в крайнем случае,  на эстраде. Взмах руки.  Развеваются поэтически  длинные волосы, или сверкает зеркально - бритая голова.   Выражая, соответственно, полную одухотворенность,  или отрешенность от всего. Правда, чуть позже  «Политехнический» сломал  такой стереотип.
               А здесь, действительно, скорее  был пильщик дров. Но ведь,  какая  душа!  И, к тому же, какой прекрасный поэт! 
              «Путь азбучных истин неведом, но он начинается с  «Я», и может быть именно в этом сермяжная правда вся». 
               Сегодня, велением времени,  поэзия, как  таковая, не востребована. Ведь, она не имеет ничего общего с правилами добычи денег, что является основным критерием для нынешнего общества. Она(поэзия) бесценна. То есть без цены. Задаром. Поэтому и бесценна. Но, сегодня лишь в историческом контексте.  А нынешняя действительность   ограничивает  людской кругозор  всего двумя проекциями:  поисками средств к накоплению, или же  поисками средств к существованию.
               И, всё же. Разве вас, где-то,  не трогают эти строки?  Вы их не читали? И не собираетесь? Что ж,  мне Вас искренне жаль…
                Миновав  «сорок четвёртый» номер  я  останавливаюсь  напротив №45.  Магазин «Диета».  Точнее когда-то бывший им. Хотя, не эта метаморфоза  меня поразила.
           Представьте себе. Встречаешься с человеком. Точнее тебя с ним, однажды,  познакомили.  Он отнюдь не ординарен. Всё так просто, и так понятно.   Ты понимаешь,  кто он. Поскольку, всю жизнь преклонялся перед его гениальным талантом. И вдруг, неожиданно,   перед вами возникает   его явление в бронзе.
                Булат Шалвович забронзовел на выходе из  Плотникова переулка!
         Конечно, по  жизни он бы улыбнулся и рассмеялся.  Что-нибудь, по своему обыкновению,  пошутил в  силу такого редкого случая, завидев  собственный  монумент.  Да, конечно.  Наверняка бы пошутил. Только, к сожалению,   никому  из ушедших этого не дано. А посему приходится, их глазами нам  живым. 
                Памятник получился на редкость    удачным. Никакой статики.  На лицо экспрессия окуджавского духа. Мне понравился. Сходство с живой личностью поэта неоспоримо.  И разве  уже это не победа?!
                Но, Окуджава  в движении. Он уходит навсегда.
           Ни почестей и не богатства
           Для дальних дорог не прошу,
           Но маленький дворик арбатский
           С собой уношу, уношу…
                Ещё  Женя Клячкин заметил, что люди не осознают, в момент общения с поэтами, с   кем они  на самом деле повстречались. Конечно, история сама замолвит слово, кому, из  проживавших на земле,  оставаться на её страницах, а кому нет. Но люди по жизни  неисправимо больны болезнью амикошонства.  И лишь смерть, только что находившегося рядом  замечательного и неповторимого человека,  ставит точки над   I.
                А к  мелодике строф Булата Шалвовича, которыми  я  так легкомысленно пользуюсь, рассыпая их по ходу повествования,    ещё не раз вернусь.
            Чуть было не забыл. Ведь совсем неподалеку, туда раньше можно было быстро пройти арбатскими переулками, на улице Воровского проживал ещё один замечательный поэт. Юра Смирнов. К сожалению, так же, как  и большинство поэтов рано покинувший этот негостеприимный мир.  О нём мне так много и страстно, в  своё время, рассказывал Вадик Черняк, что  я     постепенно  стал считать, что всё происходившее с ними, произошло  и со мной.   Что  кухонные посиделки, на которых встречались Гена Шпаликов, Саша Аронов,  Володя Шлёнский, Юлик Даниэль, Лёня Жуховицкий,  Юра Смирнов и Вадик Черняк  проходили непосредственно с моим участием. И, как бы походя, невзначай, создавались новые стихи, песни, которые впоследствии стали столь широко известны.
          «Если у вас есть собака?», «Прощай, Садовое кольцо…»
            Первое, что приходит на ум…       
             И всё же,   пойдёмте  дальше.
           Угловой магазин  «Диета». Около десяти наименований различных диетических кремов округлой формы.  Сливочный, шоколадный, кофейный, абрикосовый, кефирный. Весом не более  пятидесяти  граммов,  уложенные  рядками на вощеную бумагу в алюминиевые лотки.  Столько  же разновидностей самбуков, всевозможных желе и муссов.
               В трудные «пятидесятые» покупали с бабушкой четыре  разных  крема и  делили  пополам.  И были несказанно рады этим вкуснейшим пирамидкам, которые  быстро таяли во рту. 
            Соседний отдел -  всевозможные пудинги, крупеники, запеканки. Ещё дальше отдел салатов. Всегда в ассортименте несколько различных видов. И всё такое вкусное, что просто «пальчики оближешь». Никакие теперешние полиэтиленовые коробочки не сравнятся  с ними.         
          Вместе с ушедшей эпохой пропадает и её  ВКУС, хотя бы и на кулинарию.     В жизни всегда первым  исчезает лучшее.  Но отчего? Видно таковы  неизбежные негативные последствия   сокрушительного хода времени. Закономерность его стремительного поступательного развития. Огромный каток, подминающий под себя всех и вся. Возможно, и так.
             С другой стороны. Кто дал мне право утверждать, что нарождающееся новое хуже предыдущего старого. На первый взгляд  кажется, что это чистой воды ретроградство. Действительно. К чему излишнее брюзжание?
              И всё же. В жизни всё познается в сравнении.   Давайте, вернёмся ко времени – единственно беспристрастному и верному  в таком споре арбитру…
           …Напротив угловой магазин «Консервы» №40. Продажа в разлив  соков.  Все краски радуги застыли в прозрачных стеклянных   конусах.  Черничный, голубичный, малиновый, ежевичный, клубничный, виноградный, кизиловый, апельсиновый, мандариновый, абрикосовый, персиковый, яблочный, сливовый,  смородиновый, березовый, тыквенный, морковный. 
                И, конечно же,  самый востребованный, томатный. Именно для него,  рядом  на стойке установлены граненый стакан с солью, и   баночка из - под майонеза с чайной ложечкой в воде.
                При заливке в стакан соки пенятся и пузырятся. Нужно  только обязательно успеть отпить из стакана пока пена ещё не осела. Так гораздо вкуснее.
                Пол оборота латунного фонтанчика вправо и  стакан  успевает прилично отмыться. И никакого  тебе СПИДа.
               А ближе к выходу расположились всевозможные соленья. Гвоздем программы,  конечно,  была  «капуста провансаль». О, сколько в ней было маринованного винограда, слив, яблок и клюквы! Куда ты подевалась, «капуста провансаль»? Откликнись!
                Рассказывали, что  построен магазин  был ещё до революции.  Его стены  украшало красное  дерево.  Возможно,   бывшее    простым деревом, но сработанное под красное.  Всё было очень уж красиво.
              Заправленные соком стеклянные конуса величественно  выползали   из подвала в торговый зал на специальном лифте.  Медленно  двигалась его цепь.  А  все   обильно смазанные её части  сияли темно-зеленым,   таинственно - латунным блеском.
             Следующий дом на той же стороне Арбата вошел в мою жизнь ещё одним ярким событием. Посещением фотографической студии Наппельбаума.
          Как-то пришедшая с работы мама  обратилась ко мне.
              «Саша. Это у тебя останется на всю жизнь. Обязательно, пойдем, со мной».
                Я, в то время старшеклассник,   с неохотой, но вынужден был подчиниться, поверив ей на слово. И не ошибся. 
             Дверь открыл небольшого роста, с характерными чертами  национальной внешности,  чрезвычайно подвижный лысоватый мужчина.  У меня сохранилось о нём воспоминание, как о человеке  настолько углубленном в свою профессию, что и весь окружающий мир он воспринимал  исключительно  через видоискатель объектива своего фотоаппарата.
              Художественные фотографии всех московских  знаменитостей той поры, а также конца девятнадцатого, первой половины двадцатого столетия смотрели на меня со стен. Перечислять их не имело бы  смысла.  Ретроспектива шла от Книппер и Коммисаржевской,  до Ленина, Шаляпина и  Хрущева.
                Начало самой фотостудии  Наппельбаума положил фотосалон  «Идеал», занимавший в годы первой мировой войны цокольный этаж и подвал дома.
               А тогда, на добрую память,  хозяином были  сделаны    несколько высокохудожественных  снимков наших лиц.          
              Но странность человеческого бытия состоит в его безусловной непредсказуемости.
               Случилось это спустя несколько месяцев после нашего посещения студии.  Знаменитый фотохудожник  скончался  возле своего   дома под колесами  мчавшегося  по Арбату автомобиля.  И его смерть была, чуть ли не последним трагическим дорожно-транспортным происшествием  на Старом Арбате.  Поскольку вскоре автомобильное движение на его мостовых и вовсе  было прекращено…
                За магазином  «Свет» самая «вкусная» шашлычная Москвы   «Риони».  Дом №43. И это именно та шашлычная, куда я   на радостях за первые  заработанные деньги привел   папу. Пригласить его ещё раз, куда-нибудь, за всю  совместную нашу жизнь даже и мысли не мелькнуло. Хотя были и деньги и возможности.
                А сколько раз папа  водил меня мальчишкой  по  ресторанам, кафешкам и паркам отдыха   Москвы, Ленинграда,  побережья Крыма и Кавказа!
                Отчего мы так черствы к близким? Отчего мы начинаем печалиться лишь тогда, когда  они  уходят от нас навсегда? И кому теперь нужны мои слезы?…
           … В «Риони» великолепный шеф – повар. Да, к тому же «свой» директор.  Милая,  добрая Галя. Поэтому места для нас всегда  были зарезервированы. Даже,  когда их и вовсе не бывало. Из директорской специально для нас выставлялся дополнительный столик.  В студенческие времена  часто с ребятами и девчонками   мы  здесь дегустировали  кавказскую кухню.
              Напротив  дом №48. Дом генерала Старицкого. А чуть дальше занятное здание со следами барокко.  Дом №46. Дом Нейдгардта
Но если взять немного  правее, попадаешь   в Кривоарбатский.
                Работая на  Центральном телевидении, я принял участие в создании передачи о Константине  Мельникове  выдающемся архитекторе – конструктивисте. Приводят в совершенное изумление  две встроенных друг в друга круглые башни его дома №10 в Кривоарбатском переулке. «Два туманных цилиндра полуутоплены друг в друга. Будто двое влюбленных стоят, обнявшись во дворе, заслоненные от мира многоэтажными громадами. Она обнимает его со спины, положив голову ему на  плечо. Это архитектурное стихотворение из двух слившихся строф» (А.Вознесенский).
                Советская власть разрешила архитектору  в конце 20-х годов построить на собственные деньги  жильё. Поскольку строительных  материалов в те  годы не хватало,    тот  вышел из положения,  подключив  в помощь пустоту.   Создал некую ромбовидную сотовую сетку из воздуха и кирпича, вписав её в архитектуру  необычного здания. «Вонзил свою башню шикарно в шокированный Арбат» (Е.Евтушенко).
          Рядом с Кривоарбатским находится Гагаринский переулок.
             Вот в  этом доме  была квартира Валеры Брумеля.  «Летающего кузнечика». Олимпийского  чемпиона, а также победителя   множества   других престижных мировых соревнований по легкой атлетике.
               В первый раз  меня сюда  привела,  так похожая на брата, Эмилия. Теплые ласковые  руки.  Искрящиеся любовью  и добротой глаза.
                А хозяин! 
              Гостеприимный и добросердечный,  столько   раз,   потчевавший  нашу компанию всевозможными разносолами. 
              Гости, естественно, не  оставались в долгу.  Не  скупились   подымать бокалы,  превозносить его достоинства  и  красоту хозяйки. Жаль, что  всё хорошее так быстро в жизни  заканчивается.  И, навсегда…
            Спорткомитет  России, по своему обыкновению, не выделил ни копейки  ушедшему  олимпийскому чемпиону для устройства памятника  на Новодевичьем. Хотя спорт-боссы и окружающая их камарилья из шоу бизнеса постоянно «на халяву» катаются на все международные соревнования, считая спортивную кормушку своей собственностью.
                Слава  Богу,  не перевелись ещё, даже и в сегодняшней, замороченной погоней за баксами,  России    «Третьяковы и Морозовы». Хранители памяти легендарного спортсмена. Через четыре года после  смерти памятник, всеми правдами и неправдами,  был установлен…
              Совсем неподалеку, и то же, с правой стороны за №41  находился кинотеатр «Юного зрителя»…
               …Я долго колебался. Стоит ли смешивать свои  детские и юношеские воспоминания о прекрасном, чистом  и светлом месте  столицы с неприятием рваческой идеологии русского чиновничества.
                «…это всем моим друзьям строят кабинеты. Вот построят,  и тогда станет легче жить»…
                Гоголь, Салтыков Щедрин, Ильф и Петров, Высоцкий,  наконец, Окуджава  этого не побоялись. Чего же мне переживать? К сожалению, сама жизнь голосует за  то, что стоит. Поскольку и сам Арбат постепенно исчезает. Подменяется неким суррогатным архитектурным подобием, отражающим понятие о культуре лишь случайных сотрудников мэрии. И не более того. 
           Московские  чиновники, начала двадцать первого века, по своему первобытному хапужничеству и невежеству  превзошли все мыслимые и немыслимые пределы человеческой алчности.   «Территория на выгуле» выражение ими придуманное  и означающее, что данное место Москвы вскоре станет ещё одним чиновничьим Эльдорадо. Необходимо лишь выждать некоторое время, которое  само  с помощью непогоды или неизвестно откуда налетевшего пожара разрушит здание. А, что затем последует,  всем хорошо известно…
                …После покупки в кассе билетов, я,  шестиклассник   поднимаюсь     вместе с  бабушкой  по узкой мраморной лестнице в фойе.  В стенах устроены медальоны,    расписанные  замечательным, но неизвестным художником, под Васнецова.  На темы русских народных сказок. Роспись так многоцветна и хороша, что невозможно оторвать глаз  от сказочных овалов. Билеты дешевы. И в свободный вечерок   у нас    с бабушкой было  заведено направляться к «Юному зрителю».
               Сегодня же от развалин кинотеатра  осталась  лишь полу - обвалившаяся наружная стена, которую, совершенно очевидно,  вскоре снесут.
