цветы для окуджавы

                ЦВЕТЫ ДЛЯ ОКУДЖАВЫ







                Предполагаемая встреча с Булатом Шалвовичем была самой страстной и заветной и, даже, несколько навязчивой  мечтой. Своего рода идея фикс.
                Увидеть. Поговорить. Пока  жив, пока поезд еще не ушел. Нечто вроде физического соприкосновения с абсолютной истиной.
                И вот сейчас, этот худенький, тщедушненький, совсем маленького роста человек.  Даже не Булат, а Булатик находится предо мной.
                Этот нерусский - самый русский и самый замечательный, любимый русский. Цель моей жизни  и  единственный шанс познания идеала. Шанс оказавшийся,  увы,  равным нулю.
                Дорога  никуда...
                В его взгляде я постоянно сталкивался с  определенной отстраненностью от окружающего мира. Очевидно, что ко времени нашего знакомства, он его перестал воспринимать. 
              Об этом не знал никто. Я лишь догадывался, а он знал точно и давно.
                На Президентском Совете, если ему задавали вопросы. Пространно, как иные,   не высказывался, всё больше  отмалчивался. Но если и отвечал, то как-то односложно и будто бы невнятно, постоянно о чём-то про себя размышляя.  Наверное, понимая и принимая всю тщету вокруг происходящего.  А ведь был  там «единственным», но присутствующие в силу обыкновенной  человеческой дури считали его одним из них. Во всём равным себе.
                Воспарив однажды, его дух  вился над людьми и уже не опускался вниз никогда.  И этот абсолютно материальный дух  давно отделился от маленького тела. Вобрал в себя мироздание и  заботливо кружил над всеми нами.
                Фантастически безграничная любовь к людям их обезоруживала.  И  его любили все.  Но в очереди от американского посольства до театра им. Вахтангова, за редким исключением, его провожало лишь старшее поколение.
                Умерла душа этого поколения, её начало, её   живое, телесное воплощение.
                В последние годы на эстраде появлялся редко, отказывая всем, в том числе и мне на просьбы выступить на самых заманчивых подмостках. Для него в этом не было никакой  нужды и необходимости. И здесь дело не только в возрасте и нездоровье.
                Просто человек завершил ВСЁ   предназначенное ему во   ВРЕМЕНИ. И, однажды, убедившись в тщете дальнейших своих усилий, более не возвращался  к  мыслям о построении    ИДЕАЛА.
- Сашенька, я со вниманием прослушаю ваши диски, прочту ваши книги. Мы все это обязательно обсудим у меня.
                Звоните...-
                Но он ещё не закончил произносить эту фразу, как я уже  почувствовал, что этого никогда  не произойдет…
             …Внутренний аристократизм им самим в себе воспитанный. Незримое, но такое естественное свечение его души, никакими физическими особенностями не выказываемое.
            Людей подобного уровня  ни до него, ни после я не встречал.
          Взгляд через очки мне в глаза, и сквозь меня туда, в запредельное далеко, за мироздание, за вечность, за время.
               Я это ощутил, понял и, со вздохом сожаления, принял, как данность.
              Все мы,  по крайней мере,  те, кто,  однажды уверившись в него, не покидали до смерти, совершали вместе с ним восхождение. Туда же. Ввысь.
             Его ближайшие друзья, славные замечательные люди. И  такие все разные.  Белла, Фазиль, Роба, Женя, Андрей, Юра, Вася.  Потрясающей духовности обрамление, в центре которого всегда находился он.
                Где-то, в начале девяностых  «Огонёк» вышел  с цветной обложкой, на которой все  они были собраны вместе в Переделкино. По зимней дороге куда-то направлялись, обнявшись и улыбаясь. И, конечно,  посередине, живой иллюстрацией той эпохи находился, смущённый  обилием людского внимания,  Окуджава. 
                Пятидесятые,  шестидесятые - это годы его Арбата. Веселого и пестрого московского анклава.
                Вместе с остальными арбатскими жителями я толкался в тех же местах, что и он.
              Зоомагазин. Диета, Прага. Антикварный. Бумсбыт. Овощные, книжные, булочные, молочные, гастрономы, игрушки. А еще был: «Охотник». А еще шашлычная и кинотеатр «Юного зрителя». И в конце Арбата, по тем временам,  огромный Смоленский гастроном.
                Какими смешными были первые магнитофоны, у которых  круглые катушки с магнитной пленкой ставились друг на друга.
                Появление этих необычных круглых чемоданчиков явилось как бы поворотом ключа в ларце, из которого выскочил джин - Окуджава.
              Он никогда  ни  от кого не зависел, но   многие стали, в одно мгновение,  зависеть  от него. Он и ушел навсегда,  лишь только прекратился на него заказ времени…
                Первая записанная кассета - были песни Окуджавы. Одно из первых моих школьных сочинений «Ваш любимый поэт». Конечно, Окуджава.
                Любая из его песен тех времен - это маленькая грациозная, иногда хрупкая, как китайская шкатулка, пьеса, все действующие лица которой вполне осязаемы.
                Циркачка Маша, идущая по тонкой проволоке. Ленька Королев – отправляющийся на свою смертельную войну. Парень с Арбата.  Шофёр автобуса – лучший друг поэта - лихая Надюшка.  Маленький «арбатский муравей» - человечек,  живущий в муравейнике здешних улиц и переулков.  Марья Петровна, ушедшая за селедочкой в соседний магазин и, попутно размышляющая  о запуске спутников. Гражданин с арбатского двора, точно ощущающий свою предназначенность.  И многие,  многие  другие жители  Арбата,  оставшиеся навечно  героями его песен.               
