Грустный, грустный Пьеро

Монолог на троих


На сцене стоит кресло. Возле него маленький столик. Раздается фоновая музыка из Вертинского или просто что-то из начала века.
Выходит Ведущий, садится в кресло, зажигает и раскуриваю сигару.


- Этого человека уже почти шестьдесят лет нет на свете. А родился он еще в конце восьмидесятых годов девятнадцатого века в Киеве.
- Как говорится, детство не сложилось. Ему еще не исполнилось пяти лет, как стал он со своей сестрой Надей круглым сиротой. Воспитывался у родственников.
- Позже зарабатывал на жизнь грузчиком, продавцом открыток, даже бухгалтером…
- Но тянула его к себе артистическая среда. Он переехал в Москву и здесь, когда пел в одном частном театре пародийные куплеты его ждал первый успех Впрочем довольно относительный, в какой-то московской газетке была одна строчка – его назвали остроумным и жеманным Александром Вертинским.
- Это был не псевдоним, это было его настоящее имя – Александр Николаевич Вертинский.
- Газетка ошиблась, он не был жеманным. Для этого он уже слишком хорошо знал жизнь. Когда началась первая мировая война он отправился медбратом на фронт и (фото на плазме) фотографии доносят до нас этого тонкошеего юношу с грустными глазами.
- Когда он возвращается с фронта, от передозировки кокаина умирает самый близкий ему человек – сестра Надя.
- Может быть, поэтому в его забавных и казалось бы легких песенках присутствует неизбывная грусть. И образ он выбрал себе такой же – грустный Пьеро, герой итальянской комедии дель арте. Что делал этот смешной и печальный итальянец в революционных Петербурге и Москве – не понятно.

На сцену выходит Пьеро, пожимает руку ведущему и поет  (на плазме Вертинский - Пьеро)

Я маленькая балерина,
Всегда нема, всегда нема
И скажет больше пантомима,
Чем я сама.

И мне сегодня за кулисы
Прислал король
Влюбленно-бледные нарциссы
И лакфиоль.

И затаив бессилье гнева,
Полна угроз,
Мне улыбнулась королева
Улыбкой слез.

А дома в маленькой каморке
Больная мать
Мне будет бальные оборки
Перешивать.

И будет штопать, не вздыхая,
Мое трико,
И будет думать, засыпая,
Что мне легко.

Я маленькая балерина
Всегда нема, всегда нема
И скажет больше пантомима,
Чем я сама

Но знает мокрая подушка
В тиши ночей,
Что я усталая игрушка
Больших детей.

Хлебнув нелегкой доли русского артиста, Вертинский немного меняет свою маску и из белого Пьеро, он становится черным Пьеро. На смену белому костюму приходит черный, меняется грим и все больше грустных песен появляется в репертуаре артиста.


Дым без огня
                Александр Вертинский

Вот зима. На деревьях цветут снеговые улыбки.
Я не верю, что в эту страну забредет Рождество.
По утрам мой комичный маэстро печально играет на скрипке,
И в снегах голубых за окном мне поет Божество.

Мне когда-то хотелось иметь золотого ребенка,
А теперь я мечтаю уйти в монастырь, постареть
И молиться у старых притворов, печально и тонко
Или, может, совсем не молиться, а эти же песенки петь.

Все бывает не так, как мечтаешь под лунные звуки,
Всем понятно, что я не уйду никуда,
Что сейчас у меня есть обиды, долги, есть собачка, любовница, муки.
И что все это - так... пустяки... просто дым без огня.


Понятно, что после Октябрьской революции жизнь Вертинского стала труднее, и вовсе не потому, что он бы каким-то контрреволюционером. Отнюдь. Просто образ грустного Пьеро совсем не вязался с бодрой и оптимистичной эстетикой времени.
К тому же ЧК чрезвычайно заинтересовалось его песней «То, что я должен сказать», где говорилось о гибели трехсот юных юнкеров во время вооруженного восстания в Москве.
- Но это же только песня, - сказал он в ЧК. – Вы же не можете запретить мне их жалеть.
- - Надо будет, и дышать запретим, - ответили ему.

