Хороша была Танюша...

Иногда полезно перекопать дома старые закрома, выкинуть вещи, которые прежде были составной частью твоей жизни, но теперь не носятся или не используются. Если еще хорошие, то передать их кому-то. Такие «наскоки на углы» приносят много пользы.
И... неожиданностей. Встают в памяти забытые эпизоды, чья-то жизнь, проблемы. И вот уже смотришь на них со своей сегодняшней «кочки» совершенно новыми глазами.
Перебирая старый чемодан с  одеждой, которую носила тридцать с лишним лет назад, я наткнулась на брючный костюм. Раньше он казался мне очень симпатичным. Да и теперь смотрится. Только вот я несколько... повзрослела и изменилась, сегодня в него «не влезу». А он, как был, так и остался элегантным. Из хорошей ткани, без добавок вредной синтетики. Брюки и жилет густо-серого цвета. Костюм был моим рабочим, но весьма нарядным. К нему прилагалась блуза темно-лимонового цвета, с серо-коричневым рисунком, с пышным рукавом и отложным воротником, заметными пуговицами, гармонировавшими с жилетом. Помню, когда я впервые пришла в своей обнове на работу, комплименты сыпались со всех сторон. Слушать их было – что мед пить. Я носила этот наряд не один год, но он не надоедал, не старел, лишь иногда требовал утюжки и чистки.
Как вдруг захотелось надеть костюмчик сейчас, посмотреть на себя в зеркало, увидеть там свое прежнее лицо, ощутить давнишнюю жизнь!.. Она словно вынырнула за спиной, обошла вокруг и предстала пред мои очи. Перед памятью моей...
Я не покупала этот костюмчик готовым, шила у портнихи. Тогда нередко лучше и дешевле было пошить что-то, чем купить готовым. Сестра подарила мне на день рождения два отреза тканей и заказала: «Сшей себе костюм и блузу». Вечно было некогда, я далеко не сразу выполнила ее наказ. Да и портнихи своей не имела. Но как-то разговорилась в школе, где тогда работала, с коллегами, и одна из них подсказала: в числе родительниц ее учеников есть такая женщина. Дала телефон.
Я позвонила. Звали женщину Татьяной Андреевной. Сначала она энергично отказывалась, ссылаясь на занятость. На самом деле, видимо, побаивалась: в те времена шитье на дому иногда преследовалось фининспекторами, по-сегодняшнему – налоговой полицией, и потому люди, трудившиеся дома, не очень афишировали свою работу. Однако едва я упомянула, что преподаю в школе, где учится ее сын, как Татьяна Андреевна согласилась помочь. Через день-два я пришла к ней со своими тканями.
Как только она открыла дверь, я, что называется, в дверях сделала стойку. Много раз видела эту мамашу в школе. Она была настолько красивой, что никто не мог пройти мимо равнодушно. Ее фарфоровое личико бело-розового цвета... Темные резные брови и длинные ресницы подчеркивали красоту голубых глаз, напоминавших два карельских озера. Шатенка. Волосы ниспадали до плеч волнами. В этом лице всё было совершенно. И овал, и нежный подбородок, и лоб... Классической формы губы, слегка подкрашенные помадой неброского цвета.
На общешкольных родительских собраниях ее лицо выделялось даже издали, среди десятков и десятков других в зале, напоминало чудесный фонарик. Татьяна Андреевна всегда внимательно слушала выступавших учителей, завучей, директора школы, но не помню, чтобы задала хоть один вопрос. Спокойная сосредоточенность и несуетливость позволяли еще лучше рассмотреть это лицо и полюбоваться им вволю. Правда, вспоминались разные поговорки: и о том, что с лица воду не пьют; и что не родись красивой, а родись счастливой... Глядя на эту женщину, хотелось возразить сразу. Ну как же – воду не пьют, когда глаз оторвать невозможно? И что значит – не родись красивой, счастья не будет? Вот же оно, само счастье! Любой мужчина должен был бы влюбиться в обладательницу такой красоты и, безусловно, сделать женщину самой счастливой на свете! А она его – тем более.
