сгоревшая весна

СГОРЕВШАЯ  ВЕСНА









                Памяти моего папы - полковника артиллерии               
                и замечательного  художника



                Колонна из десяти «Студебеккеров» вышла затемно из Дебрецена на север по направлению к Токаю.
            «Впереди страна Болгария, позади река Дунай…»
           Было что-то около пяти утра.
           Из - за частых налетов германской авиации движение на  прифронтовых дорогах  было затруднено. Особенно в дневное время.
          Рессоры большегрузных автомашин прогнулись почти до рам.  Большие  и тяжелые, зеленые ящики со снарядами к крупнокалиберным  орудиям упирались в брезент, и  металлические дуги тентов.
           Фронт готовился к решительному наступлению. И, словно гигантское животное, втягивал в своё ненасытное  чрево огромное количество  смертельной пищи, чтобы однажды, в день «Х» выплюнуть всё это  в сторону врага. 
              И чем больше будет накоплено и заготовлено, тем  меньше солдат и офицеров останутся лежать в чужой  земле.  И больше родных и близких будут радостно встречать возвратившихся с этой треклятой войны.
         Понимал это и начальник артснабжения полка молоденький инженер-капитан, руководивший   движением  колоны,  сидевший в кабине третьей от головы колонны «американки».
         К своим обязанностям Миша - в недавнем прошлом выпускник московской артиллерийской академии имени Ф.Э.Дзержинского - относился с чрезвычайным вниманием и серьёзностью.
                Правда,  ему в последнее время стал сильно досаждать  их полковой особист,  майор Серёгин.
                Очень, видите ли,  тому было странно,  что Мишины папа с мамой попали в Славянске под немецкую оккупацию. 
               Какие тут могут быть объяснения, когда,  отступая,  пол-России   в  сорок первом отдали германцу.   
                Пока немцы утверждались в  городе,  папа и мама прятались две недели в огромной трубе, что проходила под железнодорожной насыпью недалеко от вокзала.
                А Миша, кстати,   такой же коммунист, как и Серёгин. Не лучше и не хуже. И нечего к нему приставать с дурацкими расспросами…
       Весна,  в тот год случилась ранней. Днем яркое, жаркое солнце нещадно палило, прогревая оттаявшую  землю,  и даже сейчас, утром от неё  шла теплая испарина, подымавшаяся  к небу сизым туманом. И совсем неожиданно, всего за несколько  дней,  нежным, бело-розовым цветом зацвели яблони. 
         Уже рассвело,  и  теперь машины двигались по шоссе  с двух сторон окружённые душистым розоватым морем. 
           На фоне такой красоты было совсем неправдоподобно, что в мире, вот уже который год,  идет страшная, не на жизнь, а на смерть бойня, в которой люди сотнями тысяч  ежедневно уничтожают друг друга.
          Миша  вспомнил о небольшом  конверте, который  получил только вчера вечером. Долгожданное письмецо из Москвы, гревшее внутренний карман его гимнастерки.
       С Иришей он познакомился в Москве на автозаводе ЗИС, куда был направлен за получением  материальной части для дивизиона.
         В парткоме завода   ему выдали розоватый билетик на мероприятие в заводском Доме Культуры, где этим же вечером должна была состояться встреча коллектива завода со съемочной группой знаменитого режиссера Пырьева, снимающего  фильм об артиллеристах.
             После встречи    состоятся танцы.
      Несмотря на военное время, огромный  зал  был заполнен до отказа.
          Пырьев казался больным, но долго, и, как Мише показалось с излишним пафосом и несколько длинно, сиплым, простуженным  голосом рассказывал залу о  перипетиях в съёмках фильма.
           Как всегда,  на сцене был организован президиум, где в два ряда  за столами  под  красной материей  сидели актеры и актрисы, участвовавшие в создании картины.
    Слева от режиссера парторг завода, справа  актриса Ладынина. Кинокартины  с её участием всегда нравились Мише.
                За ней, в коричневом костюме с орденом Ленина на лацкане пиджака,  серьёзный Евгений Самойлов, всегда игравший мужественных и храбрых командиров Красной Армии.
               Он также выступил с кратким приветственным словом, и, вдруг обратился к залу, где военные   находились вперемежку с гражданскими, с неожиданной просьбой.
                «Товарищи, если есть в зале артиллеристы, то я попрошу их подняться».
