Лилит шестого отряда. Глава из романа Княж-Погост

                Лилит  шестого отряда



      Выписка из Наказа-памятки администрации  учреждения  освобождающемуся  из колонии.
               
                Товарищ  Ларькин Семен Яковлевич!

      Сегодня вы становитесь  полноправным  гражданином советского общества, перед вами открываются широкие  возможности для честной трудовой жизни.
      Советское государство, администрация   колонии   всемерно  стремилось  помочь Вам осознать свою вину перед обществом, повысить  политический, общеобразовательный и культурный уровень, приобрести специальность.
      Мы выражаем  уверенность, что Вы будете  добросовестно трудиться  на благо нашей  Родины, строго  соблюдать  правила социалистического  общежития, быть примерным семьянином…
      Стремитесь к знаниям. Используйте  имеющиеся  возможности в повышении  своей  квалификации и общеобразовательного уровня. Любите  книгу, искусство, занимайтесь физкультурой и спортом. Добросовестно выполняйте  общественные поручения…
      Будьте  хорошим семьянином, воспитывайте детей достойными строителями  коммунизма. Не омрачайте недостойным поведением  своих близких, не лишайте их радости жизни.
  Поддерживайте с нами письменную связь. Сообщайте о своей жизни.
  Желаем успехов и большого настоящего счастья в жизни!
                Тип. Учр.  КЛ-400  Заказ  № 161. Тираж 10000 экз.


      Выписка из Правил  поведения  осужденного,  пользующегося  правом  передвижения  без конвоя.

 1. Осужденному, пользующемуся правом  передвижения без конвоя, выдается  пропуск установленного образца с указанием  времени  и маршрута  передвижения  за пределами колонии…
 3. Находясь вне жилой зоны, осужденный, пользующийся  правилом  передвижения без конвоя, обязан:
–   иметь  опрятный вид, быть одетым по сезону в одежду установленного образца;
–   своевременно сообщать начальнику отряда о явке и по первому  требованию наряда контролерской службы  предъявлять пропуск, а при  возвращении в жилую зону – сдавать его часовому  КПП.
4. Осужденному, пользующимся  правом бесконвойного  передвижения,  запрещается:
–   выходить из жилой  зоны в не установленное разнарядкой время;
–   посещать магазины, организации, учреждения, квартиры частных лиц;
– устанавливать интимные, экономические и прочие связи  с посторонними лицами;
–  употреблять спиртные напитки, наркотические вещества, а также  принимать  для отправки письма, деньги, передачи и выполнять  другие поручения  осужденных или  гражданских лиц.
      Правила  поведения  мне объявлены и об ответственности за их нарушение я  предупреждён.
                Осужденный  Ларькин С.Я.
               24.12.1976 г.                (подпись)

               

               
                Начальнику  оперчасти ИТК-15
                старшему  лейтенанту  Виноградову А.В.

                Донесение

      Настоящим сообщаю, что в ночь  с 22 по 23 января с.г. в жилую зону ИТК-15 было доставлено большое количество сильнодействующих наркотиков, из которых наркоманы-осужденные  изготавливают  так называемый «винт», передозировка которого приводит наркомана или к чрезмерной  половой активности и сексуальной агрессии,  или к самоубийству. Доставка наркотиков  в жилую зону  осуществлялась путем  их переброски через  периметр колонии  вблизи школы, а также  и на нижний склад через водителей лесовозных машин.
      Кроме того, для закупки водки и наркотиков в бухгалтерии ИТК-15 при активном участии осужденных Ларькина С.Я., Валетова Н.Я. были незаконно сняты деньги с личного счета осужденного Садовникова  Н.Н. в размере 390 рублей.
      Прошу также обратить свое внимание на  то, что в колонии стала  практиковаться  зимняя  торговля  «живым товаром». Так, по  сообщению ночного истопника штаба колонии осужденного  Хлызова, в ночь с 22 на 23 января сего года в жилой барак  отряда № 6 в сопровождении  прапорщика Чурило и  ДПНК майора  Потетюрина вошла неизвестная женщина и  пробыла  в бараке до 5-ти часов утра. По информации  Хлызова,  она  была в полубессознательном состоянии доставлена  осужденными Ларькиным и Абтом на вахту и сдана солдатам, дежурным по КПП.
                Дятел.
         27.01.1977 г.



      
      Лилит, прекрасная  и злая, как  Демон и щедрая на губительные соблазны, куда тебе до великой матери богов Реи-Кибелы, до богини Артемиды и её дочери  Арсинои  Божественной!  Куда тебе, неистовой Буре, дочери Хаоса, до их созидательной светлой силы!  Смертельно обманчива любовь твоя, тленом сырой могилы  дышат  прекрасные уста  твои,  а лоно твоё –  вселенская бездна и Черная Дыра!
      Лилит, царица Змарагда, единая в трёх лицах, несравненная херувим, инкуб и суккуб, сводящая с ума юношей и мужей, овладевающая ими  против их  воли,  в надежде родить от них детей-извергов. Лилит-Линга, прекрасная  Йони – источник всех бед и несчастий наивных, простодушных девственников и девственниц, изощрённая извращенка, убивающая жизнь в зародыше, жадно пьющая семя!  Лилит – женщина  мечты всех узников, рабов и солдат, злой дух ночи, наводящая порчу на младенцев, пьющая кровь новорожденных, гроза рожениц и причина  бесплодия женщин. 
      Лилит- первая жена Адама, сотая  супруга Самаэля, матерь демонов и дегенератов, мать безумия, порождение  Никты из  крови Урана,  ночная грёза-йони невинных мальчиков! Лилит-инкуба, падшая ангелица, ночная Мука и Мара  юных монахинь; Лилит-суккуба, ослепительная искусительница отшельников и святых. Лилит –  мать мертворождённых  младенцев, мать уродов, полузверей, полулюдей, нелюдей,  властительных тиранов и душегубов, у которой даже ведьмы – это жертвы её колдовства  и распутства.
      Лилит, летящая на молоте над Красным морем с пятиконечной звездой во лбу и с острым серпом смерти в левой руке. Клятвопреступница и вредительница  деторождения, прочь из этого мира! Улетай  в  тьму на край Вселенной и стань там ещё  одной мрачной  тенью в мире хаоса и разрушения… Улетай, улетай,  улетай, ибо закляты крепким как сталь  заклятием все помыслы и дела твои чёрные! И прокляты вовеки все твои ночные полёты…
    