Сына Татьяны Андреевны, Юрку-Пирожка, я знала, хотя в его классе не работала. Он был заметным мальчиком. Только не красотой взял, нет. Толстячок, который никогда не выпускал изо рта пирожок или булочку. Учителя с добродушными усмешками рассказывали: Юрка готов есть все двадцать четыре часа в сутки. Иногда вызовут его к доске, а он не может отвечать, нужно дожевать хлебушек. Мальчишка он был  беззлобный. Сверстники и ребята постарше относились к нему по-разному. Пока шел по школьному двору или коридору, ему кричали вслед: «Жирный, поезд пассажирный!» Но кликуха не удержалась – видимо, потому, что не очень подходила добродушному мальчишке. Приклеились другие, сразу несколько: Булочник, Булка, Батон, Пирожок. Забавно, но и фамилия этому способствовала: Булочников. Юрка не обижался на прозвища, воспринимал их с улыбкой и откликался на любое.
Учился он неплохо, на четверки и тройки, звезд с неба не хватал. Спокойный, обыкновенный ученик. Такие составляют основную массу школьников.
Юркиного отца, председателя школьного родительского комитета, я часто видела. Он интересовался делами сына, поэтому нередко заходил в учительскую. По-свойски, он ведь считался главным помощником педагогов. У каждого спрашивал, как сын занимается, какие к нему претензии. Всегда приятно, если отец заботливо относится к ребенку. Потом председатель тут же переключался на дела других учеников. Учителя и администрация часто обращались к этому человеку, и он нам охотно помогал.
В день моего визита к Булочниковым Татьяна Андреевна проворно обмерила меня, быстро сообразила, что и как можно сшить из моих тканей, и  даже прикинула: первая примерка уже послезавтра. Дома в тот день они были вдвоем с сыном. Он сидел за маленьким письменным столом, делал уроки и жевал. Пахло в квартире очень вкусно. Приятно было думать, что такая красивая женщина еще и замечательная хозяйка, искусная мастерица во всем и хорошо держит семью.
В домашней обстановке она смотрелась несколько иначе. В школе, пораженная красотой ее лица, я никогда не обращала внимания на фигуру. Татьяна Андреевна оказалась довольно полной женщиной. Однако фигура не портила лица – наоборот, придавала хозяйке еще и уютности. Заметив, что я обратила внимание на ее стать, Татьяна Андреевна неожиданно стала оправдываться:
- До рождения Юрки была стройной, мужики заглядывались, а вот теперь расползлась. Надо следить за собой. Но ведь хочется мужа и сына побаловать вкусненьким, потому и сама тут кусочек прихватишь, там попробуешь.
- Ничего, главное быть здоровой, - заверила я ее.
И снова прилипла глазами к ее личику. В домашнем интерьере оно смотрелось так органично! Очень красивая деревенская женщина, недавно перебравшаяся в город; красота ее настолько естественна, что любуешься ею, как, например, цветущей розой в саду или мохнатым кустом таволги в разгар лета. Виделся сельский простор, щедрое поле зрелой пшеницы, безбрежное голубое небо над головой, а вдали лес, березы, липы и ели с соснами, окружившие это поле со всех сторон. Всегда казалось, что лицо Татьяны Андреевны как бы заимствовано у какой-то знаменитой картины ХУШ или Х1Х века. Вспоминались полотна Аргуновых и Венецианова. Татьяна Андреевна словно была оттуда, из элегической русской деревни. В памяти всплывали  замечательные русские стихи. Больше других – вот это, есенинское, благо и имя хозяйки совпадало:

                Хороша была Танюша, краше не было в селе,
                Красной рюшкою по белу сарафан на подоле.
                У оврага за плетнями ходит Таня ввечеру,
                Месяц в облачном тумане водит с тучами игру.

Отсутствующий муж как-то ощущался. Например, значительным письменным столом у окна и книжным  стеллажом справа от него. На столе аккуратно лежали папки в три ряда. Я успела прочесть, что на них написано, благо буквы не «прятались», были выведены крупно и четко. На левой папке хозяин выписал зеленым: «ШКОЛА». На папке, лежавшей посередине, обозначил другие свои заботы:  «КООПЕРАТИВ». Самой важной, наверное, была третья папка, ибо на ней все теми же крупными буквами, но густо-фиолетового цвета, словно заимствованного у зимних сумерек, было написано: «РАБОТА». Книг на полках стеллажа стояло немного, но расположились они столь же аккуратно, как и папки на столе. На верхней, будто звезда, освещающая дом, стояли коричневые томики Полного собрания сочинений Сталина, очень известное в свое время издание. Здесь собрание оказалось как раз частичным, лишь отдельные тома. Особые для хозяина? Или просто не все приобрел? Стояла уже совсем иная пора, отнюдь не сталинская, семидесятые годы, так что книги, видимо, отражали особое пристрастие их читателя. Дальше вниз определялись полки детективов – Конан-Дойль, Агата Кристи, Сименон. И совсем у пола – десятка три томов поэзии и прозы.
