Страх и трепет в исполнении капитана Подлеталова

Я желаю воспеть,
я желаю одобрить.
Благородный инстинкт
продолжения рода.
Е. Летов
…они ещё не появились, а я уже знал – быть беде. Чувствовал, вернее. Сердце-то, оно у меня вещун.
Короче, так дело было. Сижу я, значит, на совещании в понедельник, как полагается, пускаю дым в колени, представляю потихоньку, как дрючу секретаршу Нинку из финчасти – всё как обычно, в общем. Вдруг чувствую и слышу – что-то не так. Поднимаю глаза – а это Орлов вместо обычной своей трехамудьи разошёлся неизвестно по какому поводу, орёт, морда красная, очки сверкают, лысина блестит, и знай себе надсаживается: «реакцыонер», - рычит, - «реакцыонер Язов». Очень даже странные рассуждения, думаю, товарищ полковник, старый ты мудила, объясни лучше, чего орёшь-то? Оказывается, вводят новую специальность в войсках, по ведению пропаганды, горбачёвский призыв, ну и что, думаю, хотя сердце вдруг ни с того ни с сего заёкало, как будто иголкой в него ткнули пару раз. А он знай себе долдонит: «Так мы скоро до батюшек в частях докатимся», уже и не орёт – хрипит. Мусолил бы лучше свои похабные книжонки, дурак старый, а то шторки задернёт, так думает, будто никто и не знает, что он там у себя в столе прячет. Ну да бог с ним, с Орловым-Воробьёвым этим. Я, грит, с папкой твоим пил. Сам же потом и трахнул папеньку-то моего, подсидел так, что того с Западной группы в Сибирь в……и.
Ну, с месяц где-то прошло, и привозят наших пропагандонистов. Часть то мы сами набрали с ближайших частей, извиняйте за каламбур, а этих чижей, птиц зелёных, свеженькими привезли. Посмотрел я на них – пацанва пацанвой, да ещё шмонит от них на версту, так что хоть стой, хоть падай, хоть с огурцом пристраивайся. Ничего особенного, в общем, только глаза у них – шальные, насмешливые какие-то, мы в кадетке таких не любили. Ах, кадетка, кадетка, боже ты мой! Как вспомню, так сразу хочется занять и бежать выпить, всё равно с кем – это святое.
В тот роковой день, короче, пятница была, и с утра охватило меня бешеное желание расслабиться. Ну, перед обедом заскочил я в магазин нашего родного Военторга, купил две бутылки бабоукладчика - вишнёвого ликёра – бабы этот напиток очень уважают. Потом мы с Михалычем на складе разведённого спиртяги дёрнули, Петрович, правда, чего-то отказался – и всё, загорелись трубы, задымилось внутрях, как частенько говаривал мой папашка. Захожу в штаб, вызываю Костомолоцкого, Косоворотова, говорю: «Слушаем мой приказ – едем в город по делам закупки необходимого реквизита». Потом подумал, поприкидывал – стоит ли брать орловскую «Волгу», и благоразумная моя половинка заверещала о суровых последствиях. Стою я так, переминаюсь – и плюнул, а е….ь всё конём, а благоразумная половинка осталась как обосранная, значит. Сели мы в эту самую «Волгу» и рванули прямиком в городской центр, приобщиться, так сказать, цивилизованных удовольствий. А то у нас, простите, какие уж удовольствия – старший и младший комсостав прёт с переменным успехом поломоек, секретарш и прочую обслугу, вот и все развлечения.
