Грусли

Теплоход был арендован для семинара банковских работников, оттого – во время занятий по аудиториям – на палубах безлюдно, лишь несколько пар иностранцев сидели или прохаживались, обозревая волжские берега, да журналист-американец всё восседал где-нибудь в углу бара за столиком и заносил свои путевые впечатления в ноутбук. «Дядя Хэм», - прозвал его Леонид Василич; правда, в отличие от прославленного писателя, этот, похоже, совсем не употреблял спиртного. Во всяком случае,  Леонид Василич ни разу не заставал его за дегустацией ассортимента, зато каждое утро в любую погоду встречал бегущим в трусах и майке по средней палубе – всегда бодрым, приветливым, улыбчивым – любо-дорого смотреть. Так что день на четвёртый, услыхав его паровозное пыхтенье, Леонид Василич поспешно сунулся в первый попавшийся закуток, чтобы не вымучивать ответную улыбку.
После Новгорода зарядили дожди, и стало как-то совсем скучновато. Жена и её подружки-подчинённые выслушивали очередную лекцию, а Леонид Василич лежал в каюте – читал или слонялся по палубам, если было тепло.
Вообще-то он догадывался, что особого веселья не предвидится, однако рассчитывал в этом случае поработать – были кое-какие задумки относительно небольшой повестушки, за которую он всё никак не мог взяться дома по причине разных дел на работе, хотя и бестолковых, но, тем не менее, алчно поглощавших всю его энергию и уравновешенность. Каюта ему приглянулась, и в первый же день он разложил на столике блокнот с карандашами и насторожился в предчувствии первой фразы – томительные, ёмкие мгновения, когда он только и чувствовал себя самим собой, без фальши и прочих примесей, всё тогда обретало настоящий смысл... Но тут вошла Тамара – забыла что-то, без чего нельзя высидеть лекцию (“А может, проверить, - подумалось Леонид Василичу, - один ли я тут?..”), стала рыться в вещах... впрочем, быстро ушла. Он убрал блокнот, карандаши, так как не смог больше заставить себя сосредоточиться. Глубоко вздыхать и сетовать не стал.
Через двадцать минут обед в кают-компании. Надо успеть в бар выпить свои сто пятьдесят до того, как  запоёт репродуктор об окончание семинара. Поначалу ему было любопытно слушать разговоры за столом о перспективах банковского дела, о дрязгах, сплетнях и прочем, присматриваться к персонам,  на которые указывала Тамара: “С этими надо познакомиться... а с этими не стоит, у них дела не шибко хороши...”, даже посетил пару лекций. Затем всё приелось. Он старался разряжать сугубо деловую атмосферу разными шуточками, подковырками, анекдотцами, но не особенно успешно.  Лена, начальник планового отдела, и Галя, главбух, откликались, Тамара же, как вошла в роль руководителя со свитой, так никак и не могла выйти... “Из пупизма” – определил это её глубинное погружение в психологическое состояние Леонид Василич. То есть он и не рассчитывал на её чувство юмора, поскольку такового не имелось и в помине – аж с самого рождения, по-видимому, а то и зачатия (невесёлого, как он догадывался, поскольку она была последним и не особо желанном ребёнком в большой семье у возрастных родителей). Но и подобной сосредоточенности на всецело и сугубо профессиональном предмете не ожидал также: это было неприятным открытием…
За столиком он застал Лену с Галей.
- Ну, госпожи финансистки, есть ли прогресс в ваших познаниях?
- Увы, - вздохнула Галя, тридцатилетняя брюнетка с тёмно-вишнёвыми глазами, намекавшими своей томностью, как сильно ей хочется замуж, - прогресса никакого.
- Как были дуры, так и остались, - согласилась Лена, в противовес Гале белокурая и сероглазая. Такие блондэ Леонид Василичу нравились больше.
- Вот так да-а. Столь громадные надежды на вас возлагаются... кое-кем, - и он нарочито-испуганно оглянулся, - а государством – в  особенности.
- Но вы им нас не выдавайте.
- Зачем же выдавать таких симпатичных и непосредственных, я даже готов способствовать вашему освобождению от участи студентов... в самом деле, может, наплюнуть разок-другой на зубрёжку и удариться... в распутство, например... то бишь я хотел сказать – в бражничество... для начала.
- А я тебя в каюте ожидаю, - Тамара отодвинула стул, несколько помедлив, в ожидании, очевидно, что это сделает муж, грузно села, взяла салфетку, стала сосредоточенно протирать вилку, нож.
- А мы тут как раз...
- Насчёт пьянства я слышала, успокойся! Что ещё?
- Пошалить хотим, больше ничего, - голос у Леонид Василича сделался неожиданно виноватым.
- И что для этого требуется? Финансирование?
- Соблаговоление. Сжальтесь над бедными школярами, ваше степенство.
- Я же просила не называть меня так! - Тамара даже вскинулась – спина выпрямилась, руки над столом с вилкой и ножом как бы нацелились в Леонид Василича, подбородок слегка выдвинулся, глаза заблистали стылым неоновым блеском.
«Ого!» - И Леонид Василич пошарил глазами по залу: куда бы скрыться? Галя-блондэ это заметила и едва сдержалась, чтобы не прыснуть в салфетку: очевидно, подумала, что так он продолжает дурачиться.
- Ну-у, пардон, запамятовал.
Сознаться если, он даже оторопел до лёгкого морозца, пробежавшего по загривку, и дабы скрыть это – прокашлялся. - Исправлюсь, Тамара Гурьевна, честное слово, исправлюсь. - И приходя в себя от изумления, прибавил не без ехидства: - Дозвольте приступить к поглощению и перевариванию пищи? Молча, да?
Ему вдруг стало стыдно за свой испуг – испуг зависимой животинки, маленького, к примеру, кобелька, которого щёлкают по носу за мелкие провинности.
После обеда он имел неосторожность последовать за женой в каюту, где и был сделан ему разнос:
- Тебе не кажется, что ты роняешь меня во мнении подчинённых?
- То есть? Ты серьёзно?