                Напротив два дома под одним номером. Дом №42. Так они и значатся на старинных планах улиц Москвы за 1822 год. «Во дворе капитанши Елены Хвощинской». В 80-е годы девятнадцатого  века появилось крыльцо с крышей.
              «Тогда же владелица, купеческого брата жена Клавдия Усачева пожелала иметь фасад с пилонами»…
               Как-то, уже в восьмидесятых годах прошлого века,  Лариса Васильева обратилась ко мне.
              «А что, Сашуль, не желаешь вкусно отобедать?»
              И мы отправились в располагавшийся  здесь Грузинский Дом. Внутрь, сквозь стеклянную крышу проникал сказочный матовый свет. На третьем этаже была устроена выставка картин грузинских художников. В сочетании с экзотикой самого помещения зрелище  оказалось просто феерическим.  Что касается непосредственно пищи, то помимо великолепных национальных закусок и супа пити, запомнилась, таящая во рту,  великолепная ачма.
                Далее, и слева, за №28 магазин «Ткани».  Здесь моя бабуля покупала отрез на  демисезонное пальто. Тут  же находился  восхитительно-огромный отдел по продаже пуговиц и фурнитуры. Чем и был вызван постоянный  приток сюда москвичек.
                А рядом    знаменитый,   воспетый Окуджавой дом  №30.  «Зоомагазин».
                «…Но ходят оккупанты в мой Зоомагазин»…
               К сожалению  «оккупанты» добрались уже давно,  не только  до «Зоомагазина», но оккупировали и Арбат.  А  за ним  и всю Россию. Поэт пророчески  заметил.      
              «Через два поколения выйдут на свет люди, которых сегодня нет…  Им,  будет робость моя чужда, они раскованней станут,  и злей…Зависть, ненависть и вражда взойдут над просторами их полей…»
              Извините, но бизнес - основополагающая идеология сегодняшнего московского времени - не терпит и не  приемлет иных качеств. 
               А вдруг!?  Возможно,  «Зоомагазин»  возьмёт, да и, каким - то хитрым удивительным образом   спасет людей? Но, от чего? От них самих? Реально ли всё это?
               Спасет, закованную в тиски исключительно денежных, материальных отношений, духовно умирающую, а, возможно, уже  духовно умершею  Россию?
              Только, кто же  сегодня  знает каким – таким  образом, это произойдёт?
             Во все времена бросаться из одной крайности в другую – характерная  российская особенность. Строить семьдесят с лишним лет мифологическое будущее и в один прекрасный день поменять ориентиры с одного миража на другой.
              А теперь лишь остаётся   вспоминать, как  ребенком меня  из этого магазина вытаскивали мои  близкие.   Я   не желал расставаться с любопытными  мышами,  строящими хижину хомячками, перекатывающими по клетке яблоки ежами, белками, скачущими в бесконечном круговороте колеса.
             Нынче ежами уже не торгуют, впрочем, как и белками. Запрещено законодательством, поскольку в неволи они не размножаются.
                С каким восторгом я  тогда наблюдал за проплывающими неонками,  вуалехвостками, меченосцами.  Кувыркающимися в аквариумах  тритонами, и остальной копошащейся, плавающей живностью,  так непосредственно наслаждающейся  жизнью…
             «За правильность и преданность двору пожалован я кровью голубою. Когда  его не станет - я умру…».
           Вспомнив эти строки,  я  вновь возвращаюсь   к театру Вахтангова дом №26.
             Когда-то, ещё в годы   войны  моя мама заканчивала  действующую при нём театральную студию. После чего Иван Пырьев забрал её на «Мосфильм»,  на съемки фильма «В шесть часов вечера после войны».  Где ей, совершенно невзначай, досталась вторая женская роль.
                Сюда, как, и в ресторан «Прага», попала немецкая авиабомба. Возможно, даже с одного бомбардировщика. Обрушилась крыша.  Но театр устоял.  Со своими сероватыми  холодными стенами, мощными колоннами. Он всегда держал   меня на расстоянии.  Не приближал, как, впрочем, и не отталкивал.
             Гениальные люди всегда могут  с потрясающей точностью предсказать время своего ухода.
                «…Когда его не станет - я умру...»
                Это об арбатском дворе. Сегодня стало ясно, что Булат Шалвович оставил  предвидение    о «своём»  дворе.  Да, заодно и о себе…
            «,,,пока он жив, я властен над судьбою».
            Не стало «арбатского двора».  Прекратился заказ времени на  Окуджаву. Он ожидал этого. Он это предвидел. И,  он тихо ушел.   Однако, как же в нашем мире всё просто!
              … В тот день ныло под ложечкой и подташнивало. 
                Вместе со  старшей  дочерью  мы   сидели в убранном цветами   траурном   зале, наблюдая происходящее и сопереживая  окружающему  горю и смятению.   Конечно же, не всеобщему.  Не всенародному. Это было горе его поколения.  Точнее  определенной интеллектуальной    части,   уходящей во времени вместе с поэтом.   Именно  она  проходила   сейчас перед  его остывшим телом,  заключенным в роскошный, темного   полированного дерева  французский гроб.  В то время, как  его душа,   должно быть,  уже улетала  в безбрежные космические дали. По крайней мере,  хотелось бы так думать.   И если так, то,  наверное, стало  бы спокойнее.
                Прощайте. Певец Арбата,  Булат  Окуджава…
           …Напротив  Вахтанговского  театра знаменитый серый дом №35 с рыцарскими фигурами на угловом портике. Построенное в 80-е годы девятнадцатого века, здание со своими восемью этажами было долгое время самым высоким на улице.   Его тогдашняя немалая высота дала красногвардейцам возможность  с помощью установленных на крыше «Максимов» контролировать в октябре 1917 года практически всю улицу, свинцом  расчищая красным отрядам путь к Кремлю…
               Справа.  Вдоль и поперек, исписанная признаниями в любви  «Стена плача – «Стена Цоя» с застывшем в бетоне  мотоциклом. Правда, говорят, что его недавно по личному указанию мэра Лужкова убрали, как не санкционированный Госкомархитектурой.
                «А судьи, кто?»
                Но, что ей санкционируется правомерно, а что не правомерно? Кто ж, об этом знает? Догадайтесь сам.
              Далее на первом этаже  магазин «Ювелирный», который никогда меня   не интересовал, а  ныне захватил уже весь первый этаж. Как же все сегодня возлюбили злато!
                Но, тогда,   с левого  угла находилось «Кафе – мороженное», которое всегда  привлекало. Несколько раз папа  водил  туда нас  с мамой. В стеклянных вазочках подавались разноцветные шарики пломбира. Или же порции пломбирного  торта.
                Папа заказывал для себя и мамы красного Цимлянского.  А  мне  бутылку не менее красного и пенящегося Крюшона.   Официантки в накрахмаленных кокошниках, без заминки,  тут же всё   и приносили. Начиналось  наше веселое пиршество.
                В глубине переулка располагалось помещение ВТО. Именно в нём,  спустя пол века, обосновалась «Белая хризантема». Клуб любителей русского романса моего замечательного душевного приятеля Толеньки Титова. К сожалению, сегодня уже оставившего   этот мир.
                А  непосредственно  за Вахтанговским  театром  двухэтажный  №24  магазин «Охотник».   
                Справа  по ходу движения  №27   «Детский мир».  В те времена он был главным «Детским миром»  столицы.  Ведь на Лубянке ещё  не было построено,  открытое в 1957 году  огромное, высокое, арочно-розовое здание по продаже  детских товаров.
             Сдаю  приемные экзамены в Гнесинку (семилетняя музыкальная школа им. Гнесиных на улице Воровского).   И  папа, на радостях, покупает  мне мою пурпурную мечту.  Покрытый зеленым лаком и    сверкающий хромированными деталями велосипед «Орленок» выпуска Шауляйского велозавода. 
                Кататься на двухколесном чуде  я не умел. С ужасом думал о том, что   мне предстоит.  Но научиться желание было безмерное. И оно пересилило.  С папой в тот же  день отправляемся на нашу Щуку.  Щукинский проезд рядом со Знаменкой (ныне Большой Знаменский переулок).  Широкая асфальтированная площадка перед зданием Генштаба. 
               В результате,  к концу дня отец обучает сына премудростям вождения двухколесного подарка.  И совершенно неважно, что в пылу обучения был  разбит велосипедный фонарь, работавший от динамки на колесе.  Что по счастливой случайности ученик  не оказался под колесами неожиданно   выехавшей из-за угла «Победы».  Зато обучаемый, получивший  несчитанное количество  ушибов,  ссадин и  окровавленное колено, гордо возвращался  домой верхом в удобном, мягком  седле, торжественно вертя послушными  педалями. Кстати, именно  папа    первым  преподал  мне уроки вождения автомобиля, но это было уже далеко от  Арбата.
                Рядом Староконюшенный  переулок, в котором проживал автор бессмертного  «Кортика» («Дети Арбата» случились много позднее)  Анатолий Рыбаков.  И только теперь в полной мере,  возможно, осознать его гениальную идею о том, что у  ТАЙНЫ существует множество следующих один за  другим планов.
                Хотя, о том же, имея  в виду поэзию,    мне твердил за совместным распитием очередной бутылки и  Саша Аронов. 
             - Ты понимаешь. В поэзии должно быть несколько рядов восприятия. Если один, два – это будет неинтересно.  В том - то и фишка, чтобы заставить мысль читателя в единое мгновение,   переноситься   через них. В этом и есть мастерство поэта,  когда ты, из точки своего местонахождения в тексте произведения,  ощущаешь, предвкушаешь  такой перелёт, только тогда это  превращается в поэзию. -
     Действительно, какая же настоящая поэзия  без тайны?
                …И здесь же на Арбате музей - квартира  философа А.Ф.Лосева. В своё время, настоящим душевным откровением для меня стали публикации его произведений в журнале Юность.
              Иду дальше  вниз. 
           Магазин «Военная книга» №23 был в то время сверх всякой меры забит  мемуарной литературой. На  страницах этих книг каждый из престарелых сталинских маршалов, наперебой бил себя в грудь, рассказывая о центральном  главном и решающем  ударе, который ему сначала пришлось выдержать от противника, а затем  нанести по нему.      
            А совсем неподалеку находился  некий центр искусств известный не только столице, но, наверняка, и всему  передовому в культурном отношении   сообществу  Союза.  Впрочем, как и криминалитету.  Знаменитым местом, приковывающим к себе внимание достопочтенной Москвы, был единственный, в своем роде, комиссионный  магазин  антикварных произведений.  Дом №21. Сюда мы постоянно  заходили с папой, как на выставку.   Небольшое помещение одноэтажного флигеля до отказа  наполненное трофейным германским антиквариатом.    Попадалось и кое-что  из экспроприированного (читай награбленного)  в   своё время большевиками  в дворянских усадьбах  и квартирах дореволюционной знати.   Вспоминается фарфоровый императорский сервиз на сто двадцать персон  с черными орлами на тарелках  и блюдах, состоящий из пяти с лишним тысяч предметов.
                О, как теперь я    благодарен  папе,  который  впервые привел меня  туда совсем ещё маленьким. И  единожды, почувствовав запах и вкус,  именно запах и вкус искусства, я не расстаюсь  с ним до сегодняшней поры.  Уже потом   были, и  Третьяковка, и Пушкинский, то бишь имени Александра  Третьего,  Эрмитаж и  Русский музей, другие  музеи. Но первым  для меня навсегда останется комиссионный на Арбате. Ведь там всё можно было потрогать руками!  Тогда  я почти  скопил деньги от школьных  завтраков на  приглянувшийся мне маленький бронзовый бюстик Наполеона.  Но,  почему–то именно эта покупка расстроилась.
                После комиссионного  следовала череда гастрономов, булочных - кондитерских. Слева угловой дом №8,  канцелярский «Бум-сбыт».  В нём всю жизнь директорствовал  наш   дачный сосед.  Маленький,  шустрый, весёлый, совершенно лысый еврей с абсолютно не канцелярской фамилией Басс.
           Справа книжный букинистический дом №13, где  я   частенько покупал приключенческую литературу о бессмертном майоре Пронине Льва Овалова, или о бесстрашном капитане Бладе  Рафаэля Сабаттини.
                Затем шёл магазин «Украинская  книга».  Там   папа, художник по призванию, и полковник-артиллерист по жизни, приобретал цветные  литографии  и открытки с картин русских художников-передвижников.
              В этом месте  Арбат пересекается Большим  Афанасьевским переулком.
              Если повернуть вправо и через Малый  Афанасьевский попасть в  Филипповский,  пройдя по нему  вперед,   то слева откроется небольшая  очаровательная  церковка. Туда, на  Пасху, мы с бабушкой носили святить куличи.
              А во дворе следующего дома, в подвале, стены в голубоватой масляной  краске, была устроена   «Китайская прачечная». Стирали всё отменно чисто, «держали марку».  Распоряжался  всем солидный пожилой китаец.  На приеме и выдаче работали миловидные раскрашенные китаянки. 
            В Россию китайцы, попали во время гражданской войны.  В составе, так называемых, интернациональных батальонов. И всё делали весьма  аккуратно. И стирали   и,  если  было необходимо красному командованию, столь же аккуратно и охотно вырезали целые казачьи станицы  в Сибири,  поддерживавшие  во время  Гражданской Колчака.
             Об этих ужасах, в пол - голоса, на кухне рассказывала Мария Наумовна, бывшая  сама из тех самых мест. Но в  мальчишеское сознание просто не укладывалось, как  обходительные, если не сказать обаятельные  люди  способны на такие зверства?!
               Но вернемся  на  Арбат. 
             Нужно пройти ещё немного   вперед.  И справа  в  часовой мастерской дом № 7 ( теперь  он   не существует), расположенной ближе к площади,  трудился муж маминой школьной подруги  Беллы  Озерской - Анатолий.   Часто, возвращаясь с бабушкой,  домой из «Юного зрителя», Диеты,  или  после покупок в арбатских магазинах, мы  ненадолго задерживались здесь.   Через  огромное «венецианское» тщательно отполированное  окно, украдкой,  наблюдали за скрупулезной работой  часовщика.  Так хорошо нам знакомого,   съедаемого  неизлечимым онкологическим недугом, замечательного труженика.   Он всё же успел починить для меня недорогую германскую штамповку из папиных трофеев. Она проходила ещё несколько лет. Затем его не стало,  примерно тогда  же остановились и часы.