      Миша не сразу понял, что обращаются именно к нему.  Лишь после того, как сидевшие рядом люди заулыбались, глядя на его скрещенные в черных петлицах пушечки, он сообразил, что нужно встать. Засмущался и покраснел, оттого, что в большом зале оказался единственным представителем этого рода войск.
        «Простите, как вас зовут, товарищ капитан?»
         «Михаилом, товарищ Самойлов». 
после чего в  зале почему-то  дурацки засмеялись.
          «У меня к вам огромная просьба.  Когда со своими фронтовыми друзьями посмотрите фильм, напишите,  пожалуйста, нам на студию о своих  впечатлениях. Для нас это особенно важно. Спасибо. Присаживайтесь,  пожалуйста.»
       Но пока шел этот разговор,   Миша заметил сидящую рядом с Самойловым  красивую  совсем юную девушку, очевидно,  также актрису,  внимательно следившую   за происходящим.
               Она  ободряюще и, как показалось Мише, заинтересовано поглядывала в его сторону. 
                Вскоре продемонстрировали отрывки из фильма.  Ему особенно  понравилась песня об артиллеристах.   
          «Артиллеристы! Звучит приказ…»
           И сейчас, сидя в кабине «Студебеккера»,  глядя, как водитель Антонов мастеровито крутит темно-зеленую баранку «американца», он про себя напевал  запомнившиеся ему строки из фильма:
     «Будь храбрым и стойким в жестоком бою, за русскую землю сражайся! И  помни Москву и невесту свою, с победой скорей  возвращайся»…
       …А тогда  начались танцы. Оторвать глаз от той девушки из президиума Миша уже был не в силах. Но, как в дальнейшем выяснилось, не только он один.       
           Подойдя, чтобы пригласить её на танец,  он оказался всего лишь третьим в очереди.   
          Но выбор  остался за ним.
                Его любимая Иришка.
            Илонка - так на венгерский манер - он только что  придумал  для неё   ласкательное имя.
       Мысли о ней захватили и закружили. Всю её «историю» он уже знал наизусть.
                Всего лишь  несколько недель до начала войны она расписалась с женихом. Вскоре с фронта пришла похоронка. Так она в девятнадцать лет осталась вдовой, не успев  пробыть и месяца замужем.
                Окончила школу, поступила на Юридический  факультет  Московского Университета.  При этом  успевала учиться  в театральной студии театра Вахтангова  и сниматься   у Пырьева.
                Вот такая замечательная девушка – настоящая комсомолка любит его!
        И теперь Миша твердо знал, что в следующий свой приезд  в Москву на ЗИС  за материальной частью  он обязательно сделает ей официальное предложение…
        В весну 1944 года Советская Армия, перейдя венгерскую границу,  несмотря на многочисленные германские  танковые клинья и прорывы немцев, быстро развивала наступление вглубь страны.
                Поэтическая Мишина душа жадно впитывала в себя все необыкновенные красоты открывающейся  вокруг местности,  так не похожей ни  на русскую, ни на украинскую.   Почти не тронутые войной венгерские деревни и хутора.  Сказочные замки.
       Ещё вчера они ночевали в одном из них, где в сводчатом  огромном подвале обнаружилась  сказочная коллекция всевозможных  местных вин.
           Вина находились на стеллажах в бутылках, а также в  превеликих дубовых бочках, которые располагались  на специально сооруженных деревянных помостах.
             Управляющий замком, который  принадлежал  венгерскому князю Эстерхази, рассказывал офицерам о способах приготовления  различных сортов  «токайского», щедро наливая для дегустации в серебряные бокалы золотистый, сладковато-терпкий нектар.
           До сих пор его божественный вкус сохранялся во рту. Жаль, что появившийся  вскоре с армейским начальством майор Серёгин, быстро разогнал их теплую компанию. 
          Видно и начальству  захотелось   отведать замечательного винца.
        Антонов продолжал крутить баранку.
         «Конечно,  металлическую кабину  «Студебеккера» не сравнишь с деревянной будкой нашего ЗИС5.  Да одна только печка чего стоит!  Придумают же буржуи!»
          По открытому окну ударило сразу  несколько яблоневых веток и всю кабину засыпало пахучим бело-розовым цветом.
                В  голове закрутились строки песни  «Жди меня». 
              «Жди, когда никто не ждёт»…
Его романтическое настроение требовало выхода.
                «А чем я хуже Симонова!»
 Постепенно в голове сами стали складываться нужные строчки.