- Вполне! - ноздри Тамары затрепетали неподдельным гневом, размноженным каютными зеркалами. - Мало того, что за мой счёт путешествуешь, развлекаешься, ешь и пьёшь, ты ещё и каверзы чинишь... не способен прилично себя вести. Я не прошу тебя оказывать мне чрезмерное почтение на каждом шагу, но стул подвинуть в кают-компании неужели нельзя догадаться?
Леонид Василич малодушно хотел оправдаться тем, что вообще проворонил её приход, но смолчал.
- Ты, может быть, за мои деньги и любовницу тут себе заведёшь? Сколько прикажете отстегнуть?
Чтобы не вспылить, Леонид Василич вышел из каюты.
Это уже не ново, сказал он себе. И, глядя на приволжские просторы, постарался успокоиться, хотя порыв был – психануть, сойти на берег и поездом воротиться домой. Но очередная остановка была ещё не скоро, а по палубе хлестал дождь, и он… отправился в бар.
Журналист-американец по-прежнему работал за столиком в углу, лишь постукивали клавиши ноутбука. Заказав коньяк, Леонид Василич сел неподалёку от него с неожиданным чувством зависти. Вот, сидит себе – работает, никто ему не мешает, ничто его не смущает. Американец поднял голову, кивнул приветливо, как старому знакомому. Леонид Василич также кивнул, приподняв бокал:
- Ваше здоровье, сэр. За творчество, без булды. Искренне желаю.
- Й-ес, спа-си-бо. - И опять обратился к своему компьютеру.
- Ну-ну, давай-давай. Ты малый здоровый, зарядкой занимаешься, дисциплину блюдёшь... где уж нам до вас, русским литераторам... да ещё пьющим вдобавок.
Американец опять поднял голову, опять улыбнулся.
- Нет-нет, это я уже с собой разговариваю.
Допив коньяк и сделав рукой прощальный жест, Леонид Василич вышел на свежий воздух.  Спрятавшись от дождя под тентом на корме теплохода, закурил.
- Ну что, проглотим и на сей раз?
- Простите, что?
Он не заметил, как под тент проникла молодая женщина.
- Вы хотите присесть?
- Если не помешаю.
- Да ради Бога, мешайте, сколько хотите. Лишь спасибо скажу.
- Даже так?
- Серьёзно.
- Но вы как будто о чем-то размышляли...
- Скорее рефлексировал. Предавался обычному пережёвыванию банальных вопросов: кто бишь виноват и что делать на почве семейных неурядиц. На русской почве. Или в данном случае почва тут не причём?
- Ну, банальных – это да, но и вечных, согласитесь. Что касается почвы... не знаю. Сейчас, действительно, Волга-матушка за бортом. Но кто даст гарантию, что в это же время какой-нибудь немец не плывёт по Эльбе и не плачется кому-нибудь в манишку о своей несчастной доле?
- Вы так охотно подхватываете тему, точно соскучились по семейным дрязгам.
- Нет, не соскучилась, но каждый раз любопытство разбирает – неужели опять то же самое?
- А что ж ещё?
- Ну-у... - женщина присела на свободный край лавки, скинула с головы капюшон плаща, открыв коротко стриженные в каре каштановые волосы. - Уточните тогда уж.
Леонид Василич посмотрел в серые глаза, прикинул, что годков ей этак тридцать с небольшим, и что она, в общем, весьма приятна внешне, перевёл взгляд на белые буруны за кормой теплохода, над которыми проносились, меняя друг друга и вереща, чайки.
- Да уточнять, собственно говоря, что ж?.. Живут вместе два человека пару десятков лет. Живут и живут себе, и вдруг обнаруживается, что их интересы в жизни совершенно не совпадают, они у них постепенно и незаметно как-то стали различны. Ему не интересны её профессиональные устремления,  а ей – его. Каждый думает, что другой занимается глупостями. Причём, на её стороне гораздо больше аргументов...
- Например.
- Например, его профессия на сегодняшний день не приносит ему ничего материально значимого – ни денег, ни известности, дабы почесать честолюбие. Не ощутить, словом, не попользоваться.
- Отчего он тогда продолжает этим заниматься?
- С её точки зрения – по глупости. Она так и говорит ему: ну что ты знаешь о жизни? Ты понимаешь что-нибудь в ней? Что есть жизнь? Ну что ты какого, скажи-ка, значительного сочинил, дабы тобой можно было гордиться?
- А по его собственной?
- По его собственной?.. - Леонид Василич помедлил, скосил глаза на собеседницу. - Видите ли, если всерьёз, то... он вне этой профессии чувствует себя ненужным, бесполезно тратящим свои жизненные ресурсы. Неуклюжим даже. Вот так, если вкратце. И, как любят многие добавлять, ничего другого делать не умеет. Ведь он потратил всю свою жизнь, чтобы сделаться профессионалом в своей области. И теперь – пойти торговать какими-нибудь колготками?
- А ей вы об этом говорили?
- Пробовал. Но она мыслит другими категориями.
- Какими же?
- Сугубо экономическими. Сырами и колбасами, шампунями и дезодорантами, пылесосами и холодильниками, санаториями и курортами. Товарами, короче. Деньги – товар, товар – деньги. Слыхали, наверное, о таком? Кроме того, в ней преобладает подражательный момент. Муж в её представлении – это тот, кто чинно ходит с женой под ручку на базар и в гости, копает огород и вовремя чинит крышу на веранде.
- Тогда всё просто: ей нужен другой муж. Почему вы с ней не разведётесь? Ведь как-нибудь проживёте и друг без друга. Есть ли смысл перевоспитывать человека, когда уже имеется где-нибудь готовый образец?
- Вы славно мыслите... Образец у неё, действительно, есть. Были как-то в гостях у её бывшей начальницы. Квартира – сказка: отделка, мебель, посуда, какую только в музее увидишь, разного рода видио-бытовая техника... Словом, у-сё в порядке. И среди... нет, в уголке, забившись в угол комнаты, – невзрачный мужичок. Чем-то, знаете, обезьянку дрессированную напоминал. Вышколенную обезьянку. И хозяйка ему: подай, принеси, обслужи... И он безропотно: ”Сию минуту, таточка”. Впечатление такое, что он при мебели, при квартире, – короче: при... при… при… Вы понимаете меня?
