Бодяга

Вы, наверняка, слыхали: бодяга
– это такая травка. Где-то её
собирают, сушат, измельчают,
расфасовывают, а затем продают в
аптеках для употребления. Мы же,
употребители, смешиваем этот
порошочек с постным маслом и
затем кашицу сию накладываем на
фингал под глазом (кровоподтёк,
синяк – по научному), абы-чтобы
поскорее рассасывался и не смущал
обывателей и не компрометировал
физиономию обладателя сего украшения.
(Невесть откуда. По памяти. Точно, не из Даля.)


Позвонила жена – ты с ней уже три года как не живёшь, но Муза (вот имечко-то ещё подобрали ей родители – при её-то немузыкальном слухе и голосочке; её бы на писателе каком оженить)… так вот Муза по-прежнему тебя дёргает: то ей навоз на дачу привези, то водопровод почини, то… что-нибудь ещё придумает (летом ты не знаешь, куда бежать спасаться) – так вот с утра пораньше позвонила Муза: вывезти ей надо окна из квартиры, она, видишь ли, на пластиковые пакеты меняет. Возможно, ты давно бы рявкнул и послал её с нескончаемым её обустройством (сантехнику уж третий раз обновила), если б не Пашка… сын, он у вас не вполне здоровый получился.
- Может, на неделе? – осторожненько так пробрасываешь ты. – Прицеп у Юрика, а он на работе.
- Да что ты хоть, они мне тут всё загородили! Захламили всё! - взвивается твоя бывшая. - Не выбрасывать же! Одну раму с лестницы уже спёрли. Теплицу из них можно построить.
Угу, ещё и теплицу тебе поручить сооружать.
- Ладно, перезвоню.
- Когда?!
Ах ты – ох ты, твои ножки – бабы-ёги кочерёжки! Вот интересно, почему на тебе ездят все, кому не лень? И пытаешься ты уклониться, да не получается ничего… Нет, ну почему?
Промчалась мимо ласточка, пискнула, да так пронзительно, точно в окно влетела.
Выходишь ты к гаражам. На Юркином, как и ожидалось, – замок. Ладно, лично тебе не к спеху. И вам, госпожа, успеется. Обождёте.
У калитки – машина Степан Мироныча, Юркиного отца, твоего, стало быть, дядьки – а это лучше, чем если б дома были одни детки: ни Катька, ни Макс сроду толком не знают, где папаня что оставил…
Покурим. Может, дядька сейчас сам выглянет, что-то не хочется тебе к ним соваться…
Чувствуется последнее время некое раздражение, исходящее от них к тебе. Не оттого ли, что отношения старших гешвистер (Geschwister)  напряглись и это переносится на тебя?
Покойный твой дед, Мирон Ермолаич, поделил свой дом меж детьми следующим образом: полдома отказал твоей матери, куда имеет право приходить младшая сестра, Кира Мироновна (у неё тут терраска и комната) – отдыхать, как на дачу (уж Степан Мироныч такого не позволил бы), и полдома с отдельным входом завещал сыну с его семьёй (теперь-то старшие живут в квартире и сами приходят к Юрику, как на дачу, помогать в огороде, внуков повоспитывать и прочее). Ну, вдуматься если, то вполне всё разумно. Тётка твоя, Кира Мироновна, – лэди ещё та, совершенно без хозяйственной жилки (потому и отказалась от наследства, и теперь сын Кирюша изводит её до обмороков – причём, натурально: вот, говорит, помрёшь, мне даже нельзя будет сюда явиться… то есть запах денежки братеник твой чует не то что за версту, за сто вёрст, и чем взрослее становится, тем настойчивее намекает на квадратные метры, кои следует ему подарить. Причём за все двадцать лет после смерти деда, ни он сам, ни его матушка-лэди не вложили в содержание дома ни копейки, не говоря уж о водопроводе или другом каком обустройстве.)