Эту песню Александра Николаевича через шестьдесят лет после написания пели в Афганистане, а через семьдесят лет – в Чечне.


    Но никто не додумался просто стать на колени
    И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране
    Даже светлые подвиги - это только ступени
    В бесконечные пропасти к недоступной весне!


Или Вертинский был пророком, или очень мало изменились мы.

То, что я должен сказать
                Александр Вертинский

Я не знаю, зачем и кому это нужно,
Кто послал их на смерть недрожавшей рукой,
Только так беспощадно, так зло и ненужно
Опустили их в вечный покой.

    Осторожные зрители молча кутались в шубы,
    И какая-то женщина с искаженным лицом
    Целовала покойника в посиневшие губы
    И швырнула в священника обручальным кольцом.

Закидали их елками, замесили их грязью
И пошли по домам, под шумок толковать,
Что пора положить бы конец безобразию,
Что и так уже скоро мы начнем голодать.

    Но никто не додумался просто стать на колени
    И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране
    Даже светлые подвиги - это только ступени
    В бесконечные пропасти к недоступной весне!

Я не знаю, зачем и кому это нужно,
Кто послал их на смерть недрожавшей рукой,
Только так беспощадно, так зло и ненужно
Опустили их в вечный покой.


Потом Александр Вертинский вместе с белой армией отступал на юг, давая концерты в Ростове, Екатеринославе, Одессе…
Там он встретился с белогвардейским генералом Яковом Слащёвым, о котором можно тоже рассказать длинную историю. Слащев сказал:: «А ведь с вашей песней ... мои мальчишки шли умирать! И ещё неизвестно, нужно ли это было...»
Как это ни странно, но эта история как-то пересекается с нашим рестораном, названным в честь булгаковского героя. Но Слащев тоже булгаковский герой, в «Беге» он выведен под фамилией Хлудов, генерал Роман Хлудов: «Не молчи, Крапилин, не молчи…»

В ноябре 1920 года пароход «Великий князь Александр Михайлович» вместе с остатками белого войска увозил в Константинополь Александра Вертинского. Он не знал, что эта эмиграция продлится почти четверть века, и этот бодрый и энергичный тридцатилетний мужчина вернется в военную Москву в середине шестого десятка.
Но это будет потом, а пока начинается кочевая жизнь русского артиста в эмиграции: Турция, Румыния, Греция, Польша, Германия, Франция, Ливан, Палестина, США, Китай…
Меняется и облик артиста: вместо грустного изломанного Пьеро, возникает холодный европеец в черном фраке и цилиндре. Меняются и песни, чаще всего эта любовная лирика, навеянная многочисленными романами и влюбленностями артиста.

На сцену выходит артист в цилиндре. Они обнимаются с Пьеро, и тот уходит…


Прощальный ужин
                Александр Вертинский

Сегодня томная луна,
Как пленная царевна
Грустна, задумчива, бледна
И безнадежно влюблена.
Сегодня музыка больна,
Едва звучит напевно
Она капризна, и нежна,
И холодна, и гневна.

Сегодня наш последний день
В приморском ресторане.
Упала на террасу тень,
Зажглись огни в тумане...
Отлив лениво ткет по дну
Узоры пенных кружев.
Мы пригласили тишину
На наш прощальный ужин.

Благодарю Вас, милый друг,
За тайные свиданья,
За незабвенные слова
И пылкие признанья.
Они, как яркие огни,
Горят в моем ненастье.
За эти золотые дни
Украденного счастья!

Благодарю Вас за любовь,
Похожую на муки,
За то, что Вы мне дали вновь
Изведать боль разлуки.
За упоительную власть
Пленительного тела,
За ту божественную страсть,
Что в нас обоих пела!

