Как мы не хотели петь

О службе в армии до сих пор в моей памяти хранится множество воспоминаний. Случаи были разные – веселые, и не очень, но чаще вспоминаются какие-то забавные и необычные эпизоды.
Об одном из них и хочется рассказать.
Служба моя проходила в поселке Тикси-3, во второй роте ВСО - военно-строительного отряда. Тогда, сорок лет назад, эта зона относилась к Московскому военному округу.
 Шёл второй год службы. Был конец короткого и холодного северного лета 1973 года. По ночам уже становилось темно – полярный день закончился…
Военные строители – контингент особый! Части ВСО, тем более направляемые на Крайний север, формировались из призывников, мягко говоря,  разного калибра. Были ребята, имевшие возраст уже около 25 лет, не отслужившие по каким-то причинам со «своим» годом, а также много уже имевших судимости, правда, в основном «по мелочи». Короче, собрание ярких личностей, особого склада, требующих утончённого к себе внимания…
…Всё началось  с песни «Не плачь, девчонка!».  Люди старшего поколения хорошо её помнят. Песня эта считалась «солдатской-лирической», строевой, но волей судьбы, мы стали заложниками этой, в общем-то безобидной, песни.
В тот исторический период в жизни нашей страны, в период «развитого социализма», все соревновались! Социалистическое соревнование являлось основой прогресса и неисчерпаемым резервом повышения производительности труда и роста экономических показателей мощи государства! Пятилетку – в три года! Решения съезда КПСС – в жизнь! Соревновались колхозы, предприятия, бригады, звенья и отдельные специалисты. Естественно, армия должна находиться  на передовой, показывать примеры высокой военной выучки, дисциплины, готовить отличников боевой и политической подготовки, повышая обороноспособность страны.
В нашей второй роте ВСО, как и полагалось, тоже велось постоянное соревнование, с периодическими подведениями итогов между взводами и отделениями.  То, что касалось производственных показателей – с этим у нас было более-менее нормально, работали мы хорошо, так как в отличие от «стройбата», нам начисляли зарплату на «сберкнижку», то есть, срабатывала материальная заинтересованность. Со строевой подготовкой – тоже был порядок. Нас достаточно много гоняли по плацу на занятиях по строевой подготовке и рота считалась лучшей в части - маршировали мы здорово! Самим нравилось! Но потом и произошла эта необычная «музыкальная» история…
…Понятное дело, что когда «бойцы» маршируют строевым чеканным шагом  - приятно смотреть. А когда они идут ещё и с бодрой песней – это совсем другой коленкор! Высший уровень – с точки зрения комсостава. Нам же, как непосредственным исполнителям этого действа, виделось всё немножко в другом аспекте. Причин тому был целый «букет» факторов, так сказать, физических и моральных. Ну, с физическими факторами ясно – холод, слякоть, мерзкая погода, одним словом – тундра! К моральным можно отнести в первую очередь нежелание петь, когда тебя заставляют. Ясно, что не все из нас обладали хорошими вокальными данными. Но это ничего. Главное – чтобы громко! А вот петь против своего желания – извините, подвиньтесь! Вечерами в роте мы, бывало, устраивали импровизированные концерты, пели от души – под баян, под гитару. Пели старательно, кто как умел, но от души. Естественно, это были песни не «строевые», скажем так, других музыкальных направлений, но те, которые нам нравились.
Петь же в строю, топая грязными, промокшими кирзовыми сапогами по щебенистой дороге, на пути с объектов в казарму, уставшими и голодными, нам совсем не нравилось. Зато нравилось командирам всех рангов, начиная от  сержантов – командиров отделений. Стоило, на нашу голову,  командиру роты увидеть однажды, как «воины» одного из отделений подходят к казарме строевым шагом, да ещё с песней «Не плачь девчонка!», как он тут же отдал приказ нашему замполиту срочно заняться повышением уровня наших артистических способностей. И началось…
…Репертуар был не богат: «Катюша», которая выходила на берег крутой, «Солдаты – в путь!» и «Не плачь, девчонка!». Были еще какие-то песни, из разряда незапоминающихся.
«Репетиции» проходили обычно так. Если погода позволяла, нас выводили на бетонную площадку перед казармой. Если был дождь – выстраивали в две шеренги в длинном коридоре казармы. Место это на нашем языке называлось «взлётной полосой», или просто «взлёткой». «Дирижёр» (это обычно был или сам командир роты, или его заместители, или старшина) становился к нам лицом и командовал:
- Р-рота! Р-равняйсь! Смирно-о-о!!! На месте! С песней! Шагом…Марш!!!