Так вот, для неё, тётки твоей, лэди Киры Мироновны, лишь цветочки существуют, грядочки, которые можно обкладывать камушками. И не приведи господи, если в её квартире кран протекать начнёт, она звонит твоей матери и плачет-умоляет, чтобы вызвала слесаря: «Я не умею с ними разговаривать! Они на меня ноль внимания!..» - и так во всём подобном, ну сущее дитя. Твоя матушка до сих пор чуть ли не за руку водит её по инстанциям: надо ли завещать Кириллу квартиру, сделать перерасчёт пенсии, заказать утерянный от квартиры ключ и прочее. Зато на сцене дома культуры она действительно леди, королева, природный конферансье, неизменный тамада в застолье: руководит уже который год клубом «Нечаянная радость», который сама и организовала по выходу на пенсию (а всю жизнь протрубила медсестрой): вроде как спохватилась, что не так жила, как хочется, не добрала, не насладилась, не надышалась и так далее. Не без перегибов, конечно… К месту будет замечено, что Кира Мироновна всю жизнь мечтала о принце… надо полагать. Но, четырежды побывав замужем, так и не удостоилась заполучить требуемое. То ли таковых в природе не существует, как и принцесс, то ли не повезло (иным рассказанные в детстве сказки всю жизнь потом мешают оценивать своё бытие критически).
В отличие от своей младшей сестры твоя мать, напротив, в этом отношении кремень – своей напористостью, упрямством, всепоглощающей убежденностью в своей правоте она способна снести горы всех казуистов-бюрократов. До выхода на пенсию работала и мастером-строителем, и прорабом, и начальником ЖЭКа… то есть маленький начальничек, но начальничек. Это чувство собственной значимости засело в ней накрепко, да и характер у неё холерический. Короче говоря, мёртвого проймёт, но своего добьется. Словом, у каждого своя роль, как обычно везде и всюду. Одну особенность твоей матери выделим особо: при любых обстоятельствах она в полной искренней убеждённости, что без неё не обойдутся. Вот тут она будет бегать с места на место, и чувствовать себя предельно комфортно. Да ещё будет ворчать: вот ничего нельзя доверить никому, обязательно запхнут куда попало. Дела ж, условно говоря, сугубо женские (пыль протереть, к примеру, цветочки полить) преспокойно может манкировать, если не возымеет фактор подражательности в разговорах соседок на эту тему (а я-то что ж не чухаюсь?). Таким образом, твоя матушка – ни портной, ни кулинар. Про её фирменное блюдо – селёдку под луком с уксусом – ты ещё в детстве слыхал. Правда, тогда ты воспринял похвалу за чистую монету, теперь же подозреваешь, что это была подначка. Однако матушка до таких тонкостей не восприимчива. При этом ей в голову способна запасть самая-пресамая невероятная мысль и у неё ни на гран, ни на секунду не возникнет никакого сомнения на счёт её абсурдности. Она проведёт её, сию мысль-идею, в жизнь, несмотря ни на какие препятствия, невзирая ни на чьё упорство-сопротивление – будет долбить, канючить, но своего добьётся. Это как в Чеховском рассказе, где некая дама требовала зарплату своего мужа в учреждении, где муж её отродясь не работал. Упряма твоя матушка феноменально и будет спорить до посинения, даже если очевидно для всех и для себя тоже, что не права – должностишки явно приучили её при любых обстоятельствах держаться до победного конца и нипочём не уступать никому – хотя бы и самому чёрту! – и тем более не признаваться в своей неправоте (впрочем, мысль об ошибочности своих суждений вряд ли может у неё возникнуть). Главное – чтобы последним было слово её. Зато она всегда знает, где у неё что лежит. Всё завёрнуто, всё прибрано. Этого у неё не отнимешь. Отчим лишь командовал: подай-ка… молоток, гвоздь. Да не этот! Ты что, не видишь, какой тут размер? Стамеску. Кисточку и т.д.
Однако слишком далеко ты скакнул от первоначальной мысли. Да, о завещании… Ну поделил дед и поделил между детьми своё хилое имущество, в том числе участок – не поперёк, а повдоль, от калитки парадной до калитки заднего двора, как тянулась и тянется-вьётся до сих пор тропинка-межа. И что нынче есть, то и есть. К чему бодаться? Однако всё как-то… вроде тебя впрямую и не касается, а вот подишь ты!