Обернувшись, Леонид Василич не обнаружил рядом с собой никого.
- Как быстро, однако, умеем мы рисовать в своём воображении приятных слушательниц. Приятных, красивых, внимательных, чутких... Если эту сценку снимать в кино, то призрак обворожительной незнакомки можно сделать некой прозрачной серебряной тенью. А? Тьфу... То усложняем, то упрощаем, то создаём себе мир грёз... Ай-яй-яй, такой большой дядя, а всё игрушки ему подавай...

Едва муж вышел и подчёркнуто аккуратно, но жёстко закрыл за собой дверь, Тамара пожалела о своей несдержанности: этим она лишь усугубила напряжённость меж ним и собой. Делать же шаги к примирению они за годы совместной жизни так и не научились. На своих же попутчиц – Лену с Галей – рассчитывать, как на примирительниц, не приходится: они, похоже, непрочь и поамурничать с её муженьком. “Ну, с вами-то я как-нибудь разберусь!” - зло подумала Тамара и легла на не разобранную постель.
В последние месяцы ей многое пришлось пережить неприятного. Банк, один из филиалов которого она возглавляла, трещал, что называется, по всем швам, и, наконец, рухнул. Это было время, когда мир казался ей абсолютно чёрным. Тысячи клиентов осаждали офис, обрывали телефоны, пытаясь вырвать, спасти свои вклады. Деньги частных клиентов ей удалось-таки вернуть, чуть ли не на коленях и натурально в слезах, выбивая их в центральной конторе. Предприятия же понесли ощутимые потери. В этой обстановке ей удалось пристроиться под крыло другого банка и тем самым спасти свой коллектив и, что самое главное, свой статус, своё реноме, общественное положение. Понимал ли это муж? Ей казалось, нет. “Что ему деньги, - думала она, - сочинитель. Духовностью промышляет! Святым духом питается!..” В ней до сих пор тлела обида на его равнодушное отношение к её карьере. В иные минуты даже ненавидела его за это. Так же как и всех кругом, изменивших своё отношение к ней – от подобострастного к пренебрежительному: и ты, мол, теперь с нами у одной нищенской кормушки. Ну, теперь-то она в прежней силе, но уже без прежнего  благодушия к ближнему своему. С чего бы ей кому-то благодетельствовать, когда она знает цену им всем... Каждый за себя, каждый себе. Это только в кино, мушкетёры – друг за дружку. А в жизни: извини – подвинься. Иного сегодня ждать не стоит. Ни от президента, ни от его оппонента. Пусть лирики ждут сочувствия от кого хотят. Для неё же этап бескорыстной дружбы пройден бесповоротно. Своей ниши, как теперь выражаются, она никому уступать не собирается. Жизнь, сколь ни банально прозвучит, всё же была и остаётся ареной борьбы. И борьбы без всяких сантиментов.
“Вот ушёл! - Опять о муже. - Обиделся, видишь ли. Пятый десяток разменял давно, а всё ребячится. Гордость какая-то топорщится... Ведь ничего из себя не представляет. Пис-сатель! Сочини-итель! Копейки за душой не имеет, а туда же... Кому ты нужен со своими книгами?! Кому ты нужен?! Ну уйдёшь. С чем уйдёшь? Идиот несчастный”.
Тамара Гурьевна дотянулась до сумочки, достала мобильник.
- Привет. Я соскучилась.
- Ты где?
- У себя, в каюте.
- А твой?
- Пропесочила – он и отчалил… в бар, должно быть. По своему обыкновению.
- Ну приходи. Номер каюты напомнить?
Тамара Гурьевна рассмеялась.

За ужином Тамара выглядела напыщенно-воинственной: губы напряжены, глаза жемчужно-стылы. Леонид Василич подумал, что, должно быть, она провела морально-нравственную беседу – с производственным уклоном, разумеется – с бухгалтером Галей, отчего та и отсутствует за столом. На место Гали из-за соседнего стола пересел неопределённых лет Володя, не скрывавший своих видов на Лену. Он-то в основном и балагурил теперь:
- А вот я, к вашему сведению, вовсе с некоторых пор не реагирую на превратности судьбы.
- Эт-то почему же так? - охотно откликалась Лена и поправляла локон, падающий  ей на припудренный носик, когда она склонялась к тарелке. - И с каких это таких пор?
- С каких таких? А вот с таких. Был у меня заводик кирпичный, приличный, отличный и тэ дэ. Мы его с коллегой приватизировали. И нормально себе жили – совсем-совсем не тужили, пока в один прекрасный денёк мой коллега не объявил: Володя, сказал он мне ласково, но веско: я хочу один владеть заводиком. Я, конечно, слегка удивился и спросил: с какой такой стати, дорогой? И тогда он ответил ещё доходчивей: а с такой вот стати. Потому что я бандит, говорит. Во как, - я удивился ещё больше, - не зна-ал. Значит так, сказал он, вот тебе двадцать тыщ баксиков и будь здоров, не кашляй. Вот что бы ты на моём месте сделал? - обратился Володя к Леонид Василичу. Тот помедлил с ответом, и затем пожал плечами.
- Вот и я также поначалу плечиками, как крылышками, потрепыхал, а потом смирился. Уж лучше двадцать тыщ, чем вообще ничего. Бандит он и есть бандит. Они теперь, вишь, повсюду лоббируют. Словечко придумали, да?
- Любопытно, - сказала Лена.
- Чего уж любопытнее. Пошёл я со своими долларами в банк. Захожу и спрашиваю: вы как себя ощущаете – не потонете в пучине нашей рев-волюционной экономики – с моими-то денежками? Они мне баланс показали, всё такое прочее, слов обнадёживающих наговорили. Я им улыбнулся, вышел на улицу, перешёл через дорогу и положил деньги в соседний банк. А через неделю он лопнул. Представляете? Чуть меня кондрашка не хватил. Хорошо, жена успокоила: «Так, значит, и должно было быть. Не грусти, а то инсульт схлопочешь, придется мне тебя с ложечки кормить». Вот с тех пор я гляжу на все наши житейские потери по-философски.