                Налево магазин игрушек.  Дом №6. Первые двенадцать солдатиков мне   там   купил  и подарил  дедушка    Ваня.     Старый  бомбардир, долго и терпеливо объяснял   первоклашке   построение артиллерийского расчета в императорской армии. С тех пор все перепадавшие  ненароком  деньги  с не съеденных завтраков я тратил на приобретение новых солдатиков.   К седьмому классу собралось из конницы,  пехоты, танков и бронемашин несметное войско.   
                Тогда стали отбрасываться  учебники,  забываться  школьные задания.   Зато, какие грандиозные сражения  разыгрывались на дубовом  паркетном полу  нашей комнаты  в доходном  доме на Знаменке!  Сейчас мало кто из детей играет в солдатики, а тогда их многие собирали.   Сегодня они  остались явлением именно той,  навсегда ушедшей эпохи.  Странно, что я   не стал военным. А солдатики,  и сейчас коротают свой славный век в одном из старых чемоданов.  На чердаке     дачи.
                Следующим за игрушками был магазин плакатов.  Дом №4, где имелся большой отдел филателии.  И следующим моим увлечением стали марки. 
                Советские марки тех времен были блеклыми и неинтересными.  Ни по рисунку, ни по цвету, ни по композиции, ни по форме. О содержании трудно вообще что-либо сказать. Иное дело марки Венгрии.  Ромбовидные, треугольные, многоцветные. Это уже потом, много лет спустя появились марки всевозможных колоний Англии, Франции, Испании,   поражавшие воображение своими красками и формой.   Но тогда я   стал собирать так называемую Демократию. И весьма в этом преуспел.
                Продавщицей в  филателистическом отделе была рыжевато-рябоватая, вся в веснушках и всегда одетая в синий халат  женщина средних лет по имени  Рая.  Она знала в лицо всех постоянных покупателей. Знала их вкусы, пристрастия, направления интересов, а также и многое такое, что бывает,   не знают  и близкие родственники. Всегда радостной  улыбкой встречавшая знакомых, едва  успевших  открыть дверь. Тётя Рая  состарилась в отделе марок    огромного  Дома книги построенного на Новоарбатском проспекте. Впоследствии собрание  марок несколько упорядочилось, но опять-таки к Арбату это имеет  лишь  малое отношение.
            




        Угловым, выходящим на площадь, желтым и пузатым   высится ресторан «Прага».  Дом №2.  Первым владельцем Праги стал купец Тарарыкин, а предпоследним её архитектором маэстро Адольф Эрихсон. «Предпоследним» - поскольку в настоящее время снова вносятся очередные архитектурные изменения в привычный облик ресторана. 
         Много раз,  перестроенный и перепроданный до революции в советское время он не находил себе должного по прямому назначению применения и по большей части бездействовал.  Если,  не  считать, конечно, столовую Наркомпроса,  открытую в первые годы советской власти на первом этаже. И только после смерти Сталина, долгое время пустовавший, из-за  залетевшей  в него  во время войны  авиабомбы, ресторан был  открыт для  публики.
                Его открытие происходило в конце пятидесятых,  в эйфории возникшей дружбы с братской Чехословакией. Вновь отреставрированный, он оставался внутри очень уютным.  Каким-то домашним,  несмотря на существенное разностилье его многочисленных  залов. Бывать  там мне всегда очень нравилось. Так, однажды,  находясь на втором курсе института и будучи  приглашенным,  в  «Охотничий зал» ресторана на какую-то презентацию,  я на спор с товарищем   съел половину огромного, горячего копчения осетра. С тех пор стал абсолютно равнодушен к этому виду рыбных деликатесов.
                Первый этаж     занимала   «Кулинария». А этажом выше шла бойкая торговля полуфабрикатами. Они-то и стали на несколько лет  для нас с бабушкой основной  пищей. К тому времени отец с матерью съехали  в  Кожухово, получив комнату в коммуналке. А  воспитание и пригляд  за своим отпрыском  поручили  бабули.  В  то время она ещё  трудилась. И  утром, отправляясь на работу,  оставляла  небольшие  деньги на покупку дешевых ресторанных полуфабрикатов.   До чего же славная была еда.  Ведь, так  недорого!
                В конце девятнадцатого столетия  мой любимый писатель Иван Алексеевич Бунин, проживавший некоторое время в номерах гостиницы «Столица»,    располагавшейся на верхних этажах  дома номер один, рассказывал о частом посещении ресторана «Прага».  Некоторые колоритные и нечасто цитируемые строки из его «Тёмных аллей»  хотелось привести здесь,  хотя бы частично.
            «Жил я на Арбате. Рядом с рестораном «Прага», в номерах «Столица»... Глухо гремят, звонят по  Арбату конки…»
           (Вскоре конки были заменены трамваями.)
            «В «Праге» сверкали люстры, играл среди обеденного шума и говора струнный португальский оркестр, не было ни одного свободного места…
             К счастью, нашелся старый знакомый. Пригласил меня к столику возле  окна, открытого на весеннюю тёплую ночь, на гремящий трамваями Арбат…
              Пока степенный половой Иван Степанович ходил за шустовским я услышал следующий рассказ.
                - Тут, перед вами заходил сюда поэт Брюсов с какой-то худенькой маленькой девицей, похожей на бедную курсисточку. Он что-то чётко, резко  и гневно выкрикивал своим картавым, в нос лающим голосом,  метрдотелю, подбежавшему спешно к нему, видимо с извинениями за отсутствие свободных мест.               
              - Место должно быть. Было заказано по телефону, но отчего-то не оставлено. -
                заявил известный поэт. 
И заложа руку за отворот сюртука,  надменно удалился.
              - Впрочем, вы его хорошо знаете, да и я с ним немного знаком, встречаюсь в кружке собирателей старинных  русских икон.
             Однако  весьма трогательна была его спутница. Ужасно, растеряно и восторженно глядела, то на этот, верно, совсем непривычный ей ресторанный блеск, то  на него. Пока он скандировал свой лай, демонически играя чёрными глазами и ресницами. -
             …В тот вечер пили всё подряд: кахетинского, водки, шустовский коньяк»…
                В своё время, с подачи Лужкова, Тельман Исмаилов, владелец «Черкизона»,  приобрел целую сеть ресторанов, как в России, так и за рубежом. «Прага был одним из них. Вскоре, азербайджанца Исмаилова сменил чеченец Умар Джабраилов, который, в  свою очередь, пригласил в совладельцы итальянца Роберто Кавалли. 2011 год, скорее всего станет годом смерти старой  доброй «Праги». В отремонтированных заново помещениях итальянец собирается открыть свой ресторан Just Cavalli с соответствующей  кухней. Доллар   правит  повсеместно…
                Времена и нравы, конечно, меняются, но  извилистая улица со странным названием, как река,  неизменно течет и изливается   в анклав Арбатской площади.    И  именно в этом месте,  напротив Праги в  описываемое время стояла угловая «Галантерея».  Дом №1, где на верхних этажах до революции и располагалась гостиница  «Столица». 
                Ныне    там  самодовольно возвышаются  напыщенные, лимонного цвета  сундуки – новоделы,  возникшие по причине оттопыренных карманов и кошельков чиновников столичной мэрии и дешевого вкуса «новых русских».
                В «Галантерее»,  в разные времена продавалось всё, начиная от самой галантереи, кончая первыми смешными круглыми чемоданчиками-магнитофонами.   В этих  аппаратах  бобины с пленкой ставились одна на другую. Впрочем, сегодня вряд ли кто поймет - о чем это я говорю. Появление новых технологических принципов, воплощение их в жизнь, в  том числе появление магнитофонов,  стало предвестником    заката коммунистической империи.
               «…А вот враги народа, типа Окуджавы и Ломинадзе»…
           рассуждал в тридцатые годы на каком-то очередном  историческом пленуме партии вождь народов.
              Хитро щурился,  зорко всматриваясь   в зал, будто именно там укрылись его злейшие враги.  И, как всякий великий артист,  выдерживал  необходимую паузу.
                Но  эти слова, «к счастью»,  были  не о поэте, а о его расстрелянном дяде. В те времена племянник  был ещё мальчишкой.
                Как видите,  всё время сбиваюсь на Булата Шалвовича, жившего  здесь неподалеку.
                «В Безбожном переулке сгорает мой талант…»
             А ведь интересно! Переселился  в Москву  человек.  Из тех, о которых  великодержавное русское чванство всегда цедило сквозь презрительно оттопыренную верхнюю губу «кавказцы».  Вроде  бы инородец,  а   написал о замечательном уголке русской столицы  так, как до сих пор не под силу ни одному русскому.  Да так, как никто уж  не сумеет теперь  и сказать.
                «Я дворянин с арбатского двора, своим двором введенный во дворянство»… 
                Культура, всегда являвшаяся ответом обществу на  его  запросы, в те времена стала одним из инструментов борьбы с существующим режимом за его очеловечивание.   И если у Высоцкого это был яростный натиск,  наскок, набег, атака,  у Булата  Шалвовича  двигательной силой являлась врожденная интеллигентность. Даже робость. Выраженная ненасильственная глубина  его творчества. Выявление,  раскрытие необычайных, неизвестных до того  оттенков и нюансов в  человеческой душе и натуре  стало  основным направлением его произведений. Что безмерно подкупало   читающих современников.
                Человек исключительно скромный.  В годы войны не прятался. Воевал в миномётной роте на передовой линии фронта. На пределе сил  таскал по полям сражений минометную плиту.  Был ранен. И сам его день рождения девятого мая  весьма  символичен.
                «В светлом мае люди маются от обид и от невзгод…»
Строка написана мной и по иному поводу, но, думается, что здесь она весьма уместна.
                Он бедствовал и, творил, творил и, бедствовал. И трудился, трудился, трудился. И,  при том, до последнего мгновения свято верил, что «Арбатство, растворённое в крови,  неистребимо, как сама природа».  И умер  не в богатстве.
               Впрочем, как  все Великие   и  во все времена. Линия их жизни, предопределена судьбой. И   в своей простоте  и постоянстве, эта линия,  к сожалению, всегда существует лишь, как  одна единственная …               
            … Налево – место первого выхода в  свет автора этих строк. Родильный дом № 7 имени Григория Львовича Грауэрмана  знаменитого немецкого акушера,  находившийся в двух шагах от «Праги».  Рядом с улицей со звонким названием «Собачья площадка». Теперь  и её не отыщешь, поскольку  уже не существует.  Но  сама «площадка»  действительно имела место в виде небольшого пространства у скверика  с фонтанчиком, где отдыхали жители соседних домов.  Где частенько присаживался  и ваш покорный слуга. 
                А родильный дом - начальная точка отсчета  моего жизненного времени  -   впоследствии  был счастливо запечатлен и увековечен     Станиславом Говорухиным в фильме  «Место встречи изменить нельзя».
                …Зимний  вьюжный день. Где-то под тридцать мороза.
         У входа в закусочную    ресторана «Прага» клубится пар. В  большой авто-бочке  продают в розлив горячий вишневый напиток. Выпив маленькую кружечку, я  перехожу на противоположную сторону улицы к маленькому хозяйственному магазинчику. В нём мы с бабушкой, однажды, купили ручную пилу для дачных работ. Затем, пройдя налево шагов десять-пятнадцать,  подымаюсь  по высоким крутым ступенькам в угловую,  под стеклянным куполом, аптеку.  За «каплями Зеленина» для бабули…
                А за «Галантереей», если пойти дальше направо вдоль площади, находилась местная  почта, насквозь пропитанная горелым сургучом и костным клеем.  За ней  москательная лавка, обладавшая  своими  характерными  лишь ей специфическими запахами.  Там  в плохо освещенном  торговом помещении на бетонном полу  стояли огромные черные маслянистые бочки.  Здесь  мы частенько  разживались керосином на дачу.  Для  примусов, керосинок  и ярких ламп – пятилинеек (это у которых пять фитилей). Электричество, в ту пору,  за городом, ещё было в диковинку.
                «И, вдруг, замечаю: у самых Арбатских ворот»…
          Памятник Николаю Васильевичу Гоголю в преддверии  бульвара сначала был сидячий, а уж затем стоячий -  «от советского правительства…»
           Говорят, будто Сталин, однажды, проезжая  по бульварам, заметил, что сидячий писатель, отлитый ещё до революции Опекушиным,  выбивался из общего ранжира стоячих. Пришлось срочно изготавливать нового  Николая Васильевича.  А Опекушинского, услужливая кремлевская челядь,   затолкала по соседству,  в один из двориков Суворовского бульвара. И теперь  взгляд   писателя - мистика, если посмотреть на него прямо, весьма серьезен.  Но если вы подойдете  и встанете в саду двора несколько сбоку, увидите его грустную, всё понимающую, и всё прощающую людям  улыбку. Четыре,  подвешенные на  высоких фонарных  столбах,  люстры окружают памятник  на бульваре. У их подножия расположились огромные  латунные львы. В морозное время ещё мальчиком  я любил съезжать между их заиндевелых  лап. 
                Справа от памятника  за высокой каменной оградой находятся владения Министерства Обороны.  Там до революции располагалось Александровское военное училище. «Знаменитое» благодаря большевикам, недоброй памяти, убийством, по приказу Троцкого, командующего Балтийским флотом  контр адмирала Алексея Михайловича Щастного. Тот  не подчинился Брест - Литовским соглашениям  красных с немцами. Не сдал Балтийский флот.  А увел его под носом  у врага из Ревеля и Гельсингфорса  в Кронштадт.  Создали Чрезвычайку во главе с рабочим-металлистом Медведевым. Уголовное дело №3614. Быстро приговорили, а так называемые «красные китайцы»,  составлявшие  расстрельную команду, довершили это злодеяние.  Адмирала  после расстрела, тут же, под досками рабочего кабинета Троцкого на первом  этаже дома,    предварительно залив цементом,  и закопали.
                Нужно отметить, что всего за месяц до расстрела большевики вручили ему орден Красного Знамени.  Ведь 237 кораблей Балтийского флота привёл Алексей Михайлович в Кронштадт.
           Отслужили большевики фрицам, что называется.  Сполна отблагодарили.  А всему виною стал некий черный портфель с компроматом на главарей красных, врученный адмиралу немецкой разведкой. В него входили, как документы о путешествиях Владимира Ильича в пломбированном вагоне через всю Европу, так и счета  на суммы, выданные  большевикам на совершение государственного переворота.
             Теперь у Финляндского вокзала в Питере красуется памятник  о встречи счастливым народом  приехавшего Ленина, но никакого упоминания о герое России адмирале Алексее Щастном вы нигде не отыщете.
