Обманутые Крымом. Главы 71-80

Мы с Димкой снова пишем письмо
Я как раз читал только что полученное письмо от Изольды, когда появился Дима и прервал мое занятие.
– Толик, давай еще письмо моей девушке напишем, – попросил он.
– Не хочу, – с ледяным хладнокровием отказал я ему.
После моего отказа мы целую минуту, молча, рассматривали друг друга. Дима вдруг насупился и загоревал, беспомощно глядя на меня. При других обстоятельствах я бы непременно рассмеялся бы.
– Впрочем, ладно. Только я хотел тебе объяснить, что не надо перебивать людям удовольствие, – назидательным тоном объяснил я. – Имей терпение.
– На будущее учту, – покорно и чуть запоздало, заикаясь на каждом слове, согласился Дима. Ощущение такое, будто мои слова привели его в чувство.
Я дочитал письмо и как бы с неохотой, без особого желания сказал:
– Пиши уж. Я так жду твоего письма, а его все нет и нет. У меня, конечно, уйма недостатков, но я исправлюсь. Я так люблю тебя, что готов на все. Хочешь, ограблю сберкассу? Шучу я, шучу! Дима, а ты, правда, ради нее готов на все? Тогда пиши. Я люблю тебя, и ты люби меня! Ты для меня милее, роднее всех! Да ведь мы и знакомы с тобой с самого детства, я рос с мыслью, что ты моя половинка, что мы предназначены друг другу, это навсегда, а по-другому и быть не может. Вчера я был в увольнении, выехал за город и, найдя поле, улегся на траве и весь день так и пролежал, глядя в небо и думая о тебе. Я не могу без тебя, неужели ты этого не чувствуешь? Я вспоминаю твои нежные, милые руки, которыми ты ласкала меня, перебирая мои пряди.
– Ну, это ты слишком. Какие пряди? Я же с 16-ти лет почти лысый.
– Согласен. Что плохо, то плохо. Про пряди вычеркни. Я мысленно перенесся к тебе, пытаясь представить, где ты сейчас находишься, что делаешь, и что я в это время нахожусь рядом с тобой. Вчера весь день мое сердце билось рядом с твоим сердцем, как ты не почувствовала этого? Или ты и правда разлюбила меня? А мне так хочется верить, что это просто недоразумение, блажь… Ладно, про блажь тоже вычеркни! И это скоро пройдет. Ты ведь моя первая и единственная любовь. Ты моя – первая и единственная! Я сам не свой все эти дни. Скольких девушек перепробовал, а все не то!
– Ты что? – не мигая, смотрит на меня Дима расширившимися от удивления глазищами.
– Этого можешь не писать, это я проверяю, не уснул ли ты. Слушай, а вы песен вместе не пели, случайно? – спрашиваю я его.
– Пели и не раз, – задумчиво отвечает Дима.
– Вот и напиши об этих воспоминаниях. Сам можешь написать?
– … Написал. Теперь что?
– Пиши. Растаяли снега, полыхает листва, скоро лето, но в моем сердце зима. Мне плохо без тебя. Мне одиноко, неуютно и нерадостно. Я очень люблю тебя. Я очень-очень люблю тебя! Поверь мне, я сделаю тебя счастливой, я отдам тебе себя всего без остатка. Я посвящу свою жизнь тебе, и ты сама вовек не захочешь расстаться со мной. Подари мне шанс все исправить, хотя я и не понимаю, в чем моя вина. Мне так хочется превратить наш дом в уютное гнездышко для тебя и наших детей! Я буду любить тебя верно всегда, всегда.
Дима покосился на меня, но на этот раз ничего не сказал.
– Прошу тебя, подумай еще, ведь своим решением ты делаешь меня несчастным, а ведь это не на год, не на два. Это, может, навсегда.
В кубрик вошел Миша с квадратными от удивления глазами.
– Тьфу ты, – сплюнул он в сердцах, – Толик,  я подумал, что ты с ума сошел!
– Нашел о чем подумать, – дурачусь я, – нет бы, подумать, что я приволок в роту таксофон и подключил его прямо здесь!
– Положим, я именно про таксофон и подумал, – отвечает Миша, – меня удивило, что ты плачешься о том, какой ты несчастный. А это так не похоже на тебя!
Я улыбнулся, а сам подумал о том, что я хороший актер, раз по моему виду никто не догадался, как трудно я переживал расставанье с Новеллой. Это ведь не просто расставанье, это настоящий удар судьбы.
– Миша, ты не мог бы, – вдруг настойчиво спросил Дима.
– Мог бы, мог, еще как мог бы, – подтвердил Миша, – и по шее мог бы, и между глаз! И под зад коленом тоже мог бы! Настаиваешь?
– Миша, – улыбаюсь я, – не мешай. Дима, а ты не отвлекайся и пиши. Если так выйдет, то когда-нибудь ты обязательно придешь к выводу, что я был прав, когда утверждал, что никто тебя не будет любить, как я! Какая боль, как у меня все горит внутри, если бы ты знала. Конечно, рано или поздно я привыкну к этой непреходящей боли, но сейчас у меня просто больше нет сил. Сколько бессонных ночей уже сменились рассветами, а мне не становится легче.
– Толик, ну ты и фальсификатор, – смеется Миша, а потом, не дожидаясь моего ответа, ищет что-то в своей тумбочке.
– Не руби с плеча, подари мне надежду, и я буду ждать тебя столько, сколько потребуется, я ведь действительно люблю тебя. Как жаль, что я не могу написать песню о нашей любви, не могу нарисовать прекрасную картину, но я очень-очень люблю тебя. Сколько чудесных минут было у нас с тобой, сколько смеха, радости и нежности! Неужели этого больше уже не будет? Неужели это уже никогда не повторится? Без тебя пусто, но ты знаешь, мне сегодня приснился сон (я задремал перед самым утром), что ты рядом со мной! Постой, подожди, не торопись отказываться от меня, это ведь сделать несложно. Если не любишь.
– Она хоть объяснила тебе причины разрыва, – снова вмешивается Миша. – Нет? Поверь мне, Дима, загуляла она и все! Толик, ну хоть ты ему это скажи! Вернется она, как пить дать! Вернется, как миленькая, вот вспомнишь мое слово! Надо же, еще и цену себе набивает!
– Как ты можешь? – вскричал Дима, и в сильнейшем волнении вскочил с места. Правда, дальше этого дело не пошло. В смысле на большее решимости у Димы не
хватило. Миша только посмеялся и ушел, наконец, по своим делам.
– Подумай еще, я ведь люблю тебя столько лет! Только я не понимаю, как и почему я не смог уберечь свою любовь? Не молчи, напиши мне хоть несколько слов. Обещаю, я оставлю тебя в покое, не буду напоминать о себе, не стану мешать твоему счастью, я ведь так хочу, чтобы ты была счастлива. Пусть даже и не со мной. Только напиши мне. И я приму все и не стану клясть ни тебя, ни судьбу. Буду жить, как живется, год за годом. Но знай, я не смогу забыть тебя никогда. Мое сердце всегда настежь распахнуто для тебя, я всегда жду тебя и бесконечно рад тебе.
– Слушай, Толик, – отрывается от своей писанины Дима, – как ты можешь так хорошо это чувствовать и понимать? Я чувствую все именно так, только слов подходящих найти не могу. А слушаю тебя, и все складывается так, как если бы я сам это написал! Можно подумать, что у тебя самого несчастная любовь, но все знают, что это не так. Уж кому и везет в амурных делах, так это тебе!
Я не стал объяснять приятелю, что то, что видит он и другие, это вовсе не любовь.
– Не отвлекайся, – только и сказал я, – время идет. Прочтешь столько книг, сколько я, тоже сможешь сам подобные письма сочинять. От одной мысли, что мы можем не быть вместе, меня охватывает ужас. Я все острее ощущаю, как мне тебя не хватает! Для чего стоит жить? Я теперь знаю, только для любви! Только для любви! А моя любовь это ты, и другой уже не будет. Услышь, молю тебя, услышь тихий голос моего сердца! Оно взывает: «Я люблю тебя, имя…»
– Толик, ты бы уже мог и запомнить, ее зовут Галя, – обижено говорит Дима.
– Главное, чтобы ты это помнил и не перепутал, – смеюсь я над Димой. – Я не могу без тебя! Мое сердце скоро поседеет от невыносимой муки.
– Как это, сердце поседеет? – снова оторвал от написания письма Дима.
– Пишите, юноша, я же вас учил, женщины думают чувствами, а не умом! Эх, плохой ты ученик, не превзойти тебе своего учителя, меня, то есть. Пиши. Ты когда-то выбрала меня, и это не было ошибкой, я для тебя самый лучший на всем белом свете. А если нет, то я стану таким, непременно стану! Без тебя каждый день все трудней, а сердцу все больней. Ого! Это что, я уже стихами заговорил?
– Это не стихи, предложения заканчиваются глаголами. Но, во всяком случае, рифма.
– Каким беспечным я был. Но ведь я и в мыслях допустить не мог, что ты вот так возьмешь и бросишь меня. Как жаль, что я понял, что такое возможно, слишком поздно. У меня нет обиды на тебя. Твой образ навсегда останется для меня светлым и чистым. А ведь я был уверен, что ты – моя судьба, и что наша любовь на всю жизнь! Ну что, место еще есть? Ну, допишешь сам, слюней  больше: люблю, люблю, люблю, понял? Так, чтобы растопить лед обиды, если она у твоей возлюбленной есть. Но не переусердствуй. Чрезмерно это тоже плохо, а то будешь выглядеть слишком уж жалким. Теперь так, – выпрямился я, – пора оставить притворство и честно сказать мне, почему вы расстались. Иначе вся эта писанина смысла не имеет, не по тем мишеням бьем. Впустую, мимо.
– По тем, – промямлил Дима.
– Что ж, – благостно заявил я, прикинувшись, будто верю, – тебе виднее.
Перед сном Миша повернулся в своей кровати ко мне лицом и сказал:
– Толик, хочешь добрый совет? Знаю, что ты в советах не нуждаешься, но все-таки. Оставь ты Диму в покое. Между нами говоря, подруга его нагуляется и явится безо всяких ваших писем, без этих нежностей телячьих, спорить могу!
– Миша, я больше не спорю, забыл? – устало отмахнулся я.
– Да помню я, помню, ты зарекся спорить. Но ты хоть просто запомни то, что я тебе сейчас сказал.
Это я ему тут же с легким сердцем пообещал. После этого Миша с чувством выполненного долга и с чистой совестью отвернулся от меня и мирно уснул.
 
Преступление… и наказание
В понедельник во время пары по истории преподаватель насмешливо отозвался о мистицизме фашистов, о том, что они арийцы. Его слова возымели странное воздействие на Диму. Сначала он покраснел, затем собрался с силами, поднял руку и встал.
– Товарищ подполковник, разрешите вопрос? Курсант Снигур.
Интуиция преподавателя подвела, и он спокойно разрешил.
– Я хочу вас спросить, можете ли вы более подробно рассказать о разнице между большевизмом и фашизмом? 
– Что? – вспотел подполковник Козлов. Кажется, он не знает, что ответить.
– Ну, между сталинизмом и гитлеризмом, – упрямо разъяснил Дима непонятливому преподавателю.
– Да вы что, товарищ курсант? Их же вообще нельзя сравнивать! Это же, как небо и земля! Странно, что это почему-то не всем понятно! Я бы даже сказал, что это достойно удивления. Слушаете вражеские голоса, да? Вам нравится, как нас там, на Западе чернят? Любопытно, и что же вы услышали? Может, вы нам поведаете?
– Что большевистский социализм, он же сталинизм, это тот же фашизм, только без массового уничтожения евреев, без мистики, о чем вы уже говорили, зато с диктатурой пролетариата, раскулачиванием и искусственно созданными голодовками.
Похоже, что у преподавателя дух перехватило. Иначе чем объяснить то, что он молчит? Он потрясен и не может этого скрыть. Впрочем, если честно, то большая часть курсантов, включая меня, потрясена не менее него.
– Потрясен тем, что курсант имеет наглость вслух назвать вещи своими именами, – шепчет довольный Гарань.
– Вначале между фашизмом и большевизмом было много общего. Во время Рэма, заместителя Гитлера по партии и командира штурмовых отрядов, многие немецкие коммунисты и социалисты вступили в национал-социалистическую партию. После прихода Гитлера к власти даже были сформированы несколько штурмовых отрядов из коммунистов. В начале 30-х годов Гитлер и Сталин похожими методами пытались решить «еврейский вопрос». Гитлер планировал всех евреев, которые проживали в Германии, выселить на остров Мадагаскар, а Сталин переселил евреев для их компактного проживания на Дальний Восток, где была создана Еврейская автономная область. Нацисты через год после прихода к власти решительно расправились с левыми силами в своих рядах, а потом резко повернули вправо. Товарищ подполковник, разрешите еще? Ведь такие вопросы в будущем нам могут задавать военные строители, и мы должны быть готовыми отвечать на них, не правда ли?
Преподаватель, молча, кивнул, он уже начал оправляться от первоначального шока.
– Большевизм отбрасывает все идеальное и духовное, зато абсолютизирует материализм. Но такая крайность обязательно бьет по личности, по духовной жизни. Большевизм с его атеизмом отрицает Бога, Богом данную человеку душу, а без этого формируется общность «советский народ», которая не знает своих корней, своего рода-племени, а полностью ориентируется на «светлое будущее».
