Санька при дворе князя Владимира. Глава 25

Глава 25

Где Санька узнаёт, что не всё так гладко на Руси

- Все мы родня по прадеду — святому Владимиру, - рассказывал мне Мономах, сидя на приземистом табурете в своём, как бы это назвали сейчас, кабинете.
Князь вообще не любил сидеть высоко — на трон садился только по долгу службы. Я с удовольствием слушал историю конфликта между киевским престолом и полоцкими князьями: это тебе не на скучном уроке сидеть, да предположения историков слушать.
- Прадед наш, Владимир, не всегда был святым, - сбавил голос до шёпота князь, - до того, как Христос осветил его сердце, мог всякое вытворять. Рогнеду, прабабку мою, силой взял, да отца её с братьями при ней же жизни лишил. А всё отчего? Оттого, что отказалась она за него замуж идти, сыном рабыни называла.
- Как же так? - удивился я. - Ведь в народе его, насколько я знаю, Красным Солнышком называли...
- Так и стало, когда он святое крещение принял. Меняет это таинство людей, иногда всю жизнь они потом каются за содеянное...
- А что же было потом? - напомнил я.
- Рогнеда родила Владимиру трёх сыновей и трёх дочерей. Но обиды не позабыла...
- Есть женщины в русских селениях! - вырвалось у меня.
- Да, прабабка была женщина с характером, - улыбнулся князь, - и однажды она попыталась убить князя. За покушение ей грозила смерть, но семилетний сын Изяслав вступился за мать. В результате прадед выслал Рогнеду с Изяславом в Полоцкое княжество... С тех пор там и обособилась враждебная ветка нашей родни...
- Но им и в самом деле есть, на что обижаться, - робко вставил я.
- Истину говоришь, Санька, истину... Изяслав рос в обиде великой, да мать его тоже обижена была. Владимир-то после крещения не раз и не два примириться с ними пытался. Ездил в княжество полоцкое, унижался, дары присылал, прощения просил у Рогнеды и сына. Но не простили они... Им вообще было неведомо прощение — прозябали они в тьме языческой, волхвов слушали, да сами волховать пытались... Так и пошло с тех пор, что полоцкие князья престола киевского не признают, да враждуют всё время с нами. Дед Глебов, Брячислав, Новгород воевать ходил, урон большой нанёс, да Ярослав, дед мой, его усмирил. А Всеслав Чародей — это и вовсе отдельный разговор...
- Всеслав Чародей? - ахнул я. - Расскажи князь-батюшка про него что-нибудь. В моё время он уж больно сказочным представляется... Говорят — от волхования рождён...
- Не бывает людей от волхования, - сморщился князь, - рождение детей только сам Бог даёт. Но вот метка у него на голове была...
- Что-то припоминаю, - я судорожно прокручивал в голове остатки школьных знаний, - говорили, кажется, что из-за этой метки он был немилостив на кровопролитие. А также умел превращаться в волка, в медведя...
- Ерунда это всё! - отрезал Мономах. - Бабьи басни! Была у него язва на голове — лысое место небольшое, с родимым пятном. Он среди колдовства языческого  с детства рос. Заклинания всякие, да заговоры, жервоприношения — кровью животной да человеческой губы идолам мазали. Вот отсюда и немилость, ибо мутится разум человеческий без веры истинной. Много зла он Руси соделал — ходил на Псков, Киев, половину Новгорода сжёг, да колокола с тамошнего собора снял...
- Вот те раз! - поразился я. - А зачем ему колокола понадобились?
- Да всё хотел Киевскую красоту да могущество оспорить. Построил у себя в Полоцке собор святой Софии, да новгородской утварью украсил. Отец мой с братьями воевать его за это ходили. Мальцом я совсем был тогда, 14 лет всего. Но отец меня на ту битву взял... Тут глаза князя заволокла пелена, и он негромко и мелодично пропел, на манер гусляров-сказителей: «На Немиге снопы стелют из голов, бьют цепами булатными, на току жизнь кладут, веют душу из тела…»
- Постой, князь-батюшка, - поразился я, - это ж «Слово о полку Игореве»! Ты же просто не можешь этих слов знать! Это ж после тебя будет!
- Почему не могу? - удивился князь. - Не знаю я никаких полков Игоревых. Сии слова — из песни сказителя. Полегло в той страшной междоусобице на реке Немиге пол-Руси. На отце кольчугу рассекли, половину наших телохранителей поубивали. Меня, малого, едва не зарубили. К счастью, войска Чародея дрогнули да побежали... А самого Всеслава, да двух его сыновей пленили через четыре месяца.
Я в очередной раз испытал шок. Вот и верь после этого всяким «исследователям», которые утверждают, что «Слово» было написано не в 12-м веке, а в 16-м! Выходит, что неизвестный автор этого гениального творения включил в поэму немало народных песен! Ох, сколько желающих принизить таланты умельцев земли Русской, да всё в лаптях да в землянке нас изобразить...
- А дальше, - продолжал князь, - отец мой с братьями посадили Чародея в поруб, где он с двумя сыновьями и просидел больше года...
- Неужто сбежал колдун? - усмехнулся я.
- Не сбежал, - отмахнулся князь, - взбунтовались киевляне. Да посадили Всеслава на престол киевский. Семь месяцев он там продержался, да потом сами горожане были не рады, что пустили колдуна собой править. Так и ушёл он в Полоцк. А сын его, Глеб, с ним вместе в порубе сидел. Таким же мальцом был он тогда, как и я — одногодки мы. Сколько раз я ему руку дружбы с тех пор протягивал — не в счёт. А всё без толку. Всё мечтает Русью коноводить. А тут не коноводить нужно, а любви братьев содержать, да мирить всех вовремя...
...Мы ждали подхода союзных войск — вместе с нами в поход против Глеба должны были поехать сыновья Мономаха, а также черниговский князь Давыд и сыновья новгород-северского князя Олега Святославича. Мономах, находящийся в томительном ожидании, скоротал время рассказом о своей дальней родне.
- Нам бы не воевать, а крест на дружбу целовать! - в сердцах сказал князь, вставая. - Мне престол киевский не для своего величия нужен — видит Бог, я не хотел его вовсе занимать! Была бы Русь жива.
Честно говоря, такого количества воинов я и вовсе не представлял. До этого я думал, что все битвы Древней Руси, не считая Куликовской, были своего рода «стрелками», где бились чрезвычайно мизерные по нашим понятиям группы людей. Но тут я увидел, что степь до горизонта наполнялась крепкими да ладными ратниками в кольчугах и с крепкими щитами. Причём, тут было несколько родов войск — копейщики, лучники, могучие воины с тяжёлыми топорами, конники... Войска всё прибывали, слышался вой боевых рожков, всхрапывание встревоженных коней, многоголосый гомон толпы. Киев при всём желании не вместил бы всей этой массы. Наконец, мы во главе длинной вереницы воинов стали выезжать из ворот стольного града. Нас приветствовали радостными криками, гудением рожком и стуком оружия о щиты. Мы отвечали тем же. Шум получился изрядный.
Итак, мы едем на войну. Насколько я помню из истории — не безнадёжную и достаточно успешную. Но кто знает, вернусь ли я оттуда живым? Как не хочется сложить голову в чужом времени, к тому же — в русской междоусобице...

Продолжение: http://www.proza.ru/2013/03/20/1613