      ...Она прошла по узкому проходу между двухъярусных нар стремительно как  дуновение божественного ветра.   Легкие, изящно сшитые пимы скрадывали её шаги.  Она прошелестела до самого конца  жилого барака и остановилась у кабинета  начальника шестого отряда  младшего лейтенанта  Струма по кличке Коротышка. Услужливый  комендант зоны, он же – заведующий столовой ИТК-15, расконвоированный  осужденный Ларькин открыл дверь и пропустил даму  в комнату.   
      Ароматная волна, рожденная  ею, всколыхнула у всех мужчин давно забытые  чувства и желания…   Даже  неоднократно умиравший  и чудом воскресающий сушильщик зимней обуви и одежды,  дряхлый старик Лазарь, как гриб-навозник, приподнял  с подушки свою  лысую, как пустыня, голову.
      И всколыхнулась, казалось бы,  навсегда  уснувшая земля, и приподнялось добротно сделанное из ветхой  прошлогодней листвы одеяло.  Проснулась, учуяв запахи весны, нежная грибница, и  полезли, упрямо полезли сквозь серое, теплое и прелое  покрывало  сотни крепких боровичков, розовых тугих подосиновиков и скользких маслят.  И выступила на них  живительная ночная роса.  А лесная поляна озарилась  весенним березовым светом, оттеснив тьму и тлен, туда,  в черный  ельник, где на время  затаилась нежить и где во тьме ничего, кроме страха и лжи,  не живет. О,  сила жизни, о жажда жизни, о воля к жизни, о, всесильный Эрос, о, сладкая Венера!  Слава вам!
       – Пришла! Пришла! Пришла! – прокатился  радостный шепоток  по длинным рядам  коек. Здесь  её давно  с нетерпением ждали, а  некоторые уже  и перестали ждать. Сегодня  всесильный нарядчик зоны Махмуд, по прозвищу Малыш,  организовал шестому отряду  вне графика  помывку, и зэки свежие, как огурчики, чистые и просветленные  живительными парами  бани, ждали  обещанную Ларькиным  прекрасную гостью.
      Она вошла в кабинет  Струма как в свою комнату. Брезгливо осмотрела убогую  обстановку – письменный стол, три ободранных стула, этажерку с несколькими томами сочинений Ленина и тонкими брошюрками с материалами всех съездов КПСС, платяной шкаф и облезлый зеленый маленький сейф для служебных бумаг,  – разочарованно хныкнув, подвела итог:
      – Н-н-да! Здесь  не разгонишься! А какая жуткая нищета! Теснотища!  Ни большого дивана, ни мягкого кресла.  Здесь же  ни черта ничего нет!  Безобразие!  Это же типичная кладовка мясника из занюханного магазина! А вот у наших ментовок-воспиталок кабинеты раза в четыре больше этой конуры.  На полу ковры, на подоконниках цветы…  Шик-блеск-тру-ля-ля! Она стала снимать длинную, почти до пят дубленку и деловито  осматривать комнату, как бы её  лучше приспособить к предстоящему  мероприятию.
Осужденный Абт  услужливо  бросился к ней.
      – А это ещё кто такой? – спросила  она Ларькина.
      – Это Абт, приволжский немец. Захотел выехать на свою историческую  родину, в ФРГ. Самый  активный член немецкой общины.  За излишнюю  активность и загремел сюда…
      –  А, немец! Это хорошо!  То-то я вижу – чистенький, обходительный.  Вот он будет следить за чистотой: менять подо мной простыни, обтирать мое тело розовой  водой, подавать по моему знаку  водку  для полоскания рта…
      Дама, отвергнув помощь,  сама аккуратно  повесила  на плечики дубленку  и задвинула её в шкаф.  Туда же, на верхнюю полку, положила свою роскошную лисью, ручной работы шапку, длинный шарф.  Сняла добротной вязки шерстяной  свитер, сложила  вчетверо, завернула  в целофановый пакет и положила его на верхнюю полку. Присела на стул, не спеша,  сняла пимы и поставила их на просушку вниз и плотно захлопнула дверцы шкафа.
      Ларькин и Абт восхищенно смотрели на её  неторопливую  деловитость, размеренные, изящные, продуманные движения.  Она  иронически  посмотрела на них и улыбнулась:
      – Что вы  стоите, как столбы  ошкуренные? А ну-ка  ребята, беритесь за дело!  У вас ничегошеньки не готово для встречи со мной!  Бездельники,  лодыри,  несчастные…
      –А чё  делать-то?  Главное – ты здесь, – растерянно  пробормотал Ларькин, – я думал, что ты устроишься на полу, на матраце…
      – Ах, ты умный какой! – возмутилась прекрасная дама, снимая теплые рейтузы, а за ними изящную кофточку, – мне  всё  ясно!
      – Командуй! Мы все выполним! – отдал ей  честь Абт. – Что еще надо!
      – Надо поставить стол на  середину комнаты, положить на него матрац, застелить ложе чистой простынею.  Необходимы две подушки  с чистыми наволочками, две запасных простыни, бутылка водки, стакан,  плевательница, три полотенца…  Остальное – мое!
       –Это мы мигом! – хором ответили зэки-организаторы.  Абт бросился за дверь. А Ларькин, сдвинув коротконогий стол, открыл сейф начальника отряда Струма, достал водку и стаканы.
      –Навесь на окно два одеяла, – приказала дама, снимая юбку…
      – Это ещё  зачем?  Окно и так зашторено...
      – Дурак, но с улицы-то  видно, что в кабинете горит свет!
      – Понял, понял…
      –Теперь включи настольную лампу, направь её на край  стола, а верхний свет выключи! –  продолжала  властно распоряжаться  женщина, доставая из кожаной, объемистой сумки туфли-лодочки с высокими тонкими  каблуками.
      Абт, как солдат-первогодок, четко  выполнил ее  указания. Вернулся с двумя матрацами, подушками и несколькими  комплектами  постельного белья. Тяжело дыша,  бросил барахло на стол, взглянул на полураздетую даму и ахнул:
     –Майн гот!  Вундербар унд  вундерщён!  Яковлевич, я в отпаде! Какая  роскошная женщина!   Слушай, как тебя зовут, красотка?   Откуда ты такая?
      – Из зоны, – криво усмехнулась  красотка, сняла  трусики и  бросила их на тумбочку.
      Оставшись в черных  ажурных чулках и в черном кружевном поясе французского производства, она сидя стала примерять  изящные, черные лодочки.  Вытянула одну ножку, потом  вторую и, оставшись  довольной  собой, резко встала  со стула.  Она  подтянула повыше чулки, пояс, поправила  резинки, выпрямилась, чуть заметным  движением сняла  бюстгалтер   и небрежно бросила его на  тумбочку к своим полупрозрачным трусикам, положила руки  на затылок, вытянулась грудью вперед, зажмурила глаза и пропела  нежно:
      – Вот так, мужички!  Теперь можно и знакомиться! Меня  зовут Марина по кличке Стюардесска.   До лагеря летала со своим мужем по линии  «Москва-Париж». Ясно?  Вопросов нет?  За что подсела  на шесть лет?  Об этом долго рассказывать!  Об этом вам Махмуд  расскажет…  А теперь  давайте  застелим  рабочее место и проведем  маленькую  репетицию…
      Цокая  каблуками, она  сняла  с настенной вешалки дамскую сумочку и достала из нее два  флакона «Розовой  воды», губную помаду, несколько штук презервативов. Розовую воду  она  поставила  на тумбочку, где стояла  бутылка водки  и живописно валялось  нижнее белье.
      –Этой водой, Абт,  будешь протирать мое тело через каждых двадцать мужиков…  Чтобы для всех я казалась  чистенькой и свеженькой. Ясно?  Вот здесь будут лежать полотенца и вата…  Да и ещё! Вот лимон,  порежь его на тонкие дольки и положи на чайное блюдце, около водки.  Он мне пригодится, если меня будет тошнить. Ясно?   Теперь презервативы… Так. Несколько штук мы положим рядом с моими трусиками, а несколько штучек вскроем  и развернем. Часть из них пусть свисают  с края тумбочки, а часть…  бросим  на пол… как будто они кем-то уже  использованы… Вот так!
     – Это ещё зачем? – недоуменно спросил расшалившуюся, голую женщину Ларькин.
     – Для  антуража, дурачок!   Мужики балдеют, когда  видят женщину среди таких вещиц, как трусики, презервативы, бюстгалтер…
      Она приблизилась  к зеркалу, расчесала  коротко подстриженные волосы, поправила спадающую на лоб челку,  обозначила в челке «звездочку» так молодящую ее, стала красной  помадой подкрашивать губы…  В отражении  зеркала увидела остолбеневших от звериного  желания Ларькина и Абта, скорчила им  милую гримаску и рассмеялась.
      – Я же вам сказала, что много раз бывала  в Париже и там всего насмотрелась и кое-что взяла  у француженок на вооружение...  Француженки, в основном,  бабы невзрачные, среди них мало  красивых. Но как они умеют себя вам, мужикам,   преподнести!  Это целая наука…  А шмотки и белье  я в  Сыктывкаре после зоны  на барахолке у спекулянток за бешенные бабки урвала. Все  деньги за час спустила…  Чтобы много заработать надо предлагать мужчинам  товар высшего класса. Мне  ведь, мальчики, в Москву надо ехать с большими бабками!  С очень  большими, иначе мне не устроиться там на денежное место, – продолжала щебетать Марина, экономно освежая себя духами за ушами, меж грудей, подмышками и меж бедер… Спрятала духи в сумочку и стала пудрить носик,  щечки и под глазами…
      – Кончай базар!  Ты что издеваешься. Уже  мочи нет! – прохрипел Ларькин, – уже  штаны трещат!
– Давай быстрей!  Ложись, потом расскажешь, – поддержал  друга, скрипя зубами, Абт, –  спусти  нам давление!  Мочи больше нет!
– Спокуха, ребята, спокуха! Будет вам и дудка, будет и свисток!  Положите лучше у входа на стул  шапку.  Пусть каждый за вход бросает  в нее двадцатник. Вот  моя цена! Не ниже! Червонец за сеанс, но это уже в самом  конце работы…Марина подошла к тумбочке, налила себе сто грамм водки, выпила, закусила лимоном:
      – Ларькин, сколько в этом бараке  мужиков?
      –Девяносто пять, а может больше. Завхоз знает…
      –Почти сотня? – огорченно присвистнула Стюардесска. – Как  в салоне  пассажирского лайнера.  А что же нарядчик Махмуд с прапорщиком Чурило  трепали мне, сказали, что в шестом отряде от силы наберется 60-70 человек?! Вот сволочи, как  подставили меня! Я что им?  Железная леди? Да черт с ними! Глаза  боятся, а тело делает!      
      Марина легла  на застеленный стол. Он оказался  коротким для ее  длинного тела. Приказала  зэкам подставить ей под ноги два стула, а  в изголовьи  положить подушку.  Принимая удобное положение, она продолжала давать указания:
      –Так, ребята, ограничимся  пока  малым:  за четыре часа я могу обслужить пятьдесят  мужиков. Если дело пойдет чётко и организованно, то и больше. Все  зависит от вас. За  хорошую организацию труда я вам  дам бесплатно еще один  разок.  Первыми после вас идут невинные мальчики, потом молодые люди от двадцати до тридцати лет, после  них старички от тридцати до пятидесяти, но не  старше… Ясно? А теперь давайте я вам обоим  сброшу давление и за работу.  Кто  первый?
      – Я! – вскрикнул Ларькин.
 – Я! – прохрипел Абт.
 –  Вот и хорошо! – засмеялась Марина, увидев, как оба быстро  снимают штаны.  И посмотрев лукаво на Абта, поманила его пальчиком: – Иди ко мне, чистюля, я тебе  сделаю минетик, бесплатно!  А ты за это будешь моим банщиком-гигиенистом!
      Дверь  комнаты  начальника шестого отряда  открылась.  В дверном проёме  появился голый по пояс Ларькин.   Все  зэки сидели на койках в нижнем белье…
       – Ну, как она? А? Хороша?
  – Когда наша очередь, Яковлевич!
       – Давай запускай нас!
  – Какая цена палки?
  – Пушнинка свежая?
  – Сколько ей лет?
  – Зэчка или вольная?
  – Венерку от нее не подхватим?
  – Через резину или натурально?
 Ларькин,   сев на койку    в центре    прохода   между    нарами, вполголоса кратко и четко изложил  все условия, призвал зэков к дисциплине и порядку, попросил строго соблюдать очередность с учетом возраста и финансовой возможности.
      Когда стали раздаваться возмущенные  высокой ценой голоса, Ларькин вкратце сказал несколько  восторженных фраз о женщине Маринке Стюардеске,  сказал, что баба она свежая, в форме, только что вышла  из лагеря, что ей двадцать семь лет, но выглядит она намного моложе… Сказал, что у дверей должно стоять не более четырех человек, что  входить в комнату надо голым, класть в шапку  у дверей двадцатник, а после  брошенной палки  сразу же выходить из комнаты, не задерживая очередников…
      – У нас только четыре часа,  а вас вон сколько!  Поэтому, мужики, не теряйте голову, не волыньте. Если останется время  и у кого будут лишние деньги, она вам даст еще раз! К ней можно заходить по два человека, но это двое должны заранее договориться,  кто как хочет.  Может, кто-то хочет минет…  Пожалуйста!  Но только без хипиша и драк!  Лады?  Она должна уйти за полчаса до подъема и не позже. Если ее  у нас накроют менты, то меня  не выпустят на поселение, а вас  многих, в одном белье,  пошлют на сутки спать в ШИЗО на бетонном полу…  Ясно?  Ну и лады!  Теперь, кто из вас еще невинный мальчик?  Ну, что  молчите? Нет таких?  Стыдно признаться?  Понимаете, ей хочется мальчика!  Вот такая она чудачка!
      Меж коек пронесся  смешливый шепоток, кто-то  кого-то уговаривал, кто-то отнекивался, а потом бригадир лесозаготовительного участка № 10 верзила-вальщик Мастодонт вытолкнул в проход  молодого зэка, лет двадцати, Сашу Ивлева:
      – Вот он мальчик! Пусть идет первым! Сел по малолетке,  и на общем режиме схлопотал срок на усиленный…   Голых девок  в лагере  только на картинках   смотрел.   Саша Ивлев смущенно мялся, а зэки, добродушно посмеиваясь, выталкивали  его к двери начальника  Струма.  Завхоз шестого отряда, молодой мужчина двадцати пяти лет, стал подбирать  по возрасту  первую десятку…
       Ларькин слегка подтолкнул Сашу Ивлева  к дверям и спросил:
      –Двадцатник где?
      – В заначке, – робко  прошептал юноша, – здесь, в кальсонах...
