День подводника

Осознание того, что я убил своего отца, ничего не изменило в моей жизни, разве что оставило небольшую трещину в мозгу, которая растёт иногда только благодаря алкоголю - неважному способу изменения сознания и уж точно не верификатору моей реальности. Клиническим случай считают разве что накокаиненные психоаналитики, придумавшие венского мечтателя, чтобы оправдать анальный фактор, потрогать который не проще, чем погрузиться в тёмную материю или расщепить бозон хиггса.

Папа в начале шестидесятых служил на Камчатке - не повезло, морфлот плюс Ленинский призыв, три года плюс один, итого четыре. Атомные подлодки были редкостью, и папа ходил на дизеле. Клаустрофобия, естественное мировосприятие экипажа, имела полезное свойство: дедовщина не процветала, потому что умирала в борьбе за выживание. Странным в этой борьбе было только одно: иногда субмарины уходили в поход, взяв билет в один конец, и ещё более странным казалось то, что ни подлодок, ни людей не находили, тем более, что в газетах про это не писали, и поэтому смерти не было.

Среди подводников существовало поверье, что корабли не тонут, а, достигнув плотной воды, висят в глубинах; это противоречило законам физики, но вера в то, что ты никогда не достигнешь дна, была крепка, как абстрактная броня, и быстра, как конкретные танки (танки наши быстры, 31 слог)...
* * * * *

День подводника в 2009 папа не отмечал, сознание включалось редко, рак перешёл в терминальную стадию. Добрые врачи уверяли, что трамал успешно купирует болевой синдром, но ни хрена он уже не купировал. Утром 19 марта я помчался за морфием, когда понял, что черты лица у папы заострились, катетер перестал выводить жидкость, хриплое дыхание стало дыхательным хрипом.

В поликлинике мне спокойно сказали, что нужно дождаться КЭК, наркотики мы просто так не выпишем, нужны веские основания, и с чего вы решили, что умирающему уже очень больно, а не просто больно. Трамал тоже хороший анальгетик, тем более, что он не требует розовых рецептов и всей этой нудной отчётности.

В такие моменты всегда появляются женщины, готовые помочь. В моём случае это была едва знакомая еврейская дама, халат болезненно белый, в глазах ничего не отражается - такие глубокие и тёмные глаза. Так или иначе, через час я был в аптеке.

Дома я старался быть честным, говоря папе, что принёс морфин, боли станет меньше, забытьё станет тяжелее, дышать проще не станет, и вообще морфий очень плохо влияет на дыхательный центр, это при твоих-то, папа, отёчных лёгких. Но тебе, папа, будет не так больно, и тебе будет пофиг на боль, которая останется, правда риск остановки дыхания резко возрастёт. Однако я слаб, и я не смогу смотреть на тебя такого, а на себя смотреть не хочется. Вряд ли моя речь была услышана, но папа приоткрыл глаза и кивнул.

Я ещё говорил какую-то чушь про висящие в плотной воде подлодки, про то, что всё происходит, как происходит. Папа отключился очень быстро, дыхание стало ровным, хрипы пропали, превратившись в слабое бульканье. Погружение под воду заняло пару часов, не было классической агонии, и я не сразу понял, что держу за руки покойника, умершего не от рака, а от ураганного отёка лёгких. Иногда хочется думать, что папа, как это нередко бывает в подводном флоте, просто утонул, но такие романтические объяснения вряд ли достойны каперанга.
(picture from "Third Star" movie )