Реквием по Адаму... этюд 1

Владимир КАРАСЁВ, историк.
Ташкент, Республика Узбекистан.
РЕКВИЕМ ПО АДАМУ...

(Печатается с сокращениями)


 
    Кто выбрал меч – тот вкус войны познал.
    Кто  посох  выбрал – странствовал  по  свету.
    Венец  терновый  в  лоб  шипы  вонзал
    Тому,  кто  быть  отважился  поэтом.
                Алексей Гвардин

***
...Он пишет не однозначные стихи, он рисует совершенно удивительные картины, он, шутя, бродит в одиночестве по Вселенной. Он в поисках смыслов, витает от галактики к галактике. Он ищет в этих красочных разводах космических туманностей ту самую Истину, которая придаёт силу свободной человечности. Но геомагнетическая аура  Земли возвращает его к себе, не отпускает, ибо есть ещё в душе его понятие – Долг! Тот самый долг, который заставляет людей добровольно открывать кингстоны и вместе с кораблями становиться «Летучими голландцами». Его путь это странствия в невыносимом одиночестве, которое глубоко скрыто в запутанных лабиринтах памяти, затеряно в туманных подвалах сознания.
Художественные произведения нельзя рассматривать вне Времени и Пространства, в отрыве от породивших их исторических условий, без учёта умственной среды, душевного склада людей, находящихся на определённой ступени культурного развития. Иначе эти произведения так и останутся закрытой книгой – мы не сумеем ни понять, ни правильно оценить их. Но стоит привести в связь отмеченные моменты, всё мгновенно преобразится. И глазам зрителя откроется не просто мир представлений творческого интеллектуала, художественного творца, но мир всей национальной культуры, в которой рождён был художник или в которой он пребывал в период непростых творческих озарений.
Поэтому, говоря о Гвардине, Алексее Ивановиче следует всё же видеть через его непростую и многоликую призму творчества отсветы времени, в котором пребывает сейчас интеллектуал. Правда есть в этом прекрасном мире непознанное, но надо смириться с тем, что существует и непознаваемое, однако сам процесс познания бесконечен и этим изумительна сама жизнь человеческая...
Пусть в сумятице жизненных коллизий кто-то утверждает своими картинами, что наступило время вселенского хаоса. Но это не так, потому что создатель сомнений и заблуждений - Сатана слишком занят, чтобы замечать скромных слуг божьих... У Гвардина трудная стезя неравнодушного к жизни творца. Он всегда в поиске новых возможностей самовыражения. Об этом следует мне рассказать отдельно.
Ему самому всё время, как будто, не хватает воздуха, но как деревья он продолжает своей живописью выдыхать живительный кислород, который красочной гаммой наполняет нашу с вами жизнь. Собственно такие люди становятся пассионариями. Правда, именно в них летят первые камни из толпы обывателей. И пресловутое утверждения христианского Пророка о том, что тот, кто безгрешен пусть бросит камень,  в наше «цивилизованное» время не имеет никакого значения. Скорее наоборот – кто грешен тот и мечет проклятья и камни. А что же безгрешные?  Одни «безгрешные» напялив на себя маски либерального патриотизма, смело возмущаются несправедливостью... у себя на кухнях, другие – это уже «безгрешные» назначенные гармонично-развитыми представителями власти для наставления всех нас (народ) на путь истинный, ибо в представлении назначенных «безгрешных» мы и понятия-то не имеем, как нам надо правильно жить. 
Однако Алексей Гвардин, несмотря на то, что его живопись, а уж тем более поэзия, может не понравиться какому-нибудь потомку Каина, работает с упоением над закрытыми от всевидящего ока проворной (сейчас уже добровольной) цензуры, темами. Потустороннее для него не более чем реальность внутреннего вежда. В 2011 году он пишет Демона. Потом будет ещё ни одна серия разных портретов, герои которых балансируют на самой грани Бытия и Фантазии.
Разумеется, в этом направлении Алексей движется, казалось бы, в компании с художником актуалистом Джеймсом Тарреллом – создателем «Падения светлого». Правда вся эта дребедень с цветовыми эффектами Джеймса, отнюдь не способствует раскрытию внутренней гармонии художника. У Гвардина нет позетёрства в проявлениях индивидуальности.  В его полотнах визуализируется музыка – музыка души неординарного творца.   