Впрочем, эта мысль была не первоначальной… Муза твоя звонком своим явно выбила тебя из колеи, зудящее раздражение вдруг овладело всем твоим существом, аж до чесотки. И так не в первый раз. Что бы это значило? Она, может, энергетический вампир, и даже по телефону способна выкачивать чужую силу и уравновешенность? Ах, да ладно тебе, чересчур размяк ты что-то. Так-то вредно, ни к чему. Посдержаннее надо быть, посдержаннее. Глянь вокруг и успокойся. Ну как? Становится тебе спокойнее, тик верхней губы постепенно прекращается?.. Тебе хочется присесть на скамеечку и сидеть, ни о чём не думая. Солнышко ласково так припекает, тихо притом – завод за пригорком не чадит сегодня, не гудит, и людей отчего-то – даже прохожих – нынче никого. Хорошо. Глаз вбирает цвета, нос ловит аромат цветов. Ещё бы только несколько минут пусть никого не будет, дайте отдохнуть… От кого? А Бог его знает.
Улица ваша весной (одна из самых старых и сохранившихся в первозданном почти виде – только коров, как прежде – в пятидесятые-шестидесятые годы – не прогоняют по ней, машины да гаражи взамен)… так вот улица ваша весной благоухает черёмухой и сиренью – белой и сиреневой пузырчатой пеной заполнены палисадники, не считая многочисленных оттенков, всё будто залито радостью обновления, когда не надышаться пьяным воздухом, когда… Ну это уже опять крайность. Лирика. Но всё равно хорошо, не правда ли? Ну вот, кажется, вернулся ты к самому себе. Не так всё и плохо на свете устроено. Не так всё и плохо. Отрицательные эмоции тоже, знать, необходимы, если предусмотрены природой. Да и как-то после них всё по-новому видится, слышится, ощущается…
И тут ты видишь, что по улице идёт свадьба!.. Это так неожиданно! Сейчас не только пешком, сейчас все стараются какие-нибудь сверхшикарные, сногсшибательные лимузины для этого приспособить. А тут пешком! Впереди пара – жених и невеста, а чуть поодаль все остальные. Да как идут! Не спеша, точно на загородной прогулке – по ровному ромашковому лугу, среди берёзовых околков. А что за невеста! Ты даже приподнялся с лавочки, и рот даже слегка приоткрыл… Свадьба уж минула твой дом, а ты всё стоишь и внутри тебя что-то дребезжит – хрустально-нежно. Что это за девчонка? Бегала, небось, тут пигалицей по улице. Выросла вот и ты её даже не узнал.
Ну что, пойдём? И ты идёшь во двор – вход на дядькину половину оттуда. Заходишь:
- Корыто хочу взять, - говоришь.
Марья Пахомовна (очередная опять же тётка, жена Степан Мироныча и, следовательно, мать Юрика) сленг твой понимает с полуслова, начинает рыться на полке, ключ от твоего гаража находит сразу, техпаспорт тоже, нет лишь ключа от Юркиного гаража. Нету. Всё обыскала - и карманы одёжек на вешалке… Нету ключа (а ведь божился, Юрик-ханурик, что всё будет в кучке – на полочке – у входа!) Марья Пахомовна начинает названивать зятю на работу – у него есть запасной. Без результата.
- А тебе, Никит, обязательно сегодня? Может, завтра? – мимоходом так спрашивает тебя, как о чём-то мало существенном, отчего ты опять начинаешь накаляться. Получается: ты вымарщиваешь собственную же вещь.
- Ну, - говоришь ты, - поищите, вдруг найдёте, я забегу ещё.
И так прокатывает тебя Юрик уже в который раз. Просит что-нибудь, а вернуть… И вообще, ведёт себя так, точно все кругом ему задолжали. В глазах чуть ли не лозунг топорщится: обеспечьте мои потребности! 
Та-а! Заело тебя не на шутку, шестерёнки в голове зацепились, крутят дальше. «Бу-бу-бу» - одно и то же, одно и то же… Надо встряхнуть головой покрепче, чтобы шарики-ролики равномерно распределились…
Хватит! Ложись на диван, бери книгу… Не читается? Ах, как всё это тебе надоело! Толчётесь тут на пятачке в десять соток, локтями друг друга задеваете!..
Отшвыриваешь книгу, глядишь в потолок на полопавшиеся обои.