Я подымаю свой бокал
За неизбежность смены,
За Ваши новые пути
И новые измены!
Я не завидую тому,
Кто Вас там ждет, тоскуя!
За возвращение к нему
бокал свой молча пью я!

Я знаю, я совсем не тот,
Кто Вам для счастья нужен.
А он - иной, но пусть он ждет...
Пока мы кончим ужин!
Я знаю: даже кораблям
Необходима пристань.
Но не таким, как я! Не нам!
Бродягам и артистам!


…Я знаю, даже кораблям необходима пристань, но не таким, как мы. Не нам, бродягам и артистам.
Жизнь подтвердила это пророчество, пристани у Вертинского не было никогда. Казалось бы, она должна была быть, когда появилась семья, когда он вернулся на Родину. Но в Советском Союзе он давал по триста концертов в год. И если прибавить к этому переезды из города в город, то не много оставалось у него времени для наслаждения домашним уютом. Но об этом разговор еще впереди.


Как говорится, отдельная песня в жизни Вертинского – это его отношения к женщине. Он был влюбчив, был женат…
О поэзии Блока, во многом сформировавшей его мировоззрение, Вертинский писал позже как о «стихии, формирующей наш мир»:
В нашем мире богемы каждый что-то таил в себе, какие-то надежды, честолюбивые замыслы, невыполнимые желания, каждый был резок в своих суждениях, щеголял надуманной оригинальностью взглядов и непримиримостью критических оценок. А надо всем этим гулял хмельной ветер поэзии Блока, отравившей не одно сердце мечтами о Прекрасной Даме.

Во время расцвета своего лирического творчества в Парижском периоде, он пишет свои лучшие песни, посвященные женщинам: «Пани Ирена», «Испано-Сюиза», «Мадам, уже падают листья», «Танго „Магнолия“», «Марлен», «Жёлтый ангел», «Ирине Строцци».
Впрочем, Вертинский мог и прилично припечатать, если женщина вела себя не лучшим образом:

Раз в вечернем дансинге как-то ночью мая,
Где тела сплетенные колыхал джаз-банд,
Я так мило выдумал Вас, моя простая,
Вас, моя волшебница недалеких стран.
И души Вашей нищей убожество
Было так тяжело разгадать.
Вы уходите... Ваше ничтожество.
Полукровка... Ошибка опять.

Но гораздо чаще он писал женщинам вот такие песни.

Темнеет дорога
                стихи А.Ахматовой

Темнеет дорога приморского сада,
Желты до утра фонари.
Я очень спокойный. Но только не надо
Со мной о любви говорить.

Я верный и нежный, мы будем друзьями...
Гулять, целоваться, стареть...
И легкие месяцы будут над нами,
Как снежные звезды, лететь.

Темнеет дорога уснувшего сада,
Еще далеко до зари
Я очень спокойный. Но только не надо
Со мной о любви говорить.


Мы говорим о поездках, о женщинах, о творчестве, но мы ничего не говорим… о тоске. А русский человек, оторванный от родины – это совсем отдельная песня. О чем думал Александр Николаевич? Как переживал он разлуку с Родиной? Мы можем только догадываться по его песням.

Принесла случайная молва
Милые, ненужные слова:
Летний сад, Фонтанка и Нева.
Вы слова залетные, куда?!

Тут шумят чужие города,
И чужая плещется вода,
И чужая светится звезда.

Вас ни взять, ни спрятать, ни прогнать
Надо жить, не надо вспоминать,
Чтобы больно не было опять,
Чтобы сердцу больше не кричать.

Это было, было и прошло
Все прошло, и вьюгой замело.
От того так пусто и светло
Вы слова залетные, куда?!

Тут живут чужие господа,
И чужая радость и беда.
И мы для них чужие навсегда!