      –Ты что, в кальсонах собрался входить?  Быстро снимай кальсоны, трусы, доставай бабки и вперед за мной!  Дрожащий  Саша разделся, извлек  из пояса в шесть раз сложенные  ассигнации, зажал их в правой руке и, зажмурив глаза, шагнул в комнату…
      В ней была полумгла, настольная  лампа освещала живот  и груди голой женщины в черных чулках.  Её ноги, сдвинутые в коленях покоились на двух  грубых табуретках…  На стройных ногах женщины блестели  лакированные туфельки на тонких, высоких каблучках… Такую женщину он видел только на аргентинской  открытке, которую недавно купил за червонец у коменданта Ларькина…. Но  та голая аргентинка была для него лишь химерической  мечтой и не более….  А здесь, в вонючем, ветхом бараке, он видел свою мечту в образе реальной живой женщины, которая должна  сейчас стать для него первой  женщиной в мире…
      – Привел тебе невинного мальчика, Маринка!  Бери его, соблазняй! – проворчал Ларькин, разжал правую руку Саши, взял деньги и бросил  их в шапку.  Подтолкнул Ивлева к столу.
      – Что стоишь, как вкопанный?  Давай, давай, не задерживай… Да ты, я вижу,  уже сник от страха?  А раз так, Сашок,  то полюбуйся бабой, схвати сеанс и иди на шконку к Дуньке Кулаковой! Маринка, раздвинь ноги пошире  –   пусть посмотрит…
       И тут женщина сладко и щемяще  заговорила:
       – Не слушай, Сашенька, этого  дурака! Иди ко мне, мой нежный, иди!  Склонись надо мной…  Поцелуй меня!  Какой ты стройный, красивый, беленький… Я жду тебя, сладкий мой!  Видишь, мои соски  набухли? Видишь, какие они розовые, большие, как  вишни. Это значит,  я хочу тебя, мой ласковый! Вот  что это значит!
      Как во сне, Саша склонился над Мариной. Неумело поцеловал ее губы,  чмокнул в шею, вдыхая аромат  ее духов, потом  соскользнул  губами к левой груди,  и стал сосать ее, как малый ребенок. А Марина гладила его по стриженной  русой голове и ворковала:
      – Вот так, мой ясный! Любишь левую грудь? Да?  Значит,  и у мамки своей  любил из нее сосать молочко? Прижмись животиком к моему животику. Вот так! Пониже, пониже! А теперь трись о мой живот. Вот так! Молодец!  И никого не слушай!  Мы сами управимся,  без всяких советчиков… Вот ты и воспрял, мой сладкий ангел! Сейчас  я тебе, родненький,  помогу войти…  Вот так! Вот и вошел. Глубже! Не бойся! Вошел? Хорошо тебе там?  Будет еще лучше мой мальчик!  Только не спеши! Замри!
      – Да….
      – Вот и отлично! – женщина напрягла все мышцы  бедер и живота. Ее плоть завибрировала, стала сжимать  и разжимать плоть юноши…
      – Чувствуешь, как я тебя там сжимаю?
      – Да…
      – Это я только для тебя так делаю, мой мальчик!  Больше никому!
      – Это нечестно! – заржал Ларькин.
      – Не слушай их, Сашенька!  Мы сейчас одни  с тобой.  Ты и я.  Вот так, мой родненький! А сейчас  начинай, но медленно…  Я тебе буду помогать… Ах, как хорошо!  Ах, как сладко, Сашенька, любимый!
      Марина обняла его таз  крепкими ногами, заработала  бедрами, стала тихо постанывать, изображая страсть…
      – Ох, Маринка,  зараза! Ну, ты даешь! – восхищенно засмеялся Ларькин, а Абт присвистнул, – Высший пилотаж!  Классно!
      Саша Ивлев, сын заслуженного учителя СССР, оказался  в лагере  для несовершеннолетних  по глупости, из-за наивной веры в нерушимую мальчишескую дружбу. Грабил  ларек «Союзпечати» не он, а старшие его дворовые дружки, имевшие  неоднократные приводы  в милицию, а главарь их воровской мальчишеской «шайки» – Жора был даже осужден условно. 
      Жоре грозила настоящая  отсидка в настоящем лагере, а ему Саше, как сыну заслуженного человека, как несовершеннолетнему, грозило в худшем случае исключение  из школы…  Ведь Саша стоял на стреме!  Но дружба есть дружба, и, чтобы спасти Жору от тюрьмы, Саша взял все на себя.  Подумаешь, осудят его условно на один год, поставят на учет в милицию…  Ну и что?  Сашиного отца Марка Матвеевича вызывал к себе секретарь районной партийной  организации, орал на него, обзывал заслуженного учителя страны, бывшего  фронтовика  «сраным педагогом», который упустил  своего сына, не удержал его от дурного влияния улицы… 
       Больной, весь в шрамах, нервный, Марк Матвеевич собрал всю свою волю и выдержку и спокойным голосом дал достойный отпор молодому, не по возрасту тучному, партийному  бонзе:  «Товарищ Матвиенко, в моем  классе учится несколько детей работников райкома партии, в том числе и ваша дочь, Нина!  Все они, и вы это сами знаете, отличники учебы и растут нормальными людьми… Разве не так?  Разве были на меня от них жалобы и какие-то претензии ко мне  как к педагогу, учителю-наставнику?» – «Нет!» – пробормотал секретарь райкома. –  «Так вот что я вам скажу, товарищ Матвиенко, ваша дочь и дети ваших сотрудников такие хорошие потому, что мой сын… плохой!  Все свои силы и жизнь я отдавал вашим  детям, а на своего  ребенка у меня не оставалось  ни сил, ни времени!»
      Сказал, как отбрил!  Спокойно выложил на стол Матвиенко свой партийный билет и вышел!  А Саша поехал в «столыпине» на малолетку… И  откуда у него мог быть любовный опыт?  Только один раз он поцеловал в шею и в грудь свою одноклассницу Нину Матвиенко, дочь секретаря райкома. Немножко помял ей груди через  плотную кофточку. Вот и все!  А в зоне для несовершеннолетних процветало  мужеложство, в основном со стороны  «старичков» и воспитателей – педофилов.  Саша был новенький, свеженький, беленький, стройненький, фигурка, как у девочки. Вот на него и положили глаз развратники зоны.  Саша хоть  и тихий мальчик, но умненький. Когда домогательства стали невыносимыми, он назначил встречу в интимном  уголочке, но пришел туда с заточкой. Ну   и ширнул заточкой двоих – зэка и мента-педофила. А как иначе? Как ещё защитить свою честь? Вот потому он и  здесь в ИТК-15 на усиленном режиме и сидеть ему осталось три зимы и три лета.  Здесь его никто не обижает, даже, наоборот,  уважают, а некоторые побаиваются…  А за что, Саша и сам не знает. Неужели лагерная почта донесла  до всех зэков о его геройских  похождениях? Но почему, почему он боится эту женщину?  Привыкнув к полумгле, он всмотрелся в ее лицо. Оно было прекрасно! В этой женщине не было никакого изъяна. Никакого! Она была  само совершенство! Она была богиней!    Видит Бог, случается на этой  земле чудо! Оказывается можно, иногда можно среди этого ужаса, мрака и грязи  испытать  высшие чувства при встрече с  красотой, которая якобы скоро  спасёт мир.
      А Марина  Нестерова по кличке Стюардесска в эти краткие мгновения прокручивала  свою женскую неудачную долю. Умный человек сказал, что не родись красивой, а родись счастливой…  Но она родилась красивой. Она ею  стала еще в детской садике. И когда ей отец задал вопрос, кто у вас, Марина, в садике самая красивая? Она ответила четко и категорично: «Самая красивая? Самая красивая это – я!»  В  двенадцать лет она уже была  нимфеточкой – изящная фигурка и не по годам развитая грудь зрелой девушки! Её сверстники  еще были отсталыми подростками и дураками.  Невинности ее лишили  в пионерском лагере, в лесу, под кустом  – студент четвертого курса, воспитатель лагеря.  С ним она удовлетворила  свое любопытство и ничего более, кроме боли не изведала.   
      А потом были курсы подготовки стюардесс для международных линий «Аэрофлота», занятия, краткий ускоренный курс  изучения иностранных языков, мужчины, мужчины и еще раз мужчины.   Только замужество дало ей возможность  испытать в некотором отношении  красоту и наслаждение от плотской любви.  Но это продолжалось  полгода, а потом муж ушел налево, к ее подруге  по экипажу…  Чем подруга  была лучше Марины?  Да ничем. Просто умела себя преподнести в постели.  И не больше!   Находясь в лагере после убийства мужа, Марина  долго  думала о тайнах адюльтера, тщательно  анализировала все свои ошибки,  и пришла к выводу: все  мужчины созданы  матушкой Природой  только для полигамии. Мужику, как и глупому  петуху, нужен гарем… 
      Сейчас, через семь лет, когда она стала мудрой  женщиной, сейчас она, может быть, и   бы  жить втроем, и втроем воспитывать детей… Но тогда она была  юной максималисткой и советской пуританкой – это было выше ее сил!  В женском лагере она  иронически выслушивала исповеди и легенды о первой  любви… Почти все женщины, независимо от возраста, говорили только о первой любви, только о первом мужчине, только о первом чувстве. Но с особой нежностью  они рассказывали о своем первом  невинном мальчике.   Марину это удивляло – ну, что, что может испытывать  девушка и тем  более женщина от общения  с этим  неопытным  телком, наивным барашком?  Она смеялась над сентиментальными исповедями этих женщин, а они смотрели на нее с жалостью,  и даже сострадали ей: «Как, ты не имела мальчика?  Бедняжка.  Это так прекрасно!  Это чудо! Только  с мальчиком можно  улететь на небо!»
      И сейчас, став взрослой женщиной, Марина поняла, что невинность мужчине и женщине дается неспроста.  Только через невинность человек  переходит  роковую границу, разделяющую  духовное бессмертие и земную плотскую юдоль.   «Дура, - говорили ей умные женщины, - ведь когда ты невинна  и он невинен, это ведь как у Адама и Евы в райском саду!  Вы оба знаете, что после этого вам будет очень плохо, но зато,  зная, что вам завтра будет плохо, вам дается самим  богом самое  высшее наслаждение!» -  «Чепуху вы, голодные бабы, говорите! -  смеялась тогда в зоне Марина, -  жеребца вам хорошего и все  будет нормально! Сразу  перестанете заумничать!»  Это тогда она была такой. А сейчас, когда мальчик Саша,  бледный и дрожащий, склонился  над ней, она уже не думала так прагматично и примитивно, как прежде…   Даже жалела о том, что она не невинная  девушка, что она здесь,  в этом свинарнике, решила отдаваться нескольким  десяткам самцов, что она  сейчас не светлая девочка Марина, прекрасное  создание природы, а просто живая кукла, живая лохань, плевательница…   Слезы подступили к ее глазам,  и она шепнула юноше:
      – Выпрямись, Сашенька, возьми меня за талию и смотри на меня  всю-всю! Запомни  меня, родненький, такую на всю жизнь!  Женщины, как и майские цветы, быстро  увядают. Юная девица  –  скоропортящийся товар. Давай, Сашенька, работай. Давай, милый, закончим вместе!  Я так хочу! Ну! Сильнее! Не бойся!  Мне не больно! Мне хорошо! Сильнее!
      Но Саша Ивнев уже не слышал этих слов. Он изогнулся заскрипел зубами, зажмурил глаза и стал тонко выть, как мокрый, покинутый всеми щенок. Он  упал на грудь Марины, стал  извиваться в корчах.   Бездна, черная  бездна развернулась под ним…  Где жизнь?  Где смерть?  И та и другая были рядом.  Одна спешила дать дорогу новому существу, другая  же уводила  еще молодого самца в глубокую  могильную яму.  Саше казалось, что он  теряет сознание, к горлу подкатила  легкая, незнаемая доселе странная тошнота, а вместе  с ней наступила легкость, чувство освобождения  от тяжкой, непосильной ноши.
      Саша тонко скулил у уха Марины, а она нежно гладила  его затылок, прижав ногами железной хваткой его  тело…  Потом от жалости  и сострадания  притянула его голову и впилась в его губы своим яркокрасным  ртом вампира, просовывая  свой язык в его рот. Саша  замычал, но новое желание  не наступало…
      – Хватит мучиться! Кончил и отваливай от станка! Другие ждут! Совесть иметь надо! – ревниво вскричал Ларькин, подскочил к Саше и оторвал его руки от  тела Марины, больно заломил их за спину и коленом  под зад  вытолкнул Сашу из комнаты. Вошел его бригадир Мастодонт со своим  «топтуном» и сучкорубом Лехой.  Они уже заранее договорились – сучкоруб выбрал минет…
      Мастодонт увидев роскошную женщину  в черных чулках и туфлях на шпильках, ахнул, весело  матюгнулся и указывая  пальцем на распахнутое лоно Стюардеасски, восторженно прогудел:
      – Бляха муха! Да у нее мочалка подбрита! Только  один чубчик остался! Впервой вижу, ребята!  Охмуреть можно!
      И с ходу, без прелюдий, метко и точно вошел в Марину. Да так сильно, что сдвинулся с места  письменный стол.  Обхватил могучими ручищами талию женщины, приподнял и дважды нанизал горячую тушу на свой  вертел. Потом  вдруг ахнул, заскрипел зубами и поник.
      – Сука!  Хитрая сука! Как же так! Так быстро?! Почему?
      Изумленный, подавлено и вопрошающе посмотрел на Ларькина и Абта, потом с завистью на блаженно урчащего  от минета  топтуна-сучкоруба  и спросил:
      – А поменяться местами можно?  Леха, а Леха! Давай поменяемся!
      – Отваливай! – приказал Ларькин,  – другие ждут! Истомились все! Договор  дороже денег! Зайдешь по второму разу! Готовь еще двадцатник!
      Страшно матерясь,  Мастодонт ушел  в жилую секцию.  Поточная линия заработала на полную мощь. Марина быстро  вошла в ритм, стараясь не смотреть на входящих и не утруждать себя ответными ласками… В них, как выяснилось, никто не нуждался. Ее расчет оказался  верным…
      Их было  много – толстых и тонких, тщедушных и могучих, длинных и  коротких, вялых и бодрых, кривых и  прямых, как кедр, красивых и  уродливых, но все они, почти все,  быстро сникали и выходили, едва войдя.   Ее утомил только минет, но и здесь она, будучи   классной  минетчицей, сумела  найти способ  убыстрить обслуживание  с помощью  легких прикусов и ловко бегающих ногтей.  Четырехугольная, глубокая, хрустальная  пепельница, служившая ей плевательницей, быстро заполнялась белесой жидкостью…