В детстве Юрик таскался за тобой повсюду, как хвост. Он был не очень коммуникабелен и плохо ладил со сверстниками, ты его старше на семь лет. Ты в лес по грибы и он с тобой. Ты на каменоломню жечь костёр и он за тобой. Ты на мопеде к водохранилищу рыбу удить и он сзади на багажнике. Защищал его от пацанов, получал за него зуботычины. И вот однажды в Копае (болотистое место в низине между каменоломней и запрудой, делянки огородников возделаны на бугорках, там вы ловили лягушек, пиявок, играли в индейцев и стреляли из поджига… как-то у Юрика при выстреле обломилась ручка в ладошке и его дулом стукнуло в лоб, он от неожиданности упал и, когда ты над ним склонился, на полном серьёзе спросил: «Меня убило, да?»)… так вот в Копае, на чьём-то огороде вас застукал хозяин, загнал тебя, как белку, на стог сена и снизу грозил вырвать ноги и руки, а ты ему в устрашение и охолаживания ради кричал убегающему Юрику (ты успел выпихнуть его в дыру изгороди), чтобы он позвал на помощь дядьку, отца и ещё кого-то, кого и в помине не существовало, но вслух утверждалось, что он чемпион по самбо и другим единоборствам. И вот ты приходишь домой, с миром отпущенный хозяином плантации, а братишка твой как ни в чём ни бывало играет себе во дворе. Цепенея, ты спрашиваешь его, почему он никого не позвал? А он так невозмутимо отвечает: забыл.
Да, Юрик и всегда-то был не вполне адекватен. Или хитрован. И ты, в общем, поначалу не замечал, потом, обратив на это внимание, привык. Его нездоровая заносчивость особенно проявилась, когда он наконец-то закончил институт (где заочно учился лет десять), к этому времени он стал упитан, даже распузател, и любил повторять, что похож на бульдога. Это его, наверно, тешило, а других, по его мнению, должно было устрашать.
Может, все эти годы он ощущал себя ущемлённым? Тобою? А что, есть Эдипов комплекс, есть, должно быть, и комплекс младшего брата, ревностно следящим за старшим, который сильнее, которого ставят в пример, которым то и дело тыкают в нос и которым понуждают гордиться… Осточертел, короче, ты ему.
Да тут ему ещё подфартило в начале реформ. Организовал свою строительную фирму, развернулся, забренчал монетой. Правда, вскоре и подсёк себя сам. Не то проворовался, не то налоговики оказались слишком уж буквоедами, перестарались… Словом, закомплексовал – на несправедливость вообще, неправедность властей, в частности, пенять стал при каждом удобном случае на людскую неблагодарность (тебе ж не известно: может, и в самом деле, сотворил много хорошего кому-нибудь...) Ну да – ну да. Но не один же он этак провалился, другие-то поднялись, поправили свои дела. Он же предпочёл в охранники пойти.
Комплекс, комплекс… комплекс вины, комплекс страха, чего там ещё?.. Как-то Юрочка рассказывал в подпитии (прапорщиком тогда служил), как избивал новобранцев. «Эх, как вдаришь с разворота! И он лети-ит!..»
Н-да. Не принимает твоя душа такого откровения. Лично ты в армии дрался против дедовщины… чтоб масло поровну делили. А он, стало быть, отыгрывался там за прошлые свои обиды? Тоже комплекс?
Жена тут у него померла. Третий год уж минул, а он всё с той же миной тайного страдания ходит – всё никак ещё не вышел из роли вдовца. Да, сочувствуем твоему горю, но что ж теперь… скорбеть с тобой всю оставшуюся жизнь? Так у других тоже свои заморочки. Судьба у каждого своя. Одни разбиваются, другие тонут, третьи на поле брани гибнут - этим никого ныне не удивишь. Бандиты мочат друг друга и тех, кто под руку попался, правительство разных террористов отлавливает. Правильно, жена есть жена, как сказал всё тот же классик… Мать своих детей. Так папаня с матушкой ещё песок не рассыпают, опекают, берут на себя, облегчают твоё бремя…
Как всегда, неслышно заходит мать и елейным голосом:
- Что-нибудь случилось?
Эта её бесшумность больше всего тебя раздражает: бесшумна, как приведение – возникает неожиданно, заставляет вздрагивать, и ты за собой заметил, что дышать начинаешь с опаской.
- С чего ты взяла?
- А чего Пахомовна бегает?
- Все вы бегаете, точно ошпаренные.
- Тебе трудно сказать?
И хорошо, не добавляет: я ж тебе родней всех на свете.