     Вот такая странная  у нас у всех История. Вот, такое мрачное место…
                Кстати, во время революционных событий именно в стоящем неподалеку кинотеатре «Художественный»  шла запись в студенческие  добровольные дружины, воевавшие против красных. А их короткая военная подготовка происходила,  как раз,  в стенах Александровского училища.  Кинотеатр  с дореволюционной поры  остался  сегодня единственным не  затронутым временем и перестройками историческим зданием на площади.
                В пятидесятые годы перед началом сеанса,  в его фойе выступала с постоянным эстрадным репертуаром певица, дама   средних лет.  Блондинка, в  облегающем фигуру черном бархатном платье. Аккомпанировал ей небольшой  из  трёх человек эстрадный  ансамбль. Почему-то   мне всегда было её очень жалко.
              Бутерброды с красной и черной икрой, осетриной, колбасой,  мороженное в вафельных стаканчиках, соки, лимонад, пиво – вот скромный ассортимент тогдашнего буфета «Художественного». В советское время кинотеатр пользовался всенародной  славой и любовью.   И будь-то промозглый февральский холод, или осенний зябкий дождь, всё равно  к его кассам выстраивались огромные очереди. Помнится  «Илья Муромец» - первый широкоэкранный фильм. Огромная рисованная афиша на лицевой части здания кинотеатра, изображающая облаченную в шлем голову былинного героя, в исполнении знаменитого Бориса Андреева. Да, и со школьных  уроков мы сбегали именно сюда. Самые лучшие фильмы детства и юности я посмотрел  здесь.
                Далее, обходя площадь  с правой стороны, на пригорке расположилось белоснежное, напоминающее пряник, здание метростанции «Арбатская» послевоенной постройки, считающееся самой  красивой в московском метро.
             Именно в ней впервые на  московском метро в середине пятидесятых появились   в деревянных корпусах  автоматы по продаже проездных билетов стоимостью в пять копеек. Сегодня,  поскольку всё пространство перед зданием застроили корпусами Министерства Обороны, вход в неё находится уже со стороны Воздвиженки.
                Зайдите нынче в метро «Арбатское».    И первое, что вам бросится в глаза прикрепленный к стенке эскалаторного тоннеля рекламный щит ювелирного магазина,  расположенного на  старинной улице.  Обнимающий счастливую и улыбающуюся женщину, а заодно и какую - то золотую вещицу,  мужчина объясняет для проезжающих своё понятие о вечном.
              «Разве вечное  может быть более доступным, чем сейчас?»
              Но, если вдуматься. Что произошло и,  что изменилось?
                Ведь «бабло» и «хавка» - это два известных ориентира для обитателей любой зоны системы исправления и наказания. Конечно. можно «опустить» часть насельников зоны, но чтобы за столь короткое время «опустить» практически всю страну до уровня зонного понимания нужно очень постараться?! Нынче необходимо всем стремиться к идеалу безудержного накопления? Это ориентир!?
              Арбат – зеркало времени? Пройдите Арбатом! И, помимо   названых мной Вахтангово, и Зоомагазина, вы не встретите ничего,  что не попадало бы под знамена этих фетишей.  Все заведения делятся на два типа.  Первый: ювелирные, банковские и антикварные. Второй: кафе, кофейни, рестораны, кебабные, шиш – бешные и так далее.
             Значит  всё. Приехали. «Бабло» и «хавка». И всё же,  как  насчёт вечного?  В былые времена, с надеждой на будущее «сеяли разумное вечное», сегодня «золотое вечное». Акценты  категорически сместились.
                «О, времена, о нравы!»
                Что ж. Не будем о грустном,  а  лучше вернёмся к приятным воспоминаниям.               
               У   изножий того же бугра круглое, красное  звездообразное здание «Арбатской», когда-то  Сокольнической (ныне Филёвской) линии  метро.  С белыми колонами  вестибюля,   постройки тридцатых годов.
                Между ними, на возвышенности, простиралась довольно обширная асфальтированная площадка, куда в солнечный день  очень любили приходить молоденькие мамочки с младенцами.                В  летнее время  в небольших прозрачных ящичках из оргстекла, носимых девушками через плечо, продавалось мороженое. Газировку можно было купить  у продавцов в   специальной ручной тележке,  под парусиновым тентом от солнца,  внутри забитой льдом. Как правило, в двух стеклянных продолговатых колбах  для  сиропа   имелось на выбор  по два  наименования: «Крюшон» и «Крем-сода».    Попадались и другие, к примеру: «Вишневый», или «Столичный».
                В середине этой площадки находился чугунный фонтанчик с писающим мальчиком, что всех присутствующих  весьма сближало и умиляло. Тут  же, чуть ближе к Художественному  стоял  круглый, дощатый киоск «Союзпечать».  С худощавым и высоким, подвижным и словоохотливым  кареглазым, киоскёром Женей.
                Он был известен половине Москвы,  как за общительный нрав, так и за внимание к  «своим» покупателям, среди которых был и я.  Для нас под прилавком он оставлял  редкость и ценность  тех лет - югославские, восточногерманские и польские  киножурналы, или же дефицитную  «Америку». Его так все любили, что однажды  московская газета  «Неделя» опубликовала огромную хвалебную статью «о многолетней рабочей деятельности во благо всех горожан скромного труженика столичной торговли»…
                Сегодня здесь возвышается новое здание Министерства Обороны, от кого-то нас, наверное,  обороняющее? В конце пятидесятых, начале шестидесятых за ним со стороны Военторга на глубине свыше километра шло строительство подземного военного центра.  В том числе широкого просторного тоннеля – переезда в Кремль. Десятки  самосвалов ЗИС вывозили по ночам поднятую из земных глубин белую московскую глину…
                Но, время бежит. 
               «…Я в синий троллейбус сажусь на ходу…»
                Кстати.  Похожие на перевёрнутые колокольчики синие троллейбусы   ходили по Москве до сорок первого  года, во время и сразу же после войны.  С появлением на улицах с начала пятидесятых троллейбусов новой серии, их цвет  изменился на желто-синий.    В то  же самое  время  и автобусы  поменяли свой цвет с голубого на желто-красный…
            …Воздвиженка и Знаменка  являлись, как бы двумя опорами, на которые облокачивался  Арбат.  Но, каждая из улиц, в свою очередь, опиралась  на свои, кремлевские ворота.
                «Начинается земля, как известно,  от  Кремля».
                И начинавшаяся от Кремля Воздвиженка для меня значила весьма многое.  Угловое здание приёмной всесоюзного старосты Михаила Ивановича Калинина навевало весёлые воспоминания  о вступлении в пионерскую организацию.  В московских школах того времени была принята довольно  странная  схема очередности приёма в пионеры. Этой участи не избежали и мои сверстники.
                Отличники принимались в ряды «Юных ленинцев» в музее Ленина. Хорошисты, среди которых оказался и я,  в музее Калинина, находившемся неподалеку,  в старинном особняке на Моховой. Ну, а отпетые хулиганы и анемичные троишники понурой гурьбой шли  на третий этаж получать свои красные галстуки в актовом зале нашей пятьдесят седьмой школы.
              Приёмная Всесоюзного старосты  входила, как неотъемлемое составляющее, в Президиум Верховного Совета СССР.  После окончания юридического факультета МГУ по распределению  там некоторое время работала и моя мама.
                За угловым домом на Воздвиженке арка въезда во двор всегда  была прикрыта зелеными деревянными   воротами. Слева от арки находился вход в небольшой букинистический магазинчик, являвшийся в то время  для меня основной базой  снабжения книгами.  Войдя  в ворота, сразу  оказываешься в переплетении узких  заасфальтированных  проходов между невысокими однотипными  домами.
               Один  из проходов  вёл к двери столовой  Президиума Верховного Совета.  Располагавшаяся на первом этаже столовая являла собой образчик разделения «по потребностям втихаря», украшавший созданное коммунистами общество.  Но, благодаря своей закрытости, в то голодное время столовая, работавшая на дотациях Кремля,  предлагала  довольно обширное меню великолепно  приготовленных блюд. И как член семьи сотрудника, я имел право потреблять приготовленные здесь яства. Из ассортимента меню до сих пор вспоминаются «Сухарный пудинг», «Клюквенный мусс», «Щи суточные» и масса всего другого, чей необычайный вкус  давно утерян во времени.
                Напротив приёмной Калинина через Моховую здание Манежа. В     сороковых годах двадцатого века там размещался кремлёвский гараж.  Туда мы с бабушкой  по пятницам ходили за молоком, распределяемым среди сотрудников Президиума Верховного Совета. В проёме огромных манежных ворот открывалась огромная деревянная калитка,  и сотрудник МГБ,  по зимнему времени в светлом  тяжелом тулупе,  согласно выписанному пропуску,  разрешал нам пройти внутрь.  Мы попадали в гараж, где среди правительственных  «ЗИМ»ов, «ЗИС»ов и «Побед» шёл розлив чудесного  пахучего деревенского молока.
                Под номером двенадцать на той же улице стояло, построенное в 1912 году  офицерским собранием Москвы по подписке на народные деньги, сероватое здание Военторга.  В зимний морозный день я впервые вошел в него. Мелькнули две золотые пушечки в черных петлицах длинной серой папиной шинели.  А дальше шла парадная лестница и белый восхитительный мрамор всех шести этажей.
                Меня поразили, висевшие на уровне головы среднего роста человека, коричневые  автоматы по распрыскиванию одеколона. В них  имелось порядка трёх-четырёх наименований.  Из хромированной   розетки,  в виде цветка колокольчика, вырывались ароматные струи. Знай,   успевай нажимать на соответствующие кнопки и вовремя бросать нужные монетки.  Рассказывают, будто местные алкоголики,  в силу дешевизны продукта, стали использовать автоматы не по прямому назначению. Тогда, в  «Крокодиле» были помещены соответствующие карикатуры. И вскоре, от нововведения отказались.
              Наша соседка по коммуналке Маруся Белова работала  подсобницей в гастрономическом отделе на резке   колбасы и ветчины, а затем в овощном на выбраковке фруктов в мусорную корзину. Виноградная россыпь и чищеные яблоки частенько скрашивали наш небогатый зимний рацион.
            Тётя Марусечка! Вкус того самого прекрасного домашнего вина, что мы с бабушкой делали из выбракованного  тобой винограда,  остался до сей поры в памяти.    Кстати, она  явилась и последней  из населения  коммуналки  со времен детства,   с кем довелось свидеться в конце восьмидесятых.  Мистическая встреча с ней в опустевшей полутемной арбатской квартире поразила меня не меньше, чем  шашечки, прежде начищенного до блеска, а теперь растрескавшегося  дубового  паркета в нашей, когда-то такой уютной,  в тюле и кружевах,  комнате с амурчиками на потолочном плафоне…
             Но, вернёмся на Воздвиженку. Нынешний  новодел на месте снесённого народного Военторга олицетворяет собой скорее памятник российскому чиновничеству, отмывшему на   его перестройке не один миллиард народных рублей…
        И  снова Арбатская площадь.
                В её центре       находился    двухэтажный дом.   Дома  подобного   типа в девятнадцатом веке украшали  собой въезды на каждый,  из опоясывавших центр,  московских бульваров. От Пречистенки, до Солянки.     И  чтобы попасть на Воздвиженку,  едущие с Арбата, троллейбусы его огибали.  Шедшие же навстречу с бульваров, их рогатые собратья, частенько устраивали в центре площади грандиозные заторы и пробки.  Так уж получилось, что в новой Москве  этому дому не было места. Его  отчаянно пихали.  Он был не нужен и  всем мешал.  В результате, при строительстве тоннеля под площадью,  его снесли. 
           Первый этаж в этом доме, выходящий окнами на Воздвиженку, занимали парикмахерская и булочная.
                В булочной торговали только свежим хлебом. Своё предпочтение  я  всегда отдавал «калорийным булочкам».  Сдобное тесто,  смешанное с изюмом, подрумяненный верх посыпан арахисом.  Всё запекалось  до коричневого блеска. 
                И «французским (впоследствии городским) булкам».  Лучшей основы для бутерброда с воронежским, или тамбовским окороком не придумаешь. Режешь хрустящую булку вдоль и накладываешь вовнутрь,   как можно больше ломтей  слезящейся,  исходящей соком   ветчины. К сожалению, и ветчины такой нынче уже не купить. Да, и  подобных булочек сегодня  никто не  выпекает. Впрочем, куда-то исчезла и сама мука,  из которой они  приготовлялись.
              Когда наступало время привести в порядок свои волосы, в  находившейся рядом парикмахерской  я заказывал  распространенные  в то время стрижки: «Под нулек», «Полубокс», «Полька».   Стригся  только у мастера  дяди Вани.  К  пергидролевым тёткам,  из  мужской солидарности,  никогда не садился.
               Общительный и услужливый  дядя Ваня умел всегда всех  внимательно  выслушать и во время посочувствовать.  Его лысоватая голова, украшенная  каре  темных  волос,  беспрестанно мелькала в зеркале то слева, то справа. Взгляд черных, острых,  маслино - греческих  глаз, казалось, проникал    внутрь вашей души.  Не болезненно,   не навязчиво, а как-то чудесно  и благотворно. 
              Любой мастер-виртуоз парикмахерского дела – был  ничто по сравнению с  наблюдаемой, столь  поразительной реальностью. Но сейчас об иной стороне этой   легендарной  личности. Поскольку, он был  истинным другом всему мужскому населению Арбата.   Обладая необыкновенной памятью, каждого постоянного клиента он с  радостью приветствовал, называя  по имени, едва тот  приземлялся в мягкое кресло, одновременно, отражаясь в огромном, полированном овальном   зеркале.  В голове этого человека хранились мельчайшие подробности жизни  каждого человека, хоть раз здесь побывавшего.  Беды, огорчения, вдохновения, неудачи.  Любовные  и криминальные тайны всех тех, кто  хотя бы на  пол часа переступал порог его сказочного заведения.
                По левую руку   висело огромное ременное точило для правки опасных бритв. Это  потом, уже через много лет,  после появления СПИДа,  запретили бритьё в парикмахерских.  Большая алюминиевая  кружка для разведения крема находилась по правую руку. Взбитая пена   крупными мазками изящно и щедро  наносилась на щеки клиенту.
               Посередине квадратной тумбы теснились одеколоны.  Едко-зеленый «Шипр»,  слегка желтоватая «Красная Москва» (она же «Запах императрицы» -дореволюц.),  багрово-оранжевый, навязчиво-пахучий «Красный мак», и гвоздь программы персиковый «В полет». Цветочными «Жасмином», «Сиренью», не говоря уже о «Гвоздике» настоящие мужчины никогда не пользовались. Нажимая на пару резиновых, в нитяных сеточках, груш, дядя Ваня из пульверизатора щедро кропил сказочные благовония  на мальчишеские прически и физиономии.