      Шапка так же  быстро наполнялась мятыми  ассигнациями.  По натуре своей,  прирожденный коммерсант и бухгалтер,  Абт уважительно смотрел на быстро растущую кучу грязных, замусоленных денег и мечтал… В мечтах он вынашивал идею о сексуальном бизнесе самого высокого уровня. Нет, не об открытии какого-то низкого пошиба тайного, грязного притона, а о солидном публичном доме, где бандершей, наставницей и учительницей новеньких телочек, красивых школьниц и  студенток была хотя бы вот эта самая Маринка Стюардесска… 
      Ему бы, Абту, для начала двух-трех таких  стюардессок-многостаночниц и пять-шесть юных, хорошо обученных минетчиц, двухэтажный особняк на отшибе, в тихом месте, без любопытных соседей…  А солидных клиентов он искал бы сам среди торгашей, партийных и исполкомовских чиновников, работников правоохранительных органов, подпольных миллионеров-цеховщиков, валютчиков, богатых интеллигентов, советских номенклатурщиков, творческих работников, ценителей  изящного разврата…  Все это можно сделать! И ему, Абту, такая  затея под силу…  Но вся беда в Советской власти с  ее лицемерным  пуританством и двойной моралью…  Но кто сказал, что эта власть будет вечно?  Серый кардинал партии Суслов?  Так он же больной и старый человек!  А разве этому  доходяге и фанатику можно верить? Власть изменчива и переменчива, а половой  инстинкт  вечен, как сама природа!
      У Маринки адский труд! А всему виной этот дурацкий закон и идиотская коммунистическая мораль! Разве такая  роскошная  женщина, прекрасное  творение Природы, должна таким образом  зарабатывать себе на жизнь в этом свинарнике?  Она создана быть любовницей самых богатых и влиятельных людей страны!  Она должна жить во дворце, иметь прислугу, личного шофера...  Чем она хуже балерины Кшесинской, любовницы царя Николая  II?   Да ничем!  И  вот она  вынуждена отдаваться  вонючим мужикам за двадцатку. После такой адовой работы она через два года превратится в тряпку! А время летит быстро! 
      Он, Абт, уже четыре раза сменил  под  Маринкой  постельное белье, четыре раза обтер ее розовой водой, а она уже сама за три часа работы выпила  одна почти всю бутылку водки,  у нее уже  были  синие круги под глазами, а у дверей нетерпеливо  ещё  стоят  около  двадцати голодных членов. 
      И сколько  еще желающих войти  по второму разу?  А в нормальных  условиях, в уюте, в чистоте, с тихой, чарующей музыкой, с шампанским и десертом, не  спеша, она могла бы заработать в два-три раза  больше, не причиняя  ущерб своему здоровью.  Конечно, если Маринка идет на такое ради своего светлого будущего, то ее можно понять. Да,  и почему бы ей  ещё не потрудиться,  на этой  денежной ниве скорой  сексуальной  помощи эдак полгодика, годик?  Однако же этот образ жизни затягивает, как болото,  и хватит ли у этой красотки  силы воли круто  изменить свой  маршрут там, в Москве?  Как  сказал один поэт: «Ты - читатель своей жизни, не – писец, не известен твоей повести конец!»
       Именно начало  жизненного пути человека в детстве, в отрочестве, в ранней юности и определяет  дальнейшие его ориентиры, поступки, привычки.  Выйти резко из проторенной, привычной колеи  почти невозможно, особенно если начальный образ жизни вполне устраивал  юную душу. Особенно  консервативны  в этом плане  девочки, девушки и женщины. Улучшить уровень и качество жизни  к лучшему – всегда пожалуйста!   Но вот очутиться в худших условиях, резко, решительно, целенаправленно самой понизить свой ролевой статус, перебраться из хором в шалаш – это никогда!  Это вызывает бурю эмоций, слез и отчаяния, доводит до непоправимых трагедий! Лучше  пойти на панель или отравиться!  А вот молодой мужчина может. Уйти, например, с должности ведущего инженера в дворники,  в сторожа, стать вольным бомжем,   и заниматься поэзией, плотницким делом, стать  странником-созерцателем, философом и жить как  жил Диоген  в бочке!
       И, здесь  осужденный Абт вдруг  вспомнил  историю Малышки,  четырнадцатилетней  девочки из Микуни, которую  подцепили осужденные поселенцы Володя Цалкин и  Феликс  Лифшиц на Микуньском  вокзале, плачущую, сидящую в зале ожидания в легком  сатиновом платьице и в босоножках на голые ноги…
      Модно одетые, богатые поселенцы, приехавшие по делам снабжения  своего поселка в город, накормили в ресторане голодную бедняжку. За роскошным, по ее представлениям, обедом выяснили, что  девочка убежала из дома, после того, как пьяный отчим, бывший зэк, приставив ей к горлу  кухонный нож, заставил падчерицу сделать минет. После  чего пытался  ее лишить невинности. Девочке чудом удалось убежать… Но возвращаться домой она  не мыслит, ибо уверенна, что мать возьмет  сторону отчима, а ее сделает виновной во всех мыслимых  и немыслимых грехах.
       Опытные  ловеласы, тонкие психологи, они повели Малышку в универмаг,  где приодели бедную золушку и поставили ее перед выбором: она может хоть сейчас  возвращаться домой,  или же ехать  с ними, добрыми дядями, на вольное  поселение, где будет вести полную  самостоятельную жизнь, вести их домашнее хозяйство. Только став самостоятельной, Малышка сможет отомстить  отчиму и припугнуть свою непутевую маму.
      Девочка выбрала для себя второй  вариант. Два друга  скинулись и прикупили  за бесценок  половину избы с палисадником для выращивания на двух грядках лука и редиски и переселились из общаги  в свое жилище вместе  с  юной  хозяйкой.  Сделав ее  «домоправительницей», они, подкупив  начальство,  фиктивно устроили ее работать  в свою контору.  Малышка стала получать зарплату и быстро  вошла в  свою роль. Именно здесь  она перестала в кругу  двоих  тридцатисемилетних  мужчин слышать грязную брань и сквернословие…  Здесь она узнала, что  такое мужская галантность и хорошие манеры.  Сначала она стала жить  с Володей Цалкиным, а потом  и с Феликсом. Приказала им изготовить широкую кровать на троих.   Они стали заниматься любовными  играми втроем, устраивали «вечера любви» под музыку.  В хорошую  погоду выбирались все вместе на рыбалку или собирать грибы и ягоды. Они щадили ее. Баловали  подарками, модными тряпками, сладостями, хорошим вином.  Иногда  покупали ей  золотые перстни, цепочки, сережки, кулоны. В тайге они не позволяли ей идти пешком. Уйдя  подальше от поселка, они раздевали ее догола, натирали всю жидкостью от комаров и поочередно несли  ее к реке на плечах, а  она,  восседая с зонтиком в руке на шее  одного из своих рыцарей, смеялась и пела песни…
      Зимой  хорошо топили печь, включали мощный самодельный электрообогреватель. Было жарко,  как в Сочи.  В выходные дни она, наученная кулинарному искусству, готовила своим  «мальчикам»  разную вкуснятину из дичи или лосятины, а однажды сумела каким-то чудом приготовить их национальное блюдо – фаршированную щуку, которую они поймали в таежной речке на блесну!  Растроганные  таким вниманием, мужики купили ей к дню рождения  золотой перстень с бриллиантом.  Малышка  сразу осознала свою цену и свою значимость для этих  двух своих «мужей».   По-видимому, она  любила их, ибо видя их бережное отношение к ней, сама охотно потакала их прихотям.  Соглашалась на все безумные выходки  мужчин, иногда  в угаре любовных игр дополняла их своими, присущими только женщине фантазиями. 
      Будучи гибкой, тоненькой, как тростиночка, она была способна принять почти все позы, с которыми ознакомилась  в самоиздатском индийском трактате  «Кама сутра».  Друзья-снабженцы  не ожидали, что их  воспитанница окажется такой внимательной читательницей знаменитого трактата о добродетелях и наслаждениях чувственной  любви!  Они воочию сами   убедились в правильности советов его автора Вациаяны, который настоятельно  рекомендовал девушкам изучать  Кама-Сутру еще до  достижения ими  половой  зрелости.  Малышка хотя и была еще в стадии  нимфетки, после изучения этой книги стала  проявлять такую же страсть, как и ее мужчины, и часто  начинала первой  любовные ухаживания, в которых  полет фантазии ничем  не ограничивался, где  нежные ласки сочетались с шутливой   детской забавной агрессивностью.  Когда она принимала самые  немыслимые позы, порождающие  сексуальное воображение, мужчины терялись, сознавая  свою  медвежью неуклюжесть… А она  заливисто  смеялась: «Но это же так просто!   Жаль, что вы не гимнасты, а то могли бы оказаться вдвоем в одной пещерке!»  Дома, в избе, и летом, и зимой она предпочитала ходить нагишом, знала, что ее  «большим мальчикам» нравится, когда она  приготовив ужин на кухне, снимала одежду, голой накрывала стол и сидела  обнаженной за столом.  Умышленно проливала соус и заставляла его слизывать, а иногда смазывала вареньем  соски и просила «дяденек скушать по ягодке»…
      Ее сексуальные  фантазии не знали предела, особенно изощрялась  она на природе, в тайге, когда  просила  мужчин заснять ее на фотопленку. Одна  из таких фотографий, где она была изображена в виде  русалки, было помещена даже в литовском журнале «Максла».
      Осознавала ли  Малышка  свое истинное положение?  Понимала ли, что развращена до мозга костей, научена самому  изощренному разврату?  Что она любовница и наложница, продажная  дрянная  девчонка?  И Цалкин, и Лифшиц, когда вернулись с поселения снова в зону, утверждали категорично, что она  не понимала истинной  своей сути, сути нимфетки-проститутки!  Осознав  себя любимой двумя  «интеллигентными» мужчинами, обеспеченной, независимой и влюбленной сразу в двоих, после мрачной жизнью с матерью и злым выпивохой отчимом, она твердо уверовала в свое  необыкновенное, нестандартное женское счастье.  Нимфетка-дуреха, оберегаемая во всех отношениях  двумя опытными мужчинами, не задумывалась о возможной беременности, о родах, ребенке, о возможности быть выброшенной  ими вместе  со своим  новорожденным чадом на улицу.  Не могло быть с ней такого такого! Да! Вам ясно?
      С каким  презрением она смотрела на приезжающих  к поселенцам студенток, которые за жалкие   двадцать рублей обслуживали  почти всех мужиков поселка!  Она презирала  их за  алчность, неразборчивость, низкую  самооценку!  Именно их она считала  развратными,  дешевыми проститутками, «старыми кошелками» и потрепанной «пушниной»!  С каким гневом и слезами  она восприняла предложение  двух своих «мужей» отдаться в виде взятки, начальнику  колонии-поселения, майору  Карманову, отцу двух дочерей и мужу «страхолюдной плоскодонки» Карманихи!  И только убедительные доводы  «мальчиков»  о крайней необходимости такой,  с ее стороны жертвы, ради спасения их райского мирка, заставили ее пойти на такой шаг, но с условием, что отдаваться  она будет «старому козлу» Карманову только в их присутствии и  только после двухсот  граммов  водки!   И только один раз, и только без минета! Вот мерзость!  А чтобы «старый козел» ее долго не мучил, она устроит им,  мужикам, чисто  советский стриптиз! И она устроила большому начальнику сексуальную вечеринку.   Причем, по крупному. 
      Под задушевную песню «Расцветали яблони и груши»…   Стриптиз она исполняла в фуражке майора,  и в его длинной по пят шинели,  и … в  валенках.  Подражала актрисе Голубкиной и певице Руслановой, а заодно  и модной  ныне Пугачёвой.
      Сначала делала вид, что ей холодно, зябко, потом  начинала согреваться  и медленно  расстегивать пуговицы шинели…   «Пусть он вспомнит девушку простую….»   Распахнула шинель, под ней только одна коротенькая блузка и трусики…   «Пусть услышит….»  Расстегнула  блузку, сбросила шинель, сняла, пританцовывая, валенки….   «А любовь Катюшу  сбережет….»   Сбросила блузку и бросила на пол.   «Песня, песенка девичья…»    Стала извиваясь,  медленно снимать трусики…  И на словах «От Катюши передай привет….» бросила их на стол. Ах, какая тут была ржачка, какой тонкий юмор!
      А когда пластинка стала завершать последние аккорды, а майор стал постанывать, затягиваясь жадно сигаретой, подскочила к нему, выхватила  у него изо рта горящую сигарету и сделала свою коронную позу, выгнулась мостиком, чтобы старый козел увидел ее лоно  с дымящейся в нем сигаретой! Полный упад, рев, стоны, смех…  Майор прямо на полу  и  быстро овладел ею, но долго не мучил, так как был слишком перевозбужденным.  Да!     А после всего  этого много пил, плакал, жалел себя, клял свою жену, горевал  об ушедшей  молодости, лишенной истинной  плотской радости…    Уверял всех, что подобного он никогда не испытывал  и что  последние годы  перестал себя считать мужчиной, а сегодня эта  «шмокодявка», «сладкая  прелестница»  помогла ему снова  стать полноценным человеком, мужиком.  А потом майор отключился.   Его  волоком отволокли на кухню и уложили  на шинель, на полу, где он и спал до самого утра…
      Счастливая жизнь Малышки втроем длилась еще полгода, до тех пор, когда  друзей-снабженцев за крупную растрату  вернули досиживать свой срок  в зону. Володя  Цалкин освободился  раньше Феликса и уехал в Москву, а  Малышка стала ждать Лившица, чтобы вместе с ним поехать в столицу к Цалкину и продолжать  там совместную жизнь с двумя  любимыми мужчинами… 