Преподаватель от первого шока оправился, а многие курсанты – нет.
– От себя хочу добавить, что у нас почему-то старательно обходят вопрос арийской проблемы. А если и вспоминают, то только для того, чтобы посмеяться над немецкими «арийцами», как это сделали вы. Хотя эта тема очень важна и для нас с вами. Лично у меня сложилось такое мнение. Кстати, я действительно слышал, как на западе говорят, что наш социализм, во всяком случае, сталинизм, это гитлеризм без «левоарийства».
  – Вздор! Ну, знаете ли, хватит! А то мы с вами так далеко зайдем!
– Не ближе, чем до Колымы, – пошутил Лео вслух, а тише добавил: – Эх, жаль, Бати нет. Он бы посадил преподавателя в лужу.
– Младший сержант Леонтьев, что вы сказали?
– Он говорит, что если нас, и в самом деле, будут спрашивать об этом наши подчиненные, как нам быть? – отвечает Королев.
– Докладывать особисту, – громко сказал Гарань.
– Неблагодарные вы. И как только у вас язык поворачивается, – покачал головой преподаватель, на лице которого застыли печаль и сожаление. – Для вас Родина столько всего сделала, столько людей за вас погибло, чтобы  вы были счастливы, жили в мире, а вы? Отставить разговоры, а то вам только дай волю.
– Нельзя ли без нравоучений? – негромко говорит Лео.
– И все-таки, – вмешался Миша, – вопрос имеет право быть. Как же быть? Или у нас инакомыслию нет места? В чем же тогда заключается наша гласность, плюрализм мнений, демократия, гуманизм и все такое прочее? Выходит, словесная мишура и все? И не нужно все излишне усложнять и драматизировать.
– Мерещится мне всюду драма, – громко говорит КорС.
– Я не стану унижаться и комментировать ту бредятину, которую вы тут несли, – высокопарно заявил преподаватель.
После этого заявления преподаватель вдруг разразился длинной (до окончания «пары») лекцией о торжестве светлых ленинских идеалов и так далее, и тому подобное. Одно хорошо, конспектировать не нужно. После лекции КорС спросил:
– Поднимите руки те, кто верит, что у нас в стране есть демократия и гласность.
Руку поднял один Вася, да и тот, подумав, сам потом ее опустил.
– Редкое единодушие, – пошутил Лео, – прямо диссидентская рота!
После обеда  я сходил в училищную библиотеку и взял сборник стихов Тютчева. Уже после развода на самоподготовку, в аудитории я достал книгу и раскрыл ее наугад. И прочел:
– О, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!
Давно ль, гордясь своей победой,
Ты говорил: она моя…
Год не прошел – спроси и сведай,
Что уцелело от нея?
Блин, да это же прямо про меня. А ведь я и раньше читал стихи Тютчева и это стихотворение в частности, но не воспринимал его так остро, как сейчас.
– … И что ж теперь? И где все это?
И долговечен ли был сон?
Увы, как северное лето,
Был мимолетным гостем он!
Я завис на этом стихотворении до самого окончания самоподготовки, все перечитывал, перечитывал его и все время думал о Новелле и своей несчастливой жизни.
На следующий день Веня вошел в аудиторию чем-то довольный. К моменту его появления в аудитории уже давно воцарилась тишина. Веня сразу же нарушил ее.
– Знаете, – начал он, – оказывается, «хрущ» – это майский жук!
Все украинцы и те, кто жили на Украине, рассмеялись.
– И что? – лениво спрашивает Лео, даже не повернув головы в сторону Вени.
– Откуда у Никиты Сергеевича в фамилии взялось «ов», если он – хрущ? «Ов» это же русское окончание фамилий.
– Вень, а кто это тебе разъяснил значение этого слова? – обратил внимание на Веню и его слова Лео.
– Я сам только что в туалете прочел, – похвастался Веня, еще не понимая, что допускает оплошность.
Слишком увлеченный темой разговора, Веня даже и не подумал, чтобы соврать что-нибудь более романтичное. Этим он был бы защищен от возможных нападок товарищей, а так его ответ встретил «теплый прием».
– Любопытно, – загорелись недобрым блеском глаза КорСа, – в каком это туалете пишут такие интересные, познавательные вещи?
– Юморная шутка, – негодуя, сказал Веня, вдруг ясно осознав, что попал впросак. – Ценю ваш юмор. Газету я там читал.
– Для чтения газет в нашей армии есть специально отведенное место, которое называется ленинская комната, – издевательским тоном разъясняет КорС, – или просто «ленкомната». Именно там и нужно наслаждаться чтением. И ты, как военнослужащий вообще и будущий офицер-политработник в частности, уже давным-давно должен был бы это знать! А ты, выходит, спутал ленинскую комнату с туалетом? Возмутительно!
– Нужно Хлопцу об этом сказать!
Видно, что Вене стало неловко. Готовое словоизвержение так и не изверглось. Тут Миша поднялся и кинул клич.
– Табачные алкоголики, за мной! У кого какие сигареты? Будем делать «коктейль!» Махнем, не глядя!
Его единомышленники поднялись и направились вслед за Мишей в курилку. Дима в это время разговаривает с Васькой.
– Вась, а ты вчера чего опоздал в кино? Мы тебя ждали, но не дождались.
– Да я был голоден и забежал в столовую перекусить, а там очередь.
– И чем кормили в столовой? – сделал вид, что ему интересно, Лео.
– На первое я взял суп, – бодро начал Вася.
– Что, и мясные волокна в супе были? Ну, надеюсь, ты их оставил на краю тарелки? – изобразил озабоченность Дима.
– Зачем? – несколько озадачился Вася. Димин вопрос заставил его задуматься. А вот взвод был в восхищении от этой шутки, тем более что все знают, что Вася не побрезгует ничем. 
– Они еще пригодились бы для приготовления следующего супа! А еще что ел?
– Представляешь, в меню было написано «Салат из…»
Конечно, глупец он разный, но всегда глупец, но наш Вася, кажется, стремительно бьет все рекорды глупости. Над Васей потешаются, но его это нисколько не смущает.
– Так ты бы взял его и попробовал, – воздержался от открытой насмешки Дима. Я отдал должное его артистическому таланту.
– Я взял из любопытства, но, честно сказать, так и не понял, из чего он был приготовлен.
Как ни удивительно, но Вася совершенно не понимает, что над ним шутят. Смех прервал своим появлением ротный.
– Взвод, смирно! – первым подал команду Вася, заработав похвалу ротного.
– Вольно. Самоподготовки у вас сегодня не будет. Выходи строиться на строевую подготовку, – хитро жмурится ротный. Он в хорошем настроении, даже возбужден. – Мне не терпится позаниматься с вами лично!
– Товарищ майор, а зачем? – с озабоченным видом спрашивает «замок».
– Если коротко, то существует приблизительно 294 метода воспитания. Но все они руководствуются двумя принципами. Первый: вдалбливание в ваши светлые головы знаний, то есть обучение, и второй: выбивание из ваших голов глупостей, то есть воспитание. Вот вторым мы прямо сейчас с вами и займемся!
– Ну, ни фига себе, сказала я себе, – вырвалось у Лиса.
– Что, Зернов, – усмехнулся в усы ротный, – спрятаться от судьбы не удалось? Считайте, что вам крупно повезло. К тому же ваше присутствие в аудитории все равно совершенно бесполезно, так как вы не занимаетесь ничем путным. Или, может, хотите со мной поспорить?
– Вот, блин, – проворчал КорС, не в силах скрыть своего разочарования.
– Королев, вы чем-то недовольны? – повернулся ротный в сторону Королева и сказал, не терпящим неповиновения голосом. – Так я это быстро вылечу!
Королев понял, что допустил оплошность, и что если он хоть что-то пикнет, то ему действительно несдобровать, и замолчал, а его глубоко посаженные глаза забегали по сторонам. Дима так тот вообще прячется за спинами Лиса и Володьки.
– Товарищ Снигур, вы такой умный были в понедельник, а сегодня что получилось? Вы запомните, товарищ курсант, не всегда следует говорить то, что знаешь и думаешь, но всегда нужно знать, что говоришь. Третий взвод, выходи строиться! Давно пора перейти от слов к делу!
– Блин, – недовольно говорит Литин, – Дима, ты что, не знаешь, что когда играют вальс, то и танцевать нужно именно вальс, а не гопак?
– Литин, а Литин, – многообещающим голосом говорит Миша, – то, что человеческая слюна обладает некоторыми лечебными свойствами, вовсе не означает, что ею можно брызгать. Ты понял?
На плацу уже выстроены остальные три взвода нашей роты. Тут нам повезло во второй раз – в воздухе запахло дождевой свежестью и прохладой. Все мое тело, измученное жарой в аудитории, отдыхает.
– Какой все-таки человечный человек товарищ подполковник Козлов, – шутит Гарань. – Вот что значит, настоящий ленинец! Не простил курсанту правды!
В общем, если серьезно, то мы действительно легко отделались. А Диму, так того при желании точно могли бы выгнать из училища.
– Снигур, это все из-за тебя, – стали роптать курсанты первого взвода. 
Хотя удивляться тут нечему, этого и следовало ожидать от коллективного наказания. Сам Дима опомнился уже только во время строевой.
– Как же это я? – удивляется он. – Ведь понятно же было, что нельзя об этом говорить. А я, было, поверил, что времена меняются, и что хотя бы с Козловым можно быть откровенным.
– Ему понятно было, – зло говорит Лекарствов, как всегда неприветливый и злой, – а мы все теперь страдаем из-за тебя одного.
– Яд, не плачь и рот закрой, – настоятельно рекомендую я ему. – Понятно же, что офицеры именно этого от нас и добиваются.
– Чего, этого? – и глазом не повел в мою сторону Яд, с безмозглым упорством нарываясь на грубость.
– Чтобы мы перессорились между собой. Аркалюк, лучше сам дай Яду между глаз, чтобы он успокоился, а то я дам, – угрожающе предупредил я.
– Или я, – зло говорит Миша. – А я не такой добрый, как Иванов!
Яд в ответ промолчал, только внимательно скользнул взглядом по лицу Аркалюка, но тот все равно отвесил ему увесистую оплеуху, а я злорадно подумал, что так ему и надо. Когда уже жизнь научит Яда вести себя с умом, если уж он не может быть добрее?
– Дима, отойди от меня, – шутит Лис, – а то на меня все время падает твоя крамольная тень!

Две трагедии
                «Это лежит на левом борту, на каменном дне подводная лодка,
                Это уже в подводном аду кричат моряки в сто тридцать три глотки;
                Это в Кремле погоны трещат,
                На даче в Крыму застрелился конструктор...
                Вот он какой – последний парад – у нас».
                И. Саркисов
Вечером 7 апреля, а это была пятница, мы, как обычно, смотрели программу «Время» и узнали, что  в Норвежском море затонула наша атомная подводная лодка «Комсомолец». Из 67 членов команды погибло больше половины. Это была самая современная, опытная модель атомной подлодки, которая была  построена в 1983 году. Лодка предназначена для борьбы с вражескими субмаринами с ядерным оружием.
Разговоры вмиг прекратились, так как всем интересно, особенно нашему взводу, ведь не прошло и месяца, как мы вернулись из тех краев. Однако сообщение в новостях было кратким, но всем интересно, как там все происходило на самом деле.
Конечно, мы, как кадровые военные, краем уха уже слышали о том, что в нашем флоте и в мирное время случались аварии, гибли лодки и их экипажи, но чтобы вот так вот услышать об этом из новостей? Нет, такое на нашей памяти произошло впервые.
На следующий день все, у кого остались хорошие знакомые в Североморске, дружно отправились на переговорный пункт училища, чтобы узнать хоть что-нибудь еще об этой трагедии. Все-таки североморцам там, на месте, больше известно, чем нам здесь. Королев отправился в библиотеку училища. Уже во время самоподготовки мы устроили обмен информацией по этому вопросу.
– Технические характеристики этой лодки просто поражают, – первым начал КорС и стал четко докладывать то, что сумел накопать в специальной литературе. – Глубина погружения более километра, ни одна другая подлодка в мире не может опуститься так глубоко! В нижней точке погружения ее титановый корпус сжимало массой воды с такой силой, что он уменьшался примерно на полметра; по расчетам скорость составляла до 55 километров в час. На борту находились две ядерных ракеты для уничтожения кораблей или подлодок противника. Она могла находиться под водой без всплытия 90 суток. Размеры лодки – 8 метров в диаметре и 120 – в длину. Но на ней очень тесно, для людей места мало, потому что все «напичкано» техникой, оборудованием, разными запасами. 28 февраля этого года лодка вышла в поход, вернуться должны были 31 мая. Все три месяца команда должна были нести боевую вахту без всплытия. За несколько дней до этого подлодка получила название «Комсомолец», раньше она называлась «Плавник». Трагедия началась на 37-е сутки похода.
– Не хотел бы я служить на подводной лодке, – поежился Вася.
– Какие неуместные у тебя мысли, – с мягким укором говорит «замок».
– Неуместные мысли? – шутит Литин, который до этой минуты особого интереса к  разговору не проявлял. – Это о женщинах, что ли?
– У меня, собственно, все. Кто там, что сумел узнать по факту трагедии? – спросил Королев.
