Реквием по Адаму... этюд 2

ПРОДОЛЖЕНИЕ ЭССЕ ВЛАДИМИРА КАРАСЁВА "РЕКВИЕМ ПО АДАМУ"

Нам  кровь  будоражит  погибельный  путь
нам  сладостна  горечь  полыни.
Мы  каемся,  плача,  и  бьём  себя  в  грудь,
и  в  прах  обращаем  святыни.
                Алексей Гвардин.
***
Сам же символизм искусства Гвардина глубоко реалистичен. Это тот самый символизм, который имманентен к трагедиям Эсхила и поэзии Гёте. Здесь реальный художественный образ одновременно и символ. Только в менее интенсивных по свойскому стилистическому качеству вещах Гвардин погружается в некую символику, где образ является не воплощением идеи, а её заменой, иначе говоря, аллегорией. Если примером символизма в гётевском смысле можно назвать его работы  «Имя моё – иероглиф» (2010 г.), «Жребий – бессмертие», «Луна и бубен» (2010 г.), то олицетворением символа-аллегории будут картины «Ундина» (2010 г.), «Нам с гуриями рай», «Амазонка» (2010 г.) и подобные им творения последних лет. Появление именно этой серии работ можно объяснить только gu’il y a dans cette ahhaire une femme . 
Совершенно исключительна по живописной мягкости и технической простоте фактура «Пери-мираж»1 (2010 г.) Этот незаурядный портрет выделяется из всех портретов созданных художником, светлой, зеленоватой гаммой, выражающей пленительную женственность, благоухание любви, призывающий к отраде и фетишизации. Это произведение, пожалуй, самое просветлённое из всего созданного художником в этом жанре.   Гвардин с изумительным проникновением в существо природы дал ощутить на полотне в изобразительных форматах ту музыкальную стихию, которая свойственна русскому восприятию природы. Единственная зелёная ветвь, как бы произрастает из заповедной и непроходимой чащи, в которой утопает и сам образ таинственной дамы, обозначенной автором как «Пери» и огромные глаза которой, внимают зрителю, ведут какую-то сокровенную беседу, а потом незаметно растают в Природе, оставляя безумствующего собеседника не столько в растерянности, сколько в неописуемом горе от потерянного душевного сладострастья, от потери смысла самого существования. А разговор-то незакончен... 
Немалое влияние творчества Михаила Врубеля, несомненно, чувствуется в творчестве Гвардина. Его полотно «Нам с гуриями рай» (2010 г.) не копирует врубелевскую «Примаверу» 1897 года, а как бы перекликается с ней через колоссальный временной поток. С таким же самоочевидным основанием можно сказать, что романтизация образа женщины в ранних работах Альфонса Мухи и опоэтизированность этого явления в несравненных произведениях Александра Грина, отложила отпечаток на всех работах Алексея Гвардина. Правда, врубелевское отношение к мистическим посылам также просматривается в движениях кисти или штриха пастели Гвардина. Он окончательно «отформатирован» на романтизм, на уже изрядно подзабытый модернизм. Он лермонтовский герой с идеальными понятиями долга, чести и преданности. Поэтому, возможно, он и внутренне одинок.
Иногда Алексей вдруг попадает под обаяние какого-нибудь неординарного художника. Но это только кажущаяся схожесть с манерой живописи не характерной для творчества Гвардина. Так в полотне «Символ любви» (2012 г.) возможно и проявляются нотки влияния звучащих партитур великолепного символиста Азизова Р., но это уже, поверьте, несколько иная интонация звука. Гвардин как будто пробует на вкус этот инжир восточной экзотичности, сплетая в карусели вихревых объятий возлюбленных высокой поэзии. Но только пробует, и дальше одного нажима этой клавиши он уже не идёт. Художник видит, что это иная тропа, а по ней идти – всё равно, что исполнять песню с чужой партитуры. Но он не «исполнитель ремейков», как большинство отечественных «творцов национального искусства». Он сам композитор и исполнитель своих произведений.