                Сюда, как правило,  я приходил со школьными  приятелями-сверстниками.  И это был ещё один из наших ежемесячных арбатских ритуалов.
                Заново родившимися, с красными от изрядного количества вылитого на них спирта лицами,  мы гордо  покидали месяца на    полтора,  благословенный  оазис, унося в сердцах  незабвенный образ близкого нам человека.  По крайней мере, казалось, что уж совершенно точно, почти родственника.
            Лишь спустя много лет. Находясь  на улице Огорёва дом 6,  на втором этаже ОМЦ МВД СССР, я  перелистывал   от нечего делать  старые, огромные и толстые, ставшие теперь никому  не нужными, пропахшие пылью разноцветные   коленкоровые альбомы с фотографиями  вручения правительственных  наград. 
                Сотрудникам  наружной службы органов МГБ-НКВД…
              Случайно натыкаюсь на частично стёртое временем, но всё же такое узнаваемое лицо дяди Вани.
               Подполковнику ОГПУ-НКВД  за многолетнюю безупречную и самоотверженную службу…
                …Говорить об Арбате и ничего  не сказать о своём  арбатском  дворе, в котором прожил  почти  пятнадцать лет, просто невозможно.
                -Мальчик, а где ты живешь?-
                -Я живу в Москве, на улице Фрунзе (так называлась тогда Знаменка), дом тринадцать, квартира пятьдесят пять.  Наш телефон Б18515.-
                -Вот, Сашенька. Вот,  молодец.  Теперь,   если потеряешься, сможешь сразу назвать свой адрес.- 
                радовалась за внука   бабушка.
                Мой дом под номером тринадцать находился внутри двора, а на самой  Знаменке стоял   пятнадцатый номер.
                В  этом доме, на  первом этаже  долго  проживал автор  известных приключенческих книг  «Человек-амфибия», «Остров затонувших кораблей», «Голова профессора Доуэля»  и многих других. Александр  Романович Беляев. Перед самой войной  поехал отдохнуть под Ленинград.  Говорят, что он скончался во время войны от голода.  В период оккупации Царского села германской армией. Несколько поколений  любителей фантастики  в России зачитывалось его книгами. По ним ставились спектакли, снимались кинофильмы. Но ни памятной доски, ни какого-либо упоминания о жизни здесь замечательного русского  писателя вы  не найдете. Зато висят немыслимые трафареты различных  ЗАО и ООО.  Беляев умер до моего рождения, но в квартире   у  вдовы   писателя я  успел  в компании со своей бабушкой попить чаю с очень вкусным смородиновым вареньем.
                К сожалению, память о многих  хороших и достойных  людях  зачастую сегодня уходит в забвение.
                Свернув с улицы под арку ворот, как раз  попадаешь  к дому номер тринадцать.  Когда-то двор был проходным,  но, достроив в двадцатые годы    начатое ещё до революции  огромное  здания Генштаба, военное ведомство постаралось отгородиться от штатских. Возвело  в конце двора большую кирпичную стену.   Получилось замкнутое, и довольно  обширное пространство двора, по которому  я    радостно носился на своём «Орленке».
                Ни души. Тишина и спокойствие летнего теплого дня   слились в  одно целое.  Шла  хрущевская оттепель.  В этой великолепной смеси свободы и душевного равновесия   я купался, блаженствовал и им наслаждался.  Стремительным фрегатом      бороздил просторы океана своего огромного и  безбрежного   двора.  Ставшего, когда в него захожу  сегодня, спустя пол века,   на удивление таким маленьким.
        В  доме были   две  арки ворот. На мальчишеском  жаргоне  их  называли «Средками» и «Посредками». То есть средними  и после средних - последними (сегодня на место «Посредок» втиснули какой-то ресторан). Вот в них-то, входя на повороте в вираж,  я   нырял на своем скоростном «велике». 
                «Мне бы только мечтать, на свободе летать проходными, пустыми дворами»…
             В Средках, в подвале  находилась гипсовая мастерская, изготовлявшая  в огромных количествах бюсты, как  руководителей  партии большевиков, так и их многочисленных сподвижников.  Хозяйствовал здесь, постоянно обутый в высокие резиновые сапоги  - подобие ботфорт и брезентовую робу, щурившийся из-под  очков с толстыми линзами,  дядя Гриша.
               В    такой одежде он  очень смахивал на  Д` Aртаньяна.
               Зачастую мы с ним беседовали. Сдружившись, распивали  с клюквенной карамелькой крепко заваренный чай,  называвшийся почему-то чефиром.  Но, однажды, среди множества носов, усов и лысин я застыл от изумления перед гипсовой фигурой обнаженной женщины.
                «Как, разве такое разрешено выливать?»
 Заметив моё  замешательство, дядя Гриша улыбнулся.
              - Что,  понравилась тебе Венера?-
            Мы разоткровенничались. Я поведал ему, что  мой папа военный.  Но, что он также очень любит искусство. Собирает альбомы и литографии по живописи. У него есть мольберт.  Он часто рисует  с натуры пейзажи.
            Было видно, что дядя Гриша заинтересовался моим рассказом.
            От свежевыструганных досок в мастерской остро пахло сосной. Хозяин пригласил меня в подсобку. Я знал, что дверь в неё постоянно  закрыта на висячий замок.
             Сняв замок, дядя Гриша первым зашел в комнату и включил свет.
               - Давай, проходи.-
              Переступив порог, я в то же мгновение  зажмурился от прилива  яркого ослепительно - розового цвета.  Все стены небольшой комнаты были увешаны картинами. Рамок на них не было.  Сюжет каждой представлял   различные сельские церкви  в окружении  задушевного  малороссийского пейзажа.   Дядя Гриша был  родом из Винницкой области.   Прекрасно нарисованные,  холсты излучали сказочно-розовый свет необыкновенного, прозрачного  оттенка.  Розовый цвет в гамме остальных цветов преобладал и доминировал.
            Я  вновь с недоумением воззрился на мастера.
         - Вот такие дела. Брат.-
как бы извиняясь, развел тот руками.
        Впоследствии,  я услышал от него  короткий, но горький автобиографический рассказ.  Дело в том, что до войны с ним, как и со многими миллионами  соотечественников, приключилась страшная беда. В результате чего,  он оказался   очень далеко от своего дома,  в тайге.  И, спустя несколько лет лесоповала, прознав  о его художнических возможностях (в своё время он закончил Строгановку),   власти заключили с ним  какое-то подобие сделки.  В  конце концов, он очутился в Москве. Где его  поместили  в этот  подвал  под присмотр соответствующих органов отливать из гипса неувядаемые  лики  любимых вождей.   Но паспорта так и не вернули, вручив какую-то временную синюю бумажку, в которой наш участковый  ежемесячно делал свои пометки.
              С дядей Гришей мы  душевно сошлись. Его картины я мечтал  показать папе. Но за два дня до намеченного посещения   за художником приехала серая с решётчатыми  окошками машина.
                «Ах, чёрный ворон, чёрный ворон, чёрный ворон переехал, переехал  мою жизнь»…
                В чём состояла  его вина? Повсеместно на радио и в прессе, шла борьба с религией. Возможно, причина состояла  в содержании его картин. 
            С тех пор я его  больше не встречал, а  мастерскую закрыли.
            Куда подевались картины?
            Осталась лишь моя память об этом человеке, о его творчестве…
                …Чуть раньше я говорил      о вкусе продуктов того времени.    Теперь о запахах тех  лет.
                Наверное,   каждый замечал, что  дом, подъезд, квартира, комната,  одним словом  разнообразное  человеческое  жильё обладает своим неповторимым,  и лишь ему присущим запахом, оставляемым  проживавшими там людьми.
                Странно, но сменив уже не одну  квартиру в Москве. Похоронив всех  родных и близких. Выходя в коридор, после очередного принятия ванны. Я ощущаю, улавливаю всё тот же знакомый с детства, не убиваемый временем запах. Тот же,  что и  много десятилетий назад. 
               И сегодня, спустя полвека, подымаясь по ступеням  «своего» подъезда,  я   вновь ощущаю    всё тот же самый запах, сопровождавший  меня в далёком - далеке. 
                Время проходит,  а  запахи остаются.
               И ещё дорогие приметы. Вот эта трещинка на ступени, и эта протертая от тысяч ног знакомая ложбинка в белом камне. А ведь среди них были ноги  моих близких.
              «Вас будут помнить только мостовые, тепло шагов хранящие всегда»…
             И, как в детстве, я снова застываю в восхищении,  поражаясь,   изяществом  узора дореволюционной керамической  метлахской плитки, выстланной   одним рисунком на последних двух этажах, и совсем  другим  на  трёх нижних…
              … Яркое весеннее утро.   Со школьным  портфелем в руке стою посередине двора.
          Из соседнего подъезда выходит серьёзный  господин в черном кожаном реглане, на голове  широкая в серое букле  таксистская кепка.  Садится в черное  БМВ с огромными хромированными фарами на крыльях.  Это отец моей  одноклассницы и задушевной подруги Аллочки  Лехницкой.  В отличие от   моего папы,  её отец, будучи заместителем командира  автобатальона, привез такую шикарную  машину.   В  этот момент    БМВ, шурша импортными покрышками,   мягко разворачивается.  Едет, в таксопарк, где её хозяин трудится начальником автоколонны.         
     Вскоре из подъезда показывается и сама Алла, с огромным белым шелковым  бантом на макушке. В окно за ней  неотрывно наблюдает очень красивая женщина.  Её мама.  Поздоровавшись, мы вместе  направляемся в  бывшее реальное училище, бывшую женскую гимназию, а ныне пятьдесят седьмую  Киевского района Москвы общеобразовательную среднюю   школу.       
             В 1865 году городская усадьба в Малом Знаменском переулке напротив церкви Святого Антипия  была высочайше пожалована княгине Святополк-Четвертинской.  Её  наследники  в 1876 году   продали владение, обрусевшей ещё с петровских времён, семье немецких колонистов  Мазингов.               
             Наша  пятьдесят седьмая школа была  построена   в 1877 году  на собственные деньги гласным Московской городской Думы    Карлом Карловичем Мазингом. Большой российский ученый, педагог Мазинг  стал  первым директором  открывшегося здесь реального училища.               
           В 1955 году, когда Хрущев ввел для мальчиков серую школьную форму, она была точной  копией формы дореволюционных «реалистов». До пятого класса это была гимнастёрка с ремнём,  а  после пятого вместо гимнастёрки одевался китель. Даже герб на серой ученической  фуражке и тот совпадал с дореволюционным.  И только после свержения Брежневским окружением Хрущёва ношения такой формы было отменено.
          Ещё со времён Мазинга,  так уж сложилось,
наша школа, помимо общеобразовательного обучения,  была центром постоянного эстетического воспитания. И  это можно вполне понять, поскольку в  квартире Мазинга в соседнем доме,  как и во многих иных домах  городской интеллигенции той поры,  существовал литературно-музыкальный салон. 
          Яркая, незаурядная личность Карла Карловича привлекала к нему самых разных людей. Л.В.Собинов и баритон театра Зимина М.В.Бочаров любили петь в уютной гостиной Мазингов под аккомпанемент дирижера Ю.М.Славинского. Здесь не раз бывали И.Д.Сытин, В.А.Гиляровский, К.Д.Бальмонт, написавший у Мазингов экспромтом несколько стихотворений. Часто приходили Зерновы. Особенно дружил  Мазинг с братом жены – профессором патологоанатомом Дмитрием Николаевичем Зерновым, который познакомил его с И.М.Сеченовым, Н.Н.Бурденко и еще совсем молодым Г.Н.Сперанским, вскоре ставшим лечащим врачом его внучки. Впрочем, всю свою неуёмную энергию директор проецировал и на пестуемый им учительско -  ученический коллектив училища.
                С началом первой мировой войны в стенах школы сыном Мазинга был организован госпиталь для раненных воинов. А также курсы фронтовых сестёр милосердия, дававших обет безвозмездно ухаживать за больными и ранеными. На курсах преподавали видные специалисты – профессора и доценты университета: П.П.Тутышкин, Д.А.Бурмин, В.А.Гиляровский, И.Г.Гельман и другие.
               В революционные годы  на базе училища были созданы первые рабфаки. Именно рабфаковцы,  по многочисленным просьбам Карла Карловича,  в  первые советские годы  спасали от арестов и расстрелов многих замечательных представителей русской интеллигенции. Благодаря глубокому и всестороннему эстетическому образованию Мазинга,  революция не ожесточила их сердца и не отняла человечности…            
                Высокий уровень преподавания снискал школе Хамовнического района (так  она стала называться после революции) широкую известность.
           "Школа эстетического воспитания". В ней до двух часов занимались общеобразовательными предметами, затем обедали, немного отдыхали, и начинались занятия другого характера: ритмика, драматургия, рисование, лепка, творческий труд, пение.  Школа была связана со многими деятелями искусств, директором школы некоторое время была Наталья Ильинична Сац. Школа была очень популярна: там, в частности, учились дети многих руководителей большевистской партии и государства. Тимур Фрунзе был среди учеников школы. Это несколько позже оказало школе медвежью услугу - именно события, произошедшие в школе, стали причиной знаменитого сталинского указа, с которого началась "борьба с педологией".
           Мальчишки  всегда стремятся к познанию тайного и необъяснимого. Дворовая компания, в  которой я тогда находился, частенько  вела раскопки вокруг церкви Святого Антипия напротив школы. И мне посчастливилось наряду с медными монетками выкопать двустворчатую эмалированную ладанку предположительно семнадцатого века.
             Церковь в то время не действовала, но, в связи с использованием властями её помещений в складских  целях, всё, что принадлежало храму, частично уничтожалось, частично перемещалось в другие места. Так на первом этаже нашей школы устроили склад старинных церковных книг. Естественно,  во  втором классе я мало, что в них понимал. Но вот портрет государя императора мне приглянулся,  и я вырвал его из Библии. До сих пор он хранится у меня …
                И, всё же, вернёмся в пятидесятые годы двадцатого века, когда мы с Аллочкой направляемся  в нашу школу.
               Первые два занятия ведёт гроза всех малышей,  любимец старшеклассников  и тайный любовник сразу трёх учительниц иностранных языков  Джеймс Владимирович Ахмеди. 