– Авария началась на глубине 350 метров, – начал рассказывать Лео. – При непонятных, загадочных обстоятельствах в седьмом отсеке начался сильный пожар. Лодка стала всплывать. По непроверенным пока еще данным до глубины 150 метров она имела нормальный ход, затем сработала аварийная автоматическая защита атомного реактора, который двигал лодку, и он перестал работать. Поскольку лодка была очень тяжелой, она стала резко тонуть. Сигнал «SOS» на военных кораблях подавать нельзя, чтобы не обнаружил противник. Но даже в обстановке строжайшей секретности лодка установила связь со своей базой, и вскоре над ней уже кружили два самолета, хотя помочь они ничем не могли.
Мы слушаем в такой тишине, что мне кажется, что за окном вдруг стихло пение птиц.
– Экипаж знал, что на помощь идут гражданские судна, находившиеся поблизости. Никто не думал, что лодка может затонуть, потому что она была сконструирована очень надежно. До этой трагедии команда даже шутила: «Чтобы нашу лодку утопить, надо ее разобрать на части». Если коэффициент «живучести» американских субмарин подобного типа составлял 14 процентов, то «Комсомольца» – более 30. Кроме этого все было продумано для таких нестандартных ситуаций.
– Тем не менее, лодка стала тонуть, и экипаж оказался в воде, – подхватил Рома. –  Температура ее была плюс два градуса. Высота волны – до двух метров. До ближайшей земли 720 км. Держаться на волнах было трудно. В такой холодной воде люди погибают через 15-20 минут. Ситуация осложнилась еще тем, что команде не повезло с волнами. Оказывается, есть волны высокие, которые словно «катают» человека. А в тот момент волны были с «барашками», и они захлестывали, сбивали дыхание, мешали держаться на поверхности. Кроме того, кругом плавали солярка и масло от подлодки, так что моряки наглотались и воды, и горюче-смазочных материалов. Веня, ты ведь звонил папе, что тебе удалось узнать? Ну, не набивай себе цену.
– Не все сразу. На надувной плот пытались взобраться больше 60 человек, а он рассчитан на 20. Многие моряки держались за края, находясь в воде. Состояние духа наших подводников было очень высоким. Они даже шутили. А когда показались корабли, то моряки даже запели песню «Варяг». А потом стало происходить ужасное и непонятное. Как только подошли корабли, люди стали умирать буквально один за другим. Умирали даже тогда, когда их сняли с плота и перенесли на баркас. Всего с «Комсомольца» живыми подняли на борт гражданского рыбоперерабатывающего судна 30 человек. Чувствовали они себя по-разному: кто-то практически не нуждался в медицинской помощи – таких отогрели в парилке и накормили; кому-то врачи делали уколы, давали лекарства, некоторых моряков выводили из психического шока. Первыми после спасения умерли обожженные, не выдержав переохлаждения, так как это был очень большой контраст для организма. Вторая категория погибших это те, кто, находясь на плоту, приняли из фляжек по 100 грамм спирта.
– Как это, почему? – не выдержал и перебил Мишка.
– В общем, это просто: у выпившего человека начинается интенсивный теплообмен в организме, а это в очень холодной воде чрезвычайно опасно. Больше ничего не знаю, честное слово.
– А все-таки любопытно, как там оно у них произошло на самом деле. Ну, в смысле, из-за чего все началось, как развивалось, – глубокомысленно изрек Вася.
– Море умеет хранить свои тайны, – с задумчивым видом ответил ему КорС.– Может быть, об этом никто, никогда, ничего и не узнает.
Все помолчали, потом «замок» предложил почтить память погибших военных моряков минутой молчания. Мы встали и стояли так больше трех минут. Мне в голову все время лезет навязчивая мысль, что я тоже могу стать моряком. Я подумал, что, пожалуй, я бы не хотел попасть служить в подводный флот. 
После того, как мы сели на свои места, повисла гнетущая тишина. Разговоры не клеились. Лично мне даже читать не хочется, а я такого не припомню. Прямо скажем, со мной это в первый раз в жизни.
Все мы находимся под сильным впечатлением от гибели нашей подлодки. Я сидел, невесело размышляя о семьях погибших моряков, когда Лео все-таки предпринял попытку как-то отвлечь нас от грустных мыслей.
– Скоро мы почти все уедем из Крыма, – привлек он к себе всеобщее внимание. – А вот интересно, почему в нашем училище так мало внимания уделяют вопросу Крыма?
– Какому еще вопросу Крыма? – первым спрашивает Веня, хотя остальные тоже не очень понимают, куда клонит Лео.
– Такому: вот было бы здорово, если бы историки нам больше рассказывали об истории Крыма; преподаватели литературы больше рассказывали о крымских писателях и поэтах, географы – о своем, – непринужденно продолжил разговор Лео. – Почему ничего этого нет? Обычная программа, как во всех остальных училищах.
– Как ничего такого нет? – удивляется, или притворяется удивленным КорС. – Нам все это, вернее всех этих преподавателей с их лекциями заменял мама Жора, забыл?
Неожиданно мне пришла мысль, что, пожалуй, я был не очень справедлив по отношению к маме Жоре. Все-таки по-своему он был очень хорошим. Даже я проникаюсь к нему все большей симпатией, хотя и с сильным опозданием. И тут в аудиторию вошел наш командир взвода.
– Я ловил ворон, – объяснил он зачем-то, – и решил проверить, чем вы тут занимаетесь. И уже успел увидеть много плохого.
– Что он делал? – округлил от удивления глаза Вася.
– Болтался без дела, – перевел я ему смысл слов взводного.
– Замкомвзвода, – строго спрашивает взводный, – доложите расход личного состава. Кто еще отпросился, отзовитесь. Шучу я. Вы что, столы в аудитории раздвинули? Это хорошо, вон проход, какой широкий, я теперь в каждую щель влезу!
– Хорошо, что у нас не женский коллектив, – шучу я.
– А вы, Иванов, не бойтесь, это не та щель, которой вам здесь так не хватает!
Лео тут же переадресовал взводному ранее озвученный вопрос.
– Бегите по экскурсиям, – пожал плечами взводный. – Разве вас кто держит? Пользуйтесь возможностью, пока вы еще живете в Крыму. Такое больше может и не повториться никогда. Иванов, вы бы спели чего-нибудь, видите какие кислые лица у ваших товарищей?
Я не стал ничего объяснять взводному, послушно взял гитару и запел песню, которую только недавно услышал и разучил:
– Никто не знает, что мой дом летает…
– Это не дом, а ваши мозги летают, – недовольно прервал мое пение взводный, – причем отдельно от головы.
Такая недвусмысленная отрицательная оценка со стороны взводного меня удивила.  Я отложил гитару и повернулся к Диме, но тут меня снова позвал взводный.
– Товарищ Иванов, о чем это вы там шепчетесь?
– Хочу написать своей девушке звуковое письмо, – нашелся я, – а курсант Снигур лучше меня дружит с техникой. Вот я с ним и консультируюсь.
– Чего тут консультироваться? – удивился взводный. – Идите на кафедру ТСП (технических средств пропаганды), там есть нужное оборудование, специалисты, они вам помогут. Идите, идите, не откладывайте в долгий ящик! Дело-то хорошее! Я вас отпускаю!
И я отправился записывать звуковое письмо, хотя до этой минуты ни о чем таком и не думал.

Досадная случайность
На занятиях по партийно-политической работе наш Вася неожиданно оплошал. Обычно идеологически выдержанный до хрестоматийности, он вдруг оговорился и вместо Ленина сказал Леннон.
– Леннон и теперь живее всех живых, – потряс Вася всю нашу роту своим сообщением.
Преподаватель подполковник Батеньков удовлетворенно кивнул головой, а потом вдруг оцепенел. До Васи тоже дошел смысл сказанного им, и он побледнел. Кажется, именно в таких случаях, как этот, говорят, смертельно побледнел.
– Что? Что вы сказали, товарищ курсант? – поползли очки на лоб у преподавателя. – Ну-ка, повторите. Это же вопиющий факт!
– И почему дуракам всегда везет, – удивляется Королев. – Жаль, что это не полковник Тетка. 
Преподаватель вызвал в аудиторию нашего ротного, но тот сегодня выходной, и его обязанности исполняет капитан Туманов. Выслушав преподавателя, Туманов швырнул свою фуражку на пол, громко приговаривая при этом свое сакраментальное:
– Мама, возьми меня туда, откуда взяла!
Преподаватель от такого поведения капитана Туманова пришел в еще большее замешательство. Туманов тем временем обратился к старшине роты.
– Товарищ старшина, – резко приказал он, – проследите, чтобы курсант Россошенко ходил в наряд с регулярностью через день на ремень. Начинайте прямо с сегодняшнего времени, то есть с сегодняшнего дня. Я буду проверять!
Если Васе и так было нехорошо, то после этих слов ему стало совсем плохо.
– Интересно, – злорадствует КорС, – что завтра ротный скажет по этому поводу? Все, Вася, выпустишься ты теперь мамлеем!
– Каким еще мамлеем? – промямлил Вася.
– Младшим лейтенантом, – не скрывая насмешки, отвечает наш невыносимо вредный Королев.
Он еще с три короба наговорил бы Васе, но я решил утешить Васю, и показал Королеву кулак, и он буквально сразу все правильно понял.
– КорС, не быкуй, – поддержал меня Миша. – Васе и без тебя тошно.
После окончания первой пары к нам пожаловал и наш замполит роты. Вид у него озабоченный, что ничего хорошего не сулит.
– Итак, хлопцы, вернемся к нашим баранам, – начал Хлопец с порога.
– Товарищ старший лейтенант, – расцвел Королев, который от слов замполита просто в восторге, – вы кого конкретно имеете в виду?
Замполит осмотрел аудиторию и остановил свой порицающий взгляд на Васе. По его взгляду понятно, что Васе сейчас не поздоровится. Хлопец жестом потребовал не шуметь.
– Товарищ Россошенко, – лишенным эмоций голосом спрашивает он, – ну-ка доложите мне, как вы дожили до такой жизни?
И он приготовился выслушать жалкие оправдания товарища Россошенко. Тот уже поднялся и со стыдом уставился в пол. Но тут я вспомнил, что Вася, как, ни крути, мой подчиненный, и неплохо бы как-то минимизировать негативные последствия допущенной им оплошности, тем более что злого умысла Вася не преследовал, это точно. А то еще ротный не обойдет вниманием меня, и мне достанется ни за что, ни про что.
– Понимаете, товарищ старший лейтенант, – тотчас взял я слово, – просто он перезанимался. Он ведь старается схватывать все на лету, вот и наловил того, что ему ни к чему, а рассортировать, так сказать, разложить все по полочкам не успел. Ну, смешно же даже предположить, что товарищ Россошенко бросил вызов преподавателю! Шутить он тоже не умеет, и вряд ли когда-нибудь научится.
Я говорю спокойно и уверенно, Вася согласно кивает и с опаской ждет, чем все для него закончится. Курсанты сдержанно хохотнули. Похоже, наш замполит вполне удовлетворился моим объяснением. Вася беспокойно поглядывает на замполита.
– Значит товарищ Россошенко у вас пытливый курсант? Молодец, Иванов, надо уметь умно объяснить. А вы что, значит, разговаривали про битлов? Интересуетесь?
– Да, то есть так точно, товарищ старший лейтенант.
Замполит добродушно хмыкнул, и стал заметно добрее. Глядя в одухотворенное лицо Россошенко, он констатировал, что капитан Туманов принял совершенно правильное решение. Отпустив Васю, он повернулся ко мне.
– Знаете, хлопцы, что я хочу вам сказать по этому вопросу? А ведь у меня есть все их диски! Хотите, я принесу, послушаете?
Мы, конечно, хотели. Так что теперь Вася по ночам, стоя на тумбочке дневального по роте, будет слушать битлов, расширяя свой кругозор.
– Нет худа без добра, – смеется над незадачливым Васей Лис. – Зато ты теперь прослушаешь все концерты битлов! Пытливому курсанту это только на пользу пойдет!
– Да и ближайший месяц для тебя пролетит быстро, – смеется Миша, – оглянуться не успеешь! 15 нарядов это тебе не просто так! Вася, а если тебе понравится в нарядах, то ты в следующий раз на занятиях по истории скажи вместо какого-нибудь года до нашей эры, год до рождества Христова!
Вася хоть и обижается, но страдает молча. А может, не может подобрать нужных слов? Зато КорС не молчит, и говорит что-то про время неприятных сюрпризов, мучительной тоски и печали, которое начинается для Васи.
– Курсант Россошенко, – позвал капитан Туманов, – вы перед нарядом подстричься не забудьте, а то у вас на голове вихри враждебные так и развеваются! Сержант Иванов, проконтролируйте! Смотрите, я вас тоже проконтролирую, и не рассчитывайте, что я забуду. Я все записал большими буквами. А вы, Россошенко, не вздумайте срочно заболеть, я вам не поверю и не прощу!
Беззлобно ругаясь, Туманов удалился по своим делам. Утром следующего дня ротный, узнав, в чем весь сыр-бор, вызвал Васю и стал задавать тому вопросы, касающиеся истории и творчества битлов. По результатам этого «собеседования» он по достоинству оценил «знания» Васи и еще от себя добавил ему 5 нарядов вне очереди! Разумеется, все это не по Уставу, но зато очень правильно.
– Ситуация стабилизировалась, – веселится Королев, – теперь она стабильно плохая! 
– КорС, попридержи язык, – посоветовал я ему. Однако больше меня никто не поддержал. Многие курсанты не скрывают своей радости, ведь Вася будет нести службу в наряде по роте за них.