- И что теперь, совсем без денег? - спросила  Тамара, и по тому, как при этом она положила нож и вилку, Леонид Василич сообразил, что не из вежливости спросила, не просто так.
- Ну не совсем. А что?
- Купите у меня дачу. А то их у меня аж три и мой муж явно с ними не справляется. А я бы лучше новую мебель приобрела.
- А зачем вам новая? Через год вы к ней привыкнете, и она сделается для вас старой.
- Но это будет через год. Тогда я ещё что-нибудь продам и что-нибудь куплю посвежее.
- Зачем?
- Хочется.
- Это всё пустое, любезный вы наш и очаровательный банкир, извините.
- Ну купите дачу-то. Купите.
- А у меня есть дача.
- Будет две, у меня-то ведь три. Купите.
- Нет, уважаемая Тамара Гурьевна, не нужна мне ваша дача. И мебель – это тоже суета. Я ж говорю: решил больше не суетиться. Это, знаете ли, непростое решение. Принципиальное, если угодно. Тут ведь как: либо – либо. Иного нам, грешным, не дано. Если уж перед самим собой лукавить, то что ж получится? Свет померкнет в наших очах. Так что, увы, не обессудьте и не держите зла.
- А зря. А то бы купили. Страсть как хочется новую мебель. Я бы и ремонт квартиры заодно сделала...
«Что это у неё? - подумал Леонид Василич. - Неужели истерика?.. Интере-есно. С чего бы?»
Гуляя вечером по палубе, он встретил Володю и вместо приветствия изрёк:
- Эх, жениться б на дочке бандита.
Володя помедлил с ответом и сказал:
- Интересная мысль. – Помедлил ещё и, как бы освоив идею до донышка, прибавил: - А что, жить и делать вид, что ни о чём таком не подозреваешь. Бандит – он ведь не для тебя бандит, тебе он – родственник, получается.
- Именно! Зайдём в бар?
- Тоже интересная мысль. Как ты говоришь? Продегустируем?
- Продегустируем. А вот насчёт бандита-родственника – хорошая идея. Замечательная.
- Так напишите. Вам, как литератору, и карты в руки. Как там у вас выражаются: запах времени, срез эпохи, аромат веков, а то даже и тысячелетий… Впрочем, нынче не до ароматов, да?

А утром, лёжа поверх одеяла, Леонид Василич тупо таращился на проплывающий мимо пейзаж и вспоминал обрывки вчерашнего разговора с Володей в баре – за дегустацией: о политике, о деньгах, о разборках – что в жизни, что на экране, о беспроигрышном сюжете –  с бандитами во главе…
Он видит за стеклом иллюминатора: на поручень падает косая тень от стойки. И кажется поэтому, что поручень слегка закручен в том месте, где сходятся два острых угла – тёмный и светлый, – как два острых сапожных ножа…
- Надо бы записать, - думает он вслух.
И вдруг в его голове что-то как бы прочкнулось и повернулось…
- А почему бы и нет? Такие сюжеты нынче в ходу. Да, но кого мне взять в герои-любовники? Сейчас без секса ведь тоже никуда… Композитора какого-нибудь? Современные ритмы, песенки-побасенки. А? Нет, обыкновенного музыканта. Рядового лабуха. Ё-моё! Точно! Деньжат срубим… А! Чего напрягаться? Слепим сценарий и к стороне. Чем мы хуже остальных?..
Леонид Василич поспешно достал блокнот и стал, обгоняя сам себя, записывать…
И вот что у него получилось в результате.

«Как я сюда попал? А не всё ли равно. Иной раз такая чепуха приключится, что диву даёшься. Давеча, к примеру, на дипломатический приём нечаянно затесался – приятеля одного искал, – благо одет был прилично.
А тут – гляньте по сторонам, гляньте – и смокинга не нужно. Пленэр он и есть пленэр. Дуй себе под нос и будешь выглядеть, как бос – и важно и отважно.
Дом – если не дворец – довольно приличных пропорций – над прудом (по размерам – средней величины озеро, «влажное око в мохнатых ресницах»), в обнимку со столетними липами и клёнами, дубы также темнеют кронами. Сосны чуть поодаль стройными мачтами высвечивают – и плывёт от них насыщенный запах плавящейся на солнце смолы. Меж столиками, разбросанными там и сям, на постриженной травке, фланируют пёстро разодетые vip-персоны. Останавливаются у столиков, в беседках, шампанское вкушают, фруктами лакомятся, густой мужской смех раздаётся и россыпь женских говорков и жеманно-восторженных ахов да охов… Нечто наподобие тусовки-массовки. Люди всё лёгкие, не зажатые – в смысле общения: этакая аристократическая непринуждённость, простота во всём. Так что закрадывается мысль: если это всё актёры и всё отрепетировано, то актёры высшего разряда и режиссура безупречно талантлива. Везёт же иногда… это не у меня в оркестровой яме.
И вот я в одной из компаний, свободно сошедшейся ещё на каменной террасе дома. Две прелестные женщины, одной лет двадцать пять, другой под тридцать. Совершенно разные – и по внешности, и по характеру, – но бесподобно обаятельные и гармонично дополняющие друг друга в данной обстановке. Если и перебивала одна другую, то предельно органично, то есть как бы заостряя и углубляя затронутую тему, не обязательно словцом, но и жестом, мимикой, своевременно рассыпанным молодым заливистым смехом.
Бывает ли такое? Я и сам слегка ошалел. Смогу ли выдержать взятую на себя роль сердцееда? Потому, наверное, засомневался, что последнее время пребывал в обществах, где обсуждались проблемы всё материального, меркантильного характера, где старались показаться и показать свой успех любого плана, не обязательно денежного, но предполагающего выход на большие возможности (это я опять своего приятеля вспомнил, он зовёт меня в коммерцию: брось, говорит, свою музы;ку, никакого шелеста от неё – ни в кармане, ни в пальцах). А тут всё бескорыстно, как сама окружающая нас природа!