Жизненная убедительность и сценическая патетика – вот два полюса Гвардиновского Демона. Но что же мы видим? Самоочевидно, самый романтический образ в его творчестве исходит из реальных переживаний. Демон был для него олицетворением самой действительности, а не заимствованным из литературы или Врубелевских волнений и, тем более, не плодом только творческой фантазии.
 Этот таинственный и невиданный в реальности образ так сильно завладел художником, что он возвращается к нему раз за разом. Исполинский психологизм работы делает автора сторонником венецианского Ренессанса. В образе отсутствуют традиции византинизма и та «условность» и монументализм, которые свойственны про-политизированным прокломативным работам Баходыра Джалала или Джавлона Умарбекова. Это не монументальный образ, не символ, не аллегория, не плод фантазии или «мистических видений». Это портретно близкий к натуре психологический образ, результат реальных переживаний художника.
Я не буду уподобляться Камиллу Писсаро, который уговаривал Сезана выйти из тьмы, из глубины печального сознания, потому как знаю, что Сезан охотно последовал совету, а потом умудрился поссориться со всеми импрессионистами и самим Писсаро. Не хочет Алексей «окунуться» в солнечную палитру не мистического реализма – это, его выбор. Но именно в его внутреннем мире он, скорее всего, и останется в одиночестве, как странник, кочующий от нашей Вселенной к другой, может быть – параллельной Вселенной  (если таковая существует, как в это кто-то хочет верить).
Была правда довольно успешная попытка иллюстрировать «Демона» Лермонтова художником, работавшим в России – венгром Михаем Зичи, но только работа «Демон, летящий над Кавказом» 1881 года, хотя и была художественно высока, но в ней полностью отсутствовала экспрессия присущая самому произведению поэта.
Достойный внимания портретист сам должен обладать характеристикой сильной личности, ибо «в конечном счёте» всякий подлинно психологический портрет – автопортретен.  Главное для нас искушённых зрителей, это понять суть творческого порыва художника. Именно он, этот, если хотите – «божественный порыв», позволяет истинному творцу достигать громадного влияния на состояние нашего сознания. При этом мы понимаем, что изображение на холсте или бумаге есть не только представление автора о теме изображения, но и визуальное проявление скрытого от всего мира внутреннего состояния художника.
Гвардиновский «Демон – реквием» дышит экспрессией характеристик позднего Тициана и Тинторетто при наличии натурализма Менцеля и Лейбля. При всей убедительности натурализма он декоративен, как отображения дожей у великих венецианцев. Он обладает монументализмом, который умели придавать изваяниям кондотьеров кватрочентисты и к чему тщетно стремился Серов. Недаром, Гвардин иногда комментируя и раскрывая эту тему провозглашает, что это есть: «Реквием по погибшим во всех Прошлых, Настоящих и Будущих войнах. Падший Ангел»!
Этот «Демон» - симфония тревоги, той тревоги, которая пронизывает наше совершенно не спокойное и неоднозначное Время. Эта тревога объективизирована в художественный образ и при всей исключительной оригинальности трактовки поднята над утлой ладьёй собственных переживаний.  Скорбь и тревога – вот два мотива уловленных Алексеем и выраженных в цветовой гармонии, где откуда-то справа возникает красный, тревожащий душу цвет. Цвет тревоги, цвет не сказанной борьбы между бытиём и ирреальностью. 
Симфония мировой тоски, звучащая в живописи Гвардина, сближает его искусство с романтиками и, в частности, с Лермонтовым, конгениальным иллюстратором которого он стал. А в природе художник слышит те же звучания, которые он выразил в целой череде портретов, потому что природа воспринимается сквозь призму человеческого сознания. Поэтому-то «чистый» пейзаж отсутствует у художника, всегда наполнен у него живым присутствием человека и как бы опосредованно существует где-то за гранью реализуемого образа.