              Свою пожизненную страсть -  баскетбол - он с  восточной  свирепостью прививал всему ученическому содружеству, одетому на его занятиях  по спортивной моде двадцатых  годов в черные трусы и черные майки.  Крепкий перс, он дожил до нового тысячелетия.  Девяностолетний, заслуженный учитель России. «Джеймс – ровесник Джеймса» (Бонда) писал о нём в его юбилейный год «Московский Комсомолец».  На  физкультурных  занятиях  из-за моей сильной тогдашней разболтанности,  он нещадно  меня преследовал, постоянно вызывая в школу родителей. Наверное, оттого,  спустя  десятилетия, очень возлюбил моё творчество.   Вечерами часто слушал  с подаренных дисков мои песни.  Обожал  подолгу беседовать   по телефону, обмениваясь  новостями о многочисленных  школьных знакомых.  К сожалению, совсем недавно и  за ним явилось бескомпромиссное время…
              Через забор от  школы находился Институт стран Латинской Америки. Неприметное здание в стиле книгохранилища, построенное в тридцатые годы,  как впоследствии выяснилось – одна из крыш КГБ.  У выезда с  двора Института располагалась помойка, которой ведал дедушка Аря.    Настоящее  его имя было Аарон. Но мы его звали Арей.  Добрый старый еврей разрешал мальчишкам копаться в выкинутых бумажках, среди которых  зачастую находили для своих коллекций конверты с красивыми и загадочными марками. Меня до сих пор удивляет, что гэбэшные топтуны не заинтересовались тогда нашим увлечением филателией…
             … В то время телевидение  только зарождалось,   и не являлось, как нынче, общедоступным.
           Наступавшее  лето  было замечательно ещё и тем, что живший в пятнадцатом доме  дядя Коля – киномеханик   по субботам демонстрировал  всему двору принесённые с работы фильмы.  С помощью собранного из каких-то старых деталей  громоздкого киноаппарата проецировал изображение на глухую, без окон и дверей, кирпичную, окрашенную в белую меловую краску,  заднюю стенку  своего  дома.
          Наступал  замечательный тёплый арбатский вечер. И в тот же час открывался   давно ожидаемый дворовый праздник.  Собирались жильцы   из всех подъездов. Со своими стульями, скамейками, табуретами, подушками и думками. Не забывая приносить незамысловатые  домашние угощения тех времен. Пирожки с капустой и вареньем. Крендельки и сдобы. Самодельное печенье и жженый с орехами сахар. И всё это богатство для угощения соседей.
                Паузы для перезарядки частей, через  каждые   десять минут   заполнялись включенной «во весь мах»  радиолой.  Она  ставилась на подоконник  первого этажа моим дворовым приятелем Гогочкой, а по  обычному -  Владимиром.  Песнями   Руслановой, Утесова, Козина он вдохновлял  собравшуюся публику  на дальнейший просмотр.
              И сегодня шоком,  как сладкая боль, как исцеляющий ожог, слышится романс Георгия Виноградова  «Счастье моё». Вечная память любви к  ушедшим близким. 
              Оказавшимся  рядышком на табуретах дворовым кумушкам-приятельницам не терпелось посплетничать, почесать языки, обсудить последние  тайные, местные новости.  Поэтому они частенько бранили меломана за излишнюю громкость звука…
                Время бежало. 
           Вскоре появились первые КВН49.  Небольшие с маленьким экраном, но очень тяжелые, из-за огромного  трансформатора телевизоры.    Папа  купил  суперсовременный по тем временам  Ленинград2, целиком скопированный  с германского аналога «Бетховен».  С круглой и прозрачной линзовой колбой,  залитой   для пущего увеличения изображения глицерином. И теперь каждый вечер неправдоподобно красивая,  почти сказочная  диктор Оленька, с  аккуратно уложенной вокруг  головы косой,  появлялась на экране и рассказывала о последних новостях.         
               Говорят, что её жизнь, из-за внезапно случившегося онкологического заболевания, была весьма краткой  и очень скоро оборвалась.  К слову сказать, и это лишь моё жизненное наблюдение,  проблемы онкологии  не полностью  находятся в области компетенции классической медицины.   С моей точки зрения возникла очевидная необходимость     совместить  их с какими-то  другими направлениями  интеллектуальных поисков человека…
                …Частенько,    днем  после школы бабушка стелила мне постель.
                - Сашенька,  ты полежи, отдохни, наберись сил.   В твоем возрасте это полезно. -
                Я  ложился на  крахмальное, пахнущее необыкновенной свежестью, чистотой  и бабушкиной любовью  бельё. А  вокруг царствовал,  расстилался абсолютный покой и уют. Такого счастья и покоя я больше никогда в своей  жизни  уже  не испытывал.          
              «…Есть лишь покой и воля»…
            однажды заметил о душевном  ощущении  счастья всеми любимый великий поэт.            
             От дуновения ветерка, мягко колыхались подкрахмаленные тюлевые занавеси. И всё же одна   необъяснимая и  навязчивая  мысль, назойливо, лезла в  душу.  Не давала покоя  голове.
              «Ведь в этом мире  каждый ощущает лишь  себя,  и  только самого себя.  И неужели  его,  Саши,  когда-нибудь на свете  не станет?  Не будет этих пальцев с их только ему присущими бороздками.  Рук, ног, головы. Всё уйдет в землю, превратившись в зловонную жёлтую гниль.  И, самое главное, не будет любимой бабушки? Не станет остальных его близких?   Так для чего же он явился сюда, необходим  этой земле?  И почему в жизни всё так быстро и внезапно  куда - то исчезает?  Уходит, словно проливается   песок сквозь пальцы.  Заканчивается.  Отчего?  Как  всё несправедливо и печально!  И, как же это только возможно?»
                Бабушка была высоко культурной женщиной,  получившей хорошее образование ещё до революции.   В  своё время  представленная государыне-императрице  Александре Фёдоровне и великим княжнам, она до конца своих дней могла наизусть цитировать огромные абзацы поэтических строк классиков, чем весьма удивляла своих правнучек.
              -  Саша. Ты знаешь.  Ведь  мне ещё в детстве, в Смоленске один пожилой ученый-еврей предсказал, рождение любимого внука, который будет моим  счастьем и продолжением  жизни,  и, возможно, он станет  писателем. –
                Она с усмешкой на  меня покосилась.
             -  Так что,  ты не горюй! Мы никуда друг от друга не денемся. Не важно, что в этот мир мы приходим лишь гостить. Важно то, что мы после себя  оставляем.    И я всегда буду с тобой. Поэтому  наша взаимная любовь обязательно сохранится и продлится вечно…-
              Иногда к нам заглядывали два, как мне тогда казалось,  странных,  пожилых человека. Бывшие инженеры-путейцы, так, по старинному,  их величала бабушка. Когда-то они оба работали в паровозном депо города Орша, что неподалеку от Смоленска. По очереди безуспешно ухаживали за моей бабулей. Вместе  посещали  танцульки, где их третий и более удачливый друг,  впоследствии  мой дедушка - Владимир Александрович Ардашев  -  познакомился с  бабушкой. И   уже после смерти дедушки они вместе состарились в Москве.
                Анатолий Григорьевич Этингоф высокий представительный,   подтянутый,  отмеченный природой довольно-таки длинным носом,  немного лысоват и чуть  глуховат – последствие военной контузии. Поэтому,  приходилось к нему обращаться громче обычного. Всегда в сером костюме  при галстуке. Говорил с небольшим польским акцентом. Владимир Иосифович Желтковский пониже ростом. Был всегда одет, в отличие от первого,  несколько неряшливо и неопрятно.               
                С собой помимо традиционного букета цветов они всегда  приносили торт «Подарочный», усыпанный орешками и пудрой, а также бутылочку  любимого бабушкой «Кагора». И часа на три за накрытым столом начинались посиделки и воспоминания об общих смоленских знакомых,  в большинстве уже оставивших  этот мир, но, для них  ещё вполне живущих. Поскольку, всё происходило только  вчера. Затем, степенно одевшись и  распрощавшись,  они покидали нашу коммуналку.
              Нужно заметить, что Анатолий Григорьевич жил совсем неподалеку от нас на Волхонке. Во дворе того самого дома, в котором  совместно с малолетним сыном проживала на третьем этаже моя классная руководительница Ася Исааковна Разинская.
              Этингоф, как и огромное  большинство москвичей, занимал комнату в коммуналке. Как-то мы с бабушкой попали к нему в гости.  Меня поразила огромная комната, практически зала, заставленная старинной мебелью и большими кадками с фикусами и пальмами. В углу находился огромный черный, несколько расстроенный  рояль, на котором он иногда наигрывал нам полонезы. Окна, выходившие  во двор,  создавали  в комнате  постоянный таинственный полумрак ушедшего времени, в  котором, словно большая рыба в воде, скользил невесомый  хозяин…
                Арбатское лето  в разгаре.
           - Старьё берём, старьё берём…-
              заводил на весь двор свою заезжую канитель степенный пожилой татарин в  расшитой бисером тюбетейке.  Наверное,  кто-то всё же выносил  ему старое тряпьё.  Ну, раз он приходил…   
                - Точу ножи, точу ножи…-            
               На голос точильщика сбегались домохозяйки.  В такт нажатия  деревянной педали кожаными ремнями крутилось  большое деревянное колесо привода. Мелькали разноцветные камни наждаков. Яркими брызгами из-под рук во все стороны рассыпались искры  затачиваемого металла.  Нужный человек-точильщик, точил всё, что попадалось ему под  руку. Будь-то ножницы, ножи для мясорубок,  простые столовые или с деревянными ручками кухонные  ножи…
             А построение светлого коммунистического завтра начиналось уже в те времена. И во второй половине пятидесятых, по указанию свыше,  по московским дворам в  маленьких деревянных пикапчиках  «Москвич 401» на продажу стали развозить свежий хлеб и молоко в бутылках.  Но хорошая затея почему-то не привилась и от неё вскоре отказались…
          Расстояние  от  окон нашей комнаты до окон противоположного дома  было незначительным.   В   комнате   напротив  проживала пожилая еврейская чета.
           Танцевать в то время, по малому возрасту  я ещё не умел.  И, однажды, прекрасно танцевавшая бабушка взялась   за обучение хотя бы простейшему танго своего любимого подрастающего внука.
                Стоял теплый  летний день. Окна были открыты настеж. Начинался танцкласс. Патефон  вместе с Петром Лещенко запел: «Голубые глаза в вас горит бирюза…».
          «И раз - и два - и три, и раз - и два и три…»
           Приговаривала учительница, терпеливо водя перед окнами комнаты своего ученика. Но,  из-за высокого подоконника, соседи напротив видели лишь её самою. А пятилетнего ребенка, естественно, не  могли разглядеть.   Постоянно находившийся в кресле -  качалке перед раскрытым окном  по причине  разбившего его паралича  ног,  Самуил Лазаревич подзывает  Цилю  Шмулевну,  указывая на происходящее   напротив их окон.      Долго и искренне  дивились  увиденному   в соседнем доме представители гонимого народа.  Раздумывая и сомневаясь.  Не вызвать ли, пока не поздно, неотложку  или  уж лучше  сразу милицию?   Но  каким-то образом  через своего доверенного представителя, всё же  выяснили, что  на самом деле происходит   в противоположной квартире.  На том  и  успокоились…
                Кухня  нашей коммуналки представляла собой синтез женской «Ленинской комнаты» и клуба по кулинарным интересам. Поэтому было  естественным, что и все последние новости касающиеся, как  жильцов квартиры, так и соседей по двору, приходили через кухонный информационный центр.
            Помимо входной  в  кухне находились ещё две двери. Одна вела на «черный ход», через неё во двор  выносились помойные вёдра. Другая,  открывалась в небольшой чулан - «тёмную комнату», служившую подсобным складом ненужных вещей и житейского хлама. Время от времени,  сотрудники ЖЭКа (жилищно-эксплуатационной конторы) пытались вселить в неё какого-нибудь несчастного бездомного московского жителя. Но такое их усердие, как правило,  ни к чему хорошему не приводило. И наш любимец,  рыжий кот Барсик, вновь возвращался на своё законное место.
               Кухонные полки были все разнообразных форм и расцветок в  зависимости от направления мыслей создававших их мастеров.  Для повышения удобств хозяек в нужные  места вбивалось несколько гвоздей  различных размеров, на которые вешались полотенца, тряпки, половники, дуршлаги, шумовки и иная необходимая для готовки утварь.  От  этого  вид кухни становился ещё более  пёстрым, фантасмагоричным.            
                Отечественная промышленность холодильников в то послевоенное время ещё не выпускала. Холодильником служил специально устроенный  межстенный проём под подоконником кухонного окна. Куда  в  зимнее время «на ветерок» выставлялись все скоропортящиеся продукты.
             Законы  коммунального общежития были незыблемы. Честность в коммуналки считалась превыше всего.  Понятием само - собой разумеющимся. И, не у кого из её жителей никогда не возникало мысли покуситься на  что-либо чужое. Пусть даже и съестное.
           А отхожий промысел,  всеобщим  квартирным пониманием, вполне поощрялся. Две, приехавшие из Оренбургской области  и жившие в конце коридора соседки-сёстры, наладили изготовление и продажу вязаных платков. Деревянные, грубо сколоченные  рамы с туго натянутыми, чтобы не окислялись, на медные гвозди  высыхавшими после стирки  заготовками платков,  можно было встретить в квартире в самых неожиданных    местах…
                Как и все мальчишки, а арбатские,  тем паче,  все мы бредили  таинственными кладами.   И  особенно, после выхода на экраны кинотеатров  замечательного фильма «Кортик»  по книге Анатолия Рыбакова. Но,  однажды, нечто схожее  с его сюжетом приключилось  и у нас во  дворе.    Как-то,  придя со школы, я изумился тому, что весь двор был усеян, устлан  новенькими царскими бумажными банкнотами, будто только  что  из  печатного станка.
            Оказывается,  произошло следующее.
                Мало кто сейчас  представляет, что такое  «черный  ход».  А  они  были  построены   исключительно  для удобств  жильцов, и представляли собой дополнительные лестницы во двор. Двери на них выходили с  противоположной  центральному  входу  стороны дома.    Ими пользовались также  для выноса помойных ведер.  Там, конечно же, царили соответствующие  ароматы и порядки.  До революции, специально для прислуги, туалеты в доме  строились  также   на чёрных ходах.               
              Ну, так вот. 