Стало быть, уселись мы в тачку, за руль я специально Косоворотова посадил – надёжнее будет, машина не моя. В бардачке кассета валялась, я в магнитофон сунул. Пошипело там что-то, погудело, а потом зазвучала музыка, торжественная такая, как будто «Лебединое озеро», я последний раз такую в загсе слышал. Нормально в целом, только скипка всё время пиликала. Ну и мы пилим вот этак, с ветерком, музон шибает, не заметил, как и в город вкатили. Около гостиницы «Интурист» смотрю – стоят две девки дико сексуального вида. Одна – брюнетка, другая крашеная блондинка, потому что тёмные корни видны. Обе одеты, как будто с картинки спрыгнули. У одной мини – и ноги, как будто от ушей растут, у другой – глубокое декольте, того и глядт сиськи вывалятся. Я естественно ору бойцам: «Стой!». Косоворотов чётко выполняет команду и красиво так тормозит у тех дамочек. Я спускаю боковое стекло и, высунув голову, спрашиваю: «Девочки, вас подвезти?». Они аж всполошились, в натуре! Да я бы с такой внешностью плевал на всех проезжающих, проплывающих, проползающих капитанов Подлеталовых и ждал бы спокойно своего прынца Чарлза. И дождался бы, будьте спокойны. «Ах, люди в военнных мундирах!» - всплёскивают дамочки руками и лезут в машину, представьте. Вблизи обе оказываются ещё более ошизительными, особенно блондинка в мини, потому что юбка у неё задирается до таких пределов, что я уже испугался за свои кальсоны, ну сами понимаете. Разговорились, знакомимся – Вика и Карина. «А я Вова!» - ору радостно. Рядом сидящий тёзка Косоворотов покосился хмуро, но ничего не сказал, и правильно, что не сказал, а то быстро п….й бы словил. В общем, очень даже свойские и разговорчивые бабы оказались, мы ещё трёх кварталов не проехали, а уже сговорились ехать к ним на квартиру и там приятное знакомство продолжить. Я отдаю приказ тормозить у ближайшего универмага и, достав казённую деньгу, пересчитываю наличные – нормально. Потом мы с Викой в магазин пошли.   Я вошёл в магазин, по пацански так сверкая кучей хрустов, и ручкой широкий жест делаю – бери, мол, чего душа желает!
Накупили мы, в общем, всякой жратвы, конфет, винища, водки и потрюхали обратно. Минут через пять примерно подъехали к ихнему дому –  огромной двенадцатиэтажной  башне. Тут я стал думать, куда мне своих солджеров девать, однако Карина здесь проявила стратегическую инициативу. «Пойдёмте, мальчики», - говорит и самым ****ским образом поглядывает на их смазливые мордашки. Сама-то она, конечно, женщина видная, и возраст самый подходящий – после тридцати, но как весь их пол неравнодушна до свежатинки. «Ладно, - командую, -подъём, жандармерия, перемещаемся…» и смотрю на девок. Те смеются: «в квартиру сорок пять». Ну, сорок пять так сорок пять. Загрузил на Костомолоцкого жратву, мрачный Косоворотов попёр бутылки и всей шарагой мы втиснулись в лифт. В лифту было опрятно, хоть ложись да спи, никаких тебе выжженых кнопок и прочей похабели, цивилизация, словом, комфорт. Ну, думаю, если лифт такой, то какая же квартира – и верно!
 Карина увела бойцов на кухню и давай там что-то лопотать с ними, а мы с Викой уселись на диван. Я покашлял в кулак, чувствуя себя немного неловко в непривычной обстановке, но Вика сидела очень довольная, посматривала на меня маслеными глазами и водила длинным наманикюренным пальцем по ложбинке между грудями. Я снова прокашлялся, уставившись на палас как распоследний сукин сын. Наигравшись, она взяла с журнального столика пульт и пустила по видаку какой-то фильмец. Тот ещё фильмец, скажу я вам! Две бабы блондинистого обличья, явно не наши, потому как без прыщей на жопе, ублажали друг друга штуковинами, похожими не то на фен, не то на взбивалку для яиц. Навороченный самотык какой-то, короче. Потом пришёл здоровенный негр и стал их трахать во все дырки, а они его – своим  миксером. В общем, такой пошёл сюжет, что я завертелся на диване, словно мне самому в задницу штопор воткнули, бросая дикие взгляды в сторону кухни. Курва Вика, ****ски усмехаясь, забросила ноги на свой грёбанный столик, отчего я потерял остатки ума, тупо уставившись в то место, откуда ноги растут. Да вы сами посудите – на экране пыхтят, сопят так громко, похабное хлюпанье какое-то, и только изредка кто-нибудь пробормочет «фак ми» или «сак ми» или хрен его там разберёт что, и только бабищи периодически взвизгивают «гут, гут!». Да что обо мне бойцы подумают! А тут еще как на выставке передо мной бабенция раскорячилась, каблуками чуть не мне в нос упирается, я что, блин, на гинеколога похож или как?
Похабная, в общем, профессия у гинекологов, а спасла меня Карина – с кухни она залопотала что-то на своём чухонском и Вика очень так живо спрыгнула со своего столика и говорит, пойдём, мол, всё готово. На кухне, п……в,  бабы с западлистскими такими усмешечками на меня посмотрели, но мне было пофиг – кухня та всё покрывала. Помню, смотрели мы с женой американский фильм «Девять с половиной недель», где небритый мужик-красавец употреблял блондинку в различных местах, а она потом с…….ь – так вот, я к тому, что там такую кухню показывали. Сверкает всё как в больнице, всякие хитрые штучки-дрючки, говнюки мои, смотрю, ходят в фартуках с цветочками, на плите что-то шипит, пуская аппетитные запахи. Я взгромоздился на высокий табурет – нормальной мебели я там не увидел, и чуть не заорал – у Косоворотова на шее, бля, смотрю, сверкает засос! Ну, те ещё нам дамочки попались!