Бывает? Или то было моё особое настроение? Вряд ли. Вряд ли только моё. Потому как я не знаю за собой способности создавать ауру интригующе приятного общения. Скорее, совпало так. Все как-то пришлись друг другу в пору – по тону, по интересам, по созвучию интеллектов. А коли так, то… отдохнуть никогда не вредно.
Ну, меня занесло! Прямиком – в оперу-балет, в сказочку придуманную.
Однако, доложу вам по правде, чтоб не очень сомневались, – я не из фантазёров при всём при том, напротив – усмешлив на подобное. Но вот так получилось. Иной раз, оказывается, и скептика затянет-засосёт, и скептик о гуслях вспомянет:

Грустно, гусли…
Грус-ли, грусли…
И тэ-пэ, тэ-пэ, тэ-пэ.

Та из барышень, что помоложе, была в лёгком, чуть ли не из жемчуга, сарафанчике. Милое личико при пухлых губках оставляло впечатление сдобной пышки (именно из-за этих её жадных на поцелуй губ), хоть фигуркой она была пропорциональна и стройна, и колкий ум в синих глазах, и женская проницательность в соразмерном количестве кокетства. Этакий яхонт! И хотелось без умолку лепетать комплименты, а мягкие пальчики закрывали б тебе роток с ласковым приговором: усни, моя радость, усни, мы слышали это сполна...
Дочурка её лет пяти поблизости носилась с сачком за бабочками, самозабвенно хохоча, такая непосредственная, такая… что тут же хотелось её удочерить. Вместе с мамой, разумеется. Нет, правда, будто твой это ребёнок, и мамочка её – твоя жёнушка в пору безоблачного обожания.
Вторая женщина – полная противоположность первой. Не хочется употреблять слово грация, но… да и не грация это вовсе, нечто большее, не банально балетное, однако вдохновляющее известных сочинителей именно на творчество. И меценатов. Не в пошлом понимании содержателя и содержанки-музы, а гораздо возвышенней… не без зрелого понимания совершенства плоти и крови, из чего создан человек, тем паче женщина. То есть полнота жизни без урона в сторону всяких пресловутых комплексов и фобий. Ну их, все эти уродства, - так и подмывало сказануть, - давайте жить… понимая и принимая при этом всё естественное многообразие бытия.
Её звали Лида. Она очень изящно-трогательно касалась виска кончиками пальцев, когда не совсем понимала то, о чём ей толкуют, затем в карих глазах её отражалась догадка, и она как бы светлела вся, вернее, прояснялась, наполняясь ребяческим восторгом.
А первую мою примадонну звали, забыл сказать, Ксюша. Ксения.
Вот.
И ещё был с нами аккуратный такой господин в белом костюме, лет пятидесяти семи с половиной, с благородным лицом учёного мужа (не в смысле проученного женой, а подлинно жреца науки). Он-то, Модест Эдуардович, в основном и говорил о… Но давайте лучше послушаем его самого, а не  то переврём невзначай евонные постулаты.
- …Я как раз не отношусь к их числу. Это киношники, у них там всё схвачено. Нет, я не в упрёк, а к тому, что я-то не сценарист, я старозаветный бумагомаратель, сиречь писатель. А сценаристы сейчас как – современное полукультурное племя – кодлой промышляют.
- ? – Лида коснулась в очередной раз своего виска ногтем мизинца.
- Ну, то есть в основном бригадой работают. Групповщина неприкрытая. Раз-два и состряпали в месячишко бойкий сериальчик: пых-пых, ой-ёй, умирает зайчик мой… Ну чтой-то в этом роде. Им мигом денежки отстегнули. Этим они и интересны. Денежками. А писатель что – один как перст, кропает свой роман или рассказ и не знает - не ведает, дадут ему мелочишки на табачишку аль нет. Я об основной массе суконных литераторов, которым все издатели-грабители неустанно, как заведённые попугаи, напоминают, чтобы обмануть, обсчитать или вообще ничего не заплатить: творец, мол, должен быть полуголодным, иначе у него-де мозги слипнутся. Есть, конечно, и удачливые борзописцы, однако... Однако я уже в такенном возрасте, когда зависть не гложет. У! Славы, конечно, жаждем, но спокойно. Без надрыва. Будет – значит, будет, нет – что ж… Топиться не намерены, не побежим на ваше озерцо, - Модест Эдуардович приложил ко лбу ладонь козырьком и глянул на блещущую гладь пруда. - Кустюм есть, чтоб барышень охмурять. А чего ещё?
Он лукаво покосился на нас, ему внимающих. И мне показалось, что камешек брошен в мой огород. Однако я-то тут при чём? Я всего лишь… Кто, хотите знать, я такой? Да никто. В том смысле, что никакой не литератор, чтобы печалиться над… Я музыкант. Не особо удачливый. Хотя жаловаться не с чего, так как никогда не мечтал о блистательном Соло. Работаю в здешней филармонии. На скрипке пиликаю кузнечиком. Но это никак не вяжется… или вяжется? А, собственно, с чем это должно вязаться?.. Н-да, когда слушаешь кого-нибудь и одновременно думаешь о своём, то обязательно потеряешь нить. Но какие могут быть мысли у музыканта, который в детстве порывался стать лесником и лазить по дебрям, слушать трели птиц? Орнитологом я ещё хотел быть. Да вот так оно сложилось. Эх, родители!.. Да не в них дело. Если я и мечтал, то скромно, про себя, молчком. И попыток не делал – воспротивиться давлению… Может, не стань я музыкантом… Что?
- Я говорю, Арсений Викторович, - Модест Эдуардович коснулся моего запястья, - вы куда-то отлетели и рассеялись…
- Он такой рассеянный с улицы басенной, - пропела Ксюша.
- Повернусь-ка я ещё разок вокруг высказанной мысли, чтобы вам, дорогой мой, стало понятно, что я имею в виду…
- Повернитесь, Модест Викторыч, - улыбнулась старшая сестрица Лида.
 «Повернись, повернись, коли хоться…» - подтрунил и я, но мысленно.