                "И, когда ярким отблеском ночи мне в землянку являешься ты, снова вижу любимые очи, снова вижу родные черты. И вокруг всё вдруг станет теплее»…
               «Какая же красота!»
только и успел ещё раз подумать Миша, оглядывая проплывающие за окном сады. 
                Но дальше стало уже не до стихосложения.
                Неожиданно, поверх  кромки дальнего леса. Прямиком на  колонну, выскочила тройка «Хейнкелей» Они шли на бреющем  полете.  Поэтому звук от авиационных двигателей донесся до него не сразу.
               Начальник артснабжения схватился за локоть шофера, но тот уже и сам,  заметив приближающуюся опасность,  резко затормозил. Остановились и другие машины.
                Миша выскочил на подножку. В металлический  рупор, что есть силы,  закричал.  Сначала в сторону начала колонны, а затем назад.
           «Внимание! Быстрее.  Четные номера  вправо, остальные влево.  Рассредоточиться! Мигом!»
       Водители, чувствуя  смертельную беду, закрутили что есть мочи баранками и «Студебеккеры», ломая яблони, стали перебираться через небольшой кювет, кто влево, а кто вправо от дороги, углубляясь в розоватые заросли.
       Но  «Хейнкелей» не проведешь. Они тоже знают свою работу - утюжить колонну.
                Первым взорвался второй  от начала колоны «Студебеккер».
                Миша с Антоновым едва успели выскочить из кабины, как по их машине  застучали осколки. Они скатились в неглубокий кювет, где уже находилось несколько бойцов,  и  тут над их головами раскрылся   кромешный ад. Землетрясение. Извержение вулкана.
       «Чёрт. Не довёз. Теперь не обойтись без нахлобучки».
          Мелькнула и тут же растворилась в происходящей вакханалии запоздалая мысль.
       Огонь. Дым. Пулеметно-пушечные очереди «Хейнкелей».  Один за другим ухали, взрываясь в машинах    снаряды, отрывая от земли их тела.
                А они пытались за неё ухватиться, зацепиться, удержаться. Теперь земля стала для них единственной надеждой на выживание.
         Взвизгнув, словно поросёнок, заверещал рядом Антонов, но вскоре замолк. Мишу почему-то  окатило сверху горячим кипятком. Но он не подымал головы, прикрывая её  ладонями.
                Справа  также истошно закричали, кто-то забился в смертельных конвульсиях,  но и его голос затерялся в серии  рвущихся и разлетающихся во все стороны осколками снарядов.
        Через мгновение и сам Миша почувствовал сильный удар в левую ногу, как будто обожгло голенище его нового хромового сапога.
        «Видать сапог испортили».
           Но в следующее мгновение он понял, что если не предпримет сейчас чего-то  сверх  необычного, чтобы защититься, то через мгновение  придет и его конец.
                Смерть, как бы наяву, искала его, нащупывала, протягивая  к нему костлявые руки. И тогда, словно по какому-то наитию, он схватился за тело мертвого Антонова и подлез головой под него.
      «Прости друг, Антонов».
        На какое-то время пришла передышка, или же просто ему так показалось. И в это мгновение перед ним пронеслись самые замечательные мгновения жизни.
           Вот огромная толстая красная  книга подарочного издания Братьев Вольф   «Лермантовъ». Прекрасные графические иллюстрации. На титульном листе папина надпись. 
           «Любимому сыночку  Мишеньке, в день твоего рождения,          25 октября 1912 года».
           А вот уже мама подает  ему  борщ с пампушками.  Вынимает из серванта и ставит на стол розоватую конусообразную бутылочку из-под  Шустовского коньяка. Это, когда он приезжал домой из Одессы после окончания радиотехникума.
          И Иришка с веселым и радостным взглядом  напевает ему  любимую песню.            
              «Артиллеристы. Звучит приказ…».
                Стало жалко Иришу.  Она так и не узнает, что он действительно искренне хотел на ней жениться. И так нелепо погиб.
              Ведь даже похоронки не получит.  Потому, что формально,  они совершенно чужие люди»… 
                На этой промелькнувшей  мысли, словно огромной кувалдой ударило по голове чем-то неизмеримо огромным.  Сознание померкло…
           …Очнулся он, наверное,  через пару  часов.   Санитары на носилках несли его к брезентовой медсанбатовской полуторке.
                Краем глаза  заметил, что пространство вокруг изменилось до неузнаваемости.