Дальше вообще что-то непонятное началось. Меня заставили каким-то гадским пером, вроде шила, у нас на деревне таким кабанчиков кололи, рубить лёд, а Карина ловко так совала разрезанные на дольки лимоны в кухонный комбайн и получала из них сок. Потом в  высоченные стаканы мы фигачили лёд, заливали на два пальца лимонного сока и лили холодную водку. Сели за стол. Сижу, соображаю тупо, что чем надо хватать, потярой обливаюсь, а бойцы мои жрут, как будто родились с темии вилками иложками, да ещё за бабами успевают ухаживать, льют им в бокалы белое вино, хлеб подают вместе с тарелкой. Выхлестали мы за обедом бутылку водки, и зло меня взяло – чувствую, ну ни хера меня этот компот не берёт! Тогда, как только девки отвернулись, я схватил новую бутылку и как в….у из горла чистой водяры грамм двести! и коркой хлебной занюхал. В башке как шарахнет! потом отпустило, и я, наконец, почувствовал расслабон. После этого можно было уже урчать и грызть ананасы.
Похавав, мы перешли в гостиную – залу, значит, по нашему. Там Карина включила музыкальный центр – здоровенный такой замечательный ящик фирмы «SONY», набитый разной хитрой электроникой. Оттуда полился красивый медленный музон, Вика схватила меня за руку и потащила в центр комнаты танцевать. На ходу она щёлкнула выключателем, погас свет и я наконец-то почувствовал себя более или менее нормально. Танцую-то я не важно, это, может, там при Пушкине хорошо было в лайковых сапогах по навощённому паркету прыгать, а где уж нам, дуболомам, но Вика оказалась женщиной горячей и умелой, так что мало-помалу я ритм уловил. На второй песне я уже вовсю вытанцовывал, не забывая гладить её по жопе. От всего происходящего начался у меня хронический стояк – а это в танце распоследнее дело, типа, как если бы у вас между ног рог вырос, и вы насаживаете им партнёршу и вообще уже непонятно, кто кого несёт. Мне приятель говорил, что это на нервной почве случается – не знаю, может быть и так. Вика, однако, в бешенство от моих реакций вовсе не пришла и со всей бесцеремонностью ненашенской женщины пощупала моего беспокойного друга. После этого остановилась посреди танца, задумчиво так глядя на меня и, постояв так несколько секунд, махнула мне рукой. Мы нырнули в боковую комнатенку, и она впилась в меня как вампир, в натуре, стала засасывать. Я балдел, пока у меня не стало перехватывать дыхание.
Оторвавшись от меня, Вика сверкнула своими глазищами и сказала: «Закрой на минуту глаза и не подглядывай». Потом принесла чёрную шёлковую косынку, которую повязала мне на глаза. Слышу, щёлкнул замок. В соседней комнате по-прежнему бухает музон. Потом косынка с меня слетела, и я опять чуть не заорал! Стоит передо мной Вика в блестящем кожаном нижнем белье, вся в портупеях, длинные сапоги с каблуком-шпилькой до колен и в таком вот гестаповском обличьи ещё помахивает хлыстом. Да этаким хлыстом тигров дрессировать, львов разных, а не полуголому мужику показывать, который потрахаться собрался. «Ты чего?» - шепчу изумлённо. А она, не говоря ни слова, как в…..т мне со всей силы промеж ног! Такая боль, бля-а-а!! Там же нервы!!! Падаю, скорчившись, а эта сука ко мне приближается и снова, смотрю, собирается перетянуть хлыстом. Гаже было, только когда нахимсоны встретили меня около своих казарм – пришлось сигать через ограду и бежать долго и упорно. А они тоже бегают – будь здоров. Хули – спортсмены… Ну нет, думаю, чтобы российского офицера какая-то ****ь пользовала… Привстаю и с разворота бью прямо в солнечное сплетение. Вика эта как стояла, так и брякнулась, только каблуки мелькнули. Я на дверь грудью – заперто. Ах ты, матерь божья! Врезал ногой – с косяком вылетела. В гостиной темно и пусто, только из музыкального центра доносятся нечеловеческие оглушительные вопли. И музыка у них не как у людей! Я бросился на кухню – и в который уже раз за сегодняшний вечер о…..ю.