При всём при том ты больше чем уверен, что маманя будет на твоей стороне, даже если ты уничтожишь весь род людской. И ходит за тобой, и подглядывает-подсматривает, чтобы угодить… Иной раз это раздражает тебя до бешенства. Потому как её опека, все её желания поспособствовать твоему благополучию оборачивается для тебя, как ни странно, неприятностями. Почему так происходит?
Нет, ну правда, отчего так? Твоя фирма, к примеру, потерпела фиаско потому, что мать твоя, будучи у тебя бухгалтером, напортачила, что называется, на ровном месте, и через год налоговая служба ободрала тебя, как липку. Или – вообще смех! – ты поновлял фронтон дома, стоя на лестнице и мать, желая что-то придержать, без спросу полезла на ту же лестницу… в результате ты слетел с шестиметровой высоты и сломал ключицу. Или после развода с женой ты пару недель керосинил и мать, наученная кем-то, подсыпала в водку клофелин. После чего ты упал, ударился виском… и врач после сказал, что до смерти тебе не хватило буквально миллиметра. Да и все последние неприятности были связаны у тебя с ней… Не хочется вспоминать? Ладно. Но отчего всё-таки происходит такое? Почему надо опасаться самого родного, по сути, человека?..
Классическая ситуация: ты от дедушки ушёл, ты от бабушки ушёл, даже от жены сумел… а от матери… Она лишилась мужа, за которым ухаживала последнее время как за ребёнком. И вот теперь перенесла свои усилия на тебя. Спасает. Даже лет ещё сто согласна жить, дабы кормить своего сынулю на свою пенсию. Кроме того, она думает, что тебя без неё «съедят» родственнички, умри она завтра. То есть её цель - жить во что бы то ни стало, но уберечь своё дитятко.
Вот иной раз ты думаешь: глупый я или умный? Если и не глупый, то умнее, чем есть, казаться уже не хочется.
Ну, ничего тебе весёленького. Тем более радостного. Сплошная бодяга!
Ну ладно, всё, пора размяться, развеяться, сколько можно мусолить одно и то же! И ты идёшь на огород и сталкиваешься со Степан Миронычем. Он копошится у сарая и не слышит твоего присутствия (глух на одно ухо), потихоньку проходишь ты  мимо – на задворки. Но здесь Кира Мироновна высаживает цветы, а подле неё долговязый внук Ромик.
- Привет. Поздоровайся, Ромик. Как тебе нравится порядочек, что я тут навела? Красиво?
- Нет слов, - ты протягиваешь руку племяшу, и он вяло пожимает твою ладонь.
- Кирюша только что заезжал…
И она начинает рассказывать про твоего другого двоюродного брата, но вскоре, не особенно заботясь о плавном переходе, перекидывается на свои дела:
- У нас в клубе скоро очередная встреча, так я, как обычно, обзваниваю своих активисток, говорю им, что надо сделать, кого привлечь. И вот одна мне и говорит: а почему я, а не Кланя. Я ей говорю: у Клани свои поручения. Капризничает, да ещё и грубо разговаривает. Ладно, не хочешь, как хочешь. И прекращаю с ней общаться. А чего? Если человек не хочет уважить меня, почему я должна уваживать?.. Явится на всё готовенькое, да ещё и губы дует. Нет уж, извините, мне моё здоровье дороже, я предпочитаю общаться  с теми, кто меня любит, почитает… или я не права? Есть что-нибудь весёленькое – приходи. А нет – ну и нечего меня дёргать.
Ромик всё это время молча стоит поодаль, словно боится приблизиться, и хлопает большущими ресницами.
- В шахматы сыграем? - предлагаешь ему ты. В подростке сперва шевельнулся вроде порыв, но тут же и пропал…
Его ты знаешь с пелёнок, как и отца его. У Кирилла был такой же наив в широко распахнутых глазах и девичья застенчивость. Однако братеник давно уже пообтесался, стал велеречив, как маманя, не даёт сказать другим. Значит, и Ромик… ну, это не важно.
- Ладно, прощевайте.