      Наивная душа! Глупая, маленькая девочка, привыкшая жить в мире далеком  от  реальности!   Как только она осталась одна, сразу же поняла, как трудно жить в этом жестоком мире!  Нет,  она не впала  в отчаяние и не пошла  по рукам, не стала девочкой – «плевательницей»  мужской общаги и не стала  «выездной пушнинкой» лесозаготовителей.  Перед отправкой в зону ее мальчики успели оформить половину избы на ее имя, майор Карманов устроил ее в бухгалтерию колонии-поселения…
      Конечно,  участие майора в ее судьбе не было бескорыстным, она переспала с ним несколько раз, но он был разочарован в ней…  Она стала другой.  В ней исчезла живость и игривость чувств, задор, милый шарм  юной развратницы.  Ей предстояло ждать освобождения Феликса из зоны еще  десять месяцев.  Она вынуждена была переспать еще с несколькими  прапорщиками, от которых  зависела ее относительно спокойная  жизнь в поселке.  Это было  мерзко и, кроме  отвращения,   она  от этого ничего не  испытывала.  Все, все до единого  они были  грязными, вонючими, мерзкими,  похотливыми, грубыми животными. Никто из них в минуты  страсти не сказал ей ни одного нежного слова, никто не был благодарно  ласковым и щедрым на подарки.  Никто ее не  жалел, все требовали  от нее только «натуры» без презервативов и контрацептивных  средств, в любое время дня и ночи, даже  в «опасные дни» и во время бурных пьянок.  Никто из них  и мизинца не  стоил ее любимых  «больших мальчиков», ее самых первых мужчин, обаятельных, нежных, образованных, внимательных…   
      Густой  черный мат  изрыгали эти двуногие звери в заплеванных, заблеванных и прокуренных свинарниках, когда мучили ее, убивая в ней все чувства  и эмоции, словно она была их злейшим  врагом, а не  юной, красивой  куколкой, дарящей  высшее блаженство.  И чем больше  она  была  бесстрастной и холодной во время этих случек, тем  больше эти смрадные  кобели  ненавидели ее, и измывались над ней.
      Чтобы  отвадить их приставания, она объявила себя больной сифилисом, замкнулась в себе, стала дурнеть. Она твердо решила  не жить больше такой  подлой, низкой и скверной жизнью.   Или жить так, как  раньше она жила со своими милыми  ребятами,  или вообще не жить – так решила она и часто вспоминала  любимое изречение Володи  Цалкина: «Вкусив много меда,  аз умираю!»  Хорошо, что до освобождения Феликса оставалось чуть больше месяца… Но каждый день, который она считала, тянулся мучительно  медленно, она утратила аппетит, стала плохо  спать, а  за неделю до освобождения Лившица  покинула поселение и стала жить в  Вежайской гостинице близ лагеря.
      В день освобождения Феликса она накрыла в номере  праздничный стол, к воротам лагеря подошла в самом лучшем из нарядов, вся в золоте и серебре…   Некоторые зэки, стоявшие  в это время  у вахты, всерьез посчитали, что  забирать Феликса из колонии приехала не жена, а его дочь.   Это было так романтично, что один  из поэтов зоны Саша  Флешин написал  даже трогательную песенку о том, как «злая жена отца посадила, а юная дочка его забрала…»   
      Как только Феликс вышел на улицу, она молча бросилась ему на шею, повисла, обхватив цепкими ручонками,  уткнулась в грудь и затихла.  Молча, как обезьянка, она висела на нем минут десять, а когда он смущенно оторвал ее от себя, то увидел мокрое от слез  личико, большие сияющие от счастья  глаза...   Она была уверенна, что былая, чудесная жизнь скоро возвратится на круги своя.  Скоро, может,  даже завтра,  она с Феликсом сядет  в прицепной вагон «Кослан-Москва», и через сутки они будут в столице, в чудо-городе, где много-много добрых, красивых, богатых мужчин и прекрасных женщин, где все культурные, образованные, нежные, воспитанные люди, такие же, как Володя и Феликс!  Скоро они  будут у Володи, скоро они будут  жить  снова втроем и будут всегда  до конца жизни счастливы.  Всю свою жизнь  без остатка она посвятит  своим первым мужчинам. А когда через полгода получит паспорт, то выйдет за одного из них замуж, если это так надо… чтоб все было по закону, чтобы не ложиться больше под всякого начальника, майора или прапорщика… А если надо, то нарожает им детей, которых будет нянчить и воспитывать.
      Бедняжка!  Наивный, дикий цветок, едва распустившийся на мусорной куче ГУИТУ!  Она  еще не знала, что Феликсу уже выписан билет  на скорый поезд «Воркута-Москва».  Не знала еще, что жене Феликса, Галине Лифшиц, уже отбита замполитом  Антоновым телеграмма, в которой сообщался  день прибытия  в Москву  освобожденного  товарища Лифшица…    Об этом она узнает вечером, перед  посадкой  в поезд  «Кослан-Микунь», а пока  у них  был в распоряжении  целый день.  Обед  удался на славу. Малышка лишь чуть пригубила  водочки, а больше старалась  подлить Феликсу и дать  ему самый вкусный кусок  отварной говядины.
      Он, бедный, так исхудал за год в этом проклятом лагере, так соскучился по  здоровой и вкусной пище!   У нее от жалости даже слезы навернулись  на глаза, когда она, по матерински, старалась накормить несчастного  своего мальчика  Феликса!  А потом они легли  в постель,  и она старалась ублажить его тоскующую по ласкам  плоть, но все было не так, как раньше, в те счастливые времена, год назад…  Он был чем-то озабочен, какие-то мысли тяготили  его. 
      И когда  они успокоились  и лежали  тесно прижавшись  друг к другу, он и рассказал все, о чем она не знала…  Он сказал ей, что  не может сейчас с ней выехать в Москву, что он, как и Володя Цалкин,  намерен выехать из СССР в Америку, в Лос-Анджелес, где  живет его родная сестра. Он сказал Малышке, что по прибытию в Москву будет поставлен на учет в районном  отделении милиции, и когда менты узнают, что он собирается  выезжать в Америку, за ним начнется настоящая  охота.  Ему придется искать  временную работу  по месту прописки, а в Москве его  не пропишут – это однозначно!  Малышка с ужасом слушала его и ничего не  понимала.  Наивная, она  думала, что если человек, освободившись из лагеря получает право  называться «товарищем», то  вместе с этим ему  возвращаются  все права  вольного человека…  Одно лишь  дошло до ее сознания, что Феликс, как и Володя,  в Москву  её не возьмет.  Она стала плакать и умолять его  увезти ее отсюда, из этих гиблых мест:  «Феликс, родненький, возьми  меня с собой! Я погибну здесь!  Не оставляй меня!  Мне так сложно было  прожить  этот год на поселении одной!   Возьми  меня в Америку!   Удочери меня!  Сделай хоть что-то!  Феликс, родненький,  будь моим папкой! Я одна!  Одна на этом свете!  Мать спивается, отчим бросил её!  Она стала дешевой шлюхой, цена которой – стакан вермута!»  Феликс  отвечал ей, что у него два сына, старший  ровесник  Малышки.  Удочерение в его  нынешнем положении невозможно, да  и жена, и дети будут против.  Он стал давать советы, как продержаться  ей еще годик, пока он будет оформлять  документы на выезд.   
      Советовал ей окончить школу, пойти  на курсы  бухгалтеров, освоить какую-нибудь женскую  профессию. Он давал советы, а сам не верил в то, что  говорил.  «Ну,  зачем тебе  эта Америка?  Феликс, родненький, зачем?  Вспомни, как весело и богато мы жили на поселении?» – вопрошала она его  сквозь рыдания. Он стал ей  объяснять, что это ей, родившейся в страшных, мерзких условиях, жизнь на поселении показалась светлым  раем, но для него и Цалкина  известна другая  жизнь, в  сравнении   с которой  колония-поселение является каторгой, бессмыслицей, выгребной ямой для нечистот: «Ты же сама, Малышка,  говорила мне, что мужики здесь – говно, а бабы  еще хуже, если живут с такими  животными!   Так вот,  дорогая, для меня и для Володи  СССР давно  стал огромным Княж-Погостом,  такой же выгребной ямой, как и эти  лагерные места. Нам нельзя  больше  оставаться  в этой страшной стране, нас снова посадят  в лагерь, нас  здесь уничтожат».   Но Малышка  продолжала гнуть  своё.   
      Она стала говорить ему, что очень  много вкусила с ним меда и после  этого не сможет  есть дерьмо!  Она лучше умрет, отравится, но не пойдет по рукам этих грязных животных, не выйдет здесь замуж, не захочет рожать от них ублюдков, пьяниц, наркоманов, проституток и преступников! 
      Ему вдруг  стало безумно жаль Малышку!  Ведь всё,  что она  говорила ему, все было  правдой, горькой и беспощадной.  Маленькая девочка рассуждала  здраво, как умная, взрослая  женщина.  «Видит  бог, – сказал он ей, –  твоя судьба, Малышка,  нам с Володей  не  безразлична!  Но пойми, нам сейчас с ним очень  трудно. Одно, что я могу гарантировать тебе, так это материальную  помощь в течение года, полтора…   Возвращайся  в Микунь, получай  паспорт, устройся в Микуни на любую работу, учись в школе рабочей молодежи. Прижми с помощью ментов свою непутевую мамашу,  становись независимой  гражданкой.   Мы тебе будем присылать ежемесячно  денежные переводы и посылки с продуктами и модным шмотьем».  И тут Феликс вспомнил о замполите Антонове…  Вот кто,  единственный человек  в этом  районе, может помочь бедной  Малышке стать  на ноги!  Красавчик!  Только он, и больше никто! 
      Феликс голым вскочил с постели, бросился к тумбочке, достал  из сумки авторучку, вырвал  из ученической тетрадки чистый лист и стал лихорадочно писать  ксиву  лейтенанту  Антонову. В записке он просил Красавчика   оказать посильную помощь  несчастной одинокой  девочке. Написав  слезное послание, он  зачитал его вслух Малышке,  и сунул  его в  кармашек ее плаща.  Потом стал убеждать девочку, чтобы она завтра, без промедления, пошла домой к замполиту, вручила ему эту ксиву и рассказала ему без утайки свою печальную историю. Он сказал также, что поначалу  Антонов  будет  орать на нее, стыдить, «воспитывать», но он по натуре  своей  очень добрый, мягкий человек, отходчивый, любит помогать людям, даже  самым пропащим… 
      Он сказал ей, что замполит внешне очень красивый мужчина и на  пять лет моложе его. И если она  понравится  Антонову, то  ей надо  не задумываясь стать его микуньской любовницей, на стороне,  подальше от лагерного  поселка.  Такой  вариант удобен  для  нее, но  больше удобен для Антонова, ибо за ним охотятся  многие жены  местных начальников, а это очень опасно для Красавчика… «Но  Феликс, я люблю  тебя и Володю! Я  люблю только вас,  и никто на свете, даже  самый красивый мужик мне не нужен!» – стала  возражать Малышка. Но Феликс стоял на своем,   и девочка смолкла, поникла…   А когда все  стали собираться  к местному поезду, уговорила его  взять ее с собой до Микуни…  Он согласился, но с условием, что, проводив его на скорый поезд, она  в этот же вечер вернется  обратно и обязательно встретится   с замполитом ИТК-15.
      На деревянной  платформе  станции Микунь, когда  цепляли  косланские вагоны  к составу скорого, курьерского поезда  «Воркута-Москва», она  неотрывно держала  его под руку, висла на его руке, смотрела и смотрела ему в глаза,  словно старалась навсегда запечатлеть  его красивое  породистое лицо.  И  в который  раз спрашивала, приедет ли он с Володей  к ней  в гости в Микунь?  Она хотелаЮ чтобы это было  осенью, когда будет  много грибов и клюквы   Она обещала, что заготовит, закупит, запасет  им несколько  ведер лесных ягод и мешок сушеных грибов. Намекала ему, что,  и сама бы не прочь съездить к ним в гости в Москву…
      А когда началась посадка, стала беззвучно  плакать, слезы тихо текли  по её щекам, взгляд стал безумным, она шептала и шептала:  «Я люблю тебя!  Люблю, люблю больше жизни, милый, дорогой… папочка… папочка… Люблю! Всегда буду любить! Всегда… Люблю! Не уезжай в Америку! Не уезжай, прошу тебя..  Люблю тебя!  Никто тебя так любить не будет, как я!  Никто!  Никто! Не уезжай в Америку!»   Проводница стала  тревожно и удивленно смотреть на них! Она, видимо, в первый раз видела  такую трогательную, раздирающую душу, дочернюю любовь!
      Когда Феликс с сумкой и чемоданом вошел в  тамбур, шепот Малышки превратился в страдающее причитание,  почти в крик: «Я люблю тебя! Я вечно буду любить тебя, папочка, миленький, не забывай меня, не оставляй меня! Приезжай! Приезжай! Я погибну без тебя, мой любимый! Я люблю тебя! Папочк-а-а-а! Не бросай меня! Меня-я-я не броса-а-а-й»!
      Поезд тронулся.
      Проводница не стала  закрывать дверь вагона,  и Феликс стоял на площадке  тамбура до тех пор,  пока плачущая  девочка  перестала бежать за вагоном и  кричать  во весь голос «Люблю!  Люблю!  Люблю!»   Последнее, что он видел и что до сих пор стоит у него перед глазами, так это  бегущая и кричащая  Малышка… 
      Он видел, как она  в отчаянии остановилась, а потом села на рельс соседнего пути и двумя  руками охватила голову… Из-за  стука колес уже не слышен  был вой маленькой  девочки, одинокой, хрупкой, всеми  покинутой…  Найдется ли на ее жизненном пути  добрый человек, который  заметит её, рыдающую на рельсах?  Подойдет ли к ней и утешит ли её ласковым словом и добрыми делами?    Кто знает?  Кто сказал, что мир тесен и планета Земля маленькая?  Какие громадные расстояния  разделяют сейчас маленькую станцию Микунь и семимиллионный  город и порт на юге  Тихоокеанского побережья – далекий  как звезда   Лос-Анджелес!  Для двух маленьких человеческих жизней это воистину космическое  расстояние!   «Крепка любовь, яко смерть…»  Кто это сказал?
    