Тот первый мой визит ничем, кроме деловой цели и наблюдений первознакомства, отмечен не был, но запомнился. Татьяна Андреевна, желая угодить мне как учительнице из школы ее сына, старалась снизить цену за свою работу, но я категорически отказалась. И даже уточнила, что своей щедростью она ставит меня в неловкое положение, а если будет настаивать, я просто не смогу ничего у нее шить. В конце концов она сдалась: смущенно улыбнулась, махнула рукой и поспешила закончить спор:
- Ладно, ладно, будь по-вашему! Хотя...
- Тем более, что если вы не против, я бы потом сделала еще пару заказов.
Мы попрощались, дверь закрылась, и я вошла в лифт. На душе было удивительно хорошо. Очень благостно действовал покой, исходивший из этого бестревожного, благополучного дома и необыкновенной красоты хозяйки.
Потом я трижды приходила на примерки и уточнения. Татьяна Андреевна кое-что доделывала прямо «на мне». Иногда я спокойно сидела в ожидании, просматривая журналы женской моды. А однажды толстый Юрка подошел, задал вопрос по английскому. Я с удовольствием помогла ему, благо это был мой предмет, даже позанималась немного, выявив его слабые места и стараясь объяснить трудности.
Может быть, именно на этих неожиданных занятиях с ним, которые теперь повторялись каждый раз, мне вдруг приоткрылись некоторые его глубинные секреты. Заметила, что взгляд у Юрки вовсе не пирожково-туповатый, как это казалось в школе, а, скорее, грустный. Откуда взялась печаль во взоре столь благополучного ребенка из очень добротной семьи? Я решила, что, видимо, ребята задразнили его во дворе. Возможно, многие завидовали его жизни. Решила, что как-нибудь обязательно поговорю с ним, объясню, что смогу.
Мои визиты, обычно вскоре после школы, чтобы не тратить время на «спецрейсы», происходили днем. Татьяна Андреевна официально не работала, и такой распорядок наших встреч ее устраивал. Дома она всегда была одинаковой: в уютном фартучке, за кухонными делами; на диване приготовленный для примерки мой заказ; Юрка – за своим столиком делает уроки. Отца его я так и не видела – естественно, он же работал. Обыкновенный советский человек того времени, трудился с девяти до шести, да еще редкий общественник.
Мне понравилось, как шьет Татьяна Андреевна, и я сделала еще один заказ, и еще один: были у меня тогда для этого свои основания. Она, не перегруженная работой, с радостью шила для меня. В какую-то секунду я заметила, как она взглянула на деньги, которыми я расплачивалась за работу. Показалось, что ей приятно иметь некоторые собственные средства, не мужние; может быть, хотела купить себе что-то особенное или он отличался прижимистостью. А еще скорее - одной зарплаты мужа едва хватало на троих, так что заработки жены никак не стали лишними.
Однажды, сильно задержавшись в школе, я пришла к Татьяне Андреевне довольно поздно. Едва переступила порог дома, как сразу заметила: хозяйка торопится и нервничает. Куда подевалось ее привычное спокойствие?
Причина выяснилась тут же: вот-вот должен прийти с работы муж, и она стремилась встретить его вниманием, заботой, отличным ужином. Я решила зайти завтра или послезавтра, но Татьяна Андреевна махнула рукой. Правда, удрученно. Уточнила: мы с ней сейчас в два счета управимся. Ладно... Я накинула сметанное платье, она быстро исправила мелочи, натыкала кругом булавок и помогла мне снять столь «опасное» одеяние. Едва я переоделась, как услышала: в замке звякнул ключ. Муж вернулся с работы. Увидев меня, приветливо заулыбался: мы не раз встречались в школе. Татьяна Андреевна торопливо захлопала крыльями: мол, она сейчас, сейчас, вот только еще пару минут – и подаст ему ужин. Но супруг махнул рукой: ладно, я сам. Почему-то Татьяна Андреевна перевела дыхание, прикрыла дверь большой комнаты и стала спокойно уточнять детали моего платья. Юрка вышел на кухню поужинать вместе с отцом.