- Ты уже пошёл? А я тебе хотела про Капитолину…
Капитолина – корреспондент местной газеты, незамужняя, сыну  её лет двадцать. Внушает тётке, что ты ей очень нравишься. А тётка, стало быть, этим сладким раствором капает тебе на мозги. Тебе сразу бы сказать, что она не та женщина, а ты не тот мужчина, и вместе вам не по пути, вот бы и всё. Но ты промедлил и теперь слегка завяз и вынужден терпеть тёткины и материны потуги в сватовстве. Ну, тётка ладно, её переориентировать – раз плюнуть, одного слова достаточно, да и сама, если ты не реагируешь, перескакивает на свои проблемы, но мать тебя уже достала…
Право ж, до чего люди к старости делаются честолюбивы. Впрочем, случай с тёткой особый, она, по-твоему, всю-то сознательную жизнь свою мечтала об известности. Высунуться для неё в местной газетёнке, что кислородом надышаться. Хотя кто и как прикладывается к кислороду – дело каждого и осуждению вряд ли подлежит.
Ты уходишь в дом, в свою комнатку, снова ложишься на продавленный диван, берёшь книжку, кладёшь на грудь и нечаянно засыпаешь…
Свадьба какая-то. Невеста с женихом идут впереди вас… а ты, между прочим, идёшь рядом с отцом невесты и он говорит тебе без остановки, то есть тараторит: как он рад за дочь свою, рад тому, что жених попался замечательный. А ты поглядываешь на невесту – вернее, на её пышный кружевной подол и… Внезапно под ногами вздрагивает земля (на долю секунды ты даже просыпаешься и угадываешь, что по улице прокатила какая-то большущая машина и вновь проваливаешься в сон)… стены по сторонам начинают осыпаться, пыль поднимается в воздух и застилает солнце… Все бросаются врассыпную. Ты хватаешь невесту за руку, потому что она оцепенела и осталась одна в этом облаке пыли. Влечёшь её из рухнувших строений… и почему-то какие-то катакомбы или подвал. Окна высокие завалены снаружи землёй и стёкла вот-вот должны треснуть под её напором. Надо выбираться, шепчешь ты, надо выбираться! Пока не рухнул потолок. Ты прыгаешь на подоконник, не выпуская руки невесты, но срываешься. Невеста вывёртывает свою ладонь из твоей, влезает на соседний подоконник. И ты уже готов ей крикнуть: слазь! Тебя засыплет! И в этот момент  земля льётся из окна, как вода или мелкий песок, и на твоих глазах девушка исчезает под горой этого песка. Ты бросаешься на помощь, лихорадочно разгребаешь песок руками, утаптываешь по сторонам ногами, проваливаясь и сам по пояс. Наконец ты натыкаешься на её голову, прорываешь лунку, чтобы дать ей вздохнуть… потом ещё долго, осторожно вытягиваешь женщину на поверхность, утаптывая песок… потом долго оба лежите – ты навзничь, она на тебе, и ты чувствуешь, как она дрожит, как заполошно бьётся её сердце… Вдруг руки её оживают, и вот её белый подол у твоего подбородка…сладкая истома и судорога сотрясает твоё и её тела… Разве это твоя невеста?.. Зачем это, зачем?.. Но Бог мой, как хорошо!.. Ты распахиваешь глаза, твоё дыхание, как после стремительного бега…
Вечер – солнце как раз с этой стороны, так что кажется, день лишь начинается. Ты выходишь на голоса под окнами. Степан Мироныч с Юриком делают воротину в заборе. Четыре доски и два бруска крестом – вот и всё изделие. Теперь не могут решить, как навесить. Юрик предлагает так, Степан Мироныч этак. Наконец замечают тебя:
- Что, скандал? – усмехается Юрик вполоборота.
- Какой скандал? – ты не сразу соображаешь, о чём это он, тем более ещё окончательно не проснулся – под впечатлением, так сказать, странного сновидения. - Никакого скандала.
- Что? – не расслышит Степан Мироныч.
Подходят тут Максовы приятели, спрашивают, где он, да будет ли сегодня машиной заниматься.
- Нет, не будет, скорей всего, - отвечает Степан Мироныч. Но приятели стоят, не уходят. Ну а ты ждёшь, потому как хочешь услышать, когда прицеп тебе отдадут, но события не торопишь. Солнышко припекает, делать тебе сейчас всё равно  нечего. И ты закуриваешь. Бывает же такая внезапная и приятная расслабленность, когда всё, что раньше беспокоило, отступает и уже не трогает, потому что представляется настолько малосущественным, что диву даёшься, как это тебя могло час назад волновать. Но не такое настроение у других. Юрика задело твоё дневное нетерпение заполучить прицеп. Он говорит:
- Я предлагал твоей мамаше продать мне терраску. Она ни в какую.