– Нечего Васе было говорить о том, в чем ничего не смыслит, – выразил всеобщее мнение Лис.
– Вот влип, – пожалел Васю Лео, – подумать только, из-за какой-то ерунды! Остается надеяться, что ротный оттает и сжалится над Васей.
Только ротный не оттаял и не сжалился, и, забегая вперед, скажу, что Васе пришлось отстоять все 20 нарядов, установив грустный и так никем не побитый рекорд нашей роты.   
– Толик, – подсел ко мне Миша, и недовольно спросил, – сколько можно терпеть выходки этого самовлюбленного наглеца?
– Ты про КорСа? – покосился я краем глаза на того.
– А про кого же еще? Давно пора сбить ему спесь, – на губах Миши играет жестокая улыбка. – Что скажешь?
– Может, потерпим еще немного? Во избежание нежелательных последствий?
– Почти четыре года уже «немного», а по мне, так дело уже давно не терпит отлагательств, – сердито пробурчал Миша и с недовольным видом вернулся на свое место.
Я посмотрел на Королева. Даже странно, но за годы учебы он при всех своих несомненных достоинствах, недюжинном уме, нажил себе куда больше врагов и недоброжелатей, чем друзей и приятелей.
Вечером во время просмотра информационной программы «Время» мы узнали о трагедии, которая сегодня, 9 апреля произошла в Тбилиси. Войска под командованием генерала Родионова разогнали многодневную мирную демонстрацию, которая проходила у здания грузинского правительства под антисоветскими, антигосударственными лозунгами. В жуткой тишине слушали мы о том, что под гусеницами танков и от ударов саперных лопаток погибло 18 человек, из них – 16 женщин. Миша себе под нос негромко снова что-то сказал о торжестве ленинской национальной политики. 
– Еще раз, продемонстрировав тем самым верность заветам Ленина, – негромко, но внятно добавил Миша. 
Остальные курсанты сидели подавленные и молчаливые. Думаю, что они представляли на месте тех военных себя, а на месте убитых грузин – крымских татар. На следующий день на самоподготовке я пытался вычитать какие-либо подробности в газетах, но в тщательно вылизанных текстах передовиц информации было еще меньше, чем мы услышали по телевизору.
– Миша, а Миша, – позвал Кальницкого Дима и туманно сказал, – нужно изучать Библию. В ней есть ответы на все вопросы.
Я с интересом посмотрел на Мишу, но тот, изобразив на лице признательность, поспешил перевести разговор на другую тему. Видимо, не дорос еще Миша до Библии.

Чучупака
Сегодня меня в наряде по роте меняет Стас Рокотов. Мы с ним с первого курса настолько доверяем друг другу, что оружие при передаче не проверяем. Как обычно мы пошли после развода караулов и нового суточного наряда в чипок. За столом Стас обратил внимание на то, что я непривычно неразговорчив.
– Толик, о чем задумался? – подмигнул приятель. – Амурные дела покоя не дают?
– Извини, Стас, – опомнился я. – Да наш националист Гарань что-то там бормочет про какую-то Холодноярскую республику, про какого-то Чучупаку что ли. Но толком ничего не говорит, одни намеки.
– Хочешь знать больше? – Стас предусмотрительно посмотрел по сторонам, а потом испытывающе глянул на меня. – Если тебе интересно, могу внести некоторую ясность. Так сказать, проведу с тобой ликбез!
Я заверил, что мне это действительно интересно.
– Ну, тогда слушай. Я постараюсь быть кратким, так сказать, в общих чертах, – и приятель перешел на доверительный шепот. – Ты ведь знаешь, что я из Черкасс? Так вот, Василий Чучупака это один из военных и общественных деятелей времен Украинской Народной Республики. До гражданской войны он был учителем, а потом стал главным атаманом Холодного Яра. Существовала в те годы так называемая Холодноярская республика на территории нынешней Черкасской области. 10 апреля 1919 года Чучупака поднял восстание «против коммуны и советской власти, за самостийность». На знамени он начертал «Украина или смерть» или что-то вроде этого. У казаков-холодноярцев даже был свой устав.
Мысленно я отметил, что Стас на удивление хорошо знает о той республике, даже с датами!
– Например, казаком не мог стать человек, имевший судимость. На территории Черкащины атаман Чучупака пользовался большим авторитетом. Чтобы его убить, чекисты разработали специальную операцию. Он погиб 12 апреля 1920 года в бою с большевиками в возрасте 25 лет. Это произошло на территории нынешнего Чигиринского района.
Стас замолчал, и я тоже молчал, так как информация меня не то, что удивила, а вообще поразила. Не только признанный УБН Гарань знает о тех событиях и симпатизирует его участникам, но и Стас говорит об атамане Чучупаке не без симпатии. И как это надо понимать?
– Симона, а Симона, – к моему удивлению вальяжно спрашивает Стас, – может тебя еще кто-нибудь интересует из деятелей того времени?
– А ты знаешь? – снова удивился я.
– Если не знаю, то честно признаюсь в этом, – улыбается Рокотов, – туман напускать не буду! Ну, так что?
– Знаешь, я бы хотел больше узнать про Петлюру. Читал я «Белую гвардию» Булгакова, в ней гетманские офицеры говорят о Петлюре, как о названии урагана или торнадо, а не об имени человека. Ну, а в учебниках истории, ты и сам знаешь, что о нем написано. Хотелось бы сложить об этом человеке свое собственное, непредвзятое мнение. Только на фактах, а не на легендах.
– Изволь, – с готовностью отозвался Стас. – Только факты! Если передумаешь, останови меня. Симон Петлюра родился в семье священнослужителей. Сам тоже учился в семинарии, но его выгнали с последнего курса и он занялся журналистикой. В 1905 году он вступил в Украинскую социал-демократическую рабочую партию. Во время Первой Мировой войны он активно выступал за участие украинцев в войне на стороне Российской империи. Он считал, царь увидит, какие украинцы хорошие, и дарует Украине автономию. Во время I Мировой войны он занимал должность заместителя уполномоченного Союза земств на Западном фронте. С 1917 года принимал активное участие в украинизации армии, завоевав при этом большую популярность среди солдат, благодаря чему потом занял должность генерального секретаря военных дел Центральной Рады. В 1917 году украинской революцией руководили интеллектуалы вроде Грушевского, Винниченко. Они считали, что создавать армию не нужно. В знак протеста военный министр Петлюра вышел из состава правительства. Вскоре большевики выгнали из Киева Центральную Раду, которая позвала на помощь немцев.
– Петлюра снова был против этого, – кивнул я. Пока что абсолютно ничего нового для себя я не услышал.
– Да. Он считал, что нужно ориентироваться не на немцев, а на Антанту. Но бороться за власть не стал, а пошел работать в земство. Но в конце 1918-го после свержения гетмана Павла Скоропадского, Петлюра возглавил Республиканское войско, которое еще не было армией. И только после того, как Грушевский и Винниченко покинули Украину, которая осталась без своих Вооруженных Сил, против нескольких противников – красных, деникинцев, поляков, Петлюра принял на себя всю полноту власти.
– Попытался спасти положение, – снова перебил я Рокотова.
– Я бы сказал, попытался исправить чужие грехи. Армию он создал в 1919 году, когда уже было поздно, но воевал до полного поражения в ноябре 1920-го. После этого он, председатель Директории УНР, главный атаман войск УНР, эмигрировал. Сначала жил в Варшаве, затем в Вене и Женеве и, наконец, обосновался в Париже. Оттуда он руководил правительством УНР в изгнании.
– Стас, – как можно мягче сказал я, – это все я знаю.
– Да-да, конечно, – нахмурился Стас. – Еще при жизни Петлюра стал символом. После его отъезда за границу, крестьяне спрашивали у казаков армии УНР: «А кто теперь у вас Петлюра?» Как будто это не фамилия, а должность! После его выступлений на митингах солдаты плакали и шли в бой. Полковник Евгений Коновалец – сечевой стрелец, который со временем стал первым лидером ОУН (организации украинских националистов), в 1919 году предлагал Петлюре возглавить диктатуру, но тот отказался. Знаешь почему? Потому что, как демократ он был уверен, что все люди равны.
– Тебя послушать, он был соткан из одних достоинств.
– Как тебе сказать, – задумался Стас, – были у него и недостатки, а некоторые его особенности его окружение использовало против него же. Начну издалека. В 1908 году журналист Петлюра в киевской газете «Рада» раскритиковал Николая Садовского за то, что тот угнетает рядовых артистов. Садовский резко ответил Петлюре в письменной форме, а тот опубликовал то письмо без комментариев. А через 10 лет, когда киевская интеллигенция бежала от большевиков, Петлюра взял на содержание весь театр Садовского вместе с ним самим и вывез его за кордон.
Я понимающе кивнул.
– Не злопамятный, значит, был, – воспользовался я тем, что Стас взял паузу. – И не мстительный.
– Да, таким он без сомнения и был. Он старался быть справедливым и искренне верил, что все люди равны. Он был глубоко моральным человеком, но не был способен видеть разницу между великим и малым в искусстве. Инцидент с Садовским ярко демонстрирует то, как Петлюра проиграл войну за независимость Украины.
– Не вижу связи, – честно признался я.
– В большом искусстве и в большой политике губительно считать всех равными! Петлюра комплексовал перед яркими людьми. Ходили слухи о его дуэли с Владимиром Винниченко. На самом деле никакой дуэли не было, но Петлюра ревновал к литературному таланту Винниченко. А тот обзывал Петлюру «балериной в политике». Или вот еще интересный случай. Командующий Левобережной армией УНР полковник Петр Болбочан без резервов и подкреплений не смог удержать Левобережье, не выдержав натиска красных. Штабисты, в том числе начальник контрразведки полковник Чеботарив, настояли на аресте Болбочана, свалив на него все грехи Петлюры, как главного атамана. А тот написал главному атаману, что тому важен ореол Петлюры, а не ореол Украины и что тот, кто так поступает, или мальчишка, или авантюрист, или кретин, или подлец. Главный атаман побоялся встретиться с ним и того расстреляли.
– Так он, что, был трусом?
– Трусом его назвать трудно, скорее ему это несвойственно. Он, к примеру, носил шинель, простреленную в бою, но в этом конкретном случае он, похоже, действительно побоялся. Просто полковник Болбочан не вкладывался в схему «все люди равны», к тому же грубил! А еще Петлюра, похоже, не очень хорошо разбирался в людях. Он приблизил к себе людей, которые его потом предали. Например, атаман Волох перешел к красным со всей государственной казной. А атаман Козырь-Зирка потом еще и служил в Екатеринославской ЧК! Однако, Толик, засиделись мы с тобой тут. Убили Петлюру в мае 1926 года, через два дня после его дня рождения прямо на улице. Убил его Самуил Шварцбард, уроженец Смоленска. Он утверждал, что отомстил за смерть своей семьи во время еврейских погромов. Он считал, что Петлюра мог их предотвратить, но не захотел. Убийца успел выстрелить семь раз, одна пуля попала в сердце.
– Постой, постой, – перебил я Стаса, – я читал, в наших газетах писали, что убийцей был украинец!
– Точно, в газетах именно так и писали. Видимо, важно было показать, что убийцей был свой, слишком уж имя Петлюры было популярным в те годы. В Украине верили в его возвращение. И еще, в 1926 году в Польше к власти пришел Юзеф Пилсудский, и большевики боялись его союза с Петлюрой, как в 1920-м году. Поэтому и убрали главного атамана. Все, Толик, все, мы и так наговорили здесь не только на отчисление из училища, но и больше. Пошли докладывать о приеме-сдаче наряда.
Вот молодец Стас, а я ведь напрочь забыл, что я сдаю ему наряд, и что нас ждет капитан Туманов. 
– А в ваших краях кто был атаманом в те годы? – на ходу спрашивает Стас.
– Ананий Волынец, но никаких подробностей о нем я не знаю.
– Так-таки и никаких? – недоверчиво посмотрел на меня приятель. – Вот уж не поверю никогда.
Я уловил во взгляде Стаса осуждение.
– Ну, знаю, что он до революции тоже учительствовал. Что при нем наш город восемь раз переходил из рук в руки. Знаю, где находился его штаб в Гайсине. И это, пожалуй, все.
– Слабенько, друг мой, слабенько, – удивился Стас. – Прямо скажем, на тебя не похоже. Ладно, извини, что утомил тебя разговором, то есть своим рассказом!
– Нисколько, – пожал я плечами.
– Где вас носит? – встретил нас мой дневальный Столб. – Туман уже несколько раз вас спрашивал.
Новый дневальный Бао лениво переминается с ноги на ногу у тумбочки дневального. Тут в расположение роты вошел ответственный по роте капитан Туманов.
– Ба! Знакомые все лица! Да это же никак старый и новый дежурные по роте! – шутит он. – И где это вы, интересно знать, так долго пропадали? Я тут, можно образно сказать, призывно ржу и бью копытом, а их все нет и нет! Иванов, ты чего так загадочно улыбаешься? Признавайся!
– Так и хочется что-то сказать по поводу того, что я тяжело взобрался в седло!
– Я тебе дам, взобрался! – смеется вместе со всеми капитан Туманов. – Я знаю, что ты у нас способен на многое, да вообще на что угодно! Надо же, какое наглое заявление! Ну, я этого тебе так не оставлю!
По всему видно, что капитан Туманов вовсе не обиделся на мою шутку.