                Никакого яблоневого сада вокруг уже не существовало. Только из черной обугленной земли местами торчали обгорелые головешки деревьев. Гарь, копоть.
              Окровавленные лохмотья бывшие еще пару часов назад  Сашами, Ванями, Петями, Юрами.  Дымящиеся остовы сгоревших  «Студиков» и сладковатая, всепроникающая  вонь поджаренного человеческого мяса.
              И всё же впереди он заметил,  что, каким-то чудом,  три машины из их колоны остались целы и уже стояли на дороге, ожидая команды к движению. Миша приподнялся на боку и махнул стоявшему рядом старшине дивизиона.
           «Давайте!»…
         …  «Сашуль. Ты  не представляешь! Когда мы шли по Венгрии, всё   было в цвету. Красота необыкновенная». 
              Папины глаза при этом теплели и лучились  в улыбке приятных и светлых  воспоминаний. 
              Но иногда, где-нибудь на пляже,  он   с каким-то удивлением, указывал на свою левую ногу, приговаривая.
          «А ведь он до сих пор там сидит. Саш. Ты видишь.  Смотри! Вот же  он, чернеет. Врачи не рекомендуют удалять».
             Сквозь розоватую кожу на икре ноги просвечивало что-то неясное, темноватое и одновременно зловеще-грозное.
         Впервые его  рассказ о Венгрии  я услышал в десятилетнем возрасте.  В  конце пятидесятых.
          В  облезлом  и  шелушившемся   пересохшей зеленой краской,  дощатом  вокзальчике  подмосковной станции Столбовая.
           Мы с папой стоим в станционном буфете  в очереди  за пивом, прислонясь к  высокой и круглой, мраморной столешнице.  Ожидаем, пока огромная, краснорожая, с толстыми розовыми руками буфетчица, прилаживала специальный кран - винт к пробке деревянной пивной бочки.
           Как я впоследствии понял, здесь была необходима соответствующая сноровка. Нужно  умело вскрыть бочку, пролив, как можно меньше пива.
           И пока,    знатоки из очереди обсуждали  возникшую проблему, а   заодно  и внешние данные исполнительницы, буфетчица,  позвав,   в помощники, некоего Василия, успешно справилась с  трудной задачей.   И  огромные женские розовые ручищи уже вкручивали кран в бочку.
          Между тем, как толпа страждущих весело и удивленно  комментировала каждое её движение. 
                Но вот, и у нас в руках по большой стеклянной кружке янтарного пахучего свежайшего пива. Тарелка с солеными сушками и две  толстые, видно, что  с икрой, воблы.  Отличный приклад.
         «На каком фронте воевали?»
       Послышался неожиданный вопрос. 
   Стоявший рядом  сухонький старичок хитро улыбнулся, услышав  папин ответ.
          «У Конева. А вы?»
           «А я у Рокоссовского»
            « Тогда будем».
           Обменявшись понимающими взглядами,  отпили по глотку пива…
     … После той жуткой бомбежки был полковой медсанбат.  Затем на санитарном поезде Мишу доставили в столицу.  В госпиталь имени Бурденко. Сделали операцию по извлечению множества застрявших в теле осколков.
                Но этот последний  в ноге хирург не стал трогать, поскольку побоялся задеть важные нервные центры и оставить Мишу хромать на всю жизнь, а то и вовсе ампутировать  ногу.
         При первой возможности он позвонил Ирочке,  сопроводив звонок огромным количеством дифирамбов по поводу просмотренного им недавно фильма  «В шесть часов вечера после войны», где у Иры была роль в  нескольких  больших эпизодах.
         Фильм он увидел уже здесь, в Москве.  В клубе госпиталя.
                И когда на экране в кадре  появилась весело прыгающая и  танцующая Ирина, он от восторга переполнявших его  эмоций, даже вскочил с кресла, замахал руками.  Что-то  громко крикнул, чем вызвал раздражение и возмущенное шиканье ничего не понимающих зрителей  в зале.
               К тому времени он чувствовал себя уже довольно сносно, хотя и  был весь перебинтован. Медленно  с палочкой передвигался по территории.
               Пользуясь хорошей библиотекой госпиталя,  частенько засиживался в прямоугольном  дворе-колодце.  В маленьком цветочном скверике возле журчащего фонтанчика.
Двор был образован госпитальными, красного кирпича зданиями, построенными ещё в эпоху Анны Иоанновны.      