Искусство Гвардина нуждается в смещении от иногда звучащих в кулуарах выставок тенденциозных оценок. Надо увидеть художника таким, каким он есть, а не таким, каким хочет его видеть наша скоропалительная эпоха, которую олицетворяет изголодавшийся по скандалам андеграунд. Не спорю, что в некоторых работах Алексея Гвардина можно заметить «налёт декадентства», но это неизбежная социальная детерминированность «времени и места». Не этот «налёт» предопределяет существенную интонацию созидательного творчества мастера. Но в глазах подлинных декадентов, коих немало в кругах современного и не только узбекистанского андеграунда,  именно эта черта очутилась наиболее откликающейся запросам времени и определит, надеюсь ненадолго, место этого замечательного реалиста в среде окружающих его маленьких декадентов. Исторически этому можно найти истолкование и даже какое-то «оправдание». Преобладание в 70 – 80-х годах в отечественных кругах живописи «отобразительства быта» приучило наше общество воспринимать картину как фиксацию бытовой, но в тоже время  разукрашенной действительности. Когда появился художник, своими работами определивший перед современным искусством Узбекистана задачу образного выражения и тем самым уже «преображения» действительности, то это представилось неестественным, непривычным, требующим размышления и вызвало органическое сопротивление суетящейся вокруг отечественной живописи ещё не окадычившихся прелатов постмодернизма, возомнивших из себя  пламенных борцов за реализм в национальном искусстве.
Так было с восприятием творчества Евгения Мельникова, Медата Кагарова, Максуда Тохтаева, Юсифа Гусейнова, Татьяны Немцович, а сегодня Александра Тюрина, Файзуллы Ахмадалиева, Ахмада Бабаева, Аслиддина Исаева и, разумеется – Алексея Гвардина. Но, слава Богу, Гвардин являет собой сегодня саму порывистость, саму действительность, и если его огромная жизненная сила не вылилась пока ещё в грандиозное общественно значимое творчество, то в том, можно сказать, повинно Время, оказавшееся самым неподходящим для этого неординарного дарования. К слову – проще пенять на Время, не правда ли? Но вот как переломить заскорузлость навязываемых нам СМИ уже издыхающих «общественных идеалов» я, право, и не знаю. Да и будет ли в этом толк? А раз так, то надо, вероятно, не переламывать, а создавать своё – и это останется надолго. А что ещё нужно художнику сегодня, да и всегда, во все времена? Чтобы помнили? Чтобы понимали? А иногда и судили, как Ахунова Вячеслава, Бородину Марину, Уразаева Дамира, Шувалову Маргариту, Плужникова Артёма, Громову Галию. Правда, при этом, было бы уместно спросить: «А судьи, кто?».
Гвардин продолжая раздавать, символически, увесистые пинки декадентствующей элите нашего нафталинового андеграунда, которая осмеливается выступать в роли интеллектуальных судей, берёт мелки пастели, кисти и пишет изумительную работу «Где-то далеко» (2012 г.) [Рис. № 6]. Это, вовсе небольшое полотно, как гимн преданности, осознанию надёжности и состраданию сопричастности в сложной круговерти жизни, вырастает до неимоверных размеров, заполняя всё пространство Вселенной – любовью. И правильно пишет сам художник на струне истосковавшейся любви, проецируя на холст свою собственную жизнь:
«Если  есть  в  этом  мире  любовь…
Значит,  есть,  где  селиться  надежде,
Значит,  будут  опять  вновь  и  вновь
Расставанья   и  встречи  как  прежде.
Значит  где-то  на  этой  земле
За  Него  будет  сердце  в  тревоге
И  сквозь  капли  дождя  на  стекле
Суждено  Ей  смотреть  на  дорогу...».
И опять, на полотне Природа существует не как фоновое положение, но словно расшифрованная структура состояния души художника.
