Мастодонт или слуга трех правительств

               
               

Сто двадцать три года   исполнилось бы нынче Алексею Степановичу Новожилову, бывшему царскому гренадеру,  кто в  1917 году приказом Керенского был назначен  старшим охраны семьи Николая 11-го, сопроводив ее с отрядом конвоя в Сибирь.

Судьба гренадера  воистину уникальна. Будучи из крестьян чарозерской деревни Колчаново, он испытал на себе бремя власти царя, временного правительства и Советского государства. Как и всякая нерассуждающая, цельная и волевая натура, он был верен тому командиру или начальнику, который поставлен над ним. Всякое приказание выполнял добросовестно и охотно. При этом был беспощаден к каждому, кто мешал проводить в жизнь правительственное решение. Друзей не было у него. Были единомышленники. Были и те, кто его ненавидел и не однажды пытался над ним учинить расправу. Однако он выстоял, как может выстоять мастодонт, который  тем и был привлекателен, что умел, не склонив головы, держаться один против всех, вызывая к себе невольное любопытство.

Весной 1972 года  сидел я в одном из домов  малолюдной деревни Колчаново за столом против побитого  многими бурями жизни 82-летнего старика с гривой  белых волос и внимательно слушал его откровение.

- В гренадеры нас  отбирал генерал. Выставил всех в шеренгу. И тех, кто матёрше, волосом чёрен, да ростом под три аршина, давай  ладонькой пятнать по плечу.

Служил я  в первом стрелковом  лейб гвардии полку его величества. Понужать уж нас было не надо. Все понимаем. Владе;лые, как один. В караул назначат к царскому дому, дак уж взводный  ходит да ходит вокруг тебя. Чтоб нигде  ни пылинки, грудь бугром, бляха и пуговицы сверкали. У подъезда стоишь. Генералы к царю приезжают да уезжают. Знай, берешь перед ними нужную стойку. Да еще глазами вертишь туда и сюда, чисто ястреб, аб знать: от кого и какой ждать напасти, потому как придраться к солдату мог каждый.

Времечко было. Сильное время. Тыкало нас, что котят. Пала царская власть. За кого мы теперь? К счастью или  не к счастью, но думать об этом  не довелось. И хотя себя дураками мы не считали, нашлись такие, которые знали, куда и к какому делу нас применить.

Появились новые командиры. Вскоре меня избрали председателем ротного комитета. А первого августа 1917 года вручили мне предписание – подобрать семерых добровольцев, чтоб, значит, с ними – в секретную путь-дорогу.

 Многих я уговаривал. Никто, однако, в секрет не хочет. Задело меня. Не рано ли распустились? Пришлось воздействовать властью ротного комитета. А против власти, известно, шерсть не подымешь. Подчинились, как голубки.

Собрали всех вместе. Кроме нас, правительственного секрета, солдатское охранение в триста штыков. Казарма. Плац. Маленькая трибунка. За ней – сперва комиссар Панкратов. После – глава правительства Керенский.

- Вы, - объявили нам, - назначаетесь в особо важную правительственную командировку. Будете сопровождать арестованного царя.

Семья у царя – он, жена, сын и три дочки. Вывели всех из дома, что в Царском селе. Разместили в пяти машинах. И повезли.

Через Череповец, через Вологду… Только в Тюмени, когда ночью делали пересадку с железной дороги на пароход, узнали, что едем в Тобольск. Три дня опускались водой.

В Тобольске семья Николая Второго  жила в трехэтажном каменном доме. Было сделано семь постов, чтоб чего доброго царя не украли. Начальником отряда у нас – Кобылинский, комиссаром – Панкратов, прапорщиком – Зима. Я нес  секретную службу, исполняя обязанности председателя отряда.

Дисциплина в отряде была  поначалу хорошей. Потом стала портиться. Даже паникой охватило. Паника шла от газет. В них писалось, что прут на Тобольск  отряды Краснова и Дутова, что скоро царь будет освобожден, а охрана вздернута на веревках. Поникли головы у солдат. С жизнью кому расставаться охота?

И тут я стал наблюдать, что заступать в охранение  стали солдаты навеселе, а уходить с караула и вообще, только-только не опираясь  носом о землю. Кто-то их спаивает специально, почувствовал я. Чтоб усыпить  нашу бдительность  и попытаться выкрасть царя.
Стал допытывать у охраны: от кого получают вино? В ответ: не знаем и сами! Нам кто-то подбрасывает его. Встанем на пост, а оно тут и есть!

Начал я наблюдать за теми, кто обслуживает царя – за парикмахером, поваром, доктором, за прислугой. Ничего подозрительного не вижу.
 
Как всегда, выводят царя  с семьей на прогулку два раза в день. Царица угрюмая. Ни с кем уж ни слова. Сын и дочки – те на качелях качаются. Это осенью. А зимой (специально сделали горку для них) на санках с горы. Сам царь ниже среднего роста. Тощенький. Лет 55-ти. Разговористый. Часто спрашивал нас:

- Курите?

- Курим.

И всегда угощал сигарой. Иногда справлялся:

- Где Деревенька? Когда он приедет? Хочу, чтобы снял с меня вялость.

