Тайна убийства Маяковского

 Константин Кедров, "Новые Известия".
Не затихают споры об истинных причинах гибели Владимира
Маяковского. Двухсерийный фильм на основе журналистских
расследований, недавно прошедший на теле видении, пронизан
уверенностью, что кто-то выстрелил в поэта в тот момент, когда
Вероника Полонская вышла из комнаты. Основания для такого
предположения есть.
У Маяковского было два пистолета: браунинг и баярд, между тем
"застрелился" он, согласно следственным материалам, из маузера.
Этот маузер бесследно исчез в недрах Лубянки, хотя, конечно же,
должен был храниться как важнейшая вещественная улика и
историческая реликвия.
А как же последняя записка поэта с призывом: "Не сплетничайте.
Покойник этого ужасно не любил"? Когда я первый раз прочел
этот текст, меня поразила непохожесть его на все, что было
написано Маяковским.
Судить о гении должен гений. Предоставим слово Сергею
Эйзенштейну, человеку с тончайшим слухом. "Маяковский никогда
ничего подобного не писал. Его надо было убрать, и его убрали".
Кстати, Сергей Эйзенштейн, величайший мастер монтажа, прекрасно
понимал, как легко смонтировать записку такого рода из отдельных
фраз Маяковского, вставляя, где надо, угодный Лубянке текст типа:
"Товарищ правительство!..". И далее нелепая фраза: "Моя семья -
это Лиля Брик".
Как это ни горько сознавать, но Лиля Брик была агентом ГПУ, а
ее любовник Агранов возглавлял на Лубянке отдел по работе с
творческой интеллигенцией. Именно Агранов сфабриковал дело
Гумилева и довел его до расстрела. В подчинении Агранова был
Эльберт, специалист по тайным экзотическим убийствам. Одного не
угодного властям человека Эльберт утянул на дно за ноги во время
купания на даче. Перед гибелью Маяковского Эльберт в прямом и
переносном смысле дневал и ночевал у него на квартире, что уже
само по себе странно. Осип и Лиля Брик, оба агенты ГПУ, были в
это время за границей, куда на этот раз не пустили Владимира
Маяковского. Эльберт не располагал своим временем. Видимо, был
приказ не оставлять Маяковского ни на минуту.
Нет никакой уверенности, что во время последней встречи с
Вероникой Витольдовной Полонской Маяковский действительно был в
квартире один. Совершенно непонятно, почему он так яростно
умоляет Полонскую остаться у него, хотя он знает, что Вероника
сейчас действительно нездорова. Незадолго до этого была брошена
Маяковским фраза: "Я самый счастливый поэт страны и должен
застрелиться". Слово "должен" отличается от слов "хочу" или
"собираюсь".
Сама Полонская не сомневалась, что Маяковский застрелился.
Ведь она, услышав выстрел, вернулась, преодолев два лестничных
пролета, и видела, как смертельная бледность заливала лицо поэта.
Дьявольские игры ГПУ не для молодой женщины, которой отведена
роль послушной статистки.
Иначе чем объяснить, что ровно через десять дней после допроса
Полонской был расстрелян следователь, который ее допрашивал и
заполнял протокол.
На дворе 30-й год. Сталин еще не отказался от экзотических
методов устранения своих личных врагов, а то, что Маяковский был
для Сталина таковым, сомнению не подлежит. Это потом, когда поэт
будет мертв, он по просьбе Лили Брик и по совету Агранова, дача
которого находилась рядом с дачей Сталина, напишет, что
Маяковский был и остается величайшим поэтом советской эпохи. Этой
росписью Сталин убивает двух зайцев.
Снимает с себя подозрения в причастности к гибели Маяковского
и дает директиву о том, как следует трактовать его поэзию.
Благодаря этой трактовке целые поколения школьников и студентов
возненавидели великого поэта, коего приказано было любить.
Чем же так провинился Маяковский, что его решили убрать? В
30-м году все известные поэты уже написали стихи о Сталине.
Первым был Борис Пастернак. Маяковский молчал. Вместо ожидаемой
оды была написана и поставлена в театре Мейерхольда "Баня", где
под видом Победоносикова был вполне узнаваемо выведен Сталин. Его
речь, состоящая, как правило, из односложных вопросов и ответов.