За столом мирно сидят два голубка, два одиночества – Костомолоцкий и Карина, и о чём-то шепчутся. Не иначе как о Шекспире, бля! Ну, ты мужик, Косоворотов! «Где Костомолоцкий?» - уже и не спрашиваю, а мерзким каким-то голосом верещу. «В туалете», - отвечает Косоворотов и, повернувшись, заценивает меня своим проницательным интеллигентским взглядом. И точно, слышу, где-то зашумела вода и стукнула дверь. «Косоворотов, собирайся!» - отдаю приказ и отправляюсь в гостиную искать свои ботинки. Ползаю я там в темноте и вдруг слышу слабые такие стоны – видать, Вика начала очухиваться. У-у, думаю, сука, ногой бы тебя ещё раз п……ь пару раз. От греха подальше я прикрыл то, что осталось от двери и вышел в прихожую.
Там уже топтались Косоворотов с Костомолоцким, и стояла Карина, которая пихала им пакет с бутербродами, а те смущённо отнекивались. Она как любящая бабушка что-то втюхивала им, журчала ручейком, а я наслаждался спектаклем. И что только она в них нашла – вечно эти лохи с красивыми девками, а нормальный мужик, значит, соси банан. Наконец, сверкая засосом, Косоворотов расцеловал Карину, а она его и Костомолоцкого, я вновь рассвирипел, вспомнив эту лярву Вику, поэтому быстренько чмокнул стоявшую чуть не со слезами на глазах Карину, и мы выкатились.
«Волга» стояла на своём месте и темно было не так чтобы очень, и вроде бы всё благополучно закончилось, но я чувствовал, что если сейчас не жахну как следует, то в эту ночь спать не буду точно, потому как на душе было гадко, муторно и скверно. Мы тронулись, и я стал вертеть головой в поисках какого-нибудь гадюшника, где можно было бы оттянуться и про муторные ощущения на время забыть. Таковой нашёлся уже ближе к центру, я тормознул машину, и мы втроём ввалились в некое заведение под названием «Стокгольм». Там пили пиво аборигены, которые, едва мы вошли, стали корчить кислые и недовольные рожи, а бабища за стойкой принялась старательно переставлять бутылки, повернув к нам свою тощую задницу. По опыту зная, что тонкое обращение с этой сволотой неуместно, я вывалил кулаки на стойку, отчего подпрыгнули стаканы вместе бабищей и заорал: «Драй бир унд шнапс». Та живёхонько бросилась выполнять заказ, а я повернулся и в упор стал разглядывать местную шантрапу. Шантрапа злобно таращилась на нас, но особых бойцов среди них я не приметил. Перестав рассматривать чистеньких и гаденьких обитателей Прибалтии, я подхватил кружку и аж крякнул от удовольствия, вливая в себя холодное пенистое пиво. Следом за ним отправилась рюмка смирновки. Зажевав солёными орешками, я почувствовал себя веселее и, крутанувшись на табурете, повторил заказ.
Допиваю, я значит, третью рюмку и слышу, как за моей спиной кто-то громко так говорит на очень скверном русском языке: «Вон, мол, посмотрите, как проклятые оккупанты пьют наше замечательное пиво». Олядываюсь – стоят три горе - патриота, вывесив пузо и вытаращив на людей в форме свои гляделки. Я подмигнул Косоворотову с Костомолоцким, они – мне, я отхлебнул пива и остатки выплеснул на ближайшего воителя с мордой, место которой на помойке, а не в баре, где приличные люди бывают. Ко мне бросился самый молодой говнюк, я, не вставая, пнул его в брюхо своим говнодавищем и, вскочив, добавил падающему уже в челюсть, да так, что у него зубы только лязгнули, когда он в беспамятстве на двух местных жырных бабищ повалился. Орлы мои вскочили вслед за мной и мы бросились вперёд. Для начала я врезал по морде прямым встречным рыпнувшемуся было пузану, и пока ребята допинывали второго, прокатил его на кулаках от одного конца стойки до другого. Тут в нас полетели пивные кружки, и бросилась кодла озверевших мужиков. Я тоже озверел и, схватив со стиойки бутылку, п…..л несколько раз попавшимся под руку по кулачонкам, отчего из глах у них потекли слёзы и желание подраться пропало. Напоследок я догнал патлатого сквернавца и, намотав его волосы на руку, несколько раз врезал по зубам так, что расколотил весь кулак на х…й; пнув под жопу, выпустил его и остановился, победно дыша и слизывая кровь с руки. Косоворотов с Костомолоцким гоняли по бару двух недоносков, пока те не забились в тёмный угол, безмолвные и тихие, как украинская ночь. Из другого угла на нас смотрели притихшие мужланы; я мельком глянул на барменшу и увидел, что она накручивает телефон. Махнув ребятам, чтобы уходили, я перемахнул через стойку, выхватил аппарат и несколько раз ё…..л глупой бабе им по голове. Она осела на пол, выпучив глаза, а я, прихватив бутылку ирландского виски, покинул это гостеприимное место.   
