Записки одного артиста. Смерть

15 февраля, 23.34.

  Боже мой! Я никак этого не ждал! Я весь день, с того самого утра пробыл в тяжелом шоковом состоянии и  только сейчас более-менее пришел в себя.
  Я явился в половине девятого утра в театр. Зайдя, я увидел панику, настоящую панику: артисты бегали  по всему театру, все охали, у всех были бледные лица... Я вошел, и все в миг обратили свои взгляды на  меня и замерли. Я не понимал, в чем дело, но обстановка напугала меня, и я остановился. Все молчали,  никто не двигался, и я решил нарушить это тягостное молчание. Я спросил удивленно и нервно:
— Что-то случилось?
Все снова молчали. Еще какие-то люди пробегали, но, только заметив меня, тотчас же останавливались и  смотрели на меня. Я не выдержал более такой напряженности и закричал, как безумный:
— Что? Что такое? Почему вы все глядите на меня и молчите?
  Вдруг какая-то актриса шевельнулась и сделала шаг вперед. Остальные обернулись к ней. Она, не сводя  с меня глаз, наполненных страхом и ужасом,  запинаясь, произнесла фразу, которая никогда уже не сотрется  из моей памяти. Я вечно буду помнить кроткий голосок актрисы, ее глаза и устремленную на нее толпу.
— Юля... Юля Петровская ушла...
  Мое сердце сильно забилось. Услышав имя близкого мне человека, я сделал, должно быть, не менее  страшные глаза, чем у актрисы и спросил в недоумении:
— Куда ушла? Из театра?
Тут она громко зарыдала, и какая-то девушка из толпы подбежала к ней, прижала к себе и тоже  пустила слезу. Далее последовала фраза, самая ужасная, какую я слышал в своей жизни. Ее прошептал  женский голос, но я так и не понял, кому из присутствующих он принадлежал.
— Она ушла из окна.
После этой фразы все заплакали как по команде. Я не верил своим ушам. Я стоял на месте в состоянии  оцепенения. Да что и говорить! Мне казалось, что это дурной сон, что это нелепая шутка, что это  недоразумение... Рассказывали, что я провел в таком состоянии четверть часа. Я словно отключился,  словно меня парализовало. Народ в театре испугался моего состояния, он окружил меня со всех сторон,  кто-то обнимал меня за шею, но я ничего из этого решительно не помню. Я узнал все это впоследствии от  одной знакомой артистки. А очнулся я на диване в гримерной. Вся гримерная была наполнена людьми,  наполнена скорбью. Я отказываюсь описывать всю ту суматоху, весь тот ужас в тот момент, когда я очнулся. Каждый  пытался меня как-то утешить, сказать ласковое словечко, и в каждом глазу я читал неумолимую жалость к  моей персоне. Вдруг я задался вопросом: "А почему все ходят именно за мной? Почему все так глядят на  меня? Разве это волнует меня одного?" Сначала я пытался ответить на него сам, но, осознав, что я не в  силах этого сделать и мысли мои путаются, я громко задал его всем присутствующим.
  Глупо было бы говорить, что я чувствовал, когда узнал на него ответ! Одна певица дрожащей рукой  молча подала мне конверт, и снова все замерли. Я быстро порвал его и обнаружил сложенный вчетверо  лист формата А4. Это была предсмертная записка Юленьки.

"Дорогой мой Пашенька! Сегодня ночью я видела, как вы за руку шли из кафе с девушкой. Я шла за вами  до самого вашего дома, куда вы направлялись с нею. Но вы, конечно, не видели меня. Вы не видели меня  и раньше. Вы не видели меня никогда. Вы не видели моей большой и чистой любви к вам, вы не поняли,  что я бросила, выгнала своего любовника в надежде, что обрету счастье с вами. Вы никогда не знали меня  и не желали узнать. Но я не корю вас ни в чем, я не имею права вас укорять, ведь я знаю, что сердцу не  прикажешь! Сегодня я окончательно убедилась в том, что мы с вами никогда не будем вместе. У вас есть любимый  человек, и этой девушке бесконечно повезло! Она счастлива, как счастливы и вы. Я даже в темноте поняла  ваше трепетное отношение к ней. Я никогда раньше не видела вас таким воодушевленным. Так будьте же  счастливы всегда, любите друг друга и храните друг друга, и пусть никто (слышите, никто!) не помешает  вам. Я сильно любила вас, мой милый Пашенька, вы были единственным близким человеком в моей жизни,  вы были ее единственным смыслом, и я не преувеличиваю нисколько. Но теперь, когда все мои мечты и  надежды потерпели крах, я ухожу. Я знаю, мне нет прощенья, ведь я ухожу вместе со своим неродившимся  ребенком. Но мое решение, поверьте, осознанно и обдуманно. Я бы не вытерпела той жизни, которая мне  предстояла. А предстояло мне жить с мужем, которого я уже не люблю...и не любила никогда, который  неприятен мне и который непременно занимался бы воспитанием моего ребенка. Моего, но не его! К  любовнику я бы не вернулась, потому как разлюбила его тоже. И ребенок в такой обстановке вырос бы таким  же измученным и морально изнасилованным, как и я.
  Прощайте, Пашенька, и, повторяю, вы ни в чем не виноваты, я ни в чем не виню вас. Никто не виноват,  что так вышло. Помните - никто и ничто!
              Я буду любить вас всегда. Всегда Ваша Юленька."

  Дальше - шок. Я не мог подняться с дивана с час. И с час длилось это всеобщее молчание. Никто не  выходил из гримерной. Все стояли убитые, а я был самый убитый из них. Потом, когда я вновь сумел  подняться и говорить, я, ни на кого не глядя, выбежал из гримерной как ошалелый. Я направился к  директору писать заявление об уходе из театра по собственному желанию.
  Директор, увидев меня, опустил глаза в пол. Я долго и с ненавистью оглядывал его фигуру, а потом  хладнокровно высказал ему свое желание уволиться. Он, качая головой и не произнеся ни слова, выдал  мне ручку и бумагу и усадил меня на стул. Я написал заявление быстро, и он сразу же, без всяких вопросов,  подписал его. Выходя, я через силу промолвил "До свидания", в последний раз взглянув ему в глаза, которые он уже  не прятал, и он так же коротко попрощался со мной. Было видно, что он был не менее убит, чем я, и как  будто бы состарился в эти несчастные часы.
  Я быстрым шагом пошел к выходу из театра. Все сотрудники, все, кто находился на тот момент в театре,  провожали меня, но мне было сложно на них смотреть. Однако уже в дверях я набрался сил, повернулся лицом  к их лицам и страдальчески, но громко произнес то же "До свидания". Никто не решился остановить меня  или удержать, за что я очень им всем благодарен.
  Дома меня встречала радостная Марина. Она приготовила ужин и украсила стол. Мне, разумеется, было  не до стола. Я без чувств пал на диван. Я безрассудно отвечал на все Маринины вопросы. Ее ужасно  взволновала новость о смерти моей коллеги. Она приносила мне воды, много воды, и пила вместе со мной.  Марина старалась хоть немного меня утешить. Она переживала горе вместе со мной.
  Как я был слеп! Как я не мог понять Юленькину любовь! Как я был глуп и неразумен! А что она? Разве она  не была слепа тогда, в те новогодние дни? Мы оба были слепы, но я всего более. Я никогда не прощу себе  этой невнимательности, этого эгоизма, этой жестокости. Я убит морально. Мы оба мертвые.