Помимо композиционного и ритмического строя этот портрет представляет изысканную колористическую гамму, в которой густо-коричневые, чёрные и тёмно-красные цвета сплелись в тяжёлое звучание каких-то мощных инструментов исключительно низкого регистра. И только несколько бликов белого, жёлтой охры и изумрудного цвета прорезают тёмно-синие, тяжёлые тона цветовой гаммы. Именно в этом состоянии, возможно, всё – всё, это существование в любом другом пространстве, в любое иное время. Но, вот далее, мы поговорим  о существенным.
В противоположность горделивому одиночеству безлюдной природы у Енина В. и лирической сентиментальности Голищенко Г., где каждое дерево – лишь нота, выражающая один из звуков душевного мира художника, у Гвардина природа космична. В его пейзажах нет ни подчинения природы человеку, как у мастеров эпохи Ренессанса, ни подчинения человека природе, как у голландцев XVII столетия. У Алексея Ивановича природа и человек космически возвышенны и слиты воедино, без переходов на многообразные планы, без отъединения одного от другого.               
Перед зеркалом Времени художник оказывается каждый раз, как только он пытается поднять тему человечности. Иногда Алексей Гвардин, работая над своим «Демоном» в котором воплощалась какая-то полуреальность-полулегенда рассказанная не то Гоголем, не то Эдгаром По или в рифму уложенная Михаилом Лермонтовым, вдруг оказывался за гранью искусства и жизни, благодаря иллюзионизму границы смеживались. Искусство в этом портрете мгновенно подменялось зеркалом жизни. Одновременно с оригиналом возникало его alter ego. Такие полотна возникают на самой грани безумства с гениальной прозорливостью. И именно в этом полотне, как в автобиографическом откровении, отображён облик самого художника, который с гибельным восторгом растворяется в смертельном свидании со Временем и нравственностью. Ибо в наше Время ничто так никому не прощается, как добродетель...
Сегодня, наши отечественные искусствоведы перекривляют исторические соотношения. Реализм они принимают за модернизм. Но модернизм надо отличать от подлинного новаторства. Модернизм отрекается от традиций. Новаторство же, движущее историю, проникнуто пиететом к  прошлому. Как когда-то художники «Мира искусства» сегодня  Гвардин, Азизов, Бабаев, Тиора, Плужников, Сандлер, Садыкова Диана принадлежат новому поколению. При этом Гвардин освобождает искусство от привычных жанровых элементов, поднимает на высоту лучших европейских мастеров упавшую технику отечественной живописи, оставаясь в своём творчестве в глубочайшей основе реалистом. В этом, а не во временных и иногда случайных личинах, историческая роль, которую начинает исполнять и заполнять образовавшуюся новую нишу этого вида современного искусства Алексей Гвардин. 
Несмотря на свою защиту «жизненной правды» в искусстве, несмотря на постоянную штудировку натуры, Гвардин никогда не снижается до глубокого натурализма. У него нет ни одной натуралистически-жанровой картины. Думаю, что Алексей понимает, что реализмом не исчерпывается все стороны искусства, а иные, символические элементы явились отражением сложной и противоречивой эпохи нашего Бытия. Конец ХХ века и начало XXI века означают переломный этап в искусстве нашей страны. В литературе – бытовое, в философии – отсутствие нравственных устоев и слабый интуитивизм, в театре – первые пробы «условных» постановок, в кино – возвращение к уже окончательно атрофированному патриотизму.
Всё это находит своё отражение в романтической, мифологической сторонах творчества Алексея. В его творчестве всегда два начала – реалистическое и символическое. Первое – упрочено воспитанием и средой. Второе – результат социальных сдвигов, результат целого ряда переоценок, произошедших в некоторой части узбекистанской интеллигенции на рубеже столетий. Но у Гвардина наиболее символистические, казалось бы, «абстрактные» образы являются плодом переработки первоначальных реальных восприятий и отражением жизненно реальных переживаний. При этом он не очень-то любит, чтобы о нём говорили искусствоведы:
«Не   сочиняйте   про  меня  легенды
нелепые  и  глупые  притом.
Не  мной   открыты были  континенты
и  я  жалею  искренне  о   том...».
Однако он говорит, и речь его может быть кому-то и непонятна, но она идёт от Души. Это также как мы, слушая песню на чужом и неизведанном нами языке, вдруг чувствуем щемящее под самым сердцем страдание, которое вызывает слёзы, слёзы очищения, просветления, надежды.