Помню, я сказала Татьяне Андреевне пару одобрительных слов в адрес мужа: мол, побольше бы таких мужчин – и работает на семью почти один, и делами сына интересуется, и общественник замечательный... Она улыбнулась.
- Это еще не всё! – сказала с непонятной легкой иронией. – Он вообще жить не может, если у него нет ста дел. Кроме всего прочего, председатель нашего кооператива.
Я тоже жила в кооперативном доме, потому неплохо представляла себе объем работы председателя.
- Когда же он всё успевает? – спросила с сомнением.
- Успевает, - скептически улыбнулась Татьяна Андреевна. – Знаете, я долго не понимала, как можно жить так напряженно. Но потом догадалась. Он властный человек, вот что. Любит командовать. От этой любви и рождаются его силы. Может всю ночь просидеть за бумагами кооператива, а утром спокойно пойти на службу.
- Люди, наверное, очень уважают его, - сказала я, уже переодеваясь: наша работа на тот день закончилась.
- Ну, конечно! Он тут в почете! Вот только житья никакого не дают, вечно идут и идут к нам в дом со всякими делами, чуть ли не в любое время суток, а уж в выходные – особенно. Не женщины – те в домашних делах, в хозяйстве, с детьми, это ж понятно. Мужики идут без конца, чуть ли не из всех квартир.
Мы распрощались. По дороге до метро, а потом и до дома я думала в основном о Татьяне Андреевне и ее семье. Мужчины из разных квартир их одноподъездного дома, со всех его двенадцати этажей наверняка нередко шли к председателю лишь под деловым предлогом, а на самом деле чтобы лишний раз взглянуть на прекрасную хозяйку. Татьяне Андреевне я никогда не сказала бы об этом. Если я правильно поняла ситуацию, то что же в ней  удивительного? Соседей-мужчин легко было понять.
Так совпало, что после этого визита я еще несколько раз приходила к Татьяне Андреевне, когда ее муж находился дома. И волей-неволей разглядела какие-то нюансы их жизни. Поразительно, но супруг был очень неласков со своей женой. Не в том, конечно, смысле, что никогда не поцеловал ее в присутствии чужого человека. Меня поразил его всегда одинаковый, сухой, как бы осуждающий взгляд в ее сторону. Это бросалось в глаза! Стоило ему появиться на пороге, она тут же прерывала всё (я сразу начинала неловко себя чувствовать: хоть вставай и уходи; но Татьяна Андреевна не согласилась бы на это, потому я просила разрешения посидеть и подождать,
пока она освободится). Она начинала разве что не кудахтать вокруг мужа. Поможет снять плащ, если день ненастный, пиджак, если день теплый. И спешит поскорее накрыть стол. У нее всегда был готов ужин, обед, что угодно, и я не понаслышке и не только по запахам знала, что готовит она отменно: раза два-три угощала меня. Пока муж ужинал или обедал, она покорно сидела напротив, готовая в любую секунду сорваться с места, подать ему что-то еще, подлить, подложить в тарелку. Он невозмутимо и даже прохладно принимал еду, будто совсем не такого блюда ожидал сегодня на ужин, а, скажем, с королевской кухни. Однако, едва проглотив первую ложку или съев первый кусочек с вилки, он почти молниеносно проглатывал всё остальное, и глаза его при этом увлажнялись: еда была отличная. Казалось: вот сейчас он примется благодарить свою хозяйственную, рачительную, ласковую, услужливую супругу. Нет... Закончив трапезу, глава семьи быстро поднимался и уходил в комнату, не сказав элементарного «спасибо». Вот это да! Наверное, окажись он в школьном буфете на перемене да заметь, что кто-то из детей не поблагодарил за обед, тут же набросился бы на такого ученика... Татьяне Андреевне, конечно, было обидно за то, что супруг, как выходит, не испытывает даже чувства признательности, но она молчала.