Во взгляде героини картины я не вижу тоски и страдания как, казалось бы, должно было быть. Есть только затаённая грусть и тревожный вопрос. К кому этот немой вопрос – к художнику или к нам, зрителям? Но несомненно, что это запечатлённое мгновение откровенно любящей души. Такого трогательного и чувствительного полотна не было на выставочных залах уже более пяти лет и появление этой загадочной дамы на выставке «Pastello II» в залах галереи Национального банка стало знаковым. Капли дождя отделяющие нас от Дамы, как символ очищающей чистоты помыслов. Правда, при этом, это мы зрители оказываемся во тьме кромешной и под дождём. Это Истина. Может быть, так и есть, что прекрасной Даме открыто что-то такое, непостижимое для нас? Нам надо только пройти и преодолеть все трудности путей-дорожек жизни, чтобы понять этот откровенный взгляд.
Сегодня в обществе узбекистанского андеграунда считают Гвардина раздражающе талантливым человеком. Точно также относятся к творчеству Вячеслава Ахунова, Александра Тюрина, Дамира Уразаева или Ахмада Бабаева. Они не «вкладываются» в приготовленные идеалогизированной публикой душно-мусорные кармашки, которые давно уже заготовлены для части других художников. Но все критики Узбекистана, при этом, хранят «глубокомысленное» молчание, лишь истерические профурсетки липнущие к самопровозглашённой художественной богемке, визжат что есть мочи в подпитии о трагическом конце отечественного искусства. Конечно, всё это противно интеллектуалам, но и они как целомудренные институтки, панически боящиеся чего-то непонятного, а от того, якобы, опасного для их нравственных идеалов, предпочитают делать вид, что ничего в этом искусстве нет. Да и самого романтико-знакового творчества не существует. Им бы, не мешало, вдруг оказаться в кабачке «Ловкий кролик» во времена, когда там бытовал Винсент Ван Гог, заглядывал сын портного Ренуар или биржевой брокер Гоген. Вот была бы потеха, над их девственной нравственностью!
Невдомёк проповедникам художественной (а точнее – политизированной) невинности, что аполлоническое искусство, активно внедряемое в сознание граждан нашей страны как истинно национальное искусство гораздо дальше от доподлинного искусства нежели, допустим, фовизм начала XX века. Если началом появления кубизма в искусстве зачинателем, которого являлся Сезан и подхваченного Анри Матиссом, то первым в этом направлении живописи стал Пикассо после сотворения «Авиньёнских девиц» и уж только после этого, адекватные художники поняли, что у них на головах есть ещё и глаза, а не только жевательно-сморкательные приспособления. Но поскольку глаза, как мы знаем по весьма расхожему представлению, являются ещё и «зеркалом души», то появление душевного самовыражения творческой личности, стало объективной необходимостью. Правда, в этом движении можно докатиться и до духовной брани, которую выставил в галерее «Винзавод» в Москве, Евгений Мальцев, либо вздумать для недоумков, якобы, новое устремление в живописном творчестве – этакий «фрактальный реализм» появившийся на ташкентских живописных  пространствах, словно гриппозная инфекция шизофрении разума. 
Разумеется, говорю я себе, что надо помнить – открытия делают только те, кто выходит за строгие рамки науки. Появившийся в отечественном искусстве символизм не совместим с позитивизмом. Нет в нём метаязыка, а есть открытый, чувственный диалог. Только тогда творческие созидатели начинают мыслить точками зрения.   
Можно ли Алексея назвать современным новатором станковой живописи? Несомненно. Ибо его творческая стезя проходит по ещё пока не хоженым тропинкам современного искусства, которое непременно расширится до столбовых дорог, определяющих одно из направлений на предстоящее столетие вперёд. Он не помчался по стезям от фигуративности к беспредметности, как это пролонгируется среди части наших живописцев. И нет в работах Алексея никакого «мультикультурализма». Но об этом чуть позже...
Если мы посмотрим на его интересную полуграфическую серию таких работ как «Жребий – бессмертие» (2010 г.) [Рис. № 3], «Имя моё – иероглиф» (2011 г.), «Луна и бубен» (2010 г.), то окажемся в знаково-символическом мире наполняющим душу художника и переданного через вживания каллиграфии (Слова) в природу Бытия.   