И пошёл концерт «по заявкам». Топочем на месте, грохоча сапогами, сто двадцать человек и ревём дурными голосами. Концерт! Рапсодия!  Краснознамённый ансамбль песни и пляски! Иногда, от скуки, мы в некоторых песнях слова меняли. Для большей выразительности! Бывало, это были не совсем поэтические выражения. В таких местах, сейчас в телевизионных передачах, писк появляется. Были и удачные, на наш взгляд, замены. Например,  вместо: «Наш ротный старшина имеет ордена…», пели - «Наш ротный старшина пропил все ордена…», ну и тому подобное.
С песнями мы стали ходить на развод и на вечернюю прогулку, в столовую и из столовой, на  объекты и с объектов, на плац и с плаца. Один раз я посчитал, сколько раз за день мы споём про эту несчастную девчонку. Оказалось – 19 раз! Готов поклясться, что в книге рекордов Гиннеса такого показателя нет!
…Шли дни и нам это, в конце концов, осточертело. К тому же оказывал некоторое влияние второй моральный фактор. А именно то, что у двух третей личного состава нашей роты шёл как-никак уже второй год службы, и мы были полноценными «черпаками». А тут приходится орать наравне с молодыми! Несолидно как-то!
Чаша народного терпения оказалась переполненной, и вот, в один прекрасный день, в воскресенье, мы решили объявить бойкот – не петь! В воскресенье нам давалось больше свободного времени, к тому же обычно водили после обеда в Дом культуры, в кино.
Командир нашей роты, капитан Евдокимов, был в этот день дежурным по части. О Евдокимове мне хочется сказать особо. Мужик он был неплохой, крепкий, подтянутый, требовательный к себе и другим. Его уважали, именно как командира. Можно даже сказать, что мы им гордились. Замы его тоже были в форме, хорошо ходили строевым шагом и это отмечали  даже ребята из других рот.  Да мы и сами видели. У них командиры были, мягко говоря, не Аполлоны. Идёт строевым шагом такой командир, рука под козырёк, а пузо трясётся. Смешно…
Внешне он напоминал «эсэсовца» из старых фильмов о войне - светлые русые волосы, брови и ресницы, серые глаза. Особенно в черной форменной куртке «спецпошива». Фуражку  носил чуть  набекрень, лицо волевое. Сержанты, за которыми водилось много грешков, его побаивались. Бывало, идёт Евдокимов по столовой между рядами длинных столов, за которыми мы сидели по десять человек.  Сержанты, которые находились за первым столом, видя его, сразу как-то уменьшались в размерах, втягивали головы в плечи и искоса поглядывая, шептались: « О! Идёт!». А он, медленно прохаживаясь, и пошевеливая пальцами рук в черных перчатках, окидывал их своим особенным взглядом – дескать, я вас, негодяев, насквозь вижу!

Методы капитана Евдокимова, направленные на укрепление и поддержание воинской дисциплины, как одного из главных показателей в рамках социалистического соревнования между ротами, были своеобразны, хотя и не очень оригинальны, но в  некоторых случаях, давали ощутимый эффект. Например, тех, кто попадался на пьянке, он не сажал на «губу», как в других ротах, а проводил с ними персональные «профилактические беседы» о вредном влиянии алкоголя на боеготовность личного состава. Беседы он проводил в казарме, в «канцелярии». Попросту говоря, «бил морду». Свои методы он комментировал так: - Бью не за то, что пьёте, а за то, что попадаетесь!» Хочешь выпить – не попадайся! В целом мы считали это справедливым. Во время таких бесед все в роте притихали и мимо канцелярии, в курилку, пробегали на цыпочках. Помню один из таких эпизодов…
Дело было вечером, незадолго до «отбоя». Старший сержант, назовём его Слепцов, немного перебрал и завалился спать, накрывшись с головой одеялом. Началась вечерняя поверка, в присутствии ротного. Перекличка…
- Слепцов! – тишина…Пауза… Кто-то из строя, негромко: - Отдыхает!
