В тот день

Когда я понял, что схожу с ума? Не знаю. Наверное, мне стоило задуматься об этом еще в детстве, когда на мой седьмой день рождения я заявил родителям, что не хочу получать в подарок щенка, которого они для меня купили, потому что через три месяца его зверски изобьют соседские мальчишки и выжгут сигаретами ему глаза. Хотя, что я мог понимать? Об этом стоило задуматься моим родителям.

Они, кстати, звонили мне недавно, 15 февраля. Говорили, что сестра поскользнулась и сломала ногу, сейчас в больнице лежит, и стоит ее навестить. А я слушал, что мне говорят, и не мог понять, кто это. Мои родители? Но я ведь точно помнил, как они погибли в автомобильной аварии. В память врезалось всё: и тот хмурый октябрьский день, и вязкая грязь на кладбище, и слова, что говорили лицемерные знакомые. Даже запахи запомнились – смесь острого, терпкого аромата хвои, конского навоза и отвратительно резких духов. И зонт сестры, ярко фиолетовый, который она за день до похорон украла в магазине. После их смерти она, кстати, совсем скатилась. Ее же потом посадили за воровство.

Голос «мамы» набатом бил в голове, а я смеялся, громко смеялся, с какими-то повизгиваниями, всхлипами, и, слыша собственный хохот, мне становилось еще смешней. Я сидел на стуле, сложившись пополам, держа одной рукой телефон у уха, а другой схватившись за живот, мышцы которого отчаянно болели. А по щекам катились слезы. Наверное, тогда они и решили все для себя.

В тот день я никуда не пошел.

А ровно через месяц, 15 марта, я стал миллионером. Всего-то купил в магазине пакет молока, и мой чек оказался выигрышным. Меня поздравляли, фотографировали для всех местных газет. Я стал знаменитостью. Хотя половина этой суммы ушла в уплату налога, но я всё равно был счастлив.
И в тот день я никуда не пошел.

А 27 июня я стал спасителем моего лучшего, да и, пожалуй, единственного друга. Он позвал меня посмотреть бейсбольный матч. Мы болели за команду нашего штата, а Кевин, как отчаянный сладкоежка, поглощал килограмм за килограммом M&MS. Не удивительно, что во время одной из речевок он подавился. Несколько секунд я наблюдал, как тот пытается вдохнуть воздух. Его глаза покраснели от лопающихся сосудов, губы посинели, а грудь вздулась, будто у утопленника. А потом я с силой хлопнул его по спине. Потом он каждый год приносил мне бутылку виски, мы выпивали, вспоминали школьное время. Он называл меня своим ангелом хранителем, а в то время, когда я работал, трахал мою жену.

В тот день тоже я никуда не пошел.

Кстати, о жене. Мы познакомились 3 июля в библиотеке. Она хотела взять собрание сочинений Шекспира, но все экземпляры были на руках. Я пришел сдать несколько книг, что брал месяц назад, и застал их спор с библиотекарем. Как удивительно, ведь у меня было то, что ей нужно! Девушка пригласила меня в кафе в качестве благодарности, а через два года мы поженились. Мы стали счастливыми родителями двух детей. Сын – гей и наркоман, умерший от передозировки в каком-то притоне в двадцать три года. Дочь – малолетняя нимфоманка, залетевшая от своего учителя Художественной литературы в шестнадцать лет, заставившая его жениться на ней, а через три месяца столкнувшая его с лестницы. Жена спала со всеми моими друзьями, а я трахал секретаршу в офисе каждый день. На публике мы играли счастливое семейство, в душе ненавидя друг друга. Она умерла от СПИДа, который подхватила от кого-то из моих приятелей, а я умер в возрасте семидесяти девяти лет от старости. Меня похоронила та самая секретарша на свои деньги, которая была влюблена в меня всё это время. Дочь не пришла на похороны, да и потом ни разу не навестила. Мои внутренности гнили, кожа облазила, кости рушились, а глаза выедали черви. А потом настал новый век, новый мир, новые технологии. И войны, о которых я рассказал в своих книгах. Но мне никто не поверил, естественно.

3 июля я так же никуда не пошел. Да и куда бы я мог уйти из этих белых, мягких, таких родных стен?