Картина жёсткой абстракции, как потерянное во времени самовоспроизводящее Слово, которое было основанием разумности человеческой, после того как застыло расплавленное тело Земли и через миллиарды лет холодные кристаллы рисуют нам иероглифы. При этом Гвардин вдруг видит среди этой кристаллической решётки пророческие: «...дни мои  тень танцующих журавлей // тень моя  память этих камней // имя моё  иероглиф...»!  Хайку в стиле японских мастеров кисти на полотне «Имя моё – иероглиф», но переосмысленное литературным табу русского стихосложения, только обогащают своеобразными красками монографичный стиль автора.
Жук, ползущий к свету Луны сквозь траву ставшую кристалами, но над всем этим – египетский знак вечной жизни и камуфлированное возвание к бессмертным богам. Это описание полотна «Жребий – бессмертие». Но по-сути, эта игра Разума есть не более чем ассоциативная нота какого-то большого симфонического сочинения, неведомого, неслышанного, ненайденного и непозноваемого. Понять бы смыслы Бытия – вот жребий каждого бессмертия.
Правда не совсем ясный образ Луны, как центра притяжения символа бессмертия и доброты гуманных душ, которые олецетворяет этот жук. Может быть это то самое подсознательное (лунное)  художника? Время всё расставит по своим местам и, даже, чувства глубоко скрытые.
Как заклятия шамана эпиграфика на полотне «Луна и бубен» не текст, а символ смыслов так и не понятых нашими современниками. Ибо у нас в стране, историческая основа затеряна в умышленном трактовании ценностей – надуманных, иреальных, фантастических. Древняя стена в левой части полотна, рушится, растворяется сливаясь с прахом повседневности. Бубен ставший Луной или Луна превращающаяся в бубен взывают сквозья время, превращая строения человеческие в кости хребта разрушающегося. Это как бы и реально, но не всегда, поскольку материальное  становясь прахом приобретает иную, новую реальность. А что за этим? За всем происходящем, как и в японских хайку – простота! Всматривайтесь в привычное – и увидите неожиданное, всматривайтесь в некрасивое – и увидите красивое, всматривайтесь в простое – и увидите сложное, всматривайтесь в частицы – и увидите целое, всматривайтесь в малое – и увидите великое.
Всматривайтесь, вслушивайтесь, вникайте, не проходите мимо. Увидеть прекрасное и не остаться равнодушным – вот к чему призывает нас живопись и поэзия Алексея Гвардина, воспевающая человечность в Природе и одухотворяющая жизнь Человека.
Одна из его уникальных работ этого плана выполнена в казалось бы бессмысленных росчерках пера тушью – это «Гейша» . Полотно, где из туманного бессмыслия, вдруг вырисовывается образ идущей навстречу к зрителю молодой женщины. И чем больше вглядываешся в реализуемый пером образ, тем больше он рождает необыкновенных ощущений. Кажется, что идущая женщина несёт в руках не-то цветок, не-то чашу с напитком. А, может быть, свиток со стихами? Как знать, как мыслить и гадать: «О гейша // лепестки цветущей сакуры, // унесённые водой // о гейша // упавшее перо //  взлетевшего журавля // о гейша // терпкий запах // белой хризантемы // о гейша // раствори меня // собой». Эти слова дополняют визуальный ряд выстроенного образа на полотне.
 В этой работе, можно сказать, он обошёлся без цвета.Только подцвеченный голубоватый фон, паридаёт произведению объём и какое-то нереальное бытиё.
Совершенно особое отношение художника к образу женщины в его живописных работах. Он идёт по открытой тропе богопочитания этого образа. В 2010 году он пишет «Похищение Европы» , где во главу идеи поставлен не преображённый Зевс, а ассоциативный облик дремотной Европы, пребывающей то ли в забытье, то ли под воздействием чар Морфея. Цветовая палитра подобрана сочно, внятно говорящая, по мнению автора, о сказочности события.