Модест! – вот имя музыканту. Мо-дест. Ми-о – диез, ми-о – мажор… А он почему-то в литераторы затесался. Его бы имечко да мне пристегнуть, может тогда б я и стал великим!
Опять я его не слушаю! Чего доброго, в третий раз начнёт пересказывать свои идиомы…
Возможно поэтому – или невзначай всё же? – наши тропинки разошлись – причём буквально: был пред нами мосток через ручеёк, и Лида с Модестом направились по нему. А я с Ксюшей – по тропочке вдоль этого бережка, обещавшей воссоединить нас всех четверых за почти пересохшим руслом. Но тропинка вдруг вильнула в сторону и привела вскоре к беседке, увитой стеблями с бледно-розовыми пятнами цветков-бабочек.
- Ой, как здорово! - воскликнула Ксюша и уселась на скамью. - Прошу, - и похлопала ладошкой рядом по сиденью. Я сел и посмотрел ей в губы – в самом деле, они были предназначены для любовных утех. Ксюша их слегка то прикусывала, то кончиком языка облизывала, как бы обозначала. И я – но не во мне, должно быть, дело, – ну какой из меня Донжуан: он, говорят, в сорок лет уже и не кадрил никого – а я… а мне уж, давно за сорок – сорок шесть, если точно – и я…
Не помню как, помню лишь ощущения – вот её губы, каких я и в жизнь не пробовал, вот её грудь, лопатки, пальцы скользят над рассыпающимся жемчугом сарафана… Очнулись. Лежим на прохладном деревянном помосте, молчим, потом она рассмеялась, села, оправила подол и… грянул по крыше беседки дождь! Ксюша вскочила, скинула с себя в одну секунду всё и выбежала под косые струи. Открыв рот, я некоторое время сидел по-прежнему, приходя в себя от изумления, затем тоже стал сдирать с себя одежду. Когда выбежал под дождь, Ксения плескалась в небольшом пруду, который я раньше не заметил за кустами. С разбегу прыгнул с берега в воду…
Мы плескались, догоняя другу друга, дурачились, пока не выбились из сил.
На веранду дома мы вернулись почти одновременно с гонгом, серебряным ливнем обрушившимся на присутствующих откуда-то с мансарды. Лида встретила нас у начала лестницы одна. По нашим ликам она вмиг догадалась обо всём, происшедшем с нами, усмехнулась и взяла меня под руку.
- А этот ваш приятель, - сказала, глядя, впрочем, не на меня, а на Ксению, - удивительный зануда. Я его покинула.
- Да? - неопределённым тоном откликнулась Ксения.
- Это не мой приятель, - сказал я почему-то поспешно, - я даже не помню, с какой стати мы с ним рядом оказались.
- Тем лучше. Я отдала его на поруки.
- На поруки?
- Ну… так сказать. Моя тётка обожает таких… витиеватых.
Обед – или ужин? – я совсем потерял счёт времени – проходил в большом овальном зале. Стол ломился от яств и напитков. Многочисленные гости, поглощая с жадностью щедрые угощения, не забывали вести общую беседу. По моим ощущениям, эта беседа имела образ назойливого роя пчёл, веретеном перемещавшегося над столом от одной персоны да к другой. Несколько раз этот рой застывал надо мной и угрожающе гудел, но так ни с чем и перелетал дальше, поскольку я никак не мог уловить темы беседы. Я не то что опьянел, мой мозг будто оцепенел, пребывая в неком особом растворе блаженства: я улыбался в ответ на обращения, кивал, даже выдавал звук-мычание, но не более того. Полагаю, что вполне сошёл за пьяного или ненормального. Впрочем, это меня мало обеспокоило.
Пришёл я в себя лишь, очутившись в комнате с затенённым светом, с чашкой кофе в одной руке и сигарой в другой. Лида щёлкнула зажигалкой, поднесла к моей сигаре огонёк и участливо (кажется) спросила на американский манер:
- Вы в порядке, сэр?
Вообще-то, я не переношу этих универсальных оборотов типа «вы в порядке», но тут не обратил внимания, поскольку до этого я всё время думал, что рядом со мной – Ксюша, и замена лица слегка меня огорошила. Но… не огорчила.
- Хотите на свежий воздух?
- Да нет. Вроде и тут не душно.
Лида поднялась, прошлась вдоль стены с картинами, которые я не мог хорошенько рассмотреть в полумраке, остановилась у двустворчатой двери.
- Хотите пройтись по дому?
Я допил оставшийся глоток кофе, поставил чашку на столик и с готовностью поднялся. От сигары – я их сроду не курил – меня слегка пошатнуло, но я бодро улыбнулся и направился к любезному гиду. Прежде чем распахнуть двери, Лида взяла мою руку с сигарой и, как бы испросив взглядом моего разрешения, затянулась. Предчувствие нового приключения пронзило меня с макушки до пят какой-то ледяной, не то раскалённой иглой. «Не очень ли жирно будет?» - мелькнула сладострастная мысль в моей закружившейся голове, но была смята и отброшена другой: «Не говори гоп, пока не перепрыгнешь!» И всё же, следуя за моей проводницей, я не прекращал дивиться тому, как бессознательно иду на поводу некоего… поводыря-случая? Да, но случай ли это? Не игра ли, не шутка-насмешка чья? Эва, как часто говорят нынче о разных там информационных столбах из Космоса, чьё пристальное любопытство могло неким образом и меня зацепить. Впрочем, я скептик, как вы помните, и пока не упрусь лбом в твёрдый факт, вряд ли поверю во всякие четвёртые и пятые измерения. Покажите мне этот рай, тогда… Однако все эти мысли – как бы ироничны ни были – всё ж таки заставляли быть настороже.