              Там же, в один из  посетительских дней, и нашла его Ира.
              Через неделю они  расписались. В то время временных очередей в ЗАГС не существовало. Сегодня ты жив, а назавтра, как  Богу будет угодно.
                Но самое главное было впереди.   
                После  операции Мише нужно было преодолеть последствие контузии. Голова у  него неожиданно начинала сама по себе ходить ходуном. Это был тот самый  разрыв снаряда, после которого от  водителя Антонова не осталось и следа, а самого Мишу, выскребали из его  останков.
         Хорошо, что в их лечебном корпусе был бассейн, где он под руководством врача-инструктора лечебной физкультуры  преодолевал  злосчастную  контузию.  Ведь  со времен учебы в одесском радиотехникуме  он так страстно любил купание.
          Еще через месяц  молодая жена провожала с Белорусского вокзала на фронт  своего мужа...
      Наступала поздняя осень.  Русские подразделения завязли  в затяжных  и кровопролитных,  уличных боях за Будапешт.
        Однако,  ослабевший фронт частью сил всё же, перейдя румынскую границу, смог  повернуть  внутрь  румынского королевства.  Мишин полк принял участие в известной  Яссы - Кишиневской операции.
     Как раз в  это время вышло правительственное постановление «О возможном посещении женами своих мужей-фронтовиков на линии фронта».
     Ирочка подхватилась и, собрав необходимые документы, провизию  и подарки, напутствуемая расстроенной,  растревоженной  ужасными предчувствиями мамой села на поезд до Кишинева.
      Дальше в расположение части пришлось добираться на попутках.
   Так она оказалась на румынской территории в небольшом городишке неподалеку от Ясс, где находился штаб армии.
       -Только вчера  его корпус передислоцировали чуть южнее. –
услышала она.
      На утро  вместе  с почтой её обещали переправить в расположение нужного артиллерийского полка.
     Заночевать предложили в доме учительницы - молдаванки, работавшей переводчицей  при  штабе.    
     Но, только она заснула, как началась отчаянная пальба из всех видов оружия. Пушки, пулеметы, автоматы, винтовки, казалось,  хотели перекричать друг друга.
                Когда уже относительно рассвело,  и стрельба неожиданно  прекратилась, женщины выглянули и тут же отпрянули от окон. По улицам городка лихо проносились немецкие мотоциклисты в длиннополых серых прорезиненных плащах и огромных крабьих очках из под стальных  шлемов.
             Вокруг грохотали танки и бронемашины с черными крестами и свастиками.
- Ирка, Быстрее в подпол. Там в углу найдешь ведро с углём. Намажь им лицо и затаись. Авось пронесет. Случись чего - ты тифозная родственница из Кишинева. Может и отстанут. –             
Молдаванка прекрасно понимала, что сделают немцы с  женой командира Красной Армии.
             Она подняла крышку подпола и, быстро впихнув туда девушку, прикрыла, бросив сверху половичок. А в дверь уже ломилась  германская солдатня.
-       Ирочка с измазанным углем лицом просидела три дня в подполе, каждую секунду ожидая для себя жуткой смерти.
-      И только, однажды, за три дня хозяйка сумела передать ей  бутылку воды и миску мамалыги. Наверху, в комнатах  хозяйничали, остановившиеся на постой немецкие автоматчики.
-                А ещё через  ночь в городок ворвались танки Баграмяна. Ни жива, ни мертва,   девушка кинулась на поиски нужного ей артиллерийского полка, но единственное чего она сумела добиться в политотделе фронта,  так это отправки обратно в тыл, в Москву.
-            Поскольку «полк вашего мужа опять перенаправили в Венгрию. И вам его уже не догнать.  Лучше    от греха,  езжайте  домой.  Ждите его там».
-                А Миша    в это время уже добивал врага в его логове. В Германии...
       …В семидесятые-восьмидесятые, под личной опекой  Брежнева, Парк культуры и отдыха имени Горького  в Москве становился   на девятое  мая  центральным местом встречи фронтовиков.
                Красные полотнища с названиями фронтов, стоявшие вдоль гранитного парапета набережной,  притягивали к себе бывших солдат и офицеров….
      …В это время у  папы  появились внучки. Он стал дедушкой и  вместе с бабушкой Ирой в  прогулочной коляске  возил  младшенькую Машу. Старшая Ксюша, помогая деду,  держалась за  одну из ручек коляски, и семенила рядом.