Муж всегда разговаривал с ней сухо, даже пренебрежительно, будто стремился напомнить, что глава семьи (и всего кооперативного дома) он, а она лишь жена, человек второстепенный. Даже второсортный. А в доме она... да просто никто. И в своем семейном очаге, и во всем доме он - начальник, она – ноль. Я никогда не слышала, чтобы Татьяна Андреевна хоть в чем-то возразила мужу, попыталась защитить себя. Нет... Крутилась со своими делами, и любой неприятный, но обычный эпизод сам сходил на нет. Когда нужно было о чем-то спросить жену, супруг тоже делал это предельно лаконично, и если она хоть на минуту задерживалась с ответом на вопрос, он своей нервозностью давал ей понять, что можно шевелиться и побыстрее. Впрочем, наверное, хорошо, что при этом не изрекал никаких слов, так как они, похоже, были бы весьма неприятными... Может быть, когда дома не было посторонних вроде меня, он свои слова как раз изрекал. Каким тоном? Догадывалось само собой.
Эта семья все больше становилась для меня загадкой. И всегда думалось о том, что муж должен был бы на руках носить такую жену, а он обращался с ней, почти как с прислугой... Раз или два Татьяна Андреевна, заметив мою реакцию на их дела, принималась извиняться за мужа: мол, характер у него тяжелый, но ничего тут не поделаешь, такой уж он человек... Однако наедине я думала и думала о них. Честно говоря, я была рада, когда всё пошила, не осталось больше ни отрезов тканей, ни денег, и я перестала ходить к Булочниковым. Иногда видела Татьяну Андреевну на переменах, приветливо здоровалась с ней. Она была такой же, как всегда.  Юрка тоже. Может быть, думала я, и хорошо, что никто не дает им советов; как-то живут, а то, глядишь, и разошлись бы, если бы у Татьяны Андреевны вдруг лопнуло терпение...
Вечно очень занятая в школе, я не заметила, что Татьяна Андреевна перестала появляться у нас. И Юркиной грусти тоже не увидела. Но однажды, наблюдая за тем, как он шел по школьному двору и жевал пирожок, а за ним бежала, поддразнивая его, ребятня, я вдруг заметила, что идет он, согнувшись, как старичок. Да и пирожок ли он так часто жует? А не грызет ли ногти? Психологи говорят, что эта привычка означает большие переживания ребенка, и нередко они восходят к домашней обстановке...
А потом мне срочно понадобилось что-то сшить. Позвонила Татьяне Андреевне. Она назначила день встречи, и я отправилась в знакомый дом. По дороге прикидывала, что не была у них, наверное, год. В телефонном разговоре заметила, что Татьяна совсем не веселая. Почему? Что-нибудь стряслось? Или нездорова?
Едва переступив порог, я сразу увидела, что Татьяна Андреевна очень изменилась. Был рабочий полдень; муж, по всей видимости, на службе; Юрка – за уроками в своей комнате или во дворе. Дом... Квартира... У нее был совершенно иной, чем прежде, вид. Осиротевший... Как у человека, которого предал друг. Или который потерял родных.
Сама хозяйка явно постарела; в лице не было прежней живинки, румянца и ощущения, что ее личико сделано из фарфора. Оно стало лицом глубоко расстроенной женщины...
Что же случилось?
В тот день, уже когда я выходила из квартиры, Татьяна Андреевна шепотом сказала –  Юрка сидел за уроками в маленькой комнате: «Мы теперь живем одни, папочка бросил нас».
- Как это – бросил? – не поверила я своим ушам.
- А вот так. Как бросают мужья жен. И отцы – детей. Ушел. К другой женщине. Говорят, уже женился на ней. Сюда почти не заходит. Председателем кооператива остался, потому иногда заглядывает, но лишь если точно знает, что нас нет дома. По отдельным признакам догадываюсь: был.
Я почти застыла в дверях, не в состоянии шагнуть на лестницу. Расспрашивать было неудобно, мы же не подруги. И, тем не менее, уйти, как чувствовала, никак нельзя.
- У него возобновился какой-то старый роман? – спросила я.
- Да кто его знает! Не докладывал же. Сообщил, что уходит, подал на развод. Облегчил мне задачу: мол, ты в суд можешь не приходить, подпиши бумаги, что не возражаешь. Об алиментах не беспокойся. Но я пошла – думала, там что-то узнаю.
- И что же выявилось на суде?