При чём тут терраска? Ты молчишь, хотя по этому поводу у тебя есть, что ответить.
- Водопровод совместный предлагал ей тянуть через её подпол. Опять ни в какую. И пришлось мне колодец делать там и вон там… круголя, короче.
Чего это он заводится? Молча пожимаешь ты плечами. Хотя, возможно, как раз эта твоя невозмутимость и злит его… Кстати, ты давно заметил за ним такое свойство: ему гораздо способнее, когда оппонент нервничает.
- А тут ещё все уши прожужжала: отдай да отдай прицеп. Ты молчишь, а она меня затюкала.
Должно быть, Муза позвонила и твоей матушке насчёт этих своих окон. Ох уж эта инициативность!
- Так что… - Юрик делает паузу, и ты видишь, как спина у него напрягается, и он что-то такое буркает, не оборачиваясь... Приятели Макса навострили ушки, личики у них вытянулись: что-то, знать, Юрик сказанул весьма скабрезное. Степан Мироныч тоже пригнул ухо, смущённо потупился. Может, переспросить? А надо ли?.. Тебе уже знакома эта его манера – его кто-то научил этакой штучке, сам он ни за что б не догадался… Отвернувшись, буркнуть: хочешь, мол, в нос? Давай. Ща сделаю! Это могут услышать те, кто сбоку стоит в это время, а ты, находясь у него за спиной, лишь догадываешься, да и то не сразу… пока дойдёт, уже вроде и проехали.
Ты чувствуешь, как с каким-то странным запозданием кровь застучала у тебя в висках и глаза от возмущения чуть ли не разъехались в стороны. Пару минут ты ничего не видишь и не слышишь.
…Мизансцена всё та же: Юрик стоит по-прежнему к тебе спиной, придерживая воротину, лишь слегка поворачиваясь к тебе и кося глазом, принюхиваясь как бы. Действительно пёс-бульдог. Ребятишки перешёптываются, Степан Мироныч делает вид, что заинтересовался чем-то под ногами.
В своё время ты был чемпионом города по боксу в среднем весе, Юрик, что же, позабыл об этом? Или думает животом тебя задавить? Так физику в школе плохо учил. Если лёгкий отлетит, то тяжёлый всю силу удара на кость свою примет.
Опять самоутверждается? Или ты чего-то не понял и зря возбудился?
Что мог он сказать такого? Что-нибудь наподобие: подавись своим прицепом, жлоб?!
Ты не знаешь, что делать. Закуриваешь другую сигарету и медленно уходишь, как бы что-то вспомнив неотложное.
У себя в гараже ты успокаиваешься пивком. Да, действительно, прямо по библии: дорога в ад вымощена добрыми намерениями. Откажи ты ему с прицепом, соври, к примеру, что прицеп занят или отдал кому, и всё – никаких проблем. А теперь? Как теперь реагировать? Вот сукин кот. Мать ещё тут суётся со своей помощью! «Он твой прицеп разобьёт, а ремонтировать тебе придётся. Вряд ли и поможет». Да какая твоя не всё равно? «Чёрт побери! Да если бы я вас, старых пердунов, подначивал, вы бы уж давно друг другу глотки поперегрызли! Бестолочи трухлявые!»
Да уж, мысли скачут, мысли пляшут. Но всё ж пора обратиться к изречению твоего постоянно пьяненького приятеля Славика: «Если кто-то тебя обозлил, постарайся вспомнить: не делал ли он тебе чего-нибудь хорошего?»
Однако зафиксироваться на последнем постулате тебе не удаётся. Бочком в гараж заходит мать, сперва смотрит внимательно, мнётся, наконец спрашивает:
- Чего Юрка бесится? Телефон тоже не работает, трубку подняла – никаких звуков… (При чём тут телефон?) А ещё кусты на участке грозится вырубить. Кире нагрубил: ты тут, говорит, никто! Дед тебе ничего не завещал, и катись! Вот она пожалуется Кириллу, тогда узнают!
«Вот именно! Кирилла ещё втяните в свою свару!»
- Слушай, мамуль, иди-ка ты займись своими делами, а!
- А я какими делами занимаюсь?