– Товарищ капитан, – решил и себе пошутить Миша, – зачем же так строго? Вы видите, Иванов впервые в жизни испугался! Вон, даже зубы стучат от страха, и поджилки трясутся!
Капитан Туманов потерял дар речи, изумленно уставился на меня, а потом весело рассмеялся, оценив Мишину шутку.
– … Новелла, – донеслось из нашего кубрика.
Это сказал Веня, а он наш взводный почтальон. А вдруг это мне пришло письмо от Новеллы? Так и не доложив капитану Туманову о приеме дежурства, я бросился в кубрик к Вене. Кажется, что мое сердце вот-вот вырвется из груди, в голове непонятный жар, я сам чувствую, как кровь прилила к лицу, стучит в висках. Неужели она написала мне письмо? Может, Новелла передумала? Или решила посмеяться надо мной и прислала фотографии со своей свадьбы? Нет, ну, конечно, нет, это на нее совершенно не похоже. Тогда что? Что она могла мне написать? Почему решила написать мне?
Все оказалось просто, Веня обсуждает с ребятами несколько прочитанных новелл О. Генри. Руки и ноги у меня вдруг стали ватные, словно они и не мои, и что-то противное опустилось из груди вниз живота. И я запретил себе думать о Новелле.
– Странный ты сегодня, – задумчиво говорит Стас Рокотов, который пришел за мной в кубрик, – будто в тебе уживаются абсолютно два разных человека. Пойдем, Толик, доложим Туманову, он ждет, не дождется.

Два тенниса
У нас «пара» по физической подготовке в спортзале, но нашему преподавателю подполковнику Юнакову снова нужно срочно писать какие-то бумаги, и он разрешил нам заниматься, кто, чем хочет.
– Товарищи курсанты, – напоследок говорит он, – только вы не бездельничайте. Помните, что нет ничего ценнее, чем здоровье тела, и что я иду вам на такую встречу!
Больше всего желающих собралось у теннисного стола, но стол один, а желающих играть в пинг-понг слишком много. Поскольку у многих курсантов есть свои теннисные ракетки, то они решили играть на вылет, чтобы определить очередность предстоящего мини-турнира. Они бегают вокруг стола, и те, кто не смог отбить шарик, сразу же «вылетают». Саркис стоит у стены с совершенно потерянным видом.
– Товарищ курсант Мирзоян, – зовет его Лео, – ты курсант четвертого курса или где? Ты в строю или кто? Что ты спишь, стоя на ходу?
– Да вот думаю, чтобы это такое съесть, – отшучивается ара, – чтобы похудеть!
– Сколько можно жаловаться? – делает вид, что сердится, Лео.
Тут в спортзал пожаловал наш ротный. Ему нужно отлучиться в город, и он пришел, чтобы лично отдать какие-то распоряжения замкомвзводам. Он посмотрел на курсантов, играющих в настольный теннис, и спрашивает:
– А почему Журавлев не играет? – заинтересовался ротный.
– Так шарики же слишком быстро летают, – шучу я.
– И стол на 10 сантиметров короче, чем он дома привык, – поддерживает меня Лео.
– Иванов, – укоризненно говорит ротный, – я тут к вам пришел с головой, а ты смеешься.
– Извините, товарищ майор, – ничуть не каюсь я, – разрешите нескромный вопрос, а вы что, могли прийти и без головы? И без фуражки? Но это, же нарушение правил ношения военной формы одежды!
– Дотошный ты, Иванов, – качает головой ротный, – до занудства. Я имею в виду, что у меня болит голова, понятно?
– Теперь да, – мне стало стыдно за свою неуместную шутку, ведь было совсем несложно догадаться, что именно имел в виду ротный.
– Иванов, ну а ты сам чего не играешь? Уже «вылетел?» Так быстро?
Я не успел раскрыть рот, как за меня ответил «замок».
– Иванов у нас играет в большой теннис, а пинг-понг за теннис он вообще не признает.
– Что, правда, что ли? – заинтересовался ротный и посмотрел на меня, так сказать, новыми глазами. – И давно ты в него играешь?
– Почти три года, – отвечаю я.
В училище на том спортгородке, который убирает наш взвод, есть корт, на котором мы с Димой и Володькой действительно часто играем в большой теннис. Иногда еще ходим на корт кожевенного завода, который находится за озером, вокруг которого мы бегаем кросс, у них покрытие лучше, чем на нашем корте.
– Надо же, а я почему-то не знаю, – честно признает ротный с необыкновенной приветливостью. – Завтра мы с тобой сыграем партию. Ты не против? А кто еще играет?
– Я не против. Еще играют курсанты Снигур и Еременко.
– Вот, значит, завтра со всеми вами по очереди и будем играть, – обрадовался ротный, – а то у нас здесь любителей большого тенниса не густо.
После этого ротный ушел, наши теннисисты установили очередь и стали играть в настольный теннис. Я решил не терять времени и направился к брусьям, на которых уже занимается Столб. Потом мы с ним с увлечением тягали гири. В углу спортзала собралось человек десять курсантов, и играют в шахматы. Нужно сказать, что шахматы очень популярны среди курсантов нашего училища всех выпусков.
– Саркис, – зову я, – а ты чего не играешь в шахматы?
– Не хочется, вот если бы в нарды! Нарды – это другое дело, да!
На следующий день у ротного голова уже не болела, и он забрал меня, Диму и Володю прямо с занятий, и мы направились на корт кожевенного завода. Ротный великодушно разрешил нам переодеться в шорты и майки и переобуться в кроссовки.
Сначала он сыграл с Володей, потом с Димой, а меня оставил на «закуску», но достойной конкуренции ему мы, как мне показалось, составить так, и не смогли. Однако вопреки моим ожиданиям, ротный остался доволен.
– Спасибо, – пожал он нам каждому по очереди руки, – это даже лучше, чем я ожидал. Еще раз спасибо! А чего ж вы молчали? Мы бы с вами чаще играли, я бы вас научил тому, что сам умею.
– Да мы не знали, что вы тоже играете, – ответил я за всех нас, – к тому же мы ведь играем так, для себя, для своего удовольствия.
– И все равно нужно было сказать, у нас здесь тех, кто играет в большой теннис, по пальцам пересчитать можно. Так что и вам полезно было бы поиграть со старшими товарищами, и нам было бы интереснее, так как больше соперников, а у каждого соперника свой стиль, свой «почерк», и это всегда интересно. В общем, объявляю вам по выговору и по лишению очередного увольнения.
Вдоволь натешившись нашими недоуменными лицами, ротный объяснил:
– Шучу я, просто вечером сыграете еще с двумя офицерами училища, которые любят большой теннис. Не испугаетесь? Иванов, – смеется ротный, – ты можешь не отвечать.
Дима с Володей заверили ротного, что не испугаются, но когда вечером мы увидели на корте полковников Крошкина – первого заместителя начальника училища и Зезевитова – старшего преподавателя кафедры тактики и общевоинских дисциплин, у ребят челюсти отвисли до пояса.
Все-таки уверенность в себе имеет «некоторые» преимущества! Пока они собрались с мыслями и силами, игры были уже сделаны. Я же продержался долго и против Крошкина, и против Зезевитова, но все равно проиграл обоим.
– Майор, – шутит полковник Крошкин, – а ты чего это скрывал, что ты в своей роте сразу троих теннисистов воспитал?
– Виноват, товарищ полковник, – шутит ротный.
– Очень классно, – похлопал меня по плечу полковник Крошкин, – молодец, сынок. И вы, товарищи курсанты, тоже молодцы!
Когда мы уже переоделись в курсантскую форму, полковник Крошкин вдруг позвал меня. Я подошел, лихо, печатая строевой шаг, но он жестом показал, что этого не нужно.
– Скажи, сынок, что тебя так гложет? Нельзя жить не в ладу с собой, это единственный способ быть счастливым. Что у тебя стряслось? Не хочешь отвечать? Так значит, несчастная любовь? Извини, сынок, но здесь я тебе не советчик, – развел руки в стороны полковник.
Я поднял голову и с интересом посмотрел полковнику в глаза.
– Нельзя жить, сынок, с такими глазами, как у тебя. Как бы я хотел, уж извини за тавтологию, хоть одним глазом посмотреть на ту женщину, из-за которой у тебя такие глаза.
Но говорить с ним на эту тему я так и не стал, и он меня отпустил, как говорится, с миром. У КПП меня ждали Володя и Дима, и мы вместе направились в казарму.
В кубрике мы застали взводного, который за что-то распекает разными способами великого Бао.
– Курсант Марковский, доложите мне, чья шинель подписана «Марковский?» Нет, вот вы мне скажите, кто я вам: старший лейтенант Советской Армии или паровозный гудок на станции Битумная? Да не трясите вы лицом! Вы вообще не курсант, а самый настоящий овца.
– Что давно уже ни  для кого не секрет, – желчно говорит КорС.
Леха упрямо молчит, замерев по стойке «Смирно». Лицо его изображает дикий испуг. Веня негромко говорит, что Бао на самом деле не глуп, но немного с приветом.
– Курсант Марковский, – безнадежно говорит взводный, – ну вы хоть что-то умеете?
– Так точно, – удивил взводного своим ответом Бао, тем более что взводный уже и не рассчитывал услышать не только ответ, но и голос своего подчиненного, – умею.
– Неужели? – не поверил своим ушам взводный. – И что же? Можете продемонстрировать?
– Так точно! – отвечает Бао и поднимает взгляд на своего руководителя.
И тут он затанцевал, высоко выбрасывая вверх руки и колени, и запел: «Теща моя, ласковая, молодая, озорная, поворотливая!»
Даже взводный смеялся так, что потолки казармы сотрясались. Леха тоже задорно смеется вместе со всеми. «Замок» так тот вообще рыдает от смеха. Я сдержанно улыбаюсь.
Проходя мимо зеркала, я по привычке посмотрел на свое отражение и увидел свои глаза, действительно печальные, погасшие. В общем, такие глаза, с какими, по мнению полковника Крошкина, сразу ложись и помирай. Такие глаза, с которыми жить уже никак нельзя. 
Тут Веня отдал мне письма, и я стал их читать. Дочитать не дал КорС.
– Что там пишут из дома?
– Тебе это действительно интересно? – усмехнулся я. – Папе предложили восстановиться в партии.
– Как это восстановиться? – поразился Королев. – А его что, выгнали из партии? Я не помню, чтобы ты об этом рассказывал. В любом случае, расскажи.
– Папа тогда работал в милиции. Был участковым, а тут операция «Перехват». Сын какого-то Винницкого начальника, по-моему, третьего секретаря обкома партии напился, застрелил таксиста, захватил его такси и поехал кататься до области. Доехал до нашего района, где менты его загнали на полевой тракторный стан. Бензин у него закончился, и он стал отстреливаться. Папа, вместо того, чтобы дождаться, когда у того закончатся патроны, бросился на него. Тот выстрелил, но пуля только черкнула папу по голове. А папа мой холерик. Психанул в общем, и избил того преступника больше, чем следовало.
– Что-то я ничего не пойму. По-моему, его наградить надо было!
– На самом деле все было в точности до наоборот. Его начальник сказал ему, что он все правильно сделал, но отец преступника – большой начальник. Поэтому нужно положить удостоверение личности на стол. Папа тогда взял и сам положил еще и свой партбилет. А теперь вот его пригласили в райком партии и предложили восстановиться в партии. Пообещали восстановить весь партийный стаж за все годы. Предлагают ему должность инструктора райкома партии.
– А твой папа? – еще больше заинтересовался КорС.
– Отказался. Сказал только: «Меня тогда ваша партия не защитила, а теперь она мне на хрен не нужна». Хотя он холерик, но тут смог обойтись без эмоций.
– Который раз хочу повторить, ну у тебя и батя! – восхищенно сказал Королев. – Уважаю! Особенно хочется порадоваться за тебя! Неудивительно, что ты такой принципиальный. Папино воспитание!
– Мужики, что тут у вас? – решил присоединиться к нам Окунь из четвертого взвода.
– Проплывай мимо, – шутит Королев.

Пропавшая невеста
У парка Тренева я встретил Чернова, ругающегося со своей девушкой прямо на остановке. Если не ошибаюсь, ее зовут Алла. Точнее, ругается она.
– Прибереги-ка ты свою грубую лесть для какой-нибудь дурочки, – услышал я, как зло сказала подружка Гене.
После этих слов она отвернулась от него и вошла в первый попавшийся троллейбус. Я чувствую себя не в своей тарелке, будто я их специально подслушивал. Я хотел сделать вид, что я их не видел и не слышал, но Гена уже увидел меня, обрадовался и бросился ко мне.
– Толик, вот здорово! Сама судьба тебя мне послала! У меня катастрофа большого размера! Выручай!
– Что, перед троллейбусом нужно на дорогу лечь? – шучу я, пытаясь, так сказать, хоть немного разрядить обстановку. – Нет, Гена, ты не подумай, ради тебя я готов, но она хоть стоит этого?
– Ложиться перед троллейбусом тебе не придется, это я и сам могу, – отвечает Гена, проигнорировав при этом мой второй вопрос.
– Тогда что? – заинтересовался я.
– Все в роте знают, что у тебя рука легкая, что ли.
– Ошибаешься, – снова шучу я, – давай встретимся в ринге и проверим!
– Ты Лиса с его девушкой помирил, и они поженились, и Мише письма писал, и Диме, – никак не отреагировал на мою шутку приятель. – Она наверняка едет домой, поедем к ней! Попробуй склеить наши отношения, а?
