Рябиновая памятка. О Елене Хоринской

     Не враз припомнится другое чествование столетнего поэта в присутствии юбиляра. Разве что "синеблузника"-рифмача Саши Красного - "самого счастливого человека в Одессе", дожившего аж до ста тринадцати. И ещё "нью-йоркская свердловчанка" Белла Абрамовна Дижур, мать всемирно известного скульптора Эрнста Неизвестного, прожила без малого сто три года, - пожалуй, больше навскидку назвать некого...

     Долгую-долгую жизнь подарила судьба Елене Евгеньевне Хоринской. В 1925 году с путёвкой управления народного образования и пачкой букварей шестнадцатилетняя Лена Котвицкая уехала в глубинку родной Бурятии, девять лет учительствовала в сельских школах, из них семь - в Хоринском аймаке (районе), в сёлах Хасурта и Унэгэтэй. Учила взрослых и ребят, жила новью сибирской деревни. Писала стихи. Печатала их вначале под бедовым псевдонимом "Маша-колхозница", но на весь творческий век оставила себе псевдоним Хоринская - отзвук неутомимой подвижнической юности. Её дебютная повесть, вышедшая отдельной книжечкой в Иркутске в 1931-м, называлась - знай наших! - "За центнеры!"
     Волнующее, радостное событие для молодой сибирячки - Первый съезд советских писателей. 1934-й, Хоринская в числе делегатов: "Август. Москва. Дом Союзов. Колонный зал. На трибуне Алексей Максимович Горький. Он с нами все дни съезда. И вокруг столько знаменитых писателей - Алексей Толстой, Александр Фадеев, Маршак, Чуковский, Вера Инбер... Всё это помнится так ярко, как будто было только вчера. Тем обиднее слышать сейчас и нелепые рассуждения о том, нужен ли был этот съезд, и такие "воспоминания", где перепутаны и даты, и доклады, и участники".
     В годы репрессий в Бурятии все писатели погибли. Все до одного! Елену Евгеньевну спасло то, что в 1935 году она уехала в Свердловск, душевно привязавшись к волшебному мастеровому краю. "Уралу я обязана всем: здесь вышли десятки моих книг, здесь прошла интересная жизнь со множеством незабываемых встреч, здесь была большая любовь..."
     Начав трудовой путь с учительства, Хоринская, уже будучи членом Союза писателей, не оставила просветительскую работу. Заочно окончила Литинститут, заведовала литературным отделом свердловского Дома художественного воспитания детей. "Хороший был Дом, нужный, - вспоминала писательница. - Ко мне шли маленькие поэты и прозаики не только из города, но и из области. Некоторые из них стали потом настоящими литераторами - Евгений Фейерабенд, Владимир Сибирёв, Михаил Пономарёв, Юрий Мячин. В то время мы участвовали в создании первой ребячьей книги "Урал - земля золотая", которую организовал комсомольский журналист Анатолий Климов. А в войну сами подготовили вторую книгу с подзаголовком "Дети Урала в дни Отечественной войны".
     Наставница нескольких поколений литературной молодёжи!
     - У меня лёгкая рука, - смеялась Елена Евгеньевна...
     В первом военном номере от 24 июня 1941 года газета "Уральский рабочий" поместила стихотворение Елены Хоринской "Отчизне". Захлестнувшее чувство любви к Родине, тревоги за неё выливалось в поэтические строки. В конце войны в Свердловске увидел свет лирический сборник поэтессы "Друзьям": тоненькая книжка, серая бумага, силуэт бойца на обложке. Стихи о мужестве, верности вызывали горячие отклики в сердцах читателей на фронте и в глубоком тылу. Ещё в разгар сражений тот же "Уральский рабочий" опубликовал стихотворение Хоринской "Солдату". В чьём-то письме оно попало на передовую, ходило по рукам, переписывалось... Кто-то передал стихи в редакцию "дивизионки"... Приехавший в Свердловск после победы поэт-фронтовик Василий Субботин привёз Елене Евгеньевне эту газету со стихотворением "Солдату", напечатанным без имени автора.