      И вдруг раздался истошный, звериный, женский крик. Абт очнулся:  что такое? Что случилось? Кричала Маринка. Абт  встрепенулся. Маринка, поджав обе коленки к груди, резко двумя ногами ударила  в грудь  острыми каблуками осужденного Мотыля.  Удар был настолько сильным, что Мотыль как  мешок рухнул на пол,  ударился затылком о стену и потерял сознание.  Маринка сидела на столе  зажав низ живота обоими руками и страшно материлась:  «Мудак!   Слабак!  Хутый-гнутый!  Педераст вонючий.  Я тебе что, кобыла?  Ты что же, козел, импотент,  руку в меня засунул?! Ты же  мне там все  мог разорвать!  Ублюдок, садист, недоносок!  Абт, а ты что спишь, куда смотришь, гумозина немецкая?…»
      Поднялся страшный гвалт.  Ларькин и Абт  схватили бесчувственного Мотыля,  и поволокли его в жилой отсек, чтобы  шнырь шестого отряда  привел в чувство  этого гинеколога-любителя…
      Это уже был второй случай, когда  в эту ночь свального  греха грубо нарушался  закон:  «Не  навреди!»  Первым  нарушителем был осужденный  Простоквашин,  по кличке Шар, который  без предупреждения вошел  в Маринку  с двумя большими, вбитыми в  крайнюю плоть  пластмассовыми  шариками.  Горе-изобретатель получил  в бочину  сильный укол каблуком и с позором  был выгнан из комнаты.   А то, что допустил Мотыль,  ни в какие  ворота не лезло!  Может,  и в самом  деле,  у него крыша поехала, а может он,  и в натуре  сексуальный маньяк?
      А в это время  Саша Ивлев  слезно уламывал старика Лазаря  дать ему взаймы  двадцать рублей, чтобы еще раз войти  к Маринке…
      –Дядя Лазарь!  Лазарь Моисеевич,  дай  двадцатку! Дай!  Я же знаю,  у тебя есть деньги в заначке.   Дай!  Я тебе с процентами верну!
      – Не дам,  Сашок!  Зачем  тебе еще раз видеть эту  мерзость?  Мне не жалко денег,  и проценты мне твои  не нужны. Мне жалко тебя, сынок,  – ласково, как маленького ребенка, стал его уговаривать старик, – это плохая женщина, уверяю  тебя!  Попробовал бабу и успокойся, мой  тебе совет! После такой бабы ты никогда не женишься, а если женишься, то жену быстро разлюбишь.  И  вообще, чем больше женщин  мужчина имеет, тем быстрее  стареет и изнашивается. Баба ведь ненасытная тварь, ей всегда мало!  Ты ей свою силу отдаешь, а она ее берет… Понял? Это как  наркотик, чем чаще  принимаешь, тем больше  хочется…  Все блудники  плохо  кончают свою жизнь и умирают от  страшных болезней…    Почему я, Сашок, выгляжу моложе моих лет?  Да потому, что занимаюсь воздержанием,  держу норму и в пище, и в вине, и в бабах…   И тебе советую ограничивать себя, беречь для женщин на свободе…   Не смотри на этих людей…  Они  живые трупы…   Они не созданы для  семейной жизни, от них не родятся  нормальные дети… А эта молодая баба?  Какая из нее будет мать? Кого она может зачать в этом кошмаре, грязи и гнилой похоти?  Чуешь,  какой смрад идет из кабинета  начальника отряда? Это запах смерти…
      – Лазарь Моисеевич,  дай двадцатку!  Дай! Очень хочется!  Может она уже и не придет сюда до конца моего срока!  Дай! Не жмись!
      – Глупый  ты человек, Сашок! Тебе разве не было  противно?  Разве  ты не ощутил тошнотворную сладость и брезгливость. Это же  мерзость, сынок…   Должно же быть какое-то чувство…  какой-то элемент любви! А здесь? Здесь, как в туалете!   Даже у животных нет такого  свального греха. Гаремы есть, но  такого в природе нет  и быть не может!  Такую мерзость могут допускать только двуногие твари!
      – Самки орлов  допускают такое – возразил Саша, – я  читал недавно  книгу по орнитологии…
      – Это исключение из правил! Орлы -  вымирающая хищная  птица… Это  не довод…  Что,  у нас  в стране  женщин мало?  А если б и было мало, так что из этого? Вот в войну  сколько мужиков  было убито, но  женщины были очень скромны в своих желаниях.  Сколько тогда  вдов мучилось, страшно сказать! Но они  ведь не шли в армейские части…   Почти каждая стремилась выйти  замуж по любви…
      – Я Маринку тоже полюбил…
      – Ай,  какую чепуху ты говоришь, мальчик мой!
      – Полюбил с первого взгляда…  Она  очень красивая, ласковая, добрая…
      – Она ко всем добрая…  за двадцать  рублей!  Имея  большие деньги, ты,  Сашок,  таких добрых баб  целый батальон  найдешь! Она же – проститутка, мразь!  Она – профессионалка, а таким  чувство любви  недоступно, любовь  им только помеха в их профессии, дурачок мой!  Ах! Ах!  Она  же – порченая баба, поверь мне, Сашок! Она сидела  в женском лагере  среди самых падших мочалок! А раз она очень красивая, значит, ее  уже испортила баба-кобёл. А ты  ведь слышал, сынок, не раз любимую поговорку  зэчек:  «Попробуешь  пальчика, не захочешь и мальчика!»  И не верь ты  Ларькину, этому  бабнику, что Маринка соскучилась  в лагере по мужикам. Все это -  враки!    После ласк    коблихи,  никто    не может  возбудить    ответную,  любовную  страсть в бывшей зэчке.
      –Порченная, но сладкая. Таких у нас в стране  тоже одна на десять тысяч девок, – пробурчал Саша и стал подниматься с койки, –пойду я, дядя Лазарь, хоть сеанс схвачу. Вон видишь, уже  выстраивается вторая очередь…
      – Ну, иди!  Иди, сынок! Может,  после сеанса она тебе  перестанет казаться  Василисой  Прекрасной…   Может быть,  ты  прозреешь и увидишь жабу, облепленную  лягурами…
      В комнате  сделали маленький перерыв. Абт менял простынь и наволочку, обтирал мокрое и  липкое тело женщины. Она сидела на стуле, раздвинув  ноги,  и безвольно опустив  руки.  Закончив обтирание, Абт стал пересчитывать деньги.  Делал он это быстро и ловко,  сортируя ассигнации  по их достоинству.   Закончив подсчет,  изумленно присвистнул.
      – Ого!  Вот это да! А наши мужики, Мариночка, щедрые ребята!  Смотри,  десяток намного меньше, чем четвертаков.  И того на данный  момент  мы имеем три  тысячи сто пятьдесят рублей…
      – Да не щедрые твои  ребята, - промолвила Маринка, - просто  двадцать пять рублей в одной бумажке легче заначить.  Вот и все!  Это мы проходили… Не надо!  Лучше скажи мне,  сколько  желающих пройти  по второму разу…
      – Мало, – ответил Ларькин, – человек двадцать…
      – А который сейчас час?  Сколько осталось времени? Успею ли?
      –У тебя еще в запасе один час десять минут.
      – Мало! Сейчас мужики  уже насытились, работать будут долго. Они меня  и так задолбали.  Все болит и внизу, и во рту, язык опух, небо все растерто, но больше всего болят груди, к соскам не притронуться!  Не умеете вы, кобели поганые, женщину ласкать! Вам бы все её мять, щипать, кусать, бить, разрывать,  мучить…   А мы женщины должны  быть с вами нежными, ласковыми…   Посмотрела  бы я на вас, если бы стала вас кусать, бить и щипать…   Издеваться над вами…   Вы бы, трусишки, разбежались в момент по своим углам…   Не так ли?
      От выпитого её пошатывало из стороны в сторону, но по всему  было видно, что голова ее еще  светла и она держит ситуацию  под контролем. Угрюмо посмотрела на пепельницу – плевательницу, наполовину  наполненной белесой  жидкостью, сморщилась  и обреченным, хрипловатым голосом  произнесла:
      – Какое богатство  пропадает!
      – Ты о чем? – спросил Ларькин
      –Да вот об этом, -  она лениво  указала пальцем на пепельницу, -  тысячу и даже больше баб  можно было бы осеменить.  Сколько  бы родилось  детишек!  Среди них  были бы  и нормальные  люди – ученые,  педагоги, инженеры, изобретатели,  музыканты, художники. Даже  если бы  из этой тысячи новых жизней родился хотя бы один Циолковский, уже было бы  замечательно…
      – Ну,  ты даешь, подруга! – хохотнул цинично Ларькин, – из этого  «добра»  может родиться только дерьмо!
      – Дурак,  ты!  Можно подумать, что только на свободе  зачинаются талантливые люди! Ты что, и себя и Абта  считаешь ущербными?  Разве от вас, ребята, не могут  родиться нормальные дети?  Или  вы верите в наследственность? Ха!  А сколько родилось нормальных людей после изнасилования их матерей во время войны?
      – Да тут полстраны  наберется,  – заметил Абт.
      – А сколько разлито на мне, на полу?  А сколько я проглотила…
      – Ты любишь глотать? – спросил Ларькин.
      – Не все подряд… Знаешь, это всё сложно.  У мужчин, в зависимости  от их склада  характера, возраста и нервной системы,  да будет тебе   известно, семя, как и пот, имеют свой специфический запах, цвет и вкус…   Да! Да!  Не лыбтесь!  Бывает так, что даже  хочется  проглотить ароматную, здоровую  жидкость…  У молодых, психологически нормальных мужчин она схожа с обычным  яичным белком…  На ее основе  делают за рубежом неплохие  препараты и даже духи… А что? Что может быть чище и здоровее в природе? А?
      Она закурила. В первый раз за эту ночь. От глотка дыма ее мотнуло, но она  удержалась на стуле.  Посмотрела на полуоткрытую дверь, увидела там  толпу  онанирующих на нее  безденежных мужчин, улыбнулась  и попросила  Ларькина открыть  бутылку ликера  «Бенедиктин».  Он плеснул ей треть стакана. Она  стала пить  сладкий напиток, нарочито проливая  его меж грудей  и на живот…   Выпив,  она стала  пальцем собирать пролитое  внизу живота…   Широко раздвинула ноги. Стала  слизывать собранную сладость с пальца и подмигивать стоящим за дверью… Там раздались стенания, ругань, нервные  движения, несколько лиц исказились  мучительными гримасами,  и одна струя пролилась  на пол прямо у порога.
      – Примитивные вы все-таки существа, ребята, – шепнула она своим помощникам, рассмеялась, поставила стакан на тумбочку и распорядилась:
      – Итак, пацаны, давайте завершать нашу  вахту!
      Она  легла на стол, приняла прежнюю позицию и приказала Абту:
      – Запуская сразу по  три человека!
      – Ну, ты даешь, -  изумился  Ларькин, –  ты у нас стахановка-многостаночница, ударница коммунистического труда…
      – Заткнись! Я буду  делать минет сразу двоим! Ясно!  Молчать!  У нас мало времени! Мне нужно отдохнуть! У меня  сейчас безопасные  дни!  Я должна работать на полную  катушку!
      Тут она увидела  среди унылых и серых лиц родное до боли лицо – мальчика Саши!
      –Сашенька, родной, иди сюда!  Ты идешь вне очереди и бесплатно!
Дрожащий и взволнованный Сашка вошел голышом  с бумажкой в руке…
      – Это что у тебя,  родной? – спросила  удивленно Марина, увидев у своего мальчика  вместо ассигнации обыкновенный тетрадный  в клеточку листок. – Заявление  в профсоюз?
      – Нет…  извини… Это ксива…  здесь адрес моих родителей…   Когда  будешь в Москве, навести их… они живут под Москвой в Пушкино… есть такой  городок…  Скажи им, что я скоро освобожусь… условно-досрочно…   Я буду здесь…  хорошо вести… Прошу тебя…  навестить их, успокоить… скажи, что ты  работала в ИТК-15 в бухгалтерии и знаешь меня…   Прошу  тебя…
       –Ах, ты мой милый ягненок! Ну, конечно же, я их навещу! Будь спок! Все будет в ажуре!  Абт!  Ты слышишь?  Возьми у Саши ксиву с адресом и положи в мою сумочку? Лады! Сашенька, милый мой мальчик,  я обязательно исполню  твою просьбу, обязательно. А теперь  хочешь,  я сделаю  классный,   французский минет?
      – А у меня денег нет! – в рифму ответил Ивлев и  густо покраснел…
      – Глупенький! Я же тебе  обещала  второй заход сделать бесплатно?!  Обещала! Иди ко мне мой милый, а  эти твои дружки подождут!  Иди, я жду тебя, не робей!  Я сейчас  тебе покажу то, чему ты должен научить свою будущую жену!  Когда ты ее  научишь этому делу, она будет до конца жизни уверена, что ты никогда не пойдешь от нее  налево!  Да! Да!
      – Нет! Я не буду жениться,  я женюсь на тебе… в Москве… Мне никто не нужен, кроме тебя.  Ты самая лучшая  из всех на свете!
      – Глупый! А кого ты знал, кроме меня? Дурачок! Иди сюда!  Не робей!  Запомни! И научи свою  жену  этому искусству! Лады?
      – Лады!