- А ничего особенного. Его, конечно, убеждали одуматься: мол, и жена хорошая, и сыну тяжело без отца будет. Но он – как не слышал. Говорит: разлюбил; нашел другую, она мне больше подходит. Она лучше...
Я молча стояла в коридоре у входной двери. Что сказать Татьяне Андреевне? Раз ушел, значит, он плохой муж, а зачем такой нужен? Однако язык не поворачивался произносить подобные слова. Да и как можно решить за кого-то?
- Ну что мы стоим в дверях? – спохватилась Татьяна Андреевна. – Вернитесь. Давайте поговорим. Может, вы мне что-то объясните?
Мы прошли на кухню. Вскоре зашумел чайник. Татьяна Андреевна достала из буфета печенье и сахар, блюдечко с нарезанным лимоном. Молча  разлила чай по чашкам. Потом села, уставившись в пол тяжелым взглядом.
- Знаете, - сказала сама, не дожидаясь моего вопроса, - а мы с ним никогда хорошо не жили. Я не могла понять, что ему от меня нужно, чем нехороша. Когда познакомились, он буквально вцепился в меня: ах, ты, моя красавица писаная, такую жену иметь – счастье великое. Мы мало встречались до свадьбы, и я толком не разглядела, что  он за человек. Да и теперь не понимаю. Было же всё для самой хорошей жизни – чем я ему не угодила? Правда, одно всегда бросалось в глаза: он почти травил меня своим высокомерием. Я, мол, умный, образованный, везде начальник, а ты дура деревенская. Иногда только намекал, а потом и прямо стал говорить, этими самыми словами. Но разве я совсем уж дура? И чего ему особенно чваниться передо мной?
Помолчали. Я растерялась, тоже ничего не могла понять. Никогда бы не сказала, что Татьяна Андреевна невежественный человек – обычная женщина со средним образованием. И так естественно, что ее интересы в основном крутились вокруг дома, мужа и сына, хозяйства, семейных проблем. Разве это минус? Наоборот же! А он-то сам что собой представлял? Ученый муж? Суперинтеллектуал? И Татьяна  ему не пара? Чепуха! Он тоже самый обычный человек. И духовные запросы у него обыкновенные. Это хорошо виделось в его деятельности председателя родительского комитета. С чего все-таки зазнался? Откуда столь сильное самомнение? И почему надо было  унижать и третировать жену? Может, он просто не любил ее? И в это не верилось. Она же рассказывала, как он обожал ее вначале. А потом? Действительно увлекся другой женщиной? Трудно себе представить, но тут была бы хоть какая-то логика: сердцу, как говорят, не прикажешь. Насильно мил не будешь, даже если природа наделила тебя королевской красотой и замечательными душевными качествами...
- Правда, одно обстоятельство, наверное, все-таки было, - уточнила Татьяна Андреевна, помолчав и отхлебнув пару глотков чая. – Понимаете, стоило нам выйти на люди, как это обязательно заканчивалось домашним скандалом. Я никогда никаких поводов не давала. Но на меня часто пялились знакомые и незнакомые мужики. Говорили ему: мол, красивая у тебя жена, пригожая. Ни на чьи ухаживания и комплименты я не реагировала – как не слышала. А он видел, слышал, преувеличивал... Выйдем из гостей - и он прямо на лестнице начинает цепляться. Обзывал меня... ну, знаете, самым любимым мужским матерным словцом. Почему? За что? Если скажу что-то в свою защиту, он – как бешеный пес, лаем заливался. До дома пилит, пилит... А там, если бы не боялся, что сын увидит, он бы наверняка избивал меня смертным боем... А сколько хвастал да чванился передо мной – он, мол, и в доме председатель, и в школе главный родитель, почти как сам директор школы, и на работе начальник. Ну и что? На самом-то деле обыкновенный, простой человек, тоже родом из деревни, как и я. А вот, оказывается, я для него и глупая, и «возомнила о себе». Да всё он придумал! Иногда казалось: для того и топчет меня, чтобы вот так себя возвысить...
- Наверное, просто  ревновал вас ко всему мужскому миру, - предположила я.
- Знаете, у него всё было едино. Моментально от одной темы переходил на другую. Мы постепенно вообще перестали куда бы то ни было вместе ходить. Только к родителям его иногда ездили. Там меня любят, по сей день свекор со свекровью приезжают, переживают ужасно, Юрку жалеют. Да и меня тоже. У нас всегда были очень хорошие отношения.