     Крепко дружила писательница с семьёй замечательного уральского сказочника Павла Петровича Бажова. О его жизни, творчестве поведала в увлекательной документальной повести "Наш Бажов", выдержавшей несколько изданий.
     Первоначальный вариант всенародно любимой песни "Уральская рябинушка" с ключевыми рефренами "Ой, рябина кудрявая..." и "Ой, рябина, рябинушка..." написан на стихи Елены Хоринской, композитор Клара Кацман сочинила музыку.
     "Предыстория такова, - вспоминала поэтесса. - Только что вступил в строй Волго-Донской судоходный канал. Волго-Дон и во время строительства не сходил с газетных полос, а после пуска тем более. Поэты-песенники и композиторы должны были его воспеть - буквально.
     В 1953 году представленную на конкурс песню напечатал "Уральский рабочий". Она уже была замечена, её начали петь, как вдруг композитор Евгений Родыгин однажды увидел у меня листок с моими стихами. Прочитал, и тут же: буду писать свою музыку! И написал. Песню с родыгинской музыкой взял Уральский народный хор. Но потом что-то переиграли... В конечном итоге вместо "Уральской рябины" появилась "рябинушка", но со словами, написанными бывшим уралмашевским комсоргом, а тогда - редактором областной молодёжной газеты "На смену!" Михаилом Пилипенко..."
     О ранней смерти 38-летнего Пилипенко в 1957 году Хоринская узнала в черноморском Доме творчества Литфонда. Известие огорчило:
     - Пусть бы он у меня ещё не одну песню украл, но остался жить...
     "Вот такая вам песенная предыстория-история, - говорила Елена Евгеньевна. - С Родыгиным мы с тех пор не общались... Но встретились как-то в поездке в Режевской район на презентацию одной интересной книги. Встретились - и помирились. Так что новая наша песня - и знак того, что старое забыто..."

          Пусть эта песня сквозь метели
          Летит, как прежде, в даль маня,
          И где бы вы её ни пели,
          Быть может, вспомните меня.

     Да, задушевных песен в содружестве с талантливыми композиторами Хоринская написала немало. Она - создатель либретто детской оперы "Девушка-семиделушка", а также трёх оперетт, с успехом шедших на сцене лучшего в стране Свердловского академического театра музыкальной комедии.
     Жаль, сорок с лишним лет не переиздавалась чудесная книжка Елены Евгеньевны "Папам и мамам". Многие миниатюры сборника - запечатлённые высказывания ребятишек разных возрастов, этакий уральский аналог "От двух до пяти" - злободневны, уморительно-смешны доныне. Вот, например, "Аристократка".
     "Гостья энергично макала хлеб в сахарный песок и рассказывала:
     - Вы знаете, мой отец был граф, даже князь... А мама была просто вылитая сектантская мадонна...
     - Сикстинская, - осторожно поправила мама.
     - По-разному называют, - не растерялась гостья. - А теперь как жить приходится... Соседи у меня совсем некультурные... Грубые... Соседка так междометиями и кроет... А муж  её всё время нецензурными терминами выражается. Я его ненавижу всеми швабрами души!
     Когда гостья ушла, Натка задумчиво сказала:
     - Мама, почему эта тётя не туда слова суёт?"
     Взрослый читатель, право, не соскучится в компании "языковеда"-младшеклассницы Натки!
     "Натка спросила:
     - А Симонов старый?
     - Нет, не старый.
     - Красивый?
     - Красивый.
     - А Твардовский какой? А Прокофьев? А Щипачёв?
     - А как ты сама представляешь?
     И стала Натка описывать по своему представлению поэтов, причём её описания почти всегда оказывались верными.
     - Правильно, Натка, только как ты определяешь?
     - По упитанности стихов!"
     Нынче, разумеется, проще: посмотри в телеящике сериал - и представляй себе Симонова, Пастернака, Есенина, иных поэтов ушедшей эпохи по экранным воплощениям современных киношных "звёзд"! И в книги заглядывать не обязательно...