– Гена, если их уже сейчас нужно клеить, то, может, не стоит и пытаться? – осторожно предлагаю я ему.
– Это мне решать. Стоит, стоит! Ну, едем? – нетерпеливо преступает он с ноги на ногу.
Гена заставил меня пообещать ему, что я помогу. Пришлось ехать, чтобы потом не корить себя за то, что отказал товарищу. У дома его девушки на стене я увидел таксофон.
– Звони, – кивнул я, – узнаем сначала, дома ли она.
Генкина милая оказалась дома и тут же окатила приятеля градом проклятий и оскорблений. Он буквально не мог и слова вставить, так как она говорила практически без умолка. Я достал из кармана блокнот, ручку и написал: «Ты такая храбрая по телефону. А можешь сказать мне все это в лицо?» Я вырвал листок с этой надписью и протянул его Гене. Тот дождался, пока словесный поток стал не таким плотным, и озвучил написанное мной.
– Ну, – донеслось из телефонной трубки, – и где оно, это твое лицо?
– У твоего подъезда, – ответил Гена.
В трубке запищало, и Гена повесил ее на место, а я отошел за угол и стал украдкой наблюдать за Геной. Через минуту из подъезда выбежала разъяренная пуще прежнего Алла. Вначале она кричала на Чернова, потом попыталась ударить его кулачками в грудь, но Гена обнял ее и крепко прижал к себе. Алла какое-то время пыталась вырваться, а потом покорилась и затихла. Что ей говорил Гена, я не слышал, но через пару минут они поцеловались и в обнимку направились к Алле домой.
Я почувствовал успокоение, подумав, что искренне любящие люди не могут по-настоящему сердиться друг на друга, порадовался за своего приятеля и его возлюбленную и отправился на главпочтамт.
По  дороге я увидел двоих мужчин в вышитых национальных украинских сорочках. Фестиваль что ли какой-то художественной самодеятельности? Я даже оглянулся по сторонам, но нет, больше никого в таких нарядах нет.
Вечером, уже в роте я заметил, что Артем Баранов из моего отделения как-то непривычно вял и апатичен.
– Артем, – сильно хлопнул я его по плечу, – что это с тобой?
– Помнишь, я встречался с Настей? – посмотрел на меня Артем.
– Конечно, помню, – уверенно соврал я.
Не могу же я на самом деле я помнить всех девушек, с которыми встречались наши курсанты! Спроси меня, помню ли я всех девушек, с которыми сам встречался за годы учебы в училище, и то я не уверен, что всех вспомню! А сказать Артему, что не помню, вроде как неприлично.
– Она исчезла вместе с матерью три месяца назад, – начал рассказывать Артем. – Я думал, что она меня разлюбила и прячется от меня.
– А оказалось, что она прячется от того, что любит? – громко рассмеялся Литин.
И тут произошло нечто непредвиденное. Ой, как же неумно поступил Литин! Возможно в другое время Артем не обратил бы на его слова особого внимания, но сейчас он обернулся к Литину и со всей ненавистью, на которую был способен, ударил того ногой в лоб. Литин упал на спину, и так и замер. Может, он даже сознание потерял? Рома бросился отливать друга и приводить его в чувство, а Артем, стиснув кулаки, смотрит на Литина, решая, добавить еще или тому уже хватит?
– Литин, считай, что тебе сегодня очень повезло, – сухо сказал он.
– Да уж, – крякнул Лео, – трудно не согласиться, редкое везение.
Артем повернулся ко мне и продолжил свой рассказ.
– Сегодня я получил от нее письмо. Знаешь, куда она пропала?
Грубить приятелю не хочется, поэтому я молчу, всем своим видом показывая, что не знаю и знать не могу.
– К ним несколько раз приходили крымские татары, настаивали на том, чтобы они с матерью продали им дом на том основании, что их предки жили в нем до депортации крымско-татарского народа. Но цену давали смешную, поэтому мама моей Насти все время отказывалась. А три месяца назад татары пришли в очередной раз, и когда мама Насти им снова отказала, они пообещали, что ни она, ни ее дочь, то есть моя Настя, до утра не доживут! Мама ее так испугалась, что собрала по-быстрому вещи, и они в ту же ночь уехали из Крыма, оставив все нажитое ими добро! Как тебе?
– А в милицию они, почему не обратились? – только и нашел я, что сказать.
– Кстати, – совершенно некстати вмешался Веня, – знаете, а слово «мент» означает: «Мой единственный надежный товарищ!» Ну, по одной из версий. То есть, это слово не плохое, не то, что «мусор».
– Не верят они нашей доблестной милиции, – лицо Артема исказилось от злости. – Они до этого обращались и к своему участковому, и в райотдел, но результата не было никакого! Жаль, что я всего этого раньше не знал!
– А если бы ты знал, – осторожно спрашиваю я, – чтобы ты тогда сделал?
– Разоружил бы нашего часового и перестрелял бы всех этих выродков! – выпалил Артем.
– И сел бы или вообще пошел под расстрельную статью?
Мне еще не приходилось видеть, чтобы Артем так выходил из себя.
– Трудно даже представить более глупое предприятие, – подтвердил Миша. Впрочем, говорит он это с дружеской доброжелательностью.
Артем помолчал, а мы с нетерпением ожидаем его ответ, потом сказал:
– Ну, значит, придумал бы что-нибудь другое. Женился бы на Насте, а потом обратился бы в военную контрразведку, чтобы они защитили мою семью от татар. Военные это тебе не «мусора», они бы помогли. Или собрал бы наших ребят, которые покрепче, и устроили бы им засаду! Вот бы они удивились, нарвавшись на нас! Да я бы один им отбил всю охоту отнимать жилье у людей. Причем навсегда! 
– После драки кулаками не машут, – рассудительно говорит Миша. – Адрес своей Насти ты знаешь, так что будет у вас пока «почтовый роман», то есть роман по переписке, а там, глядишь, веселым пирком да за свадебку! Квартиру получите, тещу к себе пропишете!
Артем подумал, подумал и более-менее успокоился. А тут и Генка Чернов явился, цветущий, как роза. Ну, или что-то вроде того.
– Спасибо, Толик, у тебя и впрямь легкая рука! Алла согласилась выйти за меня замуж!
– Аплодисменты прозвучали неуверенно, – насмешливо произнес КорС, который что-то краем уха услышал. – До оваций дело вообще не дошло. Симона, так ты у нас сводник? И сколько стоят твои услуги?
А все-таки не зря когда-то Чернов заработал свой первый разряд по боксу! Не стану утомлять вас деталями, но в мгновение ока Королев замолчал надолго и всерьез. Столб тоже хотел поучаствовать, но увидев недвижимое тело Королева на полу, бросил Гене:
– Не мог мне немного оставить?
– Не подумал, – добродушно улыбнулся Гена, – времени на раздумья почти не было, а имея немного времени немного и подумал! Ладно, пошли.
– Сам виноват, – согласился Столб, глядя на Королева, который надолго отрешился от происходящего. – Вот ведь человек, все время мешает сам себе!
– И не говори, – улыбается Чернов, – это еще уметь нужно!
КорС невидящими глазами смотрит в потолок. Его резкие линии челюстей как-то обмякли и стали какими-то округлыми. Почему-то никто не поспешил к нему, чтобы привести его в чувство. На фоне того, как отливал водой Рома Литина, это особенно бросается в глаза.
Перед вечерней поверкой Королев с трудом, но самостоятельно поднялся на ноги и обеспокоенно посмотрел по сторонам. Но никому нет до него никакого дела. Не в силах долго стоять, он опустился на стул и откинулся на его спинку. По щекам Королева текут слезы, а он часто моргает, отгоняя их.
– Сержант Иванов, – позвал меня Хлопец, – а чего это у вас курсант Королев шел по какой-то замысловатой траектории? Он, что, пьян?
– Не могу знать, товарищ старший лейтенант, я с ним не пил, – ответил я. – Проверьте, если хотите.
– Курсант Королев, – строго говорит замполит роты, – ну-ка, присядьте двадцать раз, только быстро!
Лицо замполита выражает беспокойство. Королев пытается приседать, но уже после четвертого приседа заваливается на бок и падает на пол. После этого он беспомощно уставился в потолок.
– Точно пьяный, – пораженно констатирует замполит, и твердо обещает: – Ну, берегитесь, товарищ Королев, я вам завтра такое устрою!
КорС в свое оправдание так ничего и не сказал, справедливо полагая, что наше мнение важнее мнения замполита роты. Лишь последняя одинокая слеза скатилась по его щеке.
Впрочем, если подумать, то ничего серьезного Королеву не угрожает. Стукачи ротного точно доложат ему, что курсант Королев не был пьян, а если бы и был, то такое ЧП в роте ротному ни к чему. Хотя профилактическую беседу с ним, разумеется, проведут. И это правильно!
– Симона, – нарочито громко зовет меня Аркалюк, – что это твоего КорСа весь вечер не слышно и не видно?
– Это он сосредоточился, и его неординарный ум отдыхает, – вместо меня отвечает Столб.
Королев, кажется, не обращает никакого внимания на выпады в его адрес. Это странно и непривычно. Он даже старается не поднимать глаза на курсантов. Я уже засыпал, когда Сергей, который спит головой ко мне, спросил:
– Симона, я, что, правда, такая дрянь, как обо мне думают?
– Что есть, то есть, – вместо меня ответил ему Миша. – Этого у тебя не отнять.
Поскольку я согласен с мнением Миши, я промолчал. КорС отвел глаза, избегая взгляда Миши, но я успел заметить в его глазах безысходную тоску. 

22 апреля
Подполковник Хван после рапорта замкомвзвода Уварова хитро улыбнулся и спросил:
– Товарищи курсанты, сегодня у нас на календаре 22 апреля, кто из вас может рассказать что-либо интересное, связанное с этой датой?
Первым поднял руку Вася, удивив этим многих, если не всех.
– Разрешите, товарищ подполковник? Курсант Россошенко, – солидно начал Вася. – 22 апреля 1870 года в Симбирске, сейчас это Ульяновск, родился Владимир Ильич (Ульянов) Ленин.
Преподаватель собирался присесть, но после Васиных слов передумал, сразу подобрался, стал серьезным и ответил:
– Хорошо, товарищ курсант. Присаживайтесь. Если вы не возражаете, то оценку вашу я озвучу позже.
Вася ни капельки не сомневается, что это будет отличная оценка (это написано на его лице), и охотно соглашается. Преподаватель ждет, и тогда руку поднимаю я.
– Слушаю вас, товарищ сержант, – кивает Хван.
– В этот день в 1330 году по приказу французского короля Карла V было начато строительство крепости Бастилия, которая должна была защитить Париж от нападения англичан. Однако это строительство было завершено только через два столетия.
Преподаватель молчит, я воспринимаю его молчание, как разрешение продолжать и говорю.
– У Бастилии было восемь башен высотой 30 метров, а крепостные стены окружал ров с водой шириной до 25 метров. Уже в ХVII веке, во времена кардинала Ришелье, Бастилия стала государственной тюрьмой. Таковой она оставалась до Французской революции, когда ее захватили штурмом, а узников освободили. День взятия Бастилии стал во Франции национальным праздником.
– Хорошо, товарищ сержант, – улыбается подполковник Хван, – а вы можете назвать точную дату взятия Бастилии?
– Так точно, товарищ подполковник. Это 14 июля 1789 года, то есть в этом году будет отмечаться 200 лет взятия Бастилии.
– Очень хорошо, садитесь. Курсант Королев, вы хотите что-то добавить?
– Никак нет, я хочу сказать совсем о другом событии, которое связано с 22 апреля. Во время Первой Мировой войны возле Бельгийского города Ипр на 6-километровом участке фронта немцы впервые применили ядовитый газ. За 5 минут на французов было выпущено 180 тонн хлора. Из 15 тысяч отравленных солдат и офицеров треть погибла. Через два года в этом же месте немецкая армия использовала другой газ – горчичный. По названию города он получил название иприт. Вообще же за время той войны было применено более 100 тысяч тонн ядовитых веществ. Пострадало более полумиллиона человек, погибло более 30 тысяч.
– Блестяще, товарищ Королев, просто блестяще, – просиял преподаватель. – Сегодня мы с вами будем повторять боевые отравляющие вещества. Товарищ Королев словно угадал тему нашего занятия. Королев, вам пять. Сержанту Иванову тоже пять, а курсанту Россошенко четыре.
– Как четыре? – в недоумении спрашивает Вася.
– За что Иванову пять? – возмущается КорС и надменно смотрит на меня.
Привычка и натура Королева берут свое. Глядя на него, я подумал, что вечно он стремится доказать свое превосходство. Преподаватель немного подумал и сказал:
– Товарищ Иванов очень точно рассказал о Бастилии, ее строительстве, назвал даты. Впрочем, пусть всем троим, будет по пять. Согласны?
Королев хоть и недоволен, но молчит. Вася тоже успокоился, и подполковник Хван перешел к теме занятия. Миша довольно громко говорит о том, что в войсках с КорСа его спесь, как рукой снимет. А, может, и ногой тоже.
– Что в сердце, то и на языке, – вторит ему Дима.
В этот же день, находясь в увольнении, у самого главпочтамта я глянул на часы и столкнулся с каким-то парнем. Он тоже отвлекся на секунду, но этого хватило, чтобы мы столкнулись. Из его рук на землю упали какие-то книги. Когда он повернулся ко мне, оказалось, что это Батя!