Но мы еще знаем, что первый раз артист подал прошение в советское посольство о возвращении на Родину в далеком 1923 году. Ему отказали. Потом он еще много раз в разных странах будет обращаться за этим же в разные советские посольства, и везде ему будут отказывать.
А когда в конце тридцатых посольство в Китае уверит его, что дело в шляпе и он обязательно получит разрешение, начнется Вторая мировая война.
В это же время Вертинский влюбляется в последний раз. Так и хочется сказать – последний и решительный.
Тут можно немного отвлечься и сказать, что некоторые женщины, в которых был влюблен поэт Вертинский, прожили долгую и счастливую жизнь.
Актриса Валентина Санина, с которой он познакомился в начале 20-х годов в Москве, стала законодательницей мод в США, ее подругами были Марлен Дитрих и Грета Гарбо, которая увела у нее мужа, кстати. Валентина Николаевна прожила 100 лет, пережив Вертинского на тридцать с кусочком.

А поэтесса Лариса Андерсен, с которой он познакомился в Шанхае, умерла в прошлом году во Франции на 101 году жизни.

В начале 1942 гола на одной из вечеринок  он встречает двадцатилетнюю грузинку Лидию Циргваву и влюбляется без памяти. Он просит ее руки, будущая теща категорически против, ведь жених старше невесты на 34 года, но Лида согласна, а теща мечтает вернуться в Россию. Когда разрешение получено и вопрос решен, Лидия и Вертинский женятся, через год у них рождается дочка Марианна и они, наконец, уезжают в Советский Союз.
Кстати, в Советском Союзе напрочь запрещено было говорить не о человеческой природе, а о человеческой породе. Все, мол, равны и все одинаковы.
Может быть, может быть… Но посмотрите на дочек Александра Николаевича. Вот  Марианна, вот Анастасия… Да красавицы, но дело не только в этом. Посмотрите на эти лебединые шеи, на овал лица, на эти проникающие в душу глаза… А, может быть, разговоры о породе не так уж беспочвенны?
Итак, артист с семьей возвращается в Россию, теперь она называется Советский Союз. Впрочем, Настя родилась уже здесь. Начинается новый период в жизни Вертинского.
Но сначала – одна очень характерная для того периода песня.

Чуть седой, как серебряной тополь,
Он стоит, принимая парад,
Сколько стоил ему Севастополь,
Сколько стоил ему Сталинград!

Эти чёрные тяжкие годы,
Вся надежда была на него.
Из какой же могучей породы
Создавала природа его?

Побеждая в военной науке,
Вражьей кровью окрасив снега,
Он в народа могучие руки,
Обнаглевшего принял врага!

И когда подходили вандалы
К нашей древней столице отцов
Где нашёл он таких генералов
И таких легендарных бойцов?