- Но они-то как понимают то, что случилось?
- Ну... что вам сказать? Ведь свой сын дурит, свой, понимаете? Пытаются защищать его. Говорят: нервный стал, перегружен на своих работах. Но кто ему велит так много на себя взваливать? Отказался бы от чего-нибудь... Нет, ему нравится начальничать! Не понимает очень простой вещи. Ну, ладно, на заводе – там, может, он и впрямь редкий руководитель. Но в кооперативе-то выбрали потому, что больше никто не соглашался! И в школьном родительском комитете – почти так же: мужчин-отцов раз-два и обчелся, даже те, кто есть, ни за какие коврижки не согласились бы этим заниматься. А он согласился – вот и выбрали. Почти как назначили. Он гордится. Хлебом не корми, только дай везде быть главным!
- Он и дома был главным.
- И дома, - кивнула Татьяна Андреевна. – И начальником, и заместителем себя самого, и заместителем заместителя. Никто ему тут не перечил, мы с Юркой только слушались. Иногда скажу ему, пока одни дома: мол, значит, заслужили, коли отец недоволен. Парень умолкал, он меня очень любит и верит каждому слову. Теперь я жалею, что так говорила с ним: ведь он ничем не заслуживал моей ругани.
- А вы пытались говорить с мужем? Объяснить ему что-то, постараться понять, почему ему неймется...
- Конечно! Хотя он такие разговоры терпеть не мог и сразу всё отметал. А уж если начинала оправдываться, когда нападал на меня после визита в гости, говорила, что ничем я перед ним не виновата, никогда ни на деле, ни в душе не изменила ему, ни на кого и краешком глаза не посмотрела, - он начинал бушевать так, что лучше бы уж я молчала.
- Дикость какая-то, - только и могла сказать я. – Уж не красота ли ваша стала для него главной причиной неприязни?
- Кто его знает...
- Вместо того, чтобы радоваться, что ему такое счастье досталось, он истязал вас.
- Похоже на то.
Странная вырисовывалась картина: муж Татьяны Андреевны  не только везде был первым, но и во всем подавил жену, а вот с красотой ее не справился, тут ему доказать свое первенство было очень трудно. И потому спешил опередить возможные, только теоретически возможные для себя обстоятельства и таким вот диким образом подстраховывался…
- Когда начали встречаться, я часто шутила: ты, мол, готов спрятать меня в башню и пудовые замки на двери повесить, - вспоминала Татьяна Андреевна. – Он сразу мрачнел. Но как-то сказал:  «Не пудовые, а стопудовые замки повешу!» Я рассмеялась. И тогда он озверел. «Кто, - говорит, - тебя знает, как  поведешь себя, если кавалеры появятся!» Странно было...
- Тогда. А теперь?
- Да и теперь тоже. Вместо того, чтобы радоваться хорошей жизни, сыну, тому, что всё у нас идет путем, крепче и крепче семью делать, он занимался самоистязанием и, конечно, нас истязал, особенно меня.
- Но, на мужской взгляд, у него, видимо, были основания так себя вести, - сказала я. – Жена писаная красавица, хороший человек, хозяйка отменная – запросто могли появиться соперники.
- Да что вы! Я же...
- Не о вас речь, сами по себе соперники. Вы не можете не нравиться мужчинам, и нашелся бы такой – думаю, что не один! – для которого ваши жизненные обстоятельства, семья вовсе не стали бы препятствием, вас попытались бы отбить.
- Но разве можно отбить женщину, если она сама того не хочет? – изумилась Татьяна Андреевна.
- Нет, наверное. Только выкрасть. Но в Москве такое вряд ли бывает. И все же – это одно, а то, что творилось в душе вашего мужа, его дикая ревность – совсем другое. Мне так кажется.
- Ревность... – помолчав, согласилась Татьяна Андреевна. – Он как будто всегда боялся, что меня отобьют, но вместо того, чтобы, скажем, поговорить, высказать свои страхи вслух, он только мрачнел и свирепел. Будто не женой я ему была, а лютым врагом.
- А вы видели его новую жену? – не удержалась я от вопроса.