      Второй круг завершился. Еще пятьсот рублей легло  в зэковскую, общаковскую  шапку.  Марина, выпив сто грамм  ликера,  стала щедрой, как и  большинство пьяных людей.
      Она сама стащила матрац  на пол, улеглась  на него и приказала всем желающим ловить сеанс бесплатно!  Толпа  голых, возбужденных мужчин, жаждущих получить  на халяву удовольствие,  ввалилась в кабинет начальника отряда. Стало невыносимо  тесно и душно…  Марина  извивалась  на полу, принимая  разные, самые соблазнительные позы, как мартовская кошка во время течки перед дворовыми котами…   На полу было чем дышать и она, почувствовав  облегчение, стала  впадать  в неистовство:
      – Вот она я!  Вот видите – вся ваша.  Вот так!  А вот  и  эдак!  Запомните меня! Ну, что же вы?  Кончайте! Быстрей!  Быстрей! Бесплатно!  Вы никогда такого больше не увидите!
      Она  легла на спину, широко  раздвинув ноги и заломила  руки на затылке…  Но когда  она увидела  нечеловеческие морды двуногих зверей, то пришла в ужас. Перед ней,  над нею была звериная толпа… Она была безумной, агрессивной. Раздавались страшные  ругательства, стоны, скрежет  зубов, проклятья. И те, кто  испытывал оргазм, онанируя на ней, обзывал ее такую красивую, изящную, необыкновенную, самыми грязными словами. Не все, конечно, не все. Многие, скрипя  зубами и, завывая, стремились  без слов  попасть своей струей  ей на живот или на лицо, или меж грудей, а многие, выплескивая за многие годы накопившуюся похоть, желали  ей сделать больно – убить,  расчленить, съесть…
      И,  когда  она увидела эту  звериную   толпу, то ужаснулась. Ей  вдруг вспомнилась, изучаемая на курсах стюардесс   психология толпы.   Она вспомнила краткую всемирную историю. А также историю чудовищных преступлений против  человечности во времена  Великой  французской революции, когда  революционеры, забыв все  основы  общечеловеческих законов и законов Божьих, насиловали монахинь, вырезали  половые органы  у мужчин и женщин и, торжествуя, под бодрую музыку,   несли  эти страшные трофеи на  острие мечей, шпаг и пик!  И толпа  восторженно  принимала это чудовищное шествие!  Марине понадобилось несколько секунд, чтобы оценить  столь опасную для нее ситуацию.  Промедли она  сейчас хоть на минуту,  и эти звери нападут на нее  и начнут  грызть ее в пароксизме  страсти, живьем!  Толпа есть самая  худшая из сторон  человеческого общежития.
      На Марину  брызнули первые  струи  мужской похоти. И она, размазывая сперму  по своему телу, вдруг четким и ясным голосом  закричала:
      – Мальчики мои  любимые, желанные!  Я вас всех люблю и всех вас принимаю!  Хорошие вы мои! Успокойтесь! Бедные вы мои! Ну, что же  с вами сделала эта  вонючая   власть?  В кого же  вас превратили  эти сраные коммуняки? А?  Ну, почему? Ну, почему они, суки двуличные,  отделили зэков от зэчек?  Мальчики, любимые! Вас превратили в зверей!  Мальчики, очнитесь!  Вы гибнете! Ну, нате! Кончайте на меня! Ну, почему, скажите мне, пожалуйста, вид голой  женщины  вызывает у вас такую ненависть?  Почему? За что?  Да была бы моя воля, я бы вам всем была хорошей женой и любовницей… Я бы вам всем всегда давала! Бесплатно! Только любите меня! Любите, жалейте, защищайте меня!
      Толпа, услышав  стенания женщины, успокоилась, стала  миролюбивой.  Стоящие у тела  Марины  мужчины  покорно уступали место другим… Они  онанировали, но уже не так  агрессивно.  Марина  послушно подставляла им рот, улыбаясь пьяно и ласково:
      –Вот так!   Вот молодец! Хороший  мальчик! Спасибо!  И ты хочешь? Давай милый!  И ты – тоже?!  Давай, выплесни  мне на живот! Вот так!  Успокойся!  Тебе хорошо?  И мне – хорошо!
      И вдруг  резко зазвенел будильник.   Группа  голых  мужчин затихла.  Предусмотрительный  немец Абт  еще вечером  завел звонок на определенный час.
      Ларькин  для понта крикнул  пронзительно и отчаянно:
      – Атас, мужики! Менты идут! Конец рабочему дню!
      Всех осужденных шестого отряда как рукой смело! Они в мгновение  ока попадали на  свои койки и накрылись одеялами. Только один Саша Ивлев не лег в постель. Он подошел к старику Лазарю и похвастался:
      – Лазарь Моисеевич? А?  Ты слышишь меня? Она мне сделала минет бесплатно!  Значит,  она любит меня! А ты говорил, что  она любит только за деньги! И хорошо, что ты не дал мне взаймы двадцать рублей. Ты мудрый старик, а вот в любви ты ошибся!  Проститутка тоже может любить!  Лазарь Моисеевич!  Ты что, спишь?   Ну спи, дорогой!  До подъема остался один час!
      Саша Ивлев  еще не знал, что старик Лазарь уснул в постели вечным сном… Умер!
      Саша ждал выхода Маринки,  и ему было не до старика Лазаря!  А когда она вышла  в верхней одежде, пьяная, поддерживаемая с двух сторон  Ларькиным и Абтом, он бросился в одних кальсонах и в тапочках на босую ногу вслед за ней.   Выбежал  на снег  из барака и все время  спрашивал ее, пьяную, измученную, расслабленную:
      – Мариночка! Ты заедешь к моим родителям в  Пушкино?  Мариночка, любимая, прошу тебя…
      Он бежал за ней по снегу, один тапочек  упал с его ноги, но и даже босой, он не  чувствовал  обжигающего  холода…
      –За-е-ду!  Са-шо-к!  Бля бу-ду!  Кля-нусь! – пьяно обещала  Маринка,  провисая меж двух сильных, молодых зэков.  Ларькин  шуганул Сашу в барак.  Он боялся, что кто-нибудь увидит их с Маринкой, идущими в направлении КПП.  Никто из них  не знал, что эту странную  процессию  видел дневальный-истопник штаба колонии осужденный  Хлызов.   Никто не знал, что в ночь с 20 на 21 января в красном уголке штаба ночевал замполит ИТК-15 Антонов. Еще никто не знал, что окончательно умер и уже больше никогда не воскреснет сушильщик обуви, старик Лазарь…  Пьяная, но еще владеющая умом  Маринка спросила  из чисто женского любопытства  всезнающего коменданта Ларькина:
      – Скажи, а почему не было Махмуда?
      – Наш нарядчик не любит  хоровод.  Он сейчас  забавляется  с одной молодой женой зэка, картежного должника, московского инженеришки!
      – Я ей не завидую! – рассмеялась Маринка. –  При живом муже  трахаться  с чужим  мужиком?!  На такое даже  я не способна! Я всегда  чтила и чту  супружескую верность.  Ведь недаром я завалила насмерть  своего муженька за измену!  Он, кобель вонючий, польстился на мою подругу! Каково?  И ты знаешь, чем она его, дурака,  пленила? Минетом! Ах, ты! Ах, ты!  Магический кристалл!  Ха! Ха!
      На контрольно-пропускном пункте  их встретил  бодрый и вечно хмельной  прапорщик Лахоня. Он  был весел и добродушен.  Охотно взял  у нее шестьсот рублей за комфорт.  Триста рублей он возьмет себе, а остальное отдаст Махмуду или капитану Азарову.  Будет видно. Озорно посмотрел  на Маринку, подмигнул ей, но свидание не назначил. А зачем?  Сейчас, через минут десять – двадцать Махмуд даст ему  в усладу молодую жену  осужденного Истомина,  чистенькую, беленькую, бывшую балеринку.  И зачем ему нужна эта заплёванная зэками  Маринка?…
      Приближалось северное, хмурое, чёрное утро.  Никто  еще не знал, что  бригады шестого отряда  не выполнят сегодня дневную норму и этим  самым сорвут план ударного двухмесячника,  объявленного самим Министром МВД СССР товарищем Щёлоковым. Никто еще не мог знать, что через час  будет  смертельно ранен  всемогущий  нарядчик зоны  дядя Махмуд. Никто не знал еще и не мог знать, что  почти весь шестой  отряд вечером, обессиленный Маринкой  Стюардесской,  будет водворен в  штрафной изолятор  за невыполнение  норм выработки…
      Никто, кроме  самого Бога, не знал, что на почве хронического недоедания  сойдет с ума богатырь  зоны, осужденный  Николай Разин, по прозвищу  Тарзан.
      И самое  странное заключаться будет в том, что никто, за исключением  двух-трех  человек  из тысячи,  не удосужится логически  связать все эти мерзкие, «нехорошие»   события с  печальной датой смерти вождя  мирового пролетариата – Владимира Ильича Ленина… И,  в самом деле, можно и нужно ли искать в этом какую-то логическую связь? А может быть, и не нужно? Может быть,  здесь есть какая-то другая, духовно-нравственная связь? А?  Кто может ответить? Думайте! Я устал думать, я устал жить.