Откуда-то издалека доносилась ритмичная музыка, подчёркивая, как ни странно, пульсацию вязкой тишины вокруг нас, идущих по анфиладе комнат, убранных под век позапрошлый. Большие вазы по углам, ореховые столы – ломберные и шахматные, кушетки разных конфигураций, скульптурные группы нимф и… этих, с крылышками младенцев-ангелочков... амурчиков, да. Причём, повторю, в полной тишине, так как я не чуял даже ног своих, не то скользящих, не то парящих над паркетом. И – вдруг не скажешь, поскольку таких вещей человек ждёт в силу своего естества – распахнулись… распахнулись двери… распахнулись двери последней комнаты… комнаты-будуара… будуара… И ты начинаешь верить… верить в космический разум… в силы, тебя ведущие по земной стезе… в силы, которым ты интересен своей неординарностью… ведущие тебя через земную жизнь – в следующую… в следующую за земной… ты, стало быть, бесконечен, не обратишься в прах, не сделаешься пищей для червей… ты… Тут видишь ты необъятную кровать под балдахином, и Лида, оборотившись к тебе, лукаво говорит:
- Пришли.
А когда в истоме я лежу навзничь и пытаюсь освоить нежные образы, вьющиеся вместо мыслей перед полуприкрытыми ресницами, вновь медленно распахиваются двери и в будуар входит Ксения. Ничуть не смутившись, она произносит некий звук удовлетворения, что ли, и говорит:
- А, вы тут! А как же я? – и, роняя с плеч ленточки своего жемчужно-струящегося сарафана, прыгает к нам в постель.
Ну, честно признаться, я не ожидал от себя столь выдающихся подвигов на поприще любовном. Очевидно, тому объяснение – совпадения всех элементов: места, времени и тэ дэ. Можно также присовокупить внеземное око любознательного интеллекта. Хотя… фокусы могут быть вполне прозаичны. К примеру, «Встань, мужичок!» - таблеточки такие шипучие, наподобие апохмелина. Подсыпали, небось, в шампанское – и вот тебе половой гигантизм…
Чуть позже мы разговаривали. Непринуждённо, с приятно-игривым душком мещанской спальни… хотя что я в этом смыслю, дважды женатый и оба раза брошенный или покинутый как не сумевший обеспечить счастье и достаток? Одним словом, музыкант!
- У тебя дети есть? - это интересно знать Лиде. И я отвечаю быстрее, чем обычно, когда обдумываю ответ:
- Нет, обе жены сперва хотели удостовериться в моей материальной состоятельности.
- И как, нашли своё?
- Ну, этого сказать не могу. Но иногда звонят – если, скажем, в квартире ремонт и нужно помочь выбросить старую мебель или сантехнику. Может, думают, мне пригодится.
- А может, хотят показать: вот, мебель меняю, не то, что с тобой.
- Возможно, - я с интересом гляжу на Ксению. - Но к чему говорить о прошлом?
- Потому что счастье и прошлое неразрывны.
Некоторое время я молча гляжу на Ксению и пытаюсь увязать сказанное ею со своим житейским опытом. И что вы думаете, нахожу подтверждение: в самом деле, многое, к чему я страстно устремлялся когда-то, приобретало впоследствии блеклый и даже отвратный вид. Да возьмите хоть моду-мечту молодожёнов – Черноморский Брег! Вас охватывает поэтическое чувство при воспоминании? Увы? Мечты обернулись блефом? Разочарованием? Или у вас по-другому? Тогда возьмём…
И тут я подумал: куда же дочка подевалась? Да, тот пятилетний ребёнок, обещающий стать вскоре прельстительным созданием.
- Какая девочка? А-а… - Ксюша смотрит на Лиду. - То наша сестрёнка, младшенькая. Тебя уже на нимфеток потянуло?
- Сестра?! - я искренне ошеломлён. - Так вы с ней сёстры? Хм.
- А что такое? Не похожи? - Лида смеётся и гладит меня по плечу.
- Это потому что от разных матерей, - говорит Ксения. - Наш папа любит многообразие форм.
- И содержаний, - добавляет Лида. - Под содержанием имеется в виду – деньги, связи, власть.
- Но он не музыкант?
- Нет, что ты, - смеётся теперь Ксения. - Он, скорее, мафиози. А творческую интеллигенцию привлекает для создания собственного имиджа. Кстати, он почти твоего возраста. Ну, разве на год-другой постарше.
- Ты понравился ему в ресторане, - говорит Лида, - ты там играл на фортепьяно.
- Да? Приятно слышать. А вам-то когда успел... запасть?
- А нам ты успел запасть… - Лида смотрит на сестру Ксению, как бы сверяя память. - Нам ты успел запасть в театре…
- Мы сидели в первом ряду и заглядывали в оркестровую яму, - приходит на помощь Ксюша. - Видишь ли, с некоторых пор мы с Лидой исполняем при отце роль имиджмейкеров. Как у президента. Просвещаем его в проблемах молодёжи, знакомим с новинками моды, литературы, театра и прочего. Ему следить некогда, да и лень.
- Как же имя вашему папане?
- Ты даже этого не знаешь?
- Я не знаю даже, как сюда попал.
- Ну, сюда ты попал по нашему хотению, - ввернула Лида.
- А папаша наш – Крес. Креслов. Слыхал о таком?
- О-о!
А что я ещё мог произнести? Имя Креса знакомо всем в нашем городе. Теневой градоначальник. Легализовавшийся в результате женитьбы на дочке мэра. Впрочем, всё это могли быть сказки, которые с удовольствием сочиняют все, не исключая и меня самого.
- А я-то вам зачем понадобился? - и я с недоумением поглядел на сестёр: Лида разливала шампанское по бокалам, а Ксюша облачалась в своё жемчуговое платье-сарафан.
- Нам ты нужен просто для удовольствия, - ответила Лида, подавая мне бокал. - Скажи ему, Ксюш, а то подумает Бог весть что.
- Ты разве сожалеешь о проведённом с нами времени? - обернулась Ксюша и приподняла подбородочек.
- О нет, конечно. Я даже готов жениться.
- Да? На ком именно?
- Да на обеих сразу.
- Так у нас законом не позволительно, - Ксюша взяла свой бокал и подсела ко мне на постель.
- Формально на одной, а фактически…
- На трёх, - Лида также присела рядом со мной и чокнулась со мной бокалом. - С прицелом на третью – нимфетку, да?
- Ну-у, зачем же так…
- А что такого? - сказал Ксюша. - Мы её воспитываем и развиваем так, как считаем нужным.