Ротный вскинулся – и прямым ходом к кровати. Подошёл, захватил верхний край одеяла, откинул. Слепцов – ни-ка-кой! Но стал подниматься. Сел, покачиваясь,  ноги на пол. Евдокимов секунду постоял, повернулся и пошёл из спального помещения, не оглядываясь, на ходу бросил; - В канцелярию! Слепцов, как был, босиком, в исподнем белье, в кальсонах с завязками, тянувшимися за брючинами и с расстёгнутой ширинкой, зигзагами, обречённо поплёлся следом. Картина! В строю сдержанно повизгивали, давясь от смеха…Старшина Терешков закончил поверку, сделали «отбой».
…Ротный в канцелярии проводил идейно-воспитательную работу. Перегородки у нас были деревянные, щитовые, звукоизоляция – так себе, поэтому иногда был слышен недовольный голос Евдокимова. Интуитивно мы догадывались о содержании его фраз. По интонациям и модуляциям.  Время от времени  там происходила какая-то возня и стенка канцелярии содрогалась…
…Примерно через полчаса Слепцов вернулся. Результаты профилактической работы были видны достаточно хорошо на его лице на следующее утро.
…Так вот, в то памятное воскресенье, дневальный дал команду строиться на обед. До столовой было всего метров сто по дороге, в обход казармы «мехбата». Старшина Терешков нас построил в колонну, по четыре человека в ряд. Терешков был настоящий старшина, «кусок». Ему было около 40 лет -  уже старый, по нашим меркам. Построил он нас и говорит: - Ротный сегодня -  дежурный по части! Давайте-ка, подойдем красиво, с песней!
Всё как положено -  равняйсь, смирно, шагом марш. Пошли. Прошли десять метров. Старшина кричит: «Рота-а-а!» - мы переходим на строевой шаг – «Запе-е-вай!!!». Дудки…
Мы молчим. Бьем по северной земле парадной поступью и молчим. Старшина аж затрясся. «Рота-а-а! Стой!». Стоим, по стойке «смирно», навытяжку. Глаза у всех направлены  на уровень второго этажа, кажется, что и не моргаем.  Как истуканы. Терешков мечется вдоль колонны, ругается: «Да вы что, так вас и разэтак! Ну, ротный вам задаст!». Мы молчим, столбы столбами. Сержанты забеспокоились, начали оказывать на нас своё дополнительное сержантское психологическое давление. Пошумели. Старшина сделал вторую попытку идти с песней. Молчим. Через пять метров снова: «Стой!».  Он смотрит на нас – мы перед собой, в глазах отражается  Море Лаптевых, до самого горизонта. Наконец он плюнул, сказал: «Ну и  чёрт с вами!» и повёл в столовую,  уже без приказа «петь песню»…
Подошли к столовой, стоим перед входом, ждём команды. На крыльцо вышел Евдокимов. В хорошем настроении, с улыбкой. Терешков скомандовал: «Смирно!» и пошагал докладывать, о том, что вторая рота ВСО прибыла для принятия пищи. Ротный выслушал, и кивнув головой в нашу сторону, спросил : «Пели?!». – «Никак нет, товарищ капитан!».
Пауза…
Немая сцена из «Ревизора»!...
…До сих пор выражение лица капитана Евдокимова. Челюсти сжал, желваки на скулах, из прищуренных глаз – искры! Сделал шаг, вытянул слегка левую руку вперёд, а ребром ладони правой руки ударил по сгибу локтя. Жест понятный жителям планеты на всех континентах, почти  «эсперанто», международный язык! И во весь голос: « Вот … вам, а не кино! Рота-а! Кру-у-гом! На сопки! Бего-ом, марш!!!» - и добавил, уже глядя на наши спины: «А обратно – по-пластунски!», то есть, ползком.
Что делать – побежали. Нагуливать аппетит, так сказать. До сопок километра три, по щебёночной, неровной, грязной дороге. В шапках, зимних куртках-«спецпошивах», кирзовых сапогах. Бежим, пыхтим, сопим, шлёпаем по лужам. Старшина рядом семенит, сержанты психуют! Выбежали за пределы городка, почти до подножия сопки, на которой стояли локаторы. Тяжело на подъём-то! Старшина кричит: «Стой, вольно!». Остановились, еле дышим. На Севере и так кислорода не хватает, а бегать – ну совсем мало удовольствия! Через несколько минут подтянулись заместитель командира роты и замполит. Отдохнули, построились, пошли назад. Без обеда-то нас оставлять нельзя! По-пластунски ползти не стали – замполит отменил приказ ротного. Весь обратный путь Терешков нас увещевал по поводу песни – мы слушали, топали и молчали.
