Реквием

Она лежала на старом, выцветшем от солнечных лучей и времени диване и ждала когда зазвонит будильник. Секундная стрелка настенных часов только что прошла цифру двенадцать.
    Семь пятьдесят девять.
    Еще минута, подумала она, минута беспокойного ожидания, когда с каждым моментом сердце начинает биться все чаще и чаще перед неизбежным (как жизнь) звонком, который возвестит о том, что время спокойствия, тишины и гармонии закончилось, что нужно подниматься со спасительной постели и продолжать… продолжать жить…
    Тридцать шесть… тридцать семь… тридцать восемь…
    Она всегда просыпалась раньше, чем звонил будильник («И зачем я вообще его завожу?» - часто спрашивала она себя), всегда смотрела на циферблат и всегда ждала этого момента…
    … пятьдесят шесть… пятьдесят семь… пятьдесят восемь… пятьдесят девять… ЗВОНОК… жизнь.
    Варвара опустила ноги на пол и они приземлились прямо в тапочки (какая меткость!), встала с постели и сказала тихо:

 Ты все равно придешь – зачем же не теперь?

    Она провела рукой по гладкой белой в розовый цветочек материи и зажала в кулак нижний край ночной сорочки.

Я жду тебя – мне очень трудно.

    Сорочка взлетела вверх, а затем, медленно описав дугу в воздухе, опустилась на пол.

Я потушила свет и отворила дверь…

    Варвара стояла нагая (из одежды на ней были лишь самодельные тапочки, подаренные лет десять назад соседкой по лестничной клетке) и смотрела на свое отражение в огромном овале зеркала.

Тебе, такой простой и чудной. *

* Анна Ахматова «Реквием»

    Боже мой, думала она, какая же ты старуха, Варя! Какая старуха!
    Она вспомнила, как пятьдесят лет назад вот также как и сейчас стояла перед этим самым зеркалом, голая, и любовалась своим телом, когда сзади к ней подошел муж, обнял ее за талию и сказал:
    «Ты самая красивая девушка в СССР!»
    Да, именно так. И она знала, что он не солгал. Ее кожа была гладкой, как шелковая простыня; груди налиты, словно спелые яблоки; ноги… ах, жаль, что в то время не носили мини-юбок; волосы черные, как смоль, спускались до пояса; в глазах горел испепеляющий мужчин огонь; улыбка ослепляла своей белизной.

    А что теперь?
    - Ты самая красивая девушка в СССР, - сказала она и дотронулась до левой щеки.
    Морщины испещрили ее лицо; груди обвисли и стали похожи на полупустые мешки из-под сахара; ноги теперь даже согнуть больно – замучили ревматизм и варикоз; волосы стали седыми, изрядно при этом поредев; огонь в глазах потух, оставив после себя лишь желтый дым; а зубы каждое утро приходиться доставать из специального стакана с водой на полочке ванной; и муж, который говорил, что она самая красивая девушка в СССР уже тридцать с лишним лет как покоится в могиле; да, собственно, и СССР то больше нет.
    Она вдруг почувствовала сильное раздражение и, резко отвернувшись от зеркала, подняла с пола ночнушку.
    Тебе семьдесят семь лет, Варя, говорила она, натягивая сорочку, семьдесят семь. Ты почти не выходишь на улицу. Когда ты там была последний раз? Четыре? Пять месяцев назад? Ты даже этого не помнишь! Хорошо еще, что есть соседка Маша, которая приносит тебе необходимые продукты и вещи, потому что сама ты уже ничего не можешь. Ты – ничтожная, немощная старуха, которая каждую секунду молит Бога послать ей смерть, спасительную смерть, но ты не нужна даже Богу! Он отвернулся от тебя, и не слышит твоих молитв. Ты одна, совсем одна…
    Она подошла к окну. Ярко красное октябрьское солнце пробивалось сквозь сплошные полосы фиолетовых облаков, разливая свой утренний свет на пожелтевшие кроны деревьев, ослепляя маленьких воробьев, мирно плескавшихся в лужах. Огромная стая грачей с диким криком пронеслась по небу на юг, в надежде поскорее убраться из этих краев.
    – Как здесь высоко, - сказал ее маленький сын. – Голова кружится.
    – Да, Сенечка, - ответила она, выглянув из окна. – Пятый этаж.
    Она сказала это в пятьдесят пятом, когда они только переехали из барака в новостройку. И не было на земле человека счастливее ее в тот момент: у нее был новый дом (настоящий свой дом, а не комнатушка в прогнившем бараке), любимый (действительно любимый) и любящий ее муж, и маленький сын. Она ждала второго ребенка и чувствовала, как могут чувствовать только матери, что это будет девочка. Она даже знала, как ее назовет. Любовь. Именно так. Любовь. Так же, как ее любимую актрису, чьи фильмы она запоем смотрела в открывшемся недавно кинотеатре «Луч», Любовь Орлову. Сейчас с высоты прожитых лет, многие вещи казались ей глупыми, но тогда она была беспредельно счастлива.
    Она стояла у окна и смотрела вслед улетающим на юг птицам. Совсем одна.
    «Ты все равно придешь – зачем же не теперь?» - вздохнула она и посмотрела вниз.
    Как здесь высоко… Голова кружится… Пятый этаж… Птицы улетают на юг… Совсем одна… Молю о смерти… Пятый этаж… Высоко… Голова кружится… Одна… Смерть… Открыть окно… Всего один шаг… Пятый этаж… Высоко… Смерть…
    Пальцы тянутся к щеколде… Железный крючок вниз… Ручка на деревянной раме… Скрип петель… Окно нараспашку… Холодный ветер обжигает лицо… Смерть… Всего один шаг… Смерть…
    Внезапно, откуда-то из глубин комнаты выскочил толстый серый с белыми лапками и грудкой кот; прыжок и он уже на подоконнике, смотрит на хозяйку и мяукает жалобно.
    - Ах ты, старый негодник! – воскликнула Варвара, закрывая окно. – А ну, брысь отсюда.
    Она махнула рукой, пытаясь согнать кота с подоконника, но тот остался сидеть на месте, как ни в чем не бывало; тогда она взяла его на руки и прижала к груди; кот почувствовал, как часто бьется ее сердце и носом зарылся ей поглубже в подмышку.
     «Что за глупый кот!» - бормотала себе под нос Варвара, направляясь в кухню, чтобы налить молока в пустую миску Барсика.