     Всё же не перевелись у нас книгочеи, для которых продолжают работать писатели. Поэзия "детской" Хоринской ("Спичка-невеличка", "Тая и Фая", "Два Сашки в одной рубашке", "Журавушки" и другие книги) приходит к ребёнку одновременно со сказками Пушкина, признанными стихотворными эталонами литературы для малышей. И отнюдь не теряется в именитом ряду! Её стихи живо, остроумно, в меру назидательно повествуют о том, что увлекает кроху-читателя (точнее - слушателя, ведь многие адресаты творчества поэтессы сами читать пока не умеют), схватываются, запоминаются на лету. Малолетнего ценителя не обманешь: скучные да топорные строчки кто ж подхватит!
     Человек подрастает и встречается с одухотворённой лирикой "взрослой" Хоринской, проникновенными строками об истинном и вечном, что всегда с нами...
     Когда Елена Евгеньевна в полных залах читала стихи, пожалуй, никто не догадывался, что поэтесса не видит своих слушателей. Инвалидом по зрению она стала ещё в войну. Зато прекрасно чувствовала аудиторию сердцем. В начале выступления пошутит, поговорит немного о житейском, и вот уже слышит заинтересованную, добрую ответную реакцию. Контакт устанавливался! Поэтому ей всегда было спокойно на сцене.
     Нежно, преданно любят своего поэта читатели всех возрастов, имя Елены Хоринской входит в десятку самых читаемых авторов-уральцев. Раскрывая книгу, как правило, ищешь точки душевного соприкосновения с сочинителем, улавливаешь мысли, образы, созвучные твоим чувствам и настроению. Не мной подмечено: писатель далеко не всегда соответствует им же проповедуемым идеалам нравственной чистоты. Хоринская - образец творческой и личностной цельности. Знавшие поэтессу, мы не уставали поражаться её работоспособности, органическому неприятию праздности, всегдашнему оптимизму, задору, свойственному энергичной юности, молодому звонкому голосу, удивительному смеху - так смеяться могут лишь дети и очень немногие взрослые, чьи сердца не очерствели, по-прежнему открыты людям, миру... "Вам бы детскую передачу вести!" - восклицали знакомые, обращаясь к Хоринской.
     - К несчастью, - печально вздыхала она в ответ, - на нашем областном радио-телевидении теперь нет детской редакции.
     Что давало силы в восемьдесят пять, девяносто, сто прожитых лет? Несомненно, добрые весточки друзей - ближних и далёких.
     "15. 02. 94 г.
     Милый, дорогой Саша!
     Большое-большое спасибо за все поздравления! Телеграмму Вашу на моём юбилее прочитали. Статью опубликовали, и я Вам её посылаю. Особенно рада была услышать Ваш голос по телефону.
     Бесконечно жаль, что Вас не было на моём празднике. Проходил он в музее Мамина-Сибиряка, было около 70 человек. Я, конечно, волновалась, но всё прошло очень-очень хорошо. Участвовали все музеи. Каждый со своей темой и своей инсценировкой. От музея Решетникова появился ямщик с корзиной сена, с дугой и колокольчиками, он подарил мне чугунок дымящейся картошки. Были и дорогие подарки, и забавные. А самое главное - было много выдумки, песен, стихов. Очень хорошо выступили мои друзья-заводчане. Угощеньем моим тоже все остались довольны. Выручили уральские пироги - и с рыбой, и с капустой, и сладкие. В общем, было что и выпить, и закусить. Все остались довольны и, уходя, говорили, что ещё не было такого весёлого и удачного праздника. Телевидение много снимало, будет большая телепередача, но как жаль, что Вы её не увидите...
     Да, Саша, очень жаль, что Вы уехали. Правда, у нас стоят сейчас такие морозы, что Вам трудно бы пришлось... Всё равно дело идёт к весне, а летом у нас почти как у вас. И Шарташ только чуть-чуть хуже моря...