Гвардин не относится к тому бесподобному клану «пишущей братии», которая на полях страниц росчерками графически оформляет свои собственные вирши. Алексей не уподобляется и тем известным художникам, которые  стремятся удивлять, поражать, эпатировать зажравшихся снобов своей разносторонностью. Как, к примеру, Сальвадор Дали...
Почему я его вспомнил? Сразу как-то не ответишь, откуда такая ассоциация «Гвардин - Дали». А, впрочем, вспомнил, почему промелькнул в мыслях первым Дали. Помнится во время открытия выставки «Pastello II» в галерее Национального банка Узбекистана, кто-то из студентов, примчавшихся на выставку шумной ватагой из национального Института живописи и дизайна им. К. Бехзада  и рассматривающих выставленные работы, вдруг глубокомысленно высказался, показывая на работы Гвардина: «Какой высокий сюрреализм!». Меня не удивило, что студенты художественного вуза не знают существующие направления в искусстве, это уж точно не их, вероятно, просчёт, но вот не знать признанных «королей» сюрреализма они просто не имеют права, раз в таком учебном заведении никчёмно коротают время. Тем более что добрый десяток отечественных «живописцев» активно плагиатят не только манеру, но и часто сами сюжеты сюрреалистических работ. Особенно им по нраву, почему-то, именно Дали.
Правда, муза истории Клио, любит всегда подшучивать над незадачливыми кандидатами в бессмертие. «Отец» сюрреализма, французский поэт Андре Бретон сочинивший «Манифест сюрреализма», ставший эстетическим фундаментом этого влиятельнейшего течения в искусстве ХХ века, официально «отлучил» испанца Сальвадора Дали от своей «артели созидателей нового мира». Несмотря на то, что Сальвадор Дали постоянно высокомерно прокламировал «Сюрреализм – это я!», художники Европы (причём весьма уважаемые и поистине талантливые), всю его жизнь сторонились общения с мэтром.  То ли их шокировали откровенные заявления Дали, типа: «Единственное, что мне нравиться – это кретинизировать людей...», или: «Я – шут, гистрион. Заметив, что мои идеи производят эффект, я их индустриализирую...», и такое: «Если я создаю какое-либо произведение, какой-либо предмет, то их ценность подтверждается для меня в тот момент, когда они становятся денежными чеками...». В наш век растущего потребительского кретинизма – эти заявления художника, современны, а иногда и актуальны в ретроспективе на отдельных отечественных «творцов новой живописи».
«Разумеется, я – художник, – сказал Дали в интервью газете «Монд». - Но гораздо лучший из меня писатель». Объёмистая книжка «Как становятся Дали», литературно обработанная известным французским критиком Андре Парино содержит три основополагающих принципа кретинизации: ложь, парадоксальность и мистификация. Любовь к стихосложению у мэтра вылилась в книгу  эротико-метафизическую трагедии «Мученики», о ереси, которая существовала ещё до грехопадения Адама и Евы (?!). Дали об этом знал, несомненно, лучше любого, ибо объявил себя «архангелом первой категории»! Ну а книга мэтра «Скрытые лица»  как чисто декадентский роман с живописаниями роковых страстей проповедует принципы садизма и мазохизма в смеси сюрреалистического сумбура.
Эпатажный живописец, все структуры личности которого параноидальны, заявлял: «Я – за Великую Инквизицию во всём, в жизни и живописи». При этом живописец говорил: «Мне неизменно нравятся периоды больших войн, катастроф, наводнений, землетрясений... Я предпочитаю, чтобы они продолжались, чтобы было больше жертв... Я люблю, когда несчастны другие...» .
Спору нет, параноидальное искусство и маниакальные идеи художника на Западе неизменно находили и продолжают находить  ценителей и грандиозный сбыт. Его творчество интерпретируется как триумф абсолютного самовыражения. Однако – и это кажется парадоксальным лишь на первый взгляд – сам Дали настойчиво акцентировал внимание на социальной содержательности своего искусства.  «Меня следует признать куском испорченной печёнки, – не без хвастовства заявлял он Пьеру Дегропу. – Вам известно, что при ловле раков в воду опускают прогнивший кусок печёнки, и раки «клюют» на приманку. Все хотят извлечь из меня прибыль. Я – величайший художник разложения». Деформированная идея Бретона расползалась и заражала мир искусства.