             При капитальном ремонте в одном из таких заколоченных туалетов, которым не пользовались, наверное, ещё со времен гражданской войны,  обнаружился  тайник с деревянным банковским ящиком полным бумажных денег.  Наверняка, к сожалению,    для тех,  кто  нашел  такую безделицу.  И  к счастью для  мальчишек,  кинувшихся собирать развеянные по ветру  желтые рублевки, зеленые трешки, синие пятерки, красные десятки и самые старшие по чину  розовые четвертаки с  Александром   Третьим.  Купюр  другого достоинства не было.  А  этих было развеяно по всему двору бумажное море.
                Потомственный дворник Рустам, знавший о начале этой истории от  отца, рассказал, что в той самой квартире, до начала  первой мировой войны  проживал известный царский генерал, преподававший  в находящемся неподалёку Александровском училище «Тактику».   Генерал куда-то исчез в самом начале  Гражданской войны.  А банковский ящик, очевидно, не без его  ведома,  попал к нам в дом во время октябрьских событий 1917 года. В дни скоротечных боев офицеров с большевиками за Кремль…               
                Также примечательным явлением  двора  был  находящийся  посередине  детской площадки некий деревянный грибок, огороженный небольшим заборчиком. Воинский пост.   Его предназначение долгое время  оставалось  для меня неясным и даже загадочным. Но всезнающий  Гога,  по величайшему секрету  поведал мне о начинавшемся там тайном  спуске в подземный ход.  Загадочное место охранялось  солдатом с  автоматом ППШ  (АК47 появились на вооружении армии несколькими годами позже).  Однако никакая охрана не помешала Гоге  и ещё двум смелым  пацанам, каким-то чудом проникнуть туда  через подвал дома.  Обо всём об этом я узнал от Татаны, так звалась во дворе старшая Гогина сестра - Татьяна.  Кстати, у нас у всех были свои дворовые  клички. Так я  из-за своего роста,   конечно же, был  Длинным.
           Что касается подземных первопроходцев, то они вскоре были  выловлены и сданы солдатами из охраны подземелья  в милицию. 
          Участковый   дядя Витя, также  проживавший  в нашем дворе, носил,   по казацки – лихо заломленную  набекрень,  милицейскую кубанку с синим верхом и нашитым поверх красным крестом.   Жёлто-рыжий  его чуб, как полагается, развевался по ветру. На портупее болталась и при ходьбе постоянно била по ляжкам огромная рыжая кобура с револьвером. 
           Поэтому,  после недолгого опроса  и составления необходимых документов,  наши следопыты, «по свойски»,    были   выданы своим отцам. И уже теми жестоко   пороты.  Отчего впоследствии  наотрез отказывались,  от каких бы то ни было комментариев о своих похождениях…
                Нужно заметить, что мои дворовые приятели были,  людьми весьма  хулиганистыми. И, наверное,   стишок «Дети в подвале играли в гестапо…»  был написан исключительно  по  нашему поводу,  и про  нашу  команду.
             А во дворе жили разные люди.
                И мне по сей день необыкновенно стыдно, поскольку  наша  разлюли – малиной шобла,   специально для забавы доводила  до слез  местного убогого.  Паренька  Колю.   Это был  восемнадцатилетний хлопец, передвигавшийся, боком, по  причине искривленного   менингитом  плеча.  И изуродованного болезнью позвоночника   молодого   тела.  Вместо слов он издавал  непонятные, нечеловеческие  звуки.       Мы   «доводили» его до кондиции своими криками, улюлюканьем,  а потом разбегались кто куда.
       -А, ну, Абай - Дурандай,  догони-ка  нас.-
        И, стукнув,  что есть мочи, «для разогрева», Колю палкой по одетым в кирзовые сапоги ногам, убегали  врассыпную.
         Тот бросался  за первым попавшимся  в погоню, крича  ему вслед    нечто несуразное, непереводимое.  Мотая  при этом во все стороны головой, на которой  болтался облезлый собачий треух.  Но догонял редко.  В процессе погони он   безумно  ярился.  Брызгал слюной.  Но, если и догонял,  то на   обидчика руки  никогда не подымал. Держа того здоровой рукой он  мычал  и объяснял что-то  ему на своём родном тарабарском.  Скорее всего,  он  просто не представлял, как же  ему себя вести дальше? Что же нужно  делать?
         Однажды, и сейчас не смогу уже  вспомнить,    по какому поводу,  я    обратился к Николаю.   К удивлению,  тот  внимательно  меня выслушал. Я увидел чистую,  возникшую на его лице светлую улыбку.  Встретил голубоглазый взгляд тяжело больного  юноши, благодарного, что с ним разговаривают, как с равным.   С тех пор  больше уже никогда  я не принимал участия в  тех жестоких мальчишеских  забавах…
                В те времена суть понятия любви между мужчиной и женщиной для меня ещё не существовала. Оттого, и были  так непонятны откровения Татаны, рассказавшей мне о своих чувствах к Лёнечке Эпштейну.  Огромная, даже по тем меркам, его семья проживала в нашем доме в полуподвальном этаже. Как могли двенадцать человек разместиться на семнадцати метрах для меня,  и сейчас остается загадкой.
              Однако,  бабушка Лёни, наверное, ещё с младенческих его лет, не смотря ни на что,  приступила к обучению внука игре на скрипке.  Во всяком случае,  я не припомню такого времени, когда бы Лёня не музицировал с ней у себя  в подвале. Проходя по двору,  волей неволей бросал взгляд вниз  и обнаруживал там   Лёню, что-то  пиликающего смычком на своём инструменте. Наверное, эта его необыкновенная самоотверженность и  послужила притягательной силой для впечатлительной девочки Тани. К сожалению,  результатом его музыкальных занятий не стало завоевание мировых концертных залов. И нынче, лишь несколько ресторанов на Брайтоне пользуются его услугами…
            Из за острой нехватки помещений в жилых кварталах района,  подвалы домов представляли серьёзное подспорье для местных властей.  Так,  Домоуправление  располагалось  в подвале напротив нашего подъезда.
             «Сегодня в  помещении Домоуправления состоится ТОВАРИЩЕСКИЙ СУД над хулиганом и злостным тунеядцем Борисом Макаровым проживающим…
            Присутствуют.  От органов милиции наш участковый… От  представителей общественности наши…»
         Кто такой был Б.Макаров и за какие такие прегрешения судили горемыку, за давностью лет вспомнить уже не возможно. Во многих московских Домоуправлениях устраивались собрания, проводились лекции.  В то время они служили своеобразными клубами для жильцов   окрестных домов. Через несколько лет, подыскав новое помещение, домоуправление съехало, а  в освободившуюся комнату  заселилась дворовая библиотека.
                Два раза в неделю пожилая,  полуслепая женщина выдавала  подпорченные плесенью, влажные на ощупь книги. Но, проработав несколько месяцев,  она  куда-то исчезла, а библиотека вскоре       закрылась…
                … Холодными зимами, в палисаднике посередине  двора мальчишки,   с помощью дворников часто сооружали снежные  крепости для последующего их штурма. Старомосковская забава.
                В тот год   снега  было много, а по каким-то причинам газовая снеготаялка у дворника  Рустама долго  не работала. Видно Домоуправление прошляпило и не прислало необходимых запчастей.
Поэтому весь снег  свозился к крепости. Отчего она росла и  ширилась,   будто на дрожжах,  поднимаясь в высоту. Одновременно, обрастая  изнутри, как сказочный дворец,  пещерами и лазами, опасными тем, что в любой момент их многопудовые потолки,  могли обрушиться на головы своих  создателей. 
                Но лихих арбатских ребят это не очень  страшило. Опасные зимние забавы продолжались…
        Самые настоящие сражения разыгрывались между непримиримыми противниками – объединёнными силами  дворов правосторонней Знаменки и пацанов  с Волхонки.
       Парламентёры за несколько дней договаривались о месте и часе начала битвы. Затем командиры с обеих сторон доводили итоги переговоров до рядовых бойцов.  К предстоящему сражению  тщательно готовились.   Вырезали, вытачивали из дерева  мечи, шпаги, кинжалы, булавы и другое средневековое «оружие». Запасались «щитами» - крышками от помойных ведер, которые дворники заботливо расставляли    на  «черных ходах» для сбора пищевых отходов в корм свиньям ближайших подмосковных колхозов.
       Для сражения войска  выводились на  отгороженный огромными деревянными щитами участок  земли на  Волхонке - заброшенное строительство «Дворца Советов».  Мраморные блоки и плиты,  оставшиеся после взрыва и разборки  Храма Христа Спасителя,  в избытке покрывали  всю территорию, являясь зимой естественными холмами, на которых разыгрывались эпизоды битв. В зависимости от количества и подготовки  участников, а число их иногда достигало  сорока-пятидесяти человек, побеждала та,  или иная сторона.
                - Атанда! - 
               С этим полу - французским, полу - блатным кличем проигравших гнали восвояси,  то есть до самых их коренных дворов. Горячие схватки нередко заканчивались травмами для самих воинов, правда, о выбитых глазах  или других серьёзных увечьях  я ничего припомнить не могу…
           …Кстати. Совсем рядом.  В   конце Лебяжьего переулка во времена Ивана Грозного располагались владения Малюты Скуратова. Там же, на Всесвятском,  в фамильном склепе и нашел последнее упокоение верный «царёв пёс».
             Множеством легенд и поверий за прошедшие исторические периоды обросли эти места.  Моховая, Волхонка, Знаменка, Лебяжий, Всесвятский, Сивцев Вражек, Пречистенка…
               Шла Ливонская война.
        Возглавлявший,  при осаде Вайссенштайна  русские войска, бесстрашный Малюта нарвался на засаду. Получил  в грудь  сразу  два заряда из пищалей.  После чего в  золоченых французских доспехах, при орденских лентах привезённое в столицу,  обложенное льдом, зловонное  тело  было положено в гроб. И   навсегда  водворено в  подземный склеп  во дворе  собственного  дома.
        А от подворья Скуратова в Кремль и ко двору Ивана Грозного, что располагался на старом Ваганьковском холме, где нынче возвышается дом Пашкова, осталось множество тайных подземных ходов. Возле устья Неглинки, что у Боровицких ворот, из них был выход.
      Сами же подземные хода чередовались с узилищами опричников. В тридцатые годы двадцатого века  во время выемки грунта под  тоннели  первой линии Сокольнического радиуса московского метрополитена в них нашли огромное количество человеческих останков.
          Поговаривают также, что,  где-то в этих местах  спрятана «Либерея». Легендарная библиотека Ивана Грозного.
                Уже в наше время. При переустройстве входа на станцию метро  «Библиотека Ленина» возле дома Пашкова со стороны Моховой. На глубине восемьсот метров внутри Ваганьковского холма был  обнаружен «провалившийся» туда в полной сохранности жилой двухэтажный кирпичный дом постройки начала девятнадцатого века. 
              В нём в целости и сохранности осталась  вся мебель,  и утварь, а также  другой приклад горожан того времени. Впечатление, что дом только-только  покинули его обитатели…
                …«На арбатском  дворе и веселье и смех. Вот уже мостовые становятся мокрыми…»
                Запах спешащей  на землю весны в моём арбатском детстве был совершенно необыкновенным.  Подсыхали мостовые. Начиналась игра в  «чижика».  И это была ещё одна особенность и примета прихода весны тех далёких дней.  Впрочем,  такая  же, как штандар,  расшибаловка или другие игры.  На асфальте  мелом чертился квадрат,  на одну из линий которого ставился чижик - заточенный с обеих  сторон кусочек небольшого деревянного бруска.  Острым концом вырезанной из дощечки  биты ударяли по краю чижика. И,  когда тот подскакивал, что есть силы,  били по нему, направляя в нужную сторону.  Игра начиналась…
                …Коммуналка, где я   жил,  была на пять семей.  И  наверное мало чем отличалась от других   среднемосковских.
                Однако были и свои нюансы.
                Соседкой  слева была девяностолетняя фельдшерица  Прасковья Никитична.  Кавалерша  ордена Ленина, полученного за беззаветную помощь раненым во время прошедшей войны.   В  праздники  она надевала его на черное с белым кружевным воротничком  длинное платье.  Возможно, её образ  и не остался бы  в моей  памяти, если бы не  случившийся  довольно странный  жизненный эпизод.
                Как-то вернувшись из школы,  я ужаснулся, увидев стоящий у дверей Прасковьи Никитичны огромный и высокий, небрежно завернутый в кусок брезента  дубовый могильный крест. Предвидя худшее, я  несказанно затем удивился выходящей из дверей своей комнаты, улыбающейся орденоноске.
                Оказывается, соседка загодя заказала   своим родным в Муроме изготовить этот могильный знак  и доставить его в Москву. Проходило время, а  крест всё стоял и стоял, своим видом пугая приходящих «на огонёк» гостей.  Прошел не один год, пока это недоразумение  не разрешилось   самым банальным образом  при обязательном и традиционном  вмешательстве  времени…
                Мой папа  вместе с остальными небогатыми трофеями привез из Германии австрийский велосипед «Штейер-Пух», кстати, до сих пор исправно служащий   мне на даче. Да так и подвесил его на кронштейнах под потолок напротив  двери в  нашу   комнату.  Висящий над головами, он нисколько не мешал  жильцам, поскольку терпимость к окружающим  было  одним  из величайших качеств людей того ушедшего времени.
             Во время суточных дежурств папа на обед приходил домой. Благо идти, из Генштаба до подъезда,  было всего каких-нибудь пять минут. В перетянутой портупеями шинели, с пристёгнутой на боку саблей вид у него был весьма воинственный. Ношение сабель артиллерийским офицерам в те года полагалось по какому-то нелепому приказу одного из маршалов, изданному  в конце сороковых. Слава Богу,  вскоре отмененному. Особенно носимые сабли мешали при езде на транспорте. А в метро, так просто полный смех. Но именная сабля от командования Второго Украинского фронта гвардии полковнику Михаилу Саханову и сейчас висит в моём кабинете.
              А папа  с  соседом справа, Александром Васильевичем,  вечерами под велосипедом разыгрывали, как ни в чем не бывало,      согласно    шахматному   журналу, знаменитые партии Ботвиника и Смыслова. Специфические  грозные возгласы игроков «шах», «гарде», «мат», «пат» и так далее беспрестанно  будоражили  тишину  мирной  арбатской коммуналки, вызывая справедливое недоумение  её жителей.
                Но  и только…
                У мамы была экзотически красивая подруга  с не менее оригинальным именем Лола.
                Её огромные черные глаза совмещали в себе всю томительную прелесть знойного Востока, а великолепный  импортный прикид  неуёмную тягу  к  безумным любовным развлечениям «проклятого Запада».