      Мы останавливались возле солдатских кухонь, где происходил  обязательный ритуал  поедания  гречневой каши с тушенкой,  который  соблюдался неукоснительно каждый год. Затем направлялись в одну из бесчисленных кафешек, где каждому полагался огромный кусок куры гриль, запиваемый  пивком,  наливаемым из алюминиевых чешских бочонков «Праздрой».
      … Пройдет всего лишь  несколько лет и всё это великолепие закончится.
               Не  будет   уже ни представителей фронтов, корпусов и армий, отдельных дивизионов и других войсковых команд и формирований.  Останутся лишь редкие островки бывших солдат, скрывающихся за кустами сирени на скамейках парка.
              Но, вскоре исчезнут и они.
          Всех поглотит неумолимое время…
      …Прошло уже шестнадцать лет, как не стало папы.
       Он твёрдой  солдатской походкой бывшего фронтовика ушел на очередной курс диспансеризации в тот самый госпиталь Бурденко и, назад  не вернулся. Словно ушел в разведку через линию фронта и не вернулся.
        По жизни ему не пришлось быть дряхлым, болезненным стариком.
          Через несколько дней после операции,  я,  с разрешения врачей,   в прогулочном кресле вывез его в парк госпиталя   подышать  свежим воздухом.
                Стояло начало сентября.
         Мы объехали знакомый двор-колодец. Старые госпитальные,  красно - кирпичные стены корпусов тех, фронтовых времен стояли на ремонте.
         Заржавленный, заброшенный  фонтанчик видно давно уже не работал. Даже скамеек вокруг него  не осталось.
                Папа расстроился.  Пожелал, чтобы я его подвёз поближе к бассейну. И поскольку к самим окнам подобраться  мы не смогли, он  попросил меня туда заглянуть. 
                «Как там, всё  в порядке? Работает  бассейн?» 
             Я посмотрел в окно. Внутри был полный разгром. Судя по всему затянувшийся ремонт.  В чаше бассейна валялся строительный хлам и мусор.  Говорить об этом отцу не стал.
  -Водичка  голубая плещется, но никого нет.-
  -Да, наверное,  только что отремонтировали.  Поэтому еще не действует. –
заключил папа.
        Смерть приняла его молодым, и если не телом то, наверняка душой.
        Лечащий его хирург,   поставил меня перед ужасной дилеммой. 
                «Для вас есть два пути. Или ваш  отец  будет умирать мучительно, но зато в полном сознании и вы  сможете  с ним напоследок пообщаться.  По человечески проститься.
              Или же будем вводить ему обезболивающие медикаменты. Он будет в сладкой  эйфории, ему будет легко,  но  он не сможет до конца быть в сознании, а потому  общаться с вами. И уж тогда не сможет с вами проститься».
       Выбор  оставался за мной и ничего более  ужасного в жизни я не претерпевал. 
                Выбрал второе.
          Но папа, всё равно,  почувствовал момент  приближения  смерти. Он понимал, что я рядом, сжимаю и грею его руку. Он был сильным.
           И, превозмогая мощь  наркотического воздействия  медикаментов, в  последнее мгновение попытался что-то  мне сказать, передать.   
           Это движение шло от бога,  но   оно было выше его человеческих  возможностей.
          Правильно ли я поступил, оградив любимого человека от одной боли,  навязав ему другую? Что было важнее для него  самого, а что главнее?
              Теперь это уже моя боль, перешедшая   от него  ко мне.  Боль моей совести, моей души.  И она навсегда останется со мной.
      Каждый год, на Пасху мы приезжаем на кладбище в Люблино, где рядом с могилками моих бабушек и мамы лежит папа.
                Скромная закуска - бутерброды, бутылка вина,  бутылка водки. Традиционный стаканчик папе под кусочком черного хлеба…
      «Папа. Ты знаешь.  Я никогда не говорил ни тебе, никому бы то ни было об этом чувстве.  Но память того страшного кровавого боя в яблоневом венгерском саду,  каким-то образом, возможно, по крови, проникла  в меня.   
           С нею  передалась  вся безысходность того фронтового дня.  Весь твой ужас перед происходившим вокруг кошмаром  и  адом.             
          И я   молю провидение, чтобы никогда ни мои дети, ни дети их детей не пережили, не испытали  того, что ты  испытал в те часы. И что может   оставить после себя весна, сгоревшая в пламени всё пожирающей войны».