Сливовая горечь

Рассказ

     Золотая осень. Бабье лето. Самое время собирать торн. Степную сливу. Плод неказистый, но по зиме вкусный. Да в степи особо выбирать не из чего. Клубника по лощинам в июне, да репис по посадкам в июле. Реписом уральские степняки зовут мичуринскую высокорослую смородину, которая в изобилии культивировалась по леспосадкам, разделяющим поля, да по сталинской полосе. Паслён по огородам для пирожков, да вареников. Крупные, тёмнофиолетовые ягоды ежевики в прибрежке - это уже царская заготовка на варенье к праздничному столу.
     А вот по осени все делают специальные выезды на сбор торна. Так по Уралу зовут ягоды тёрна,степной сливы. Густые, колючие кусты торновика в обилии устилают глубокие овраги и лощины вдоль Урала и по всей прибрежной степной зоне. Плоды по сбору промывают и толкут, спрессовывая, во фляги, без сахара и воды. Или, также в посуду, мочат, то есть, заливают водой. Отсюда и названия: мочёный и толчёный. Хранят в погребах. Слегка закисший и забродивший, он восполняет по зиме нехватку витаминов. К столу его подают, разведя холодной водой и немного подсластив сахаром. Вкуснотища.
     Хорошие торновые места знают только местные, хуторские. Баба Матрёна не жадная. Всегда расскажет, где лучше рвать. И даже поедет с гостями на место, покажет. Но только с бугра. Сама она в лес не ходит. Никогда. Вот и в этот раз на просьбу пойти вместе с ними приезжие получают мягкий, но категоричный отказ. Разъезжаются и расходятся по зарослям группами, чтобы было повеселей. В кустарниках детский гвалд и смех. Кое-где поют. А баба Матрёна, усевшись на бугорке, подставив морщинистое лицо мягкому, осеннему солнышку, прикрыла глаза, отгоняет и не может отогнать от себя нахлынувшее …


     - Мотря, ты куда опять собралась? Смотри, довертишься хвостом, принесёшь в подоле. Никто потом замуж с хвостом не возьмёт.
     Матрёна, высокая, светлолицая девка, с русой, длинной и толстой, косой, в ответ махнула рукой.
     - И так никто не возьмёт. Некому брать-то. Половину парней на германской побило, другие сейчас друг друга лупцуют. Если только безногий Ахрим возьмёт.
     - Баба Акулина сказывала, что ты в лес повадилась. Смотри, эти анархисты беспортошные до добра не доведут. Сегодня здесь, завтра там.
     - Да я так просто. Скукотища ведь, мухи дохнут, - притворяя за собой калитку.


     - Осип, а ты откуда родом?
     Черноволосый, кудрявый парень, лежавший рядом на свежескошенной траве, накрытой попоной, задумчиво ковырял в зубах острым кончиком ковыля.
     - С Украины мы. Как в пятнадцатом забрали на флот, так ни разу дома и не был, - характерно шмыгнув носом. – Там сейчас, слух прошёл, батька Махно дружину собирает. Наверное, туда подадимся. Видел я его в Москве, боевой парубок. Наш, анархист.
     - А как же я, Осип?
     - Ну, не с собой же тебя тащить. Хотя, на коне ты держишься, как надо.
     - Да куда я от мамаки. С ума сойдёт, - приложив светловолосую голову на широкую, загорелую грудь.
     Стоял август 19-ого. После ухода Дутова по селениям сплошная неразбериха с властью. Белые, красные. Да и просто банды разных мастей, шныряющие по уральским степям табунами. Разор.   
     Банда Осипа уже недели две скрывалась в лесистом овраге близ хутора. Откармливались. Матрёна случайно набрела на них, да и запала на смуглого, носастого хохляка, прикипела сердцем. Бедовая девка, без страха. Молодая кровь взыграла. Не ко времени и не к месту.
 
     Несмотря на уговоры матери, Мотря почти каждый день убегала в лесочек. Видно, духмяный предосенний степной ветер совсем вскружил девичью головушку, что даже и задумываться ни о чём не хотела. А опасность просто кружила над одурманенной головой.
     Как-то, под вечер, она в очередной раз прибежала в заросли с узелком еды. Банда гуляла. Мотря с Осипом уедились от всех на своей полянке. Осип был пьян, нёс какую-то чушь. Говорил, что уходят. Взгляд его, всегда весёлый и приветливый, изменился, стал мутным и тяжёлым. Водка, вперемешку с дурью, сделали своё дело. Почуяв беду, Матрёна попыталась убежать, да не тут-то было. На поляну уже вывалились пьяные дружки Осипа. Гогоча и матерясь, они схватили Мотрю и, несмотря на её плач и мольбы, завалили на копёшку. Осип не вступился. Взяв у одного из дружков бутыль самогона, он, приложившись к ней, пьяно шатаясь, молча пошёл прочь. Всю ночь Мотрю гоняли по кругу, чередуясь. Она обессилела и уже даже не плакала, делая слабые попытки отодвинуть от себя потные руки и отвернуться от жадных, дышащих перегаром, ртов. Утихомирились только под утро. Матрёну связали, а чтобы не убежала, привязали её длинной косой к стволу берёзки. Когда в обед, отоспавшись, они уселись на коней и ускакали неизвестно куда, про Матрёну даже никто не вспомнил. Её нашли на третьи сутки, к вечеру, без памяти, всю истерзанную и искусанную насекомыми. В себя она пришла на следующий день. Открыв глаза, увидела рядом только плачущую мать …


     Детское аукание вернуло бабу Матрёну в реальность. Она вдруг решительно встала и, отгоняя от себя многолетний страх, шагнула в чащу. Дошла до берёзы, погладила её по белоснежному стволу старческой рукой и посмотрела в небо, в прозрачную синь, как бы оконтуренную зеленью верхушек деревьев. Над ней, в вышине, плавно кружили два коршуна. Так, глядя в небо, она и сползла вдоль ствола до земли. Долго сидела, прикрыв глаза.
     Громко застрекотала сорока, в кустах зашуршала выбегающая собачонка. Баба Матрёна попыталась встать, но не смогла. Какая-то сила не давала ей подняться. Дикий ужас сжал в комок слабое, старческое сердце. Когда на вскрик подбежали собирающие рядом торн дети, они нашли затихшую бабу Мотрю, как-то боком наклонённую от ствола берёзы. Упасть ей не давал хлястик старенькой фуфайки, зацепившийся за сучёк.