«Трогай!» - заорал я, плюхнувшись на сидение, машина рванула и мы вылетели на центральный проспект. Я возбуждённо размахивал руками и отхлёбывал из бутылки, вспоминая детали этого замечательного вечера. «Гони давай!» - вопил я, высунувшись наружу. «Товарищ капитан…» - начал было возражать Косоворотов, я хотел было стукнуть его бутылкой по голове, но затем вспомнил про геройское его поведение и только выматерил, приказав гнать что есть мочи. Видимо, всё-таки набрался я основательно, потому что дальнейшее помню смутно. Помню, гналась за нами дорожная полиция… Помню, я плевал дежурному офицеру в морду и угрожал чем-то… Дальше ничего не помню.
Проснулся я вытрезвителе или как это у них там называется от холода и дикой головной боли. Открыв глаза, мне сразу же захотелось закрыть их и не открывать больше никогда, потому что стоял надо мной нельзя сказать, что и багровый, а какой-то уже синюшный полковник Орлов. Боже мой, как мне мозг е…и! Кто на моём месте бывал, тот меня поймёт. Ну да ладно, не первый раз меня жизнь мордой в говно суёт. Отделался я предупреждением о неполном служебном соответствии. Отстрадавши, поступил по накатанному – купил пузырёк, дома один как волк стакан грохнул – и вроде отлегло немного. Я всегда так делаю, когда на душе мерзко и жить не хочется. В первый раз, помню, так себя чувствовал, когда соседа по общаге из петли вынимал – от него жена ушла, а он её, оказывается, любил, дурак. Ладно, передохнул я, зашёл к своей дурище – она уже сопела во все сопелки, полюбовался я на своё сокровище ненаглядное и пошёл добивать водяру, а выпив ещё, стало мне горько и тошно. И от того горько, что не любил я никого никогда, и жену свою не люблю, и не любил ни единой минуты, а детей нам бог не дал – да и не хочется мне этих детей, суета одна да беспорядок от них; и от того тошно, что лезут мне в голову дикие мысли относительно того, зачем я вообще живу на этом свете и какова цель моего существования. Да ведь не для того, чтобы гнить до скончания веков в этой говенной части, пока из головы и из задницы не посыплется песок, а потом стать полоумным мудилой вроде Орлова-Воробьёва, грозой подчиненённых и секретаршьих жоп. Нет, всё херня, всё, и жизнь эта, в которой и смысла то нет никого, а есть одна грязь, в которую нас суёт неведомая нам рука. Выныриваем мы, обезумившие, воздуха вдохнём и снова туда. Из грязи появившись, туда и уйдём. А потом ещё я понял, что не виноват, а виноваты Косоворотовы эти, Костомолоцкие, не смогли остановить пьющего начальника, долг свой воинский позабыли, злостно пренебрегли. А может и специально. Выйдут вон на гражданку, будут потом снисходительно вспоминать капитана Подлеталова, был, мол, такой, алкоголик и дерьмак по жизни. Есть у меня школьный приятель, тоже шибко умный, всё знает. Встретились как-то на вокзале, выпили в ресторане за встречу, «это,- говорит, - у тебя онтологический ужас перед жизнью, Подлеталов, страх и трепет перед неминуемым уходом в небытиё», а я помню, я на салфетке записал. Вот такую пургу товарищ нёс. Так что слушайте, люди, и внимайте воплям потрясённой души капитана Подлеталова. Сказал и самому смешно. Так я допивал водочку, хрустел маринованными огурцами и понемногу успокаивал себя. А засыпая уже, подумал – а может это я дерьмо? носит меня горемычного, по этой непонятной жизни, как говно в проруби, и вспомнил себя маленьким, а потом почему-то Косоворотова с Кариной, и заплакал тихонько – но это от водки, конечно.