- Так, значит, балы и приёмы вы затеваете с тем, чтобы женихов из богемы выдёргивать?
- А ты считаешь себя богемой?
- Ну всё, мальчики-девочки, пора и в общество выходить. Потрепались и будя.
- Да, как оно там без нас? Как там без нас наш папуля?
Когда втроём мы спускались по широкой мраморной лестнице, устланной шикарно мягким ковром, навстречу попался высокий молодой человек, нагловатой наружности.
- Не уступишь одну? - бесцеремонно вперил он в меня свои масляные глаза.
- Самому мало, - ответил я машинально, что явно озадачило моего незнакомца, так как он остановился и провожал нас взглядом до самого поворота в зал.
- Кто это, не знаете? - спросил я у моих дам.
- Как же нам не знать своего братца, - усмехнулась Ксюша.
- Внебрачного, - добавила Люда. - Он наш конкурент.
- В каком смысле?
- В смысле… претендует на наследство.
- А вы против?
- Мы бы не против, будь он поприятнее. Но папа его привечает.
- А хорошо вы ему ответили, Арсюш, - рассмеялась Ксения.
- Совершенно для себя неожиданно, должен признаться.
- Это хорошо.
- Что хорошо?
- У вас способность собираться в экстремальный момент.
- Что же он, такой опасный субъект?
- О, Арсений, - Ксюша коснулась щекой моего плеча. - Это жуткий тип. У него в кармане всегда пистолет.
- Зачем он ему?
- Как зачем? Стрелять по врагам.
- Разве я ему враг?
- А разве вы передумали жениться на нас? Он очень ревнив, особливо до женихов. Судите сами, чем больше женихов, тем меньше деньжат перепадёт нашему братцу. Вы же не откажетесь от приданного?
- Я? Не-ет!
Лида и Ксения дружно рассмеялись.
- Вы бесподобны, Арсений Викторович!
- Надо обязательно познакомить его с папой.
И они повели меня через зал, на сей раз пустынный, к освещенному бра человеку, сидящему в кресле рядом с роялем, к нам спиной.
- Это Арсений, папа, - отрекомендовала меня Лида.
- А он не коп, случайно? - не оборачиваясь, спросил мужчина, и только затем повернулся к нам и внимательно оглядел меня с ног до головы блескучим взором.
- Нет, папа, он музыкант, - сказала Ксения. - Ты его должен помнить.
- А, да-да! Я его помню. Как же.
Хозяин поднялся, оказавшись одного со мной роста, и подал руку, довольно крепкую и сухую.
- Вы нам сыграете? - и он, не отпуская моей ладони, левой рукой открыл крышку клавиатуры. - Я предполагал просить вас об этом ещё при гостях, да вот…
Пока я играл (если вам угодно знать, Шуберта), хозяева негромко переговаривались.
- Итак, - сказал «папа», когда закончив, я сел пред ними в кресло, - что мы имеем? Же-ни-ха. Ха. Так?
Я кивнул (а что мне оставалось делать?): игра-ребус продолжалась.
- И каков ваш выбор?
- Пусть сами решают, - отпарировал я и поглядел на сестёр.
- А не бросить ли вам жребий? - папа азартно потёр ладонь о ладонь.
- Идея неплохая, - вздохнула Ксения.
- Может, позовём Лолиту? - предложила Лида, беря со стола фарфоровый кувшин. - У неё ручка тоненькая, как раз и вытянет.
- А что, - согласился папа и надавил на кнопку под столиком. Через секунду в залу вошёл молодчик… ну, не знаю, кем его здесь величают, но в ливрее. И ему было дано распоряжение позвать сюда младшую дочь хозяина.
Не стану рассказывать окончание вечера, но, очутившись поздно ночью дома, я лишь скинул с себя башмаки и пиджак и плюхнулся в постель, не желая ничего анализировать и обмозговывать из минувшего дня.
На утро, проснувшись, я попытался понять, что же со мной вчера произошло, но так и не смог. Если случившееся не бред, если это не сон и не розыгрыш, в котором моя роль вполне – согласитесь – удовлетворительна, то… что же мне теперь делать?
«Подождать», - было следующее, что пришло в мою деревянную голову. Чего подождать? Не важно. Погодить. Раз кому-то приспичило начать со мной этакий преферанс, он наверняка захочет его завершить.
Что ж, будем жить по прежнему расписанию. И я отправился на репетицию в театр.

Что было дальше? А ничего. Вы верите в такое? Вот и я засомневался. Прихоть ли это чья или недоразумение… Впрочем, не всё ли равно. Меня не вываляли в дёгте с перьями, не дали даже понять, что я всего лишь игрушка… Так стоит ли голову ломать? Был сон и растаял. Всё.
Грустно, гусли. Грусли, грусли…»

Некоторое время Леонид Василич сидел, соображая, та ли это концовка, не надо ли как-нибудь иначе завершить текст. И продолжил.
«Если вы полагаете, что происшествие, имевшее место со мной вчера, этим так и закончилось (на что, не скрою, я втайне рассчитывал), то уверяю вас, - ошибаетесь.
Именно в расчете, что всё само собой рассосётся, я провёл весь день: репетиция сменилась игрой в ресторане и я даже не вспомнил о том, что имею обязательства перед «невестой», пока… пока она не появилась вновь на моём горизонте».
- Так вроде бы лучше. И можно продолжить…
На этом, впрочем, мысль Леонид Василича опять заколодило. Просидев с полчаса в неподвижности, он подумал, что вряд ли стоит всё это продолжать теперь же.
Теплоход пропел траурным басом, и он очнулся… Скоро пристань, скоро причал… Пора собирать манатки.
А перед сходом на пристань Леонид Василич случайно подслушал разговор жены с Володей (застольным), у которого когда-то был кирпичный заводик:
- Когда увидимся? – спросила его Тамара.
- Ну как всегда – созвонимся, - ответил Володя и поцеловал ей руку.
"Вот те раз!.." - остолбенел Леонид Василич. - Сроду не догадался б… Арти-ист!.. Лицедей…"