Ну что здесь сказать? Поддался ли Вертинский той эйфории, которая охватила всех русских эмигрантов после Сталинграда? Или это была плата за возвращение?
Нужно сказать, что абсолютное большинство эмигрантов поддерживали СССР в борьбе с гитлеровской Германией. После разгрома немцев под Сталинградом, хотя впереди еще были долгие годы войны, мир понял, что фашизм будет уничтожен.
Это вызвало небывалый патриотическим подъем и у тех, кто бежал после 17-го года из России, и у их детей.
После войны посольство в Париже было завалено просьбами разрешить вернуться. Ведь Советский Союз меняется, подумать только, он массовыми тиражами издает пластинками с песнями Вертинского. Это так, действительно такую пластинку можно было купить в музыкальном магазине. Парижском… или марсельском… В Советском Союзе ни одной пластинки с Вертинским купить, конечно, было невозможно.
Это странно сказать, но за все годы жизни артиста в Советском Союзе не вышла ни одна передача о нем на радио или телевидении, не было напечатано ни одной рецензии на его концерты и ни одной афиши.
Еще странней, что артист по-прежнему собирает полные залы. Но «Гастрольбюро» оставляет ему мизерные проценты от сборов. Иногда его агент устраивает «левые» концерты, но это редко и опасно.
При всей внешней легковесности артистической жизни, Александр Николаевич был очень ответственным человеком. В одном из писем он пишет жене: «Если бы не ты и дети, я бы давно уже отравился или застрелился».
Он дает по 300 концертов в году, выступает в заводских клубах и филармонических залах, не гнушается выступать пере немногочисленной аудиторий. Он  – «пахарь», подумайте, 300 концертов в году, но ведь есть еще переезды, редкие возвращения домой.
Он прошел хорошую школу. В своей книге он замечает: «Иметь успех в кабака гораздо труднее, чем в театре. В кабаке независимо от того слушают тебя или нет, ты должен петь. И я пел…»
А ведь он вернулся в Россию уже немолодым человеком, ему было 54 года.
Пелена восхищения Советским Союзом быстро улетучилась, это видно по его письмам. Он не жалуется ни на холодные гостиницы, ни на отсутствие нормальной еды и условий для отдыха.
Лишь иногда в его письмах прорывается раздражение. Он пишет жене из Астрахани: «Если ты хочешь сварить суп, вари его из тяжелой индустрии…»
Посмотрите на поздние фотографии Вертинского (на плазме). Ни на одной фотографии пятидесятых годов он не улыбается, разве что только в кино. Его снимают очень редко, но все же снимают: в «Анне на шее» он играет губернатора, в фильме «Заговор обреченных» - кардинала…
Кстати, за роль в этом слабом фильме он получил Сталинскую премию. Но представить себе Вертинского-артиста по этим ролям нельзя, режиссеры просто эксплуатируют его аристократическую внешность, идеально правильный грассирующий язык. Этот русский в десятом поколении человек кажется иностранцем на своей Родине.
Если он иногда и улыбается, то чаще всего, когда рядом дочки Марианна и Анастасия, «доченьки»…


Доченьки
Слова и музыка: А. Вертинский
 

У меня завелись ангелята,
Завелись среди белого дня.
Всё, над чем я смеялся когда-то,
Всё теперь восхищает меня!

Жил я шумно и весело, каюсь,
Но жена всё к рукам прибрала,
Совершенно со мной не считаясь,
Мне двух дочек она родила.

Я был против. Начнутся пелёнки...
Для чего свою жизнь осложнять?
Но залезли мне в сердце девчонки,
Как котята в чужую кровать!

И теперь с новым смыслом и целью
Я, как птица, гнездо своё вью
И порою над их колыбелью
Сам себе удивлённо пою:

Доченьки, доченьки,
Доченьки мои!
Где ж вы, мои ноченьки,
Где ж вы, соловьи?..

Много русского солнца и света
Будет в жизни дочурок моих.
И что самое главное - это
То, что Родина будет у них!

Будет дом. Будет много игрушек.
Мы на ёлку повесим звезду.
Я каких-нибудь добрых старушек
Специально для них заведу.

Чтобы песни им русские пели,
Чтобы сказки ночами плели,
Чтобы тихо года шелестели,
Чтобы детства забыть не могли.

Правда, я постарею немного,
Но душой буду юн, как они!
И просить буду доброго Бога,
Чтоб продлил мои грешные дни.

Вырастут доченьки,
Доченьки мои...
Будут у них ноченьки,
Будут соловьи!

А закроют доченьки
Оченьки мои,
Мне споют на кладбище
Те же соловьи!


Как-то он заметил, что не хотел бы умереть дома, чтобы не пугать девочек. Что ж, так и случилось – он умер от сердечного приступа в Ленинграде, куда приехал на очередные гастроли. Ему было шестьдесят восемь лет…
В заключение, можно подвести какие-то итоги, вспомнить еще какие-то эпизоды его бурной жизни. Но, не знаю, нужны ли артисту воспоминания. Может быть ему нужны только аплодисменты? И там, на небесах, Александр Николаевич еще ждет их?
Спасибо тебе, артист! Светлая память!

Ведущий гасит сигару, берет за руки Пьеро и Джентельмена, они выходят к рампе и аплодируют.




Конец