     А когда я разбогатею, приеду к Вам в гости. И мы организуем коммерческое предприятие по торговле медузами, а на вырученные деньги будем издавать стихи. А пока приезжайте к нам сами... Скорее бы у Вас всё наладилось, чтобы можно было спокойно работать..."
     Из сентябрьского письма того же года:
     "...Как я Вам говорила, лето у нас нынче не состоялось - не было кворума (солнца и тепла). Вы завидовали нам на нашу прохладу и дождь, а мы исходили завистью при упоминании о вашем тепле и солнце. Если бы всё поделить пополам, то и Вы, и мы были бы совершенно счастливы...
     И вообще ужасно хочется в милую Одессу. Поздравьте её от меня, чтоб она была здоровенькой, весёленькой, сытенькой, цвела и пахла!
     Взять бы сейчас путёвку в Дом творчества, билеты на любой вид транспорта, и через трое суток Вы встречали бы меня на одесском перроне. То-то радости было бы! Увы, даже мечтать нельзя. Остаётся только вспоминать и ожидать...
     Скудные свердловские новости я сообщила Вам по телефону. В основном в СП всё по-прежнему. В фойе бесконечные выставки, похожие друг на друга голыми телесами. Чем идти на эту выставку, выгоднее сходить в баню: посмотреть и помыться.
     В общем, Саша, я очень рада за Вас: мне кажется, что у Вас очень удачно складывается литературная судьба, выходят книги... Рада и тому, что Вас собираются принять в СП. Надеюсь, что с этим всё получится. Если бы это было у нас, я дала бы Вам рекомендацию. В Киеве у меня только Оксана Иваненко, но последние годы я о ней ничего не знаю. Кстати, узнайте при случае, жива ли она и что с ней? Дружба наша возникла во время войны, когда она была у нас в эвакуации. Встречались после войны в Домах творчества, в том числе и в Одессе..."
     Будучи в Киеве, я связался с Оксаной Дмитриевной Иваненко. Девяностолетняя украинская писательница безмерно обрадовалась вестям с Урала, растроганно говорила о Хоринской, хранящей память неугасшей дружбы...
     С каждым днём жилось тягостнее и печальнее, но шли письма через "прозрачные" границы, ободряя дружескими улыбками в непростое время.
     "...Фее кладу кусочек колбасы, если испарится в дороге, не отвечаю.
     Ведите себя хорошо, будьте бдительны к хворям, мойте руки подкисленной (уксусом) водой не менее ста раз в день. Хорошо использовать спирт, но лучше - вовнутрь.
     Крепко обнимаю -  В а ш а
     Е л е н а   Х о р и н с к а я ".
     К слову, моя сиамская путешественница, купленная весной девяносто второго на привокзальной площади Екатеринбурга, умещавшаяся тогда на ладони, не могла посетовать на невнимание со стороны Елены Евгеньевны: "...Не забудьте передать привет Фее. Если она не вышла замуж, пусть прилетает на Урал, здесь много женихов. Кошка Петропавловского по имени Рада шлёт низкий кошачий поклон, а её хозяин - поклон человеческий, и вообще все Вам кланяются..."
     В январе девяносто пятого я всё-таки вырвался на несколько дней в Екатеринбург. Настроение было мрачное: дома предстояло решить серьёзные проблемы - из тех, кои на чужие плечи не переложишь... Надо бы развеяться, думалось мне, отрешиться на какое-то время от навалившихся забот и напастей, навестить друзей, вновь повидать милые сердцу края, - встряхнуться, чёрт возьми! Но от себя - убежишь ли?..
     Только чуткость, деликатность и великая житейская мудрость Елены Евгеньевны позволили мне в тот приезд осознать непреложность Соломонова изречения: "И это пройдёт", увидеть свет в конце туннеля...
     "20. 05. 96 г.
     Милый, дорогой Саша!
     Приношу сотню извинений по поводу такого затяжного молчания. Обычно в таких случаях люди обещают исправиться, но я и этого не могу обещать.
     Жить становится всё труднее и мне, и моим помощникам, и может случиться так, что переписка совсем оборвётся. Ранее выручал телефон, а теперь и этот способ общения остаётся "буржуинам"...