      На чердаке барака № 8, «петушиного барака», около  трубы  грелся бомж ИТК-15, осужденный Юдочкин. В руках он держал соленую  селедку. Отрывая плавник  или вынимая  из неё жабры и замутнённые смертью глаза, он стенал, плакал, обильные слезы стекали по его грязному лицу.  Терзая против воли селёдку, он. Сквозь слёзы,   невнятно бормотал: ''Селёдочка! Бедная! Тебе больно? А я вот возьму и  выщиплю у тебя плавничок! А я тебя раздеру!  А мне, а мне кушать, жрать   хочетца! Прости  меня! Тебе больно?  А я тебе  плавничок сейчас выдерну? Больно?  А я сейчас  тебе головку разгрызу. Ой, как  тебе будет больно! И брюшко тебе разорву! И всю съем! Ай! Ай, как будет  тебе больно!  И мне будет больно''.
      Осужденный Юдочкин уже давным-давно сошел с ума, но, увы, этого в зоне  никто не заметил. Юдочкин продолжал своё угрюмое существование так, как  будто ничего серьёзного в его жизни не случилось. Тихий сумасшедший сродни нормальному советскому гражданину, главное – не выпячиваться и вести себя, как все нормальные неразумные.  Терпеть и молчать.  Только в этом случае  можно выжить.  Да! И никак иначе! Что? Будут возражения? Ах, ты хутый-гнутый!
      А я всё  витал и  витал над бедным   бомжем зоны   и не знал, как спасти его. Мог ли я тогда взять его душу и унести с собой? Мне казалось, что мог.  Но… Но  и в этот раз я был бессилен! И дело даже не в селедке, она весила всего-то граммов двести, не больше! А дело было в самой душе Юдочкина.  Она была неподъемной! Честное слово!
      – Бедная моя девочка, селёдочка! Бедная! Как тебе, девочке, больно! – раздирая рыбью тушку, продолжал ныть и плакать  осужденный Юдочкин.
       Сейчас он чем-то был похож на одинокого муравья,  муравейник которого совсем недавно был уничтожен огнем.  Муравья я бы еще мог поднять в небо.  Мог бы? А чего? Вес, как говорится, самый минимальный! Главное – перелететь запретную полосу, а там и трава не расти!
       «Давай, Юдочкин, улетим отсюда! – шепнул  я на ухо бомжу ИТК-15. – «Ты кто? Бог  или Сатана»? – спросил Юдочкин. – «Не тот и не другой, а просто, сострадательная душа»! –  ответил  я  не задумываясь. – «Тогда пошел к черту»! – «Ну, зачем же так грубо и не благодарно»!? – «А затем! – ответил, заливаясь  слезами  Юдочкин жалостливо вгрызаясь в селедочный хвост,  – Ах, бедная, бедная, ты моя рыбка! Как же  тебе больно»!
      «Оставь его в покое! Ибо   блаженные духом    уже спасены!  И ты уже бессилен, ибо разорвано сердце твоё, а душа твоя кровоточит! Посмотри, как много крови»! – раздался в тиши чердака знакомый  мне до боли в сердце голос.  И я посмотрел. Подо мною растекалась громадная лужа крови. Я никогда не думал, что моё хилое тело может так обильно кровоточить. Что всё это значит? Неужели душа моя умирает?  Неужели? А как быть мне с полетами над миром и над самим собой? А?