Деревенька – доктор, еврей, хитрец из всех хитрецов, в рот заедет к тебе, да там, однако, и развернется. После-то я догадался, что Деревенька  снимал с царя  вялость вовсе и не лекарством, а отечественным вином, которое шло в Тобольск посылками из столицы. Деревенька заведовал лазаретом.

 Однажды на пароходе привезли  семь ящиков медикаментов. Сопровождавший их толстобрюхий полковник  вручает мне накладную:

- Для лазарета!

Проверили ящики. Медикаментов не оказалось. Вместо них – запечатанное вино. Вот значит, кто подбрасывает тайком  для охраны  зеленого змия!

- Арестовать Деревеньку! – приказываю солдатам.

Но тот бесследно исчез. И полковник исчез. Нам оставалось одно – расколоть доставленные бутылки.

Царя с семьей увезли из Тобольска в Свердловск в феврале 1918 года. Нас демобилизовали.
Едва я домой возвратился, как меня на собрании делегатов  выбрали председателем Чарозерского волисполкома. Работаю, как умею. Год. И второй. Тут как-то из УЧК приезжает товарищ Золотов. Не по мысли ему, что контора волисполкома, где я сижу, в захудалой избе.

- Надо срочно переезжать! - сказал он мне. – Не подобает Советскому учреждению ютиться  в жалкой лачуге!

Отвечаю ему:

- Я бы и рад перебраться, да некуда.

Золотов предлагает:

- Пройдемся-ко по селу. Может, чего и подыщем.

И подыскал двухэтажный дом  купца  Василия Федоровича  Сенкова, имевшего о ту пору  большую торговлю.

- Сюда и переселяйся! – надоумил меня.

Дело серьезное. Пригласил для совета учительство. Разговорились. Я и Золотов объявили, что надобно дом у купца отобрать. Дом построен на нетрудовые доходы и должен принадлежать не Сенкову, а тем, кто стоит за Советскую власть. Учительство против. Ничего, мол, не сделал Сенков плохого. Живет тихо-смирно.  Никакого вреда от него. Только польза, благо можем купить у него и продовольствие, и одежу.

Стало ясно мне, что наши учителя стоят на враждебной платформе. Надеяться нечего, значит, на них. Поразмыслив: как быть, написал Сенкову  бумажку, что в доме его с этого года  расположен будет волисполком, так что пусть он освободит помещение для конторы.
На другой день Сенков чуть не с криком ко мне:

- Не имеете права!

- Имею! – ему говорю.

Купец, однако, не среагировал, и продолжал жить, как прежде, не собираясь съезжать. Ладно, думаю про себя. Все равно с тобой чикаться я не буду. По малому снегу, в мороз, когда Сенков  был в отлучке, я взял с собой милиционера и подъехал с ним на лошади к дому купца.

Хозяйка, знай себе, плачет. А мы поставили лестницу к дому и отрываем раму за рамой. Потом погрузили все рамы  на сани и увезли  на другой край села.

Воротился Сенцов в тот же день. И бегом до меня. Бьет себя в грудь:

- Как мне жить-то теперь?

- Живи, - отвечаю, - как все.

- Разреши хотя бы  занять пекарню?

В пекарне он пёк пряники и баранки. Я не стал возражать.

Перебрался купец в пекарню. Дали ему инвентаришко – стол и стулья, кои поплоше. Житьишко, понятно, не из завидных. И Сенков  затужил. Начал пить. А потом, в одну  из холодных ночей собрался с семьей в дорогу и уехал на двух лошадях неизвестно куда. Ну, а мы – в его дом. Вставили рамы сначала. Инвентарь разместили. Канцелярия заиграла.
Но ходить в нее долго не привелось. В 1920 году мобилизовали меня в Красную Армию. За два года побывал в восьми губерниях Украины, где мы вылавливали бандитов. Домой возвратился при  контузии и при ране.

Вскоре я стал председателем комитета  воздействия по организации колхозов. Все население на дыбы. Никто не хотел колхозов.

Однажды местные мужики подстерегли меня, чтобы убить. Еле спасся. После этого их судили. Восемь человек оказалось в тюрьме.

В 1930 году в нашем  Колчанове было две власти. Одна – за крестьянским обществом, вторая – за только что организованным колхозом, председателем которого  волостное руководство определило меня.

Общество решило колхоз ликвидировать. И понятно, наказали меня, отобрав от моей семьи земельный надел, на  котором уже созревал урожай. Остался я без земли и без хлеба. Как жить? Ведь в семье у меня, кроме  жены, трое детей. Обратился в  Чарозеро, в суд, который  во всем разобрался и отсудил мне мою же землю.

Однако общество решению суда не подчинилось. И тогда  к нам приехал  товарищ Проничев, военком.  Всех членов общества вызывал для разговора по одиночке. Предлагал на выбор: либо землю с урожаем Новожилову отдаешь? Либо бери с собой сухари и собирайся в кирилловскую тюрьму?

Никто в Кириллов не захотел. Все, что отняли у меня, возвратили. И, как один, вступили в колхоз.

Вот так и жил я меж двух огней. Сверху калило