     Сейчас только с грустной улыбкой приходится оглядываться назад - даже на то время, когда Вы буйно действовали в Вашей "молодёжке". У нас также плохо. И я уже не уверена, можно ли сказать Вам, что зря уехали... Почти сразу ушли из жизни два члена правления - Петропавловский и Сибирёв. С уходом Петропавловского я до сих пор не могу смириться. Он был самым честным, добрым и внимательным человеком. А для меня это особенно большая потеря, так как он изумительно относился ко мне, старался и помочь, и окружить вниманием...
     Теперь в Союзе полное безразличие и равнодушие ко всему... Единственно, где можно найти тепло и поддержку, - это музей писателей Урала. Музею исполнилось 50 лет!..
     У меня единственный радостный момент за это время - поездка в Первоуральск в музей уральской поэзии. Провела там две встречи. Этот музей - детище Людмилы Евгеньевны, и нынче в конце года ему исполняется 20 лет (Л. Е. Гуртовая - бывший директор первоуральской вечерней школы, в помещении которой создан уникальный в своём роде музей уральской поэзии. В то время Л. Е. Гуртовая жила в Одессе, - мы встретились, подружились... Доброй и славной основательницы поэтического музея уже нет на свете. - А. П.). Сейчас он, конечно, в запустении, но новая молодая руководительница подаёт надежды на лучшее...
     Ах, как бы я хотела побывать в Одессе, повидаться с Вами, с Людмилой Евгеньевной и самым синим морем! Даже не верится, что ещё несколько лет назад это было совершенно доступно, стоило только позвонить в Литфонд, получить путёвку по самой божеской цене и купить билет, простояв в очереди всего несколько часов. Даже в моём теперешнем состоянии это можно было осуществить, но сейчас об этом можно только вспоминать. Пара оставшихся Домов творчества предназначена в основном для "буржуинов". Вот так-то..."
     Весточки Елены Евгеньевны, даже с грустинкой, всегда были тёплыми, светлыми.
     "Саша, Саша, радость наша! С Новым годом!
     Здоровья Вам, счастья и хороших стихов!..

          Новый год - всегда сюрприз,
          Нераскрытая страница...
          Если даже он - год крыс,
          Пусть он станет белой птицей.

          Пусть он радость принесёт
          В щедром песенном разливе...
          Здравствуй, здравствуй, Новый год,
          Будь хоть чуточку счастливей!"

     "...Я стараюсь держаться, но это становится всё труднее. Так что на молчание моё не обижайтесь. Как сможете - пишите. А звоните только в крайнем случае, а то совсем прогорите и вынуждены будете продать кошку Фею...
     До свидания, Саша! Верю, что таковое состоится.
     Обнимаю Вас.
     В а ш а   Е л е н а   Е в г е н ь е в н а ".
     Два с лишним десятилетия тому назад, когда поэтессе исполнилось восемьдесят, в её екатеринбургской квартире раздался телефонный звонок. Из Бурятии.
     - Алло, Улан-Удэ? - отозвалась Хоринская.
     Ответ в трубке ошеломил:
     - Нет, это Хасурта. Мы - дети ваших учеников...
     Вот так, через шестьдесят лет, сомкнулась связь времён и людских судеб!
     "Конечно, нет уже прежней удали, прежнего живого участия во всех делах, и от этого становится грустно, - признавалась старейшая писательница России. - А впрочем, нет, это не только грусть. Это белая-белая зависть к тем, молодым, кому будет принадлежать ХХI век, кому суждено тогда жить, творить, создавать новые книги, картины, музыку... Хорошо бы быть среди них..."
    
     ...Елена Евгеньевна чуть-чуть не дожила до своего январского 102-летия. На её рабочем столе - под сенью веточек привезённого друзьями милого забайкальского багульника, способного в тепле цвести в любое время года, - оставались изданные книги новых стихов, бесценных, длиною в век, писательских воспоминаний.
     Поэт уходит - поэзия остаётся навсегда.