- Не теми делами, не теми!
- А вот и ошибаешься, именно теми я и занимаюсь.
- Слушай, я занят, честное слово.
- Чем, интересно, ты так занят, что даже с матерью некогда поговорить?
С обиженным видом мать уходит. Уж эту обиженность свою она прямо-таки не знает куда всунуть, в любую щёлочку протиснет, чтобы только испортить тебе настроение.
Фу! Что-то ты хотел найти. Да-да, ведь ты хотел поискать шурупы… На полке, на полке где-то видел.
Дождь начался, забарабанило по крыше гаража. Громыхнуло. И тут же в гараж заходит Юрик, точно гром  исполнил роль звонка.
Ты не знаешь, как так получилось… Юрик заходит в гараж, ты стоишь к нему боком, рассматриваешь на полке гаечки с шайбочками, только что видел именно те, что тебе надобны, и ты стараешься не выпустить их из поля своего внимания, но боковым, что ли, зрением видишь и братеника, который говорит:
- Ну, ты чего, расстроил я тебя? – и вдруг – или тебе померещилось? – его кулак рванулся к твоему лицу. Машинально ты делаешь маленький шаг назад и на автомате же сам бьёшь – тем, что было у тебя в руке – разводным ключом. Юрик не сразу падает, стоит некоторое время с лицом, словно удивился сверх меры, затем медленно опускается на колени и тыкается головой в таз, куда ты вчера слил отработанное машинное масло. Ты берёшь его за плечи, вынимаешь его голову из таза, кровь на его виске течёт поверх чёрной отработки.
Страха в тебе нет, скорее изумление столь неожиданным поворотом дела. Лишь через несколько минут тебе приходит на ум: можно будет сказать, что это он сам – споткнулся, поскользнулся ли, упал, ударился… быстро вытираешь ключ и бросаешь его в угол полки, где свалено барахло на выброс. Но версия твоя остаётся без надобности. В гараж заходит Степан Мироныч и видит сына, и также успевает заметить ключ, который не удержался на полке и падает на землю.
- А-а-а! – тихо, но жутко тянет дядька и начинает пятиться в дверь. Ты не подумал даже, что нельзя ему дать уйти, это само собой возникло – из подсознания. Топор, лежавший на старом баллоне, вдруг очутился в твоей руке и в следующий миг опустился на голову дядьки. Он даже не ойкнул, молча повалился на сына. Тряпкой вытер ты лезвие и, неведомо кем подталкиваемый, направился в дом. Матери не было. Возможно, ушла к сестре на огород – поделиться обидой на грубость сына. Зачем-то ты достал свой паспорт из серванта. Говорят, что по фото можно предсказать будущее человека, и не случайно говорят. Бывают минуты… мгновения, когда вдруг осознаёшь, что твоя смерть ходит где-то рядом, рядышком… Ты сфотографировался на паспорт – подошло время вклеить вторую фотокарточку – и был поражён выданным тебе снимком. Либо фотограф был настолько плох, либо на этом снимке ты выглядел лет на десять старше, чем в зеркале – но ты вообще себя не узнал. С фото глядел болезненного, безнадёжного вида мужик. То есть казалось, что тебе остались считанные дни…
Ты бросаешься, пока никто не может тебе помещать, назад в гараж. Выглядываешь из двери: никого поблизости. Тащишь Юрика в дом. Ох, сколько же в нём весу! Отъелся на твою беду! Укладываешь его у стола… И в памяти вдруг всплыло: вместе вы тут как-то с девчонками развлекались – мать тогда уезжала куда-то. Он в соседней комнате кувыркался с чернявенькой, а ты в соседней – с рыженькой. Переведя дыхание, ты бежишь за канистрой с бензином. Дядька вроде как жив, пошевелился… Что ж, его счастье. Ты закрываешь дверь в гараж. Теперь тебя лихорадит ещё больше, ты боишься помех, боишься не успеть. Бегаешь по комнатам, расхлёстывая бензин. Затем, схватив спички, боишься испугаться, и торопливо чиркаешь. Одна спичка ломается, вторая, третья, ты отшвыриваешь коробок, достаёшь из кармана зажигалку. Всё, горим!.. Ноги дёргаются, самостоятельно хотят выпрыгнуть из огня, ты хватаешь себя за колени и закрываешь глаза, чтоб не лопнули…