– Симона, ты? – обрадовался он. – Привет, дружище!
– Здорово, Батя, – поприветствовал я его крепким рукопожатием и, наклонившись, поднял две из упавших книг. – «Букварь для городских школ», – с удивлением прочел я вслух. Букварь был 1933 года издания, вторая книга тоже оказалась букварем, только 1931 года.
– Удивлен? – смеется Батя. – Видишь ли, в 1920-30-е годы в нашей стране боролись с неграмотностью взрослых, поэтому издавали отдельные буквари для колхозников, железнодорожников, лесорубов, красноармейцев. По этим букварям учили читать и писать не только их самих, но и их детей. А еще эти буквари учили бороться с «врагами трудового народа». В частности, колхозники должны были стеречь кулаков.
Я раскрыл наугад страничку букваря 1931 года и прочел: «Колхозники – гоните кулаков. Они рады промахам нашим. Они наши враги. Кулаки – наши враги. Их надо гнать из колхоза». Дальше шло стихотворение «Как кулак поджег колхоз», но я его читать не стал, а, захлопнув этот, раскрыл второй букварь и прочел следующее: «… завод имени Ленина объявил борьбу пьянству… Пьяница вредит производству. Среди пьяниц больше всего прогульщиков, лодырей. Среди детей алкоголиков много идиотов и больных». Забавно.
– Знаешь, Толик, а я ведь собирался при случае тебе показать один из этих букварей, – и Батя вынул из-под мышки еще один букварь и развернул его на первой странице, – прочти внимательно. Найдешь разницу с тем букварем, по которому учился ты сам?
Я внимательно стал рассматривать страницу. Даже, если бы Батя и не предупредил меня об отличие, я бы и сам заметил это несоответствие с моим первым букварем. Крупными буквами написано: «Мы не рабы, рабы – немы». Но ведь я прекрасно помню, что меня учили по букварю, в котором было написано: «Мы не рабы, рабы – не мы». Там «не мы» было написано раздельно! И означало оно, что рабы не мы, а кто-то другой! А здесь…
– Достал по случаю, – похвалился Батя. – Уже сейчас их найти не просто, а скоро это вообще будет дефицит.
– Думаешь? – усомнился я. – А это у тебя что?
Батя развернул бумажный пакет и показал мне школьную фуражку 1950-х годов. Похоже, он собирает уже и старую одежду.
– Точно, – кивнул он. – Вот, что это, по-твоему?
– Школьная фуражка 50-х годов.
– Ошибаешься! – восторженно говорит Батя. – Это фуражка гимназиста Первой киевской гимназии! Видишь на кокарде римскую цифру «I»? Из-за этой цифры гимназистов этой гимназии называли «карандашами».
– Среди них, в частности, были: Михаил Булгаков, Николай Зеров, Константин Паустовский, авиаконструктор Игорь Сикорский, – перебил я Батю.
– Мечтаю найти самую первую школьную форму, образца 1834 года. В том году Николай I подписал закон, по которому преподаватели и ученики средних учебных заведений должны были носить цивильные мундиры. Форма гимназиста состояла из длинного суконного пиджака с серебряными пуговицами, брюк, кожаного ремня с металлической пряжкой и фуражки с номером гимназии на кокарде.
– Очень похоже на советскую школьную форму 50-х годов.
– Так и есть. Наша форма отличалась от гимназической только пионерским галстуком или комсомольским значком. Хотя нет, на кокардах уже не писали номера школ. Кстати, ты упрямо датируешь эту форму пятидесятыми годами, но на самом деле это одежда образца 1948 года. Тогда же возобновили раздельное обучение мальчиков и девочек.
– Слушай, –  заинтересовался я, – а какую форму носили гимназистки?
– Ну, ты, Толик, даешь! – во все горло рассмеялся Батя. – Все твои одноклассницы, как одна, носили форму гимназисток образца 1896 года!
– Как? То есть, классическое платье коричневого цвета с длинными рукавами, черный повседневный и белый фартуки это все родом еще с дореволюционных времен?
– Именно, друг мой, именно! Банты тоже оттуда. Кстати, эта форма не нравилась девочкам и тогда. Например, она очень раздражала ученицу киевской Фундуклеевской гимназии Анну Горенко. Высшее образование предполагает овладение новыми знаниями. Так о ком я говорю?
– О будущей поэтессе Анне Ахматовой.
– Ага. Смотрю на тебя и вижу подтверждение этого неказистого тезиса! Почему-то изменения школьной формы никак не отражались на одежде девочек. Во время хрущевской «оттепели», точнее в 1962 году для мальчиков ввели серые шерстяные костюмы с четырьмя пуговицами, без фуражек с кокардами, без гимнастерок и поясов с металлическими пряжками, на которых была изображена раскрытая книга. Но шерстяная форма оказалась жаркой, непрактичной, поэтому ее в 1973 году заменили на полушерстяную. Ну, а в прошлом году ученикам некоторых школ в порядке эксперимента разрешили отказаться от обязательного ношения школьной формы. Таких школ стает все больше и больше. Я уверен, что скоро от школьной формы останутся одни воспоминания. Не веришь? Тогда запомни то, что я тебе только сказал! Вспомнишь еще меня! Слушай, это что, ваш училищный особист?
– Он самый, – посмотрел я на невысокого подполковника, который как раз переходит дорогу от главпочтамта к парку Победы.
– А чего он в военной форме, сегодня же воскресенье? А, я понял! Он и по выходным борется со шпионами! Причем в одиночку!
– Так ты теперь коллекционируешь школьную форму? – спросил я, чтобы отвлечь Батю от этого разговора. – И где ты достаешь такие старые, даже старинные вещи?
– Ты же знаешь, что на «зеленке» есть ретро-дискотека? – не стал уклоняться от ответа Батя. – Там бабушки, дедушки собираются и танцуют под гармонь? Вот я там иногда тоже играю, а заодно завожу полезные знакомства!
– Полезные знакомства? Это среди бабушек и дедушек? – не сдержался и улыбнулся я.
– А ты думал! Они, чтобы ты знал, это настоящая кладезь раритетов! Нужно только суметь найти к ним подход. Ну, и успеть, конечно, а то они все там старенькие. Кроме того у меня ведь есть конкуренты, так что нужно везде успевать быть первым. Запомни, дружище, сильнее тот, кто первый! Запомнил? Кстати, позволь мне в этот знаменательный для всех нас с тобой день, поздравить тебя с днем рождения Ильича!
Я остро почувствовал, что мой приятель готов излить накопившуюся желчь. Меня уже не первый раз поражает, произошедшая с ним после отчисления из училища, перемена.
– Бать, – попросил я, – брось паясничать.
– Как скажешь, – легко согласился он, хотя в глазах его читается скрытая насмешка.
– Бать, тебе трудно поверить, что есть люди, которые верят в идеалы социализма? – спрашиваю я. Батя молчит, не то, чтобы думает, а просто не хочет отвечать. – Скажи, ты не жалеешь, что отчислился из училища?
– Нисколько! Ни единого раза не пожалел. В своем нынешнем состоянии я люблю и одобряю себя! Никто не имеет надо мной власти, я свободен! Понимаешь ли ты, о чем я говорю? На гражданке меня все устраивает. У меня вполне хватает своих сил и способностей, чтобы хорошо жить в этом стремительно меняющемся мире. А вот вам, военным, с вашими устаревшими взглядами, скоро придется несладко. У вас у всех сильное нежелание перемен, страх перед будущим.
– Ты ошибаешься, нет у нас никакого страха перед будущим.
– Не путай себя с остальными. Ты не такой как все. Ты нетипичный военный, ты даже еще большее недоразумение в погонах, чем был я! Только ты боишься дать себе свободу.
Разговор наш прекратился совершенно неожиданно. Возле тротуара резко затормозила «девятка», раскрылись дверцы, и к нам подошли трое рослых, крепких парней с короткими стрижками. Одеты они все в спортивные костюмы. Краем глаза я отметил, что Батя в ужасе обернулся в их сторону и осекся на полуслове. 
– Слышишь, Молодов, – процедил сквозь зубы один из них, – ты откусываешь больше, чем можешь проглотить. Расценивай это как последнее предупреждение. Больше «базаров» не будет.
После этих слов спортсмены развернулись, сели в автомобиль и укатили. Скрывая крайнее напряжение, Батя торопливо сказал:
– Извини, Толик, но мне нужно идти. Рад был встрече.
И он, тут же остановив такси, уехал, даже не попрощавшись. Я совсем не обиделся, так как ясно, что у Игоря какие-то проблемы. Он так сразу осунулся и стал выглядеть неважно. Я еще раз с тревогой посмотрел ему вслед и вошел в здание главпочтамта. 

Вторая святыня
Сегодня Зона, безо всякого преувеличения,  совершенно потряс и поразил весь наш взвод. Впрочем, все по порядку. На самоподготовке взвод активно обсуждал парад 7-го ноября 1941 года в Москве.
– А знаете, что после того, как войска прошли мимо мавзолея, на котором стоял Сталин, – сказал КорС, – потом они проходили через Спасские ворота?
– И что? – насмешливо переспросил Веня, всем своим видом словно говоря: «А куда же они могли там еще пойти?»
Королев совершенно не обратил никакого внимания ни на самого Веню, ни на его слова, и невозмутимо продолжил:
– У Спасских ворот была трибуна, на которой стоял епископ Алексий с крестом, и благословлял войска! А рядом с ним стояла чудотворная икона Богоматери.
– И сразу свершилось чудо, – насмешливо бросил Бао.
– Можно сказать и так, – рассудительно произнес Королев, – атеистически воспитанные солдаты крестились, снимали шапки, радостно улыбались и оглядывались на икону.
– И светлели ликами! – насмешливо и с пафосом вставил Витя Политанский, он же Удав. – Пацаны! Поступила информация…
– Помолчи, – сурово сказал Рома, – а то, честное слово, не сдержусь, и двину тебе между рогов. Тебе не интересно?
– И, правда, заткнись сам, – поддержал Рому Лис, – а то потом будешь удивляться, как это ты умудрился забить «гол» в свои ворота?
– Не слушай их, Удав, – насмехается Миша. – Ты говори, что считаешь нужным, пусть это послужит одним из болезненных уроков на пути твоего взросления!
После стольких недвусмысленных намеков, нет, даже явных обещаний, конечно же, Удав замолчал.
– Сталин знал, что делал, – растягивая слова, сказал Лео. – С парада солдаты шли на передовую, и каждый из них воевал там за десятерых. А через месяц началось большое наступление 1941 года.
Все замолчали, обдумывая услышанное. Заметно, что многим в это верится с трудом, а то и вовсе не верится. Дима добавил:
– К этой иконе всегда обращались в лихую годину. Это именно ее выносили на Бородинское поле вместе с иконой Смоленской Богоматери, и вся русская армия, начиная с Кутузова, целовала ее перед сражением.
– Кстати, – добавил Лео, – Жуков, когда его назначили командовать подмосковной операцией, ходил в Успенский собор, чтобы поклониться Богоматери.
И опять воцарилась тишина, которую неожиданно для всех нарушил Зона. Все уж  было приготовились посмеяться над какой-нибудь чушью, на которую, казалось, только и способен Зона, но вот тут он нас потряс и поразил!
– Жуков ходил именно к этой иконе не просто так. Он знал ее историю. Икона Богоматери, о которой вы все говорите, это вторая по значимости духовная реликвия Украины. Это самая древняя изо всех известных в мире икон Богоматери. Жуков дал обещание вернуть ее в Вышгородский храм на Украину. После освобождения Киева он обращался к Сталину, чтобы вернуть икону Богоматери на место, но безрезультатно. Тогда Жуков поставил во Владимирском соборе Киева другую роскошную икону Богоматери.
– А почему во Владимирском храме, а не в Вышгородском? – спросил Лео, торопливо записывая услышанное.
– Вышгородский храм тогда пребывал в ужасном состоянии. А эту икону по сей день называют иконой Жукова. Она находится слева от входа, возле мощей святого Макария.
– А где Жуков взял эту вторую роскошную икону? – спохватился я.
– Он взял ее в одном из разрушенных храмов Воронежа в 1943 году, и всюду возил с собой.
И никто не шутил и не посмеивался над Зоной. Больше того, к всеобщему удивлению, никто о нашем разговоре не доложил в особый отдел. В это трудно поверить, но это так.
А я все думаю о религии, которой я не знаю и не понимаю, но которая имеет такое огромное значение и влияние на жизнь людей. И во мне все больше усиливается желание почитать Библию. О том, чтобы просто поговорить с каким-нибудь священнослужителем, я и подумать, не смел. И еще стыдно, что я знаю о таких интересных вещах, как оказалось, даже меньше Зоны.
В аудиторию вошел дневальный по роте и сообщил, что самоподготовка на сегодня отменяется, и всем следует немедленно прибыть в расположение роты. Заинтригованные мы поспешили в роту.
– Рота, – объявил взводный, – получаем противогазы и выдвигаемся на стадион. Там нас ждут палатки с хлорпикрином. В этих палатках, как вы прекрасно знаете, вам предстоит пробыть некоторое время.
– А какое именно время? – тут же спросил Веня.
– Неопределенное, – насмешливо ответил взводный. – То есть, по-разному. На месте сами увидите.