                Основа являлась чаще всего романтической. В центре сюжета, как правило, свое  окуджавское  видение женщины.  Немного меланхолическое, немного эротическое, но всегда рыцарское. Девочка, по имени Отрада. Никогда, никакой похабщины. Только высота предлагаемых отношений.
                Добрейший Анатолий Игнатьевич  Приставкин, представивший меня поэту, не подозревал, что несколько лет назад я уже делал попытку самостоятельного знакомства с Булатом Шалвовичем.
                Тогда,  только что отгремели помпезные фанфары его круглой даты. Девятое мая. Я решил на свой страх и риск поздравить его.
                Букет темно-бордовых роз. Несусь на машине в Переделкино,  Довженко, 11.
- А Булат Шалвович полчаса назад уехал в Москву.-
  Почти радостно сообщает его сосед.
                Наше знакомство в Москве тогда не могло состояться. Вместо желанной встречи - я оказался на переделкинском кладбище у могилы Бориса Леонидовича. Здесь и нашла отдохновение темно-бордовая охапка единственного посетителя писательского кладбища.
                Сижу у Пастернака и размышляю: «А есть ли вообще в чем-либо смысл.  Душа стремится к душе, «душа с душою говорит». Зачем? К чему?
                Конечно, это все только жизненные коллизии, но, к сожалению, система отталкивания срабатывает не только в случаях соприкосновения людских судеб.               
                Вопрос, что важнее набить живот; или заполнить мыслями голову - для русских всегда решался в пользу живота. Не результат ли того - полное отсутствие литературного разговорного языка у нынешних властителей России на рубеже нового тысячелетия?
                Для меня русские - все те, кто проживает сегодня на этой территории.  Украинцы, немцы, грузины, армяне, евреи, татары, прибалты и, конечно же, сами русские.
                Начиная с девятнадцатого века.   
           Нерусскими были:  Пушкин, Лермонтов. И   уже в ХХ-м веке:  Волошин, Цветаева, Мандельштам, Пастернак, Ходосевич, Гиппиус, Блок, Маяковский, Ахматова. То же самое и в наше время: Бродский, Ахмадулина, Искандер, Окуджава. Чем объяснить и,  как оценить их вклад в реальную культуру русского народа?
                И это только литература!
                Меланхолически - апатический темперамент русских
хорошо всем известен. А обращение в этой связи к историческим корням, как-то: а) приглашение на княжение викингов; б) 300 лет татарского ига; в) влияние крепостничества и т.д.  являются  неправомерными. Хотя бы из-за простого  вопроса.
                «А что было до того?».
         Ответ очевиден, логичен, объективен, и исторически ни с чем не связан. Скорее, это вопрос географии.
              В общем, что имеем, то и любим. А степень любви - это чистая химия - ответные химические реакции в организме данного индивидуума.
             У Окуджавы эта степень необычайно высока. Огромная духовная энергетика, не будучи востребована его любимым русским народом, медленно уплывает в космос, а, возможно, еще куда дальше. Исчезает вместе с уходом его поколения, вместе с уходом последних проводников его гения. 
             Кстати, в это определение личности поэта  сегодняшние окололитературные деятели,   исходя из чисто коньюктурных   соображений,  уже начали сеять зерна гнилого сомнения.  Есть ли в этом историческая закономерность? Если есть - то весьма печальная.
             Честь и бесчестие. Незыблемость этих понятий для него очевидны, но насколько же они расплывчаты в нынешней реальной российской жизни.
               И что же это за право такое, для настоящего писателя,  жить и творить в бедности.  В бедности и умереть, неся на себе одновременно два креста - служения и беспросветности.
                У него не было ничего, и было все, как ни у одного другого.
               И к тому же великий русский писатель обязательно должен умереть в Париже...
                …Зал Вахтанговского театра.
           Сверхроскошный, французский, лакированный, совершенно не окуджавский гроб с его маленьким телом.
                Поэты могут предсказать место своей смерти равно, как и место своих похорон.
            "Мы начали прогулку с арбатского двора: к нему - то все, как  видно, и вернется"…
                Жена поэта. Плачущий Евтушенко. Анатолий Игнатьевич Приставкин. Андрей Вознесенский…
                Рядом  супруга президента. Смятение чувств и душ.
                Гениальность таланта в ненасильственном проникновении в подсознание большего числа людей, характерно, для всех великих поэтов, композиторов, художников.  Так было  во все времена...
               ...А он продолжает  исполнять над своим гробом песню за песней. Как бы заклиная людей измениться. Понять и принять его…
               И уже не осталось  песен, а есть  лишь величайшее море любви, оставленное им для нас. Сгусток позитивной энергии, в котором утопаем, растворяемся, уплываем и подымаемся  ввысь   вместе с ним.

                Над театром Вахтангова.
                Над Арбатом.
                Над Москвой.
                Над  всеми людьми разочарованными, испуганными и   притихшими, в ожидании того, что должно неминуемо   произойти. 
                Над  оставшимся таким одиноким человечеством.