Сальвадор Дали блестящий рисовальщик и непревзойденный копиист, довёл свой эгоизм до обожествления и при этом сам возомнил из себя Творца, который из Хаоса создаёт Гармонию и Порядок. Единственным Богом для него стал он сам, безвозвратно утонувший в параноидальной шизофрении, доведя эгоцентризм до вселенских масштабов. 
«У всякого безумия есть своя логика», – сказано в «Гамлете». И в живописных кошмарах, и в параноидальном политическом бреде Сальвадора Дали тоже присутствует логика – логика антигуманиста, реакционера. И уж это-то отечественным студентам должно было бы знать с самого начала обучения. Кроме того, следует при этом знать, что даже первый в Республике Узбекистан художник испробовавший сюрреализм на прочность, но в совершенно другом – уже в гуманистическом контексте, был Максуд Тохтаев, а за ним и Баходыр Джалалов. И больше никто другой. Правда сегодня есть, пожалуй, единственный в Центральной Азии творец из сюрреалистической плеяды, дух произведений которого близок  к душевным обструкциям незабвенного Дали – так это ташкентец Плужников Артём, работы которого ничуть не уступают графике испанского маэстро.
Нельзя идеализировать сюрреализм, как и всю массу других проявлений художественного самовыражения. Художник вправе говорить языком собственного творчества, открывать свои идеалогизмы, и нет ничего лучшего, чем своё собственное творческое лицо. Харизма интеллектуала базируется на его неподражаемости, на его высокой индивидуальности перемноженной на тысячелетние этические идеалы.
Разве можно назвать наиболее эмоциональное, эстетически выверенное полотно Алексея Гвардина «Где наша не пропадала. Ямщик» (2011 г.) сюрреалистическим творением? Ямщик в тулупе, охваченный снежной пургой, прорывается сквозь мглу, через смертельную опасность, спасая вероятно не только себя, но и тех, кто ему поручил жизнь свою в этот необыкновенный момент. Кнут и решимость – вот что скажется на лошадях, и дай-то бог, чтобы выдюжили жилы. Именно так в отчаянии и говорят на Руси: «Эх, была - не была! Где наша не пропадала!». С этим возгласом русичи били чингизидов и наполеоновцев, шведов и гитлеровцев, ломали хребты недругам и прорывались в космос... 
Экспрессия, порыв, страсть борьбы – всё воплощено в этом полотне. Снег, ветер, мех тулупа, взлохмаченная голова ямщика, пронзительные до умопомрачения глаза – всё смешалось в стремлении преодоления. Очень редко сегодня встретишь в портретном искусстве страны подобное воплощение замысла художника.  И в этом полотне сильный, мужественный человек слит с природой воедино.  Возможность показать именно это единение (пусть даже в экстремальных обстоятельствах) многого стоит. Этот портрет многозначен. Лицо, эмоции ямщика прописаны с великолепным профессиональным мастерством. Перед нами тот самый реалистический романтизм, который притягивает, захватывает и приглашает зрителя к соучастию в предлагаемых художником событиях.
Не часто в наших выставочных экспозициях встретишь столь замечательные портреты, которые демонстрирует Алексей. Обычно представляемые сегодня «новыми» и не совсем «новыми» художниками портреты безмолвствуют. Они – герои таких произведений, как будто равнодушны ко всему происходящему вокруг них. Апатичность художника, считающего тихо «не высовываясь» пережить крушение общенародных идеалов, заразительна. Именно поэтому на стендах выставок проходящих по всей нашей Республики так много безликих портретов.
Правда, многие сегодня помалкивают и не только натуры уже написанных картин. К чему бы это? И о чём это они молчат? Обычно правители – истовые потомки Каина, как мы знаем из Истории, совсем не любят молчание. И вспомнилась мне одна притча о знаменитом восточном поэте Дакики, но о ней чуть позже...

            (Продолжение следует...)