И мы повзводно отправились на «обкуривание». Первое отделение прошло это «испытание» безо всяких проблем, а вот во втором отделении герою сегодняшнего дня Зоне стало плохо. Его вынесли из палатки на руках и положили на траву. Зона содрогался в кашле и конвульсиях. Он сорвал противогаз и долго кашлял, а из его глаз нескончаемым потоком текли слезы. Как назло, медики, которых только что было трое, как сквозь землю провалились. Отдышавшись, наконец, Зона рассказал, что забыл вставить клапан в противогаз.
Это у нас недавно был кросс в противогазах, и Зона, чтобы ему легче дышалось, вынул этот самый клапан. Тогда ему тоже не повезло, так как у него стали запотевать стекла на маске, а незапотевающих пленок у него под рукой не нашлось. И он налетел тогда на дерево плечом, при этом сильно ушибившись.
– Никогда больше не буду хитрить, – пообещал Зона, вытирая слезы, которые продолжали градом катиться из его распрекрасных глаз.
– Эх, Зона, Зона, – укоризненно говорит Лео, – ты вот мне ответь, ты – курсант СВВПСУ или шляпа?
– Вот видите, товарищи курсанты, – насмешливо говорит взводный, – я же говорил, что время пребывания в палатке будет неопределенным! Товарищ Захаров, а вам придется заступить в наряд вне очереди. И знаете за что? Командир отделения курсанта Захарова, напомните нам, что должен был сделать каждый перед проверкой фильтрующих противогазов по раздражающим веществам?
– Я! Младший сержант Леонтьев! Каждый военнослужащий должен произвести осмотр и проверку герметичности противогаза простейшим способом.
– Более того, – согласно говорит взводный, – он должен доложить своему непосредственному начальнику обо всех неисправностях. А курсант Захаров не осмотрел, а доложил, что все у него с противогазом в порядке. А это уже обман. Сколько вы там нарядов насчитали, товарищ Захаров?
– Три, товарищ старший лейтенант, – грустно объявил Зона.
– Молодец, – одобрительно хмыкнул взводный. – До трех вы научились считать безошибочно. Это обнадеживает. Во всяком случае, вы точно можете сосчитать при случае, что перед вами три сосны, и не входить между ними. Кстати, вторым дневальным будет курсант Нагорный.
– Почему? – невольно вырвалось у Вени.
– То есть, как это почему? – изумился взводный. – А кто задал мне идиотский вопрос относительно длительности пребывания в палатке? И это при том, что проверку противогаза с использованием технических средств проводят… кто ответит?
– Я! Старший сержант Уваров! После получения в пользование противогаза или замены лицевой части; в начале зимнего и летнего периодов обучения...
– Другими словами, что вы уже много раз проходили эту процедуру. А вы учитесь на четвертом курса высшего военного училища, и до сих пор не знаете, что длительность пребывания группы в палатке не должна превышать 3 минуты? Кстати, ваш командир отделения задавал вам совершенно резонный вопрос – курсант вы СВВПСУ или шляпа, помните? Мое категорическое мнение – вы шляпа!
Так что пришлось Зоне и Вене вне всяких планов заступить в наряд по роте. Веня еще долго возмущался редкой несправедливостью командира взвода.
– Веня, уймись, – урезонил его уже вечером «замок». – И вообще, помой голову холодной водой и успокойся!

Снова сочиняю письмо
Дима уже второй день ходит за мной тенью. Он все надоедает мне с просьбой написать его ненаглядной третье письмо.
– Не жалоби меня. Я человек черствый.
К вечеру второго дня я сдаюсь.
– Ладно, – согласился я, – садись и пиши, только, чтобы больше не приставал. Так, приветствие сам напиши. Написал? Неужели все прошло? Я был уверен, что жизнь осчастливила нас навсегда, что это судьба. Сердце не может смириться с тем, что это солнце светит не для нас, что птицы поют песни не для нас, что этот свежий ветер не для нас. Пишу и ловлю себя на том, что не могу скрыть свои чувства и печально вздыхаю вслух. Скоро выпускные экзамены, а я каждый день думаю только о тебе.
– Толик, – смеется Столб, – новый рассказ? Ты себе уже и личного секретаря завел? Дима, ты, где стенографии обучался?
– Это поклонник творчества Симоны, – шутит «замок». – И это правильно, так как Симона свой почерк сам не всегда понимает! Так что бесценные перлы могут так и остаться не расшифрованными ни современниками, ни потомками, ни даже самим автором!
– Толик, пойдем в бытовку, – просит Дима.
В бытовке никого нет, и мы спокойно продолжаем свое занятие. Усевшись на подоконник, я диктую.
– Впрочем, я понимаю, ты решила, что я оказался недостойным твоей любви. Что ж, пусть так все и будет. Прощай, любимая. Может, я любил тебя не так, но пусть это все остается в прошлом. Ты погубила меня, но ты не думай об этом. Наверное, я еще раньше должен был догадаться, что удача от меня отвернулась. Но не нужно больше никаких слов. Прошу прощения за то, что вторгаюсь в твою жизнь, но я твердо обещаю, что это последнее мое письмо тебе. Забудь меня. И знаешь, что еще? Еще вчера мне казалось, что я тебя никогда не забуду, а сейчас вдруг появилась мысль, что я смогу без тебя, и возможно, что эта боль когда-то утихнет совсем.
– По-моему, как-то не вяжется у тебя одно с другим, – ворчливо говорит Дима, – то погубила, то забуду. Сумбур какой-то.
– Есть выход, пиши сам, – предложил я.
– Ну, уж, – примирительно говорит Дима, – уже и слова сказать нельзя. Диктуй, давай.
Я все еще сержусь, но стараюсь не подавать вида. На приветливом Димкином лице читается беспокойство.
– Не отвлекайся. Сейчас я вдруг ясно представил, как на черном пепелище моей души однажды пробьются первые ростки зелени, а потом разовьются в чудесный райский сад, зацветут цветы, вернутся запахи, прилетят птицы и станут петь.
– Стихи б тебе писать, – снова не выдержал и хмыкнул Дима.
– Я пошел.
Спрыгнув с подоконника, я демонстративно направился я к выходу. Дима в смятении замахал руками, не зная, что предпринять. Внешне он страшно раздосадован. Он впился глазами в текст и стал писать дальше под мою диктовку.
– Сделай мне, пожалуйста, последний подарок. После прочтения этого письма, порви его и мои фотографии, хорошо? Я уверен, что никакого труда тебе это не составит, а мне будет приятно. Заранее благодарю тебя. Мы расстаемся с тобой. Странно, но я могу выговорить это, мы с тобой расстаемся навсегда. Жаль, конечно, что это просто письмо, и я не могу в последний раз взглянуть тебе в глаза. Ну да ладно, пусть все будет, как есть. Если встретимся когда-нибудь случайно, я смогу пройти мимо и не взглянуть на тебя. Даже забавно, правда? Так что, будь спокойна, я не подойду, не стану смотреть просительно и не скажу тебе: «Здравствуй и прощай».
Я вижу, что Дима не успевает записывать, делаю паузу, а потом диктую уже медленнее.
– Это письмо – последнее, что связывает тебя. После того, как я опущу конверт с этим письмом в почтовый ящик, я вернусь в роту и порву все твои фотографии в мелкий винегрет. Твои письма я уже порвал и выбросил. Конечно, я мог бы те фотографии, которые ты присылала мне, отослать тебе обратно. Но они все с подписями, посвященными мне. Вдруг твой муж окажется ревнивым, так зачем ему видеть эти посвящения? Так что не беспокойся, считай, что твоих фоток больше нет, никто их больше не увидит, и они не доставят тебе никогда никаких неприятных моментов даже случайно. На прощание хочу пожелать тебе, будь счастлива! Мне, конечно, еще долго будет не хватать твоего тепла, но я не стану больше просить тебя остаться хотя бы друзьями. Нашего прошлого для меня больше нет. Прощай, любимая, и будь счастлива!
– Пацаны, – заглянул в бытовку Миша Гринчук, – дайте переписать!
Он смотрит с искренним восхищением, и как ни странно, но Дима пообещал. После того, как довольный Гринчук ушел, я продолжил свой диктант.
– Что и говорить, не ждал я такого удара, но ничего, я выдержу, я смогу и не стану больше напоминать о себе. Дима, может, хватит? Нет? Тогда пиши дальше. Так что легко вычеркивай меня из своей жизни. Может, и правда, кто-то другой будет любить тебя даже больше меня? Разлука… Вернее прощанье, какая же это разлука? Значит так и должно быть. Зато я теперь точно стану хорошим офицером, так как все время буду отдавать только службе, солдатам, поскольку дома-то меня никто ждать не будет. Пока. Во всяком случае, я постараюсь, научиться не жалеть о том, что произошло.
Я сам заметил, что говорю все быстрее и быстрее, и замедлил темп.
– Потому что, моей вины в этом нет. Может, даже я тоже когда-нибудь женюсь, пусть и без любви. Я не хочу прожить зря, хочу, чтобы после меня остались дети. Что-то я все о себе, да о себе, похоже, становлюсь эгоистом. После выпуска из училища я приеду в отпуск домой, к родителям. Если увидишь меня, пожалуйста, не подходи ко мне, чтобы не вызывать у меня лишнюю грусть, мне ее теперь и так хватает. И не нужно мне ничего объяснять. Я принимаю твое решение, хотя и не понимаю его. Угасает звезда нашей любви, да и пусть. Врать не стану, меня по-прежнему тянет к тебе, но со временем я справлюсь с этим чувством. И зачем только я поверил тебе, и бросился в это море любви с головой? Чтобы сейчас потерять тебя? Тебя! А рассудок подсказывает: что было, то прошло.
Смотрю я вроде на Диму, а перед глазами Новелла.
– Мне казалось, что мы любили друг друга, а оказалось, что любил только я.
Я тряхнул головой, отогнав это видение, как наваждение и стал думать только о товарище и его девушке.
– И даже, если бы вдруг ты захотела вернуть все назад, я не знаю, поверил ли бы я тебе снова. А ты не грусти и будь счастлива. Поверь, я тебе желаю этого искренне, от всего любящего сердца, от всей души. Я верю, что у тебя все будет хорошо! Восклицательный знак поставить не забудь. И не обижайся на меня, если что не так.
– Это тоже писать? – как-то засомневался Дима. – Или это ты мне?
– Писать, писать. Забудь обо мне поскорей. Тебя это, кстати, тоже касается! Будь счастлива! И прощай. Подпись, дата. Все.
– И что, вот этот бред я должен отправить? – немедленно выразил вслух свои сомнения Дима.
– Тебе не угодишь. И почему это сразу бред? – у меня от обиды даже дыхание перехватило.
– Так он ведь даже Мишке Гринчуку понравился, – недовольно сказал Дима.
– Не хочешь, не отправляй, – после этих Диминых слов меня охватило почти полное безразличие. – Пиши сам, а это отдай мне.
Я протянул руку за Диминой рукописью письма, но он спрятал его за спину.
Тут нашу болтовню нарушил Лео. Он так взволнован, что все невольно замолчали в ожидании объяснений.
– Значит так, мужики, – сразу начал вводить нас в курс дела Лео, – вы же знаете, что плакатные перья – дефицит?
– Нет, ты это серьезно? – смеюсь я. – Ты еще спроси, знаем ли мы, что после выпуска из училища мы будем замполитами!
Дима пробормотал себе что-то под нос и отошел в сторону.
– Короче, – только отмахнулся от меня Лео, – в городе сегодня выбросили в продажу плакатные перья!
– Кто? – не понял Вася, приведя своим вопрос в умиление всех присутствующих, особенно Лео. – Где?
– Понятно, – одобряюще кивнул «замок». – Надо кого-то снарядить в самоход, чтобы он купил перьев на всех.
– Иванова только не посылайте, – счел своим долгом посоветовать КорС.
От этих его слов мне в голову стали настойчиво лезть самые разные мысли.
– Это еще почему? – морщит лоб, сбитый с толку «замок». Видно, что он собирался предложить для самохода именно мою кандидатуру.
– Он же увяжется за первой симпатичной юбкой, и бесценное время будет безвозвратно упущено. Останемся тогда без перьев! Будет тот самый вариант, когда ни себе, ни людям. Разве нет?
– Что ж, резонно, – со смешинками в глазах говорит «замок», – такое действительно имеет место быть! Что ж, считай, что уговорил. А раз так, в самоход посылаем тебя!
КорС крякнул, но отпираться не стал. Записав, сколько кому нужно наборов этих самых плакатных перьев, и собрав деньги, он ушел в самоволку. Через пять минут после его ухода «замок» вдруг сказал:
– А у меня остался большой вопрос: что-то я ни разу не видел, чтобы Иванов в этом семестре хоть с какой-то девушкой встречался?
– Это он у нас теперь блюдет верность своей северянке, – хитро улыбаясь, объяснил ему Веня.
– Что, – рассмеялся «замок», – так-таки на узел и завязал?
Королев справился с поручением просто блестяще: все заказы он выполнил точно и очень быстро, что говорит о том, что сам он ни за какой юбкой не волочился.
– Молодец, Королев, – похвалил его «замок» и пожал ему руку. – Получишь зарплату, купи себе пряников! 
– Да ладно, – кривится КорС, (эта его ухмылка обозначает довольную улыбку), – я Симоне самоход обломал, вот это настоящее удовольствие и награда!
Если бы он это сказал где-то за моей спиной, можно было бы ему и между глаз двинуть, а так вроде, как и не за что, может это он так шутит? Что ни говори, а он свое дело сделал хорошо.