блистательно пародируется Маяковским: "Кто ездил в трамвае до 25
октября? Деклассированные интеллигенты, попы, дворяне. За что
ездил? Они ездили за пять копеек станцию. В чем ездили? В желтом
трамвае. Кто будет ездить теперь? Теперь будем ездить мы,
работники Вселенной. Как мы будем ездить? Мы будем ездить со
всеми советскими удобствами. В красном трамвае. За сколько?
Всего за десять копеек".
Есть почти буквальные цитаты из высказываний Сталина. В
Советский Союз приехал футурист Диего Ривера и стал убеждать
Сталина, что революционная власть должна поддерживать
революционное искусство, а не замшелый реализм. Сталин ответил,
что революция в жизни и революция в искусстве вовсе не
обязательно совпадают. Не исключено, что победившему классу ближе
всего окажется высокий классицизм. Высокий классицизм - это эпоха
Людовика XIV. Маяковский спародировал эту встречу вождя с Диего
Риверой, заменив гениального латиноамериканца на угодливо
советского художника Бельведонского, чья фамилия явно намекает на
"высокий классицизм", столь угодный Сталину.
"Бельведонский: Вы, разумеется, знаете и видите, как сказал
знаменитый историк, что стили бывают разных Луев. Вот это Луи
Каторз Четырнадцатый, прозванный так французами за то, что шел
непосредственно после тринадцатого. Затем вот это Луи Жакоп и,
наконец, Луи Мове Ту.
Победоносиков: Стили ничего, чисто подобраны. А как цена?
Бельведонский: Все три Луя приблизительно в одну цену.
Победоносиков: Тогда, я думаю, мы остановимся на Луе
Четырнадцатом. Но, конечно,в согласии с требованием РКИ об
удешевлении, предложу вам в срочном порядке выпрямить у стульев и
диванов ножки, убрать золото, покрасить под мореный дуб и
разбросать там и сям советский герб на спинах и прочих выдающихся
местах".
Сталинский стиль "высокого революционного классицизма" с его
патологической страстью к мореному дубу здесь очевиден. Но если о
беседе Сталина с Диего Риверой знал лишь узкий круг футуристов,
то в полемику о Первой конной была вовлечена вся страна. Всем
известно, что Красную армию и Первую конную создавал
непосредственно Лев Троцкий.
Сталин развернул целую пропагандистскую кампанию, чтобы на
место Троцкого поставить себя. Появилась угодливая картина
"Сталин принимает парад Первой конной". А журнал "Каторга и
ссылка" - орган бывших политкаторжан - заполнился бесчисленными
воспоминаниями о Сталине в ссылке. Нетрудно понять, как
реагировал Сталин на следующий эпизод "Бани":
"Бельведонский: Восхитительно! Тюрьма и ссылка по вас плачет,
журнал разумеется. Музей революции по вас плачет - оригинал туда
оторвут с руками.
Победоносиков: Для подобных глупостей я, конечно, от кормила
власти отрываться не могу, но если необходимо для полноты истории
- я сяду здесь, за письменным столом, но ты изобрази меня
ретроспективно, то есть как будто бы на лошади".
Этого вполне достаточно. Пьеса Маяковского была яростно
обругана, снята с репертуара и запрещена. Так же, как раньше
организовывали успех с коллективными культпоходами рабочих и
комсомольцев на вечера Маяковского, теперь организовали провал.
На юбилейную выставку Маяковского к 20-летию творческой
деятельности почти никто не пришел, а из толстого журнала всю
ночь вырывали на складе его портреты. Не подождали даже для
приличия, пока кончится юбилей.
Истинный смысл странного "юбилея" Маяковский объяснил за пять
дней до гибели в своем последнем выступлении. "Это все равно, что
человек, которого вычищают из органов советской власти, сделает
выставку - что же это, тоже юбилей?".
30-й год оказался для Маяковского рубежом жизни и смерти. В
этом году он заканчивает свою автобиографию словами: "Работаю над
поэмой "Плохо". Так где же эта поэма или отрывки из нее?
Маяковский свои черновики не выбрасывал. Остались записные книжки
с неоконченными лирическими стихами. Наброски поэмы "Плохо", а
может быть, и почти законченная поэма исчезли бесследно.
Бешеная возня Лубянки вокруг Маяковского не оставляет
сомнений. В последние дни жизни его бережно вели к смерти.



03.07.1999, Новые Известия