- Да, однажды. Мельком. Обыкновенная, очень скромная женщина. Некрасивая. И что он в ней нашел? Я даже подумала: может, ему со мной... ну... как с женой... было не очень хорошо в самом главном, а тут он нашел невесть какой рай для себя? Но у нас все было нормально! И я это чувствовала, и сам он говорил постоянно. Нет, нет, причина в чем-то другом. Думаю, все-таки он решил подстраховаться. И перешел к женщине...
- Которую никто не захочет у него отобрать.
- Видимо, так. Спрятался в безопасном овраге. В поисках покоя... от самого себя. Считал, что там ему ничто не угрожает.
В тот день я долго добиралась до дома. Хотелось пройтись и подумать. Чужая история давила на сердце. Ее нелепость представлялась мне просто дикой, несуразной. Нервозно пульсировал в душе вопрос: почему никто не помог им в дурацкой ситуации? Впрочем, а можно ли в таком помочь? Родные? Помогали, но, судя по результатам, безуспешно. Посторонние? А кто сумеет проникнуть в чужую душу и понять, что там делается? Дать совет, как и что следует делать... Это всё пустое. Редко у кого получается. Если и да, то ненадолго.
Я еще пару раз заходила к Татьяне Андреевне. Ничего не менялось. Она встречала меня очень грустной. Озабоченным, повзрослевшим смотрелся и Юрка, прежде такой беззаботный и забавный, с вечным пирожком во рту. Татьяна Андреевна дошила мои платья, они смотрелись, как и все ее изделия, замечательно. Потом я нет-нет да позванивала ей, иногда встречала в школе. Перекинемся парой слов на бегу, и все. Дела ее не менялись. Но теперь, по прошествии некоторого времени,  уже не воспринимались так трагично. Рядом, в каждом классе, в любом детском кругу было много ребят, растущих без отцов; в моей собственной семье ситуация была такой же. Так что беда Татьяны Андреевны и Юрки-Пирожка постепенно как бы потеряла остроту.
Коллеги рассказали, что Татьяна Андреевна устроилась на работу и трудится от зари до зари. Понятно: надо же было фактически одной тянуть ребенка, алименты она получала самые скромные.
Но как-то раз, спустя несколько лет после «исхода» супруга Татьяны Андреевны из «плена» красоты его жены и возможных отрицательных последствий этого, я случайно столкнулась с ней на улице. Она не сразу заметила меня: куда-то торопилась, вся в заботах и мыслях. Я окликнула ее, Татьяна Андреевна остановилась. Здравствуйте! Здравствуйте! Рада вас видеть! И я очень рада! Выглядела она гораздо лучше, чем прежде, при нашей последней встрече. Не дожидаясь моих вопросов, сама неожиданно сказала:
- Представляете себе, он вернулся! Сказал, что надоело ему жить с нелюбимой. Что раскаивается и просит у нас прощения.
Она смотрела на меня как-то странно, будто жаждая услышать слово поддержки и одобрения, но и явно чего-то смущаясь.
- Вам теперь лучше? – спросила я.
Она благодарно улыбнулась: поняла, что я не стану «наказывать» ее за слабость сердца. Как будто я имела такое право!
- Лучше! – сказала, покраснев.
- Ну так слава Богу! Хорошо, когда ошибки исправляются.
- И Юрка доволен. Сначала видеть папашу не хотел, но понял, что я больше не сержусь, вот и смягчился.
- Замечательно! – согласилась и я. – А прежнее забудется. Особенно если ваш муж будет теперь нормально к вам относиться.
Татьяна Андреевна неожиданно потупила взор в землю. По ее лицу пробежала тень. Я задела какой-то ее живой нерв? Сказала не то?
- Вот именно: если будет нормально относиться, - кивнула она. – Но пока... Знаете, я чувствую, ненадолго это. Сейчас он вроде бы раскаивается, но поблизости словно черт  притаился... Неужели всё хорошее временно?
- Вот оно что!.. Но не спешите. Не так-то просто наладить жизнь заново. Особенно если надо исправлять собственные ошибки.
Вскоре мы распрощались и пошли каждая своим путем.
Мне так хотелось верить, что всё в этой семье будет теперь хорошо! Больше мы с Татьяной Андреевной не встречались. Надеюсь, что она и сейчас ходит по земле счастливой красавицей. Может, конечно, и наоборот, но эту мысль я настойчиво гоню прочь.