Такой же мифический образ Гвардин создаёт в том же году, но подходит к этому портрету совершенно иначе. «Ундина»  – это не просто воображаемая русалка, обитательница бездонных глубин, это достоверный, реальный образ удивительно красивой женщины, взгляд которой наполнен потаённого смысла. Вместе с картиной «Где-то далёко» эта работа является удивительно проникновенной, многозначной и диковинно удачной. Портрет дамы с ожерельями из многочисленных жемчужин настраивает на массу вопросов об отношениях между влюблёнными, о смыслах и знаках Бытия. И, вместе с тем, Алексей помещая свою натуру в царство Посейдона, нас – зрителей вводит в этот мир, превращая зрителя в достойного обитателя этой стихии. Работа наполнена большими ассациативными подтекстами. Когда-то, в другой жизни, мне с детства часто снилась Ундина – это было плодом воображения мальчишки прочитавшего Василия Андреевича Жуковского, переложившего в стихотворную форму прозаическую повесть немецкого писателя Ламота Фуке. Читал я «Ундину» тайно, ибо в то время у нас в стране не очень-то жаловали зарубежных писателей и особливо – немцев.
Я видел, потом уже, много разных иллюстраций к этому произведению. Но, даже так нахваливаемые сегодня в России картинки художницы В.М. Мусихиной не могут и близко сравниться с замечательными работами Гвардина. Такого проникновенного психологического состояния, которое отмечено нашим художником,  не смог выразить ни один иллюстратор. Жаль, что цикл работ посвящённых Ундине пока остаются Алексеем незавершёнными.
...Веков  прошедших  скоротечность
Их  имена  не  источила.
Любовь их  обрекла на Вечность
И  даже  смерть  не  разлучила.
Такой же откровенный символизм и, даже можно сказать – многозначительные ассоциативные воззрения проявились у художника в картине «Яблочный Спас» 2012 года. Именно эта работа, в своей моноцветности порождает чувство радости, какого-то счастливого ожидания и откровенной одухотворённости. Художник в дальнейшем будет часто обращаться к преимуществам одной цветовой гаммы. Ведь именно подобор этих цветовых взаимоотношений с идеей картины, её смысловым содержанием позволяет ярче, эмоциональнее запечатлеть точку зрения автора.
Гвардин ещё, чуть позднее, вернётся к этой ассоциативной позиции своего творчества. А пока, кому-то может показаться, что Гвардин молчит (но как-то многозначительно), не правда ли?
«...Рассказывают, что однажды правитель позвал к себе поэта Дакики и спросил:
– Послушай, ты не можешь мне объяснить, почему такой популярный певец ритмического стихосложения как ты, вот уже столько лет молчит и не пишет стихов, а?
Поэт в ответ промолчал.
– Вот опять ты молчишь, а мне рассказывают, что часто собираясь в чайхане, люди под музыку слушают твоё молчание, – с гневным нетерпением произнёс правитель. – Не понимаю, почему эти оборванцы в таком восторге от того, что ты молчишь?
Дакики опять не проронил ни слова, а только отвернулся и глянул выразительно на толпу придворных окружавшую правителя. Те, переведя взгляд от поэта к правителю, в ужасе упали на колени. С воплями о прощении их никчёмных жизней, придворные стали отползать по углам, стараясь скрыться от взгляда падишаха.
– Вы видели, ваше величество! – произнёс Дакики. – Они не сказали вам ни слова, но внутренним голосом они говорили с Богом и не могли ему солгать, потом ужаснулись своему откровению.
– Так что же они сказали молча? – уже в гневе, непонимая происшедшего, спросил правитель.
– Разве не ясно, ваше высочество? – ответил поэт. – Подобострастье и почитание у этих людей только кажущее. То, что они молча сказали о вас, испугало их больше, чем ярость самого Бога!...»

             (Продолжение следует...)