                Однажды открылась  дверь и к нам в гости  вошла  Лола со своим новым знакомым. Почтенный господин с достоинством нёс  огромный торт «Наполеон». Пройдя в  комнату, он  из под роговых очков внимательно и, как мне показалось, строго    посмотрел  на   меня. А затем перевёл   взгляд на наше новое черное пианино «Красный Октябрь».
              - Это тебя обучают играть на нём? Мне Лола рассказывала. –
        Со мной разговаривал Матвей Исаакович Блантер автор знаменитой на весь мир «Катюши».  Жил он неподалеку. В пятнадцатом доме по Никитскому бульвару.  И после нашего  знакомства он вместе со своим закадычным другом Гришей Сахтиным в кромпании всё  той же Лолы, частенько  наведывался к нам,   попивая шампанское  и устраивая некое подобие домашнего  импровизированного музыкального салона.
        Изящная, совершающая в воздухе таинственные пируэты и фигуры,  тросточка Сахтина, роговые английские очки всегда серьёзного и невозмутимого Блантера…
                Когда кто-то принёс в наш класс старинное издание Брема, меня  поразили необычные по рисунку  графические иллюстрации  книги.
            Будучи изданной, до революции, в  то время она считалась библиографической редкостью. И  просто так в магазинах найти её было невозможно. А уж очень захотелось рассмотреть и прочитать таинственные страницы, гравюры. Поэтому,  пришлось волей неволей записываться в ДЧЗ. Детский читальный зал Ленинки (Государственная публичная библиотека имени В.И.Ленина). Бардовый коленкоровый пропуск  в ДЧЗ, как память тех лет,  до сих пор у меня  хранится. Вход в  детский зал был прямо напротив входа в теперешний музей Шилова.
        И любовь к КНИГЕ пошла именно оттуда. По подсказке  книгохранителей я стал посещать кружок любителей книги при ДЧЗ. Мы с удовольствием участвовали в проводимых экскурсиях по  таинственным лабиринтам, анфиладам и хранилищам Дома Пашкова…
            Действительно, отличительной чертой того времени были, во множестве распространенные,  всевозможные  детские кружки.
              Так во  дворе уже упоминавшегося музея Шилова находилось  ещё одно Домоуправление. В его помещение два  раза в неделю приходил очень интеллигентный человек.  С  бледным еврейским, обременённым сердечным недугом,  лицом.  Он безо всякой оплаты и на абсолютно бескорыстных началах вёл кружок французского языка. Полтора года я его посещал.  Вскоре не стало нашего кружковода и занятия прекратились сами собой.
            При Сталине,  как   Арбатская улица,  так   и Знаменка,  считались правительственными трассами.  Во время его проезда с  ближней дачи   Кунцево в Кремль, вдоль всей дороги, на крышах домов и по чердакам в специально отведённых местах располагались снайперы, охранявшие проезд спец.- колон.
                В ночное время  сам Кремль  по всему периметру также  усиленно охранялся. На стенах между зубцов  передвигались солдаты в длиннополых шинелях,  или зимой в белых овчинных кожухах.
              Александровский Сад  закрывался для прогулок уже в восемь вечера.           Топтуны с Лубянки рассыпались по всей его территории.  Но когда свершилось долгожданное, всеми ожидаемое, и не стало зоркого кормчего, публике разрешили пользоваться  Александровским  и  в более позднее время.
            Зимой,  для окрестных мальчишек, горки от  Кремлевских стен и вниз были самыми желанными  трассами  катания на санках. На всю жизнь остался  в  моей памяти спуск  с бабушкой  на санях вниз от Кремлевских стен.  Вскоре власти опомнились. Прикрыли лавочку, уже окончательно запретив это несерьёзное развлечение возле серьёзного правительственного объекта.    А саночники переместились немного ниже.  Через дорогу к  мосту. В начало Лебяжьего переулка, где также  имелась довольно приличная горка.  Там их пока не трогали.
             …Но вернёмся к дому  в центре Арбатской площади. 
             В нём окнами на памятник Гоголю выходила «Молочная».
                Наверное,   я учился во втором классе, когда  случилась следующая   история.
                Отменного вкуса молоко в магазин привозили из ближнего Подмосковья в больших дюралевых флягах.  Торговали им в розлив.  Горожане приходили с алюминиевыми,  или эмалированными бидонами,  вмещавшими по два-три литра каждый. 
               Бабушка  ежедневно возвращалась к вечеру  после   рабочего дня   в медсанчасти №45 завода Авангард, находящейся  далеко за Соколом.  На севере Москвы у Коптевского рынка.  То есть, совсем на другом конце города. К   тем годам ей было уже под шестьдесят.  Так, что после многочисленных пересадок в различных видах транспорта,  приезжая  после  работы  домой, уставала  она изрядно. А тут ещё забота о любимом внуке. Как бы напоить, накормить мальчика!
                «Молочная»   закрывалась в девять вечера.  И в  тот злосчастный  летний день  мы,  как обычно, поспешили  туда. 
              Взяв полный бидон молока,      стали спускаться  по  крутой каменной  лестнице вниз. В это время двери  магазина уже закрывались.  Как вдруг какой-то толстый  огромный  дядька стал протискиваться вверх между спускающимися  вниз людьми, надеясь успеть попасть  до закрытия вовнутрь.              Он - то,  ненароком,   и подставил подножку любимой бабуленьке, которая несла авоську с хлебом,  бидон, к счастью, находился  у  меня. 
                В следующее мгновение я  только  с ужасом наблюдал её падение с высоты  высоких  мраморных ступеней на асфальт.
              И вот, лежит на тротуаре бабушка.  Не поднимается.   А я, в полной растерянности,  стою рядом,  не зная, что предпринять.
           «Жива ли она, насколько серьезен её ушиб?»   
            Собралась толпа.  И,  вдруг,    отчего-то становится  жутко стыдно перед  окружающими меня людьми. Поскольку,   имею прямое отношение ко всему произошедшему.  И  в этот момент я совершаю  постыдный поступок,  сделав вид, что незнаком с лежащей на тротуаре женщиной. Впоследствии  я так и  не смог объяснить себе,   отчего я так поступил…
             … Бабушка  была  родом из Киева.
                Случилось это в самом начале двадцатого столетия, когда умер её папа.  Мой прадедушка.  А было ей  в ту пору всего два года с небольшим.
                После скоропостижной смерти родителя, она осталась полной  сиротой, поскольку мама умерла за  год  до описываемых  событий.  Из Смоленска за  внучкой приезжает  бабушка, чтобы забрать девочку к себе. Гроб с телом железнодорожного кондуктора несут на руках на Соломенное кладбище.  Но в суматохе и неразберихе внезапно свалившегося  на всех горя, едва научившаяся ходить Мусенька, так в детстве звали бабулю,  отстает от траурной процессии.  Растеряно блуждает по киевским улицам. Медленно бредёт по незнакомым местам,  вряд ли понимая, что вокруг неё происходит. И прямёхонько попадает в полицейский участок.   Сердобольные городовые наливают маленькой девочке в фаянсовую миску немного молока. И вместе с куском хлеба ставят на небольшую скамеечку, где та сидела.
             Одним словом, когда обезумевшая от горя, потерявшая сначала сына, а потом и исчезнувшую внучку моя прапрабабушка  попала  в участок, перед ней развернулась картина в стиле передвижников. Из одной миски хлебают молоко  её ненаглядная внучка,  и  компания  из трех щенят, которых она решила  немного подкормить…
           Этот рассказ я и услыхал тогда от бабушки после горького признания  собственного промаха. Тем самым приоткрылась  интересная параллель.  Ведь тогда, в  Киеве, по её словам,   она также отстала от тихо бредущей похоронной процессии только потому, что и ей, отчего-то стало  вдруг стыдно находиться рядом с гробом  отца.  Могло ли это произойти  с ней без малого в три  года, или она просто пожалела меня, придумав такую  историю?  Вот в этом и была вся моя бабуля…         
                …Но вернемся снова к магазину «Молоко».  В  Арбат пятидесятых. 
                Быстро, не в пример нынешнему времени, к магазину подкатил  бежевый с красными полосками ЗИМ - «Скорая помощь». От бабушки меня  оттерли.  Она едва успела передать ключи  и   крикнуть, чтобы  я быстрее шел домой.
               Дело было летом. Отец с матерью отдыхали где-то на Кавказе.  И так далеко от дома  в одиночку  я  ещё не хаживал.  Я оказался совершенно один,  никому не нужный  маленький мальчишка в огромном городе.  Что с любимой бабушкой  я   не представлял. Что делать дальше,  тоже не знал.  Денег  не было, а долго ли она будет находиться в больнице? Кто  же на это смог бы тогда  мне ответить.  Что делать дальше? Убитый горем возвращаюсь домой, в свою  коммуналку. А проживало в ней  пять семей.
                Входную дверь отворила   Мария  Наумовна, жена Александра Васильевича.  Того самого инженера-путейца, заядлого  шахматиста,  часто игравшего с папой.   Поведал ей свою грустную историю и  прошел в комнату. Марья Наумовна, покачав головой, отправилась к себе…
           …Прошло  много лет.   Я  давно  уже съехал  из  арбатской  коммуналки. 
                Троллейбус медленно полз  по Остоженке.  Вот  когда    в последний раз  я увидел   из троллейбусного окна  живого Александра Васильевича.  Медленно бредущего по тротуару и  несущего  домой   для Марии Наумовны  бидон  с молоком.  И снова.  Столбняк, что ли нашел? Что со мной случилось? Отчего  я не выскочил из троллейбуса? Отчего спокойно молча наблюдал за происходящим? Не подбежал, не обнял старика? Не поздоровался? Не поговорил?  Как поздно приходит осознание сущности жизни!   А что мешало? Чёрствость, глупость, тупость.  Зашоренность мозгов, что же ещё? Теперь остались лишь мои воспоминания и переживания.   Во всём виноват  сам.  Иное не в счёт. Всё пустое…
      …А тогда, пятьдесят лет назад,  захожу  в сразу опустевшую комнату и не могу  сдержать слез.  Уткнулся в подушку. Плачу  навзрыд  по бабушке.
              Вспомнилось,  как совсем ещё недавно,  до поступления в  школу,  совсем маленьким по утрам  я забирался греться к ней в постель.   При этом  она обязательно рассказывала какую-нибудь новую занимательную историю, в которую я тут же погружался в мечтах и размышлениях. От неё так хорошо пахло чистым бельём и репейным маслом, которым с детства она привыкла, подпитывать,   натирать свои  волосы.    Сразу наступало ни с чем не сравнимое  удовольствие  ощущения тепла.  Тепла её любящей человеческой души…
          … Выплакав,  всё то,  что было внутри,    начинаю  по ней грустить. Беру  её тапочки.   Как настоящая собака, нюхаю их. Чувствую знакомый  родной запах близкого человека. Целую их, и сверху, и  на подошвах. Одновременно приговариваю и  упрашиваю.
          - Господи!  Помоги!  Сделай так, чтобы ей не было, там,   в больнице  больно. Пусть уж  больно будет мне, а не ей. И,  как  я   мог,  даже в душе, оставить её одну! Прости меня, моя родная и любимая! -
             В этот момент раздался легкий стук в дверь.
           С забинтованной ногой, хромая,  в комнату вошло   моё  сокровище.   Моя  дорогая, загадочно улыбающаяся через боль,  бабуленька.  У неё  случился разрыв связок. Ногу перебинтовали, а саму отпустили домой на поправку.
              Моей радости не было границ.  Мы обнялись, расцеловались.
              В  приоткрытую дверь Марья Наумовна  уже протягивала только   испеченные  пухлые, очень толстые, сдобные,  необычайно вкусные дрочёны.  Угощение.
                Мы садимся за стол,  застеленный крахмальной скатертью. Кушаем   румяные дрочёны и запиваем их   свежим колхозным молоком.
                Окна   растворены. 
           Завтра первое мая – День международной солидарности  трудящихся.  В ночном небе, подсвеченный сразу несколькими прожекторами, поднятый на аэростатах над Арбатом висит огромный портрет умершего два года назад Сталина.  За тюлевыми занавесками слышится доносящаяся со двора  мягкая приглушенная ненавязчивая музыка.
                И  каким же замечательным для нас  обоих   стал  этот теплый, уютный  и  тихий арбатский вечер!  Ведь, мы   так   любили    друг  друга!
             « … За незакрытой страницей прыгает солнечный зайчик.
 Что ж, до свидания милый, добрый, приветливый мальчик …» 
          …Сегодня я  шагаю    по Арбату, а двух, трёх, четырёхэтажные особнячки, в который уже раз за мою жизнь остаются позади.
         « И, если вам читатель терпеливый,
          Он незнаком, тот горький сиротливый,
          Извилистый, короткий коридор
          От ресторана «Праги» до  Смоляги
          И рай, замаскированный под двор,
          Где все равны и дети и бродяги,
          Всё остальное вздор».
                Здесь за каждым окном, за каждой дверью,    в  точно предназначенное ему время,  проживал  какой-либо  удивительный арбатец.  Стал ли он за свою жизнь известным, почитаемым, или его имя кануло в лету?   Ну, какая  теперь разница. 
                Его житьё  на Арбате, безусловно,  дополнило то необыкновенное энергетическое облако счастья жизни, в которое мы с  вами с  таким восторгом  окунаемся сегодня.
               По  вечерам он возвращался домой с работы, со службы. Разжигал керосинку, примус, дровяную или газовую плиту. Готовил для себя, или для домочадцев нехитрый ужин. Влюблялся и страдал. Женился. Воспитывал  детей. И в назначенный день навсегда покидал Арбат.
               Но, ведь именно он  принёс  этому небольшому уголку русской земли своё личное незабываемое и никуда не уходящее душевное тепло. Именно оно, впитавшись в стены домов и растворившись в арбатском воздухе,  со временем  заполнило собой окружающее пространство. Навсегда осталось в ауре арбатских  улиц  и переулков.    Именно его с такой остротой  наслаждения  и безмерной степенью  удовольствия мы воспринимаем сегодня.
               «Арбатство,  растворенное в крови,  неистребимо, как сама природа…»
                В своём повествовании  я  вспомнил лишь, о тех  немногих, арбатских жителях, которых  сам знал, или о ком был наслышан.  О тех, кто, как и я, однажды, посетил   этот славный уголок  столицы и  оставил искреннюю  любовь  Арбату.
                А любовь, как    известно, бессмертна…