Подошли к столовой.  Евдокимов ждёт у входа. Опять спрашивает старшину: «Пели?!», а тот ему: «Никак нет, товарищ капитан!».
_ Ну ладно! – говорит капитан. – Без обеда я не имею права вас оставить, но в кино вы не пойдёте!  А я вот только сдам дежурство, тогда вами займусь!
…Наступил вечер. В двадцать ноль-ноль Евдокимов сдал дежурство по части и пришёл в роту. Зашёл в канцелярию, вызвал к себе всех командиров взводов и отделений. Военный совет в Филях! Мы – ждём…
В половине девятого дневальный бодро заорал: «Рота-а-а! Строиться на вечернюю прогулку! Форма «четыре»!». Данная команда означала, что выходить надо без курток, только в «хэбэ». Чтобы бодрее себя чувствовали!
Вышли, построились. Темно, ветрено, накрапывает дождик. Типичная северная погода, градусов десять по Цельсию,однако…
Между нашей казармой и  казармой «первой» роты был заброшенный пустырь - площадка, грязная, усыпанная щепками и корой – там когда-то складировали и обтёсывали брёвна. На краю пустыря стоял деревянный покосившийся столб с фонарём в виде перевёрнутой жестяной тарелки. Тусклая жёлтая лампочка слегка освещала примерно треть этого пустыря. Ветерок был «свежий», ржавый фонарь со скрипом и стоном раскачивался, и тени от наших фигур метались по земле. Всё вместе создавало мистическую, нереальную обстановку, как в фильмах ужасов. На этот импровизированный «плац» нас привели, чтобы это место на некоторое время стало нашей концертной площадкой.
Командир роты стал посередине, дал команду построиться.
Офицеры – рядом с ним. 
- Так, воины… Сейчас будем учиться петь… Рота-а! Напр-а-во! В колонну по четыре! По кругу! Строевым! Шаго-о-ом… марш!
Это мы умели. Пошагали, прошли примерно круг, «строевым». Голова - прямо, носочек тянем, рука поднимается выше пряжки ремня! Ротный приободрился, и рискнул: «Не плачь, девчонка! Запе-е-евай!». Молчим, губы сжали.
…Видели бы авторы песни, какие страсти кипят вокруг их произведения!
Евдокимов остановил нас.  Подозвал командиров взводов, негромко, но, судя по его жестам и напряжённым позам командиров взводов, вразумительно, провёл надлежащий случаю инструктаж.
Мы построились «повзводно». Нас развели в разные концы «плаца». Командир «нашего» третьего взвода, в свою очередь, донёс до нас все пожелания ротного, как умел, дополнив и разнообразив список возможных последствий в отношении несознательных бойцов. Мы благосклонно внимали…
Взводы начали маршировать. Слышалось топанье, звонкие команды «взводных», перемежаемые ненормативной лексикой. Мы вошли в азарт…Обет молчания…
Сержанты и прапорщики бесятся. Один-ноль в нашу пользу…
А время идет…Одиннадцатый час…Дождик…Ветерок… Но мы уже разогрелись, терпим!
…Ротный приказал построиться в две шеренги. Медленно пошёл вдоль строя, держа руки за спиной, пристально вглядываясь в лица. Стоим непроницаемые, как статуи «моаи» на острове Пасхи.
Дойдя до конца строя, Евдокимов двинулся обратно. Теперь он иногда останавливался и задавал вопрос. Всем один и тот же, например: «Рядовой Потапов! Почему не поёте песню!». Рядовой Потапов бурчал что-то невразумительное о полном отсутствии слуха, голоса и тому подобное. Ответы других были аналогичными, иногда добавлялись заболевания горла и плохая память на слова.
Я стоял в первой шеренге, остановился ротный и передо мной. «Вы почему не поёте, рядовой Алёшин?!». Смотрит с прищуром… Отвечаю: «Я – как все. Никто не поёт – не буду же я один петь!». Он недовольно заметил: « Что значит – как все! Надо отвечать за свои действия!».
