Twar0g

…Пифагор ловил зрачками дискретно исходящие от вещей и явлений волновые лучи-пучки света различного спектра и вибрауровня и, тем самым осмысливая своё феноменальное восприятие развитым до высокой степени чувством синтеза (оно же духозрение, оно же интуитив), переводил свои гранёные мысли в образы и символы, соотнося их с праиндоегипетской системой священноисчисления. Ему открылся фундаментальный Принцип Сущего – позже он станет известен как “Монада Пифагора”. В конце концов его гений сформулировал должным образом “сакральную геометрию” или “гематрию”, как теперь известно это откровение о тайноявной природе бытия, и с тех пор прямиком до намеднейшей действительности опошленная и обескровленная система математических дисциплин стала изучаться хоть и способным, но уж слишком поверхностным, а зачастую просто безучастным шкодливошколярным народом естностей, опретворённых в псевдоличности. Эти личности, не зная, что их относительная настоящность вполне и целиком опровергается их же собственными уходящими в неизвестность прогрессиями и проекциями, фракталами, пульсарами, 3,14-ми, квантами, кварками, неизвестными, переменными и иксами, остервенело бьются за свои мёртвостылые окаменелости доказательств, методов и формул решений.  Это всё, конечно неплохо и даже похвально, но позвольте, дорогие мсье и мамзюлины, когда же вы наконец включите свои аджны, а с ними и чувство синтеза, и осознаете, что Математика – Божественная Доктрина, некогда преподававшаяся в неразрывной связи с Мифопоэтической Философией во всех без исключения мало-мальски приличных учебных заведениях Античности? Сколько же, ядрёна мать, можно ещё дрейфовать в вечно противоречивых, опровергающих друг друга информационных потоках всякой всячины, упрямо не желая прибиться к сиящему острову Единого Человечьего Знания?
На этот риторический вопрос вряд ли мог хоть как-то отреагировать один школьный учитель, доцент и педант старинного закала Гендерий Гульнарович Алькофрибасов. О нём мы не собираемся особо распространяться, благо он того не заслужил, осмелимся только сообщить, что лучи космического света, падающие, как в чёрные колодцы, в его зрачки, воспринимались как само собой разумеющееся явление внематематического мира простых, как песня драного кота, Истин. Когда же Гендерий, согнувшись всеми своими длинными худыми конечностями на дне тёплой ванны, подогревал своё вечно мёрзнущее бледнючее тело, думая с отвращением о фантазиях Льюиса Кэрролла и кознях Сократа, ему вдруг начинали мерещиться пречудные вещи: всё его зрение заволакивалось странной мерцающей пеленой пляшущих в антизакономерном, архибездоказательном ритме древнегреческих букв и цифр, выпархивающих непостижимым образом из каждого видимого объекта: дальней стенки ванны, ровных рядов плитки, из душа, наконец, и из маленьких плавающих резиновых утят. Да и между объектами всё было прямо-таки заполонено этими частичками матричной информации, негде плюнуть, чесслово. Алькофрибасова это действо каждый новый раз приводило в неизменную дрожь и оторопь, но он продолжал отважно сидеть в ванной, неотрывно глядя в одну лишь видимую ему точку, иногда рассеяно почитывая томик Декарта.
Потом, много позже, прямо во время самозабвенной лекции для юных акселедегенератов, Гендерий вдруг, как стоял у доски с телескопической указкойи окрытым в восторге от своих теорем ртом, так взял и отключился от собственного будничного сознания, если вернее, то переключился на другой уровень Бытия, и его недозрелая, но застывшая уже, казалось бы, навеки, модель мироустроения приказала тут же долго жить, уступив место сумасшедшим построениям, сопоставлениям, обобщениям и озарениям Человека Проснувшегося.
В школе дети и подростки сразу почувствовали случившееся с записным педантом и ханжой Алькофрибасовым полное видоизменение и стали втрое больше над ним издеваться, кидая ему в спину уже без всякого стеснения всякую слюнявую скомканную дрянь, подставляя подножки и подкладывая ему в карманы пиджака дохлых жаб и пиявок с окрестных деревенских болот. Это было нестерпимо, и Гендерий Гульнарович Алькофрибасов совершенно замкнулся в себе и своих идеях, не в силах понять, почему Провидение одаряет все свои творения абсолютно разными коффициентами разумности. И вдруг повествование резко обрывается, мучимое собственной слабосформулированностью и дурнонаклонностью. Абзац, друзья мои, Abraxas.