…Справа от меня стоял «молодой» - рядовой Иванов, худощавый, нескладный, запуганный теми возможными карами, которые могут его ожидать в результате. С одной стороны – суровые командиры, с другой – сослуживцы. Да ещё старшего призыва… Ротный и его спросил. Тот разволновался, слова сказать не может. Капитан помолчал, пошёл дальше. Слышу, как во второй шеренге кто-то из «черпаков» зловещим голосом шепчет несчастному Иванову: «Только запой, «салабон»!..». Тот – ни жив, не мёртв!..
…И тут ротному в голову пришла свежая идея! В связи с тем, что наша дисциплина оказалась на недопустимо низком уровне, ротный сделал попытку сыграть на наших чувствах любви к ближнему.  Немного пофилософствовав, он почти радостным голосом отдал приказ: «Комсомольский актив! Выйти из строя!». При этом, как нам показалось, глаза его сверкнули!
Н-да!.. Это был несколько неожиданный ход! Для того, видно,  и существуют командиры, чтобы находить выходы из нештатных ситуаций. Дело стало приобретать идейно-политическую окраску. На сцену приглашались лучшие представители нашего воинского коллектива – комсорги взводов и отделений, несомненно, сознательные личности. Среди них был даже комсорг части! Он был кандидатом в члены КПСС, поэтому почти на равных мог разговаривать с офицерами…
    «Активисты», двенадцать человек, вышли из строя без видимого энтузиазма.
Ротный вскинул голову: «Комсомольский актив! В колонну по-два! Становись!». Потом  команда нам: «Рота! В колонну по-четыре! По кругу, шагом марш!». Мы пошагали. А Евдокимов дальше командует: «Комсомольский актив! По кругу! Бегом! Марш!!!» - и комсомольский актив, как бегуны-марафонцы, вяло потрусили по «внутренней дорожке». То есть, рота марширует по периметру площадки, а внутри бегут «активисты». Топаем, сопим, молчим. «Актив» потихонечку бежит, шлепая по лужам, изредка чертыхаясь, натыкаясь на камни,  и друг на друга.
- Вот! - кричит Евдокимов!  - Они будут бегать, пока вы не запоёте!
Весёленькая история! А время идет! Дождик, темно, фонарь качается… Картина – цирк! Сотня с лишним человек марширует, «актив» - бегает по кругу. Сюрреализм!
…Наконец все устали, выдохлись физически. Ротный, видя наше тупое упрямство, сдался и остановил «репетицию».  От нас пар валит. Пока «два-ноль», в нашу пользу!
- Так, бойцы! – подвёл итог капитан. – Я  с дежурства, пойду отдыхать. Вы – тоже! А завтра – продолжим!
…На следующий день, после обеда, ротный пришёл бодрый, веселый, полный энтузиазма. Отменил все дела и повёл нас в тундру – подальше от гарнизона. День выдался солнечный, в принципе приятная погода, если бы только не комары! Уж слишком их там много.
Уйдя километра на два, мы остановились на относительно ровном и каменистом участке, вблизи одной из сопок. Репетиция началась с повторения вчерашней тактики - репетировать по взводам и отделениям. Сержанты «изводились», но мы уже не хотели  отступать, приобретя опыт солидарности в «политической»  борьбе за свои интересы, пусть недалёкие, но – свои! Попытка заставить нас петь «по отделениям» провалилась. Три-ноль! Мы продержались часа два…
И тут ротный забил нам подряд сто двадцать «голов»!
Он приказал построиться в одну шеренгу. Встал перед строем - строгий, суровый, рука – «под козырёк». И началось…По списку участников…
- Рядовой Алёшин!
- Я!
- Выйти из строя!
- Есть!
- Рядовой Алёшин! Приказываю вам петь песню!
- Есть!
- Становитесь в строй!
- Есть!
… И так далее, каждому приказ -  по фамилии, «под козырёк», всем ста двадцати потенциальным певцам. Закончив, Евдокимов сказал последнюю, значительную фразу. И сказал так, что у нас мурашки по коже побежали.
- А теперь - только не запойте! Я вас под трибунал отдам! За невыполнение приказа!
Тут мы поняли – отдаст! Пришлось смириться…
Построились, пошли обратно в часть. С песней. Правда, пели мы её такими голосами, что самим было противно. А ротный – сиял! Шёл рядом и слегка улыбался.
Справедливости ради стоит сказать, что с тех пор нас уже практически не донимали строевыми песнями. Когда чувствовали что  «надо» - мы пели, и хорошо, между прочим пели – на строевом смотре в полку заняли первое место!
…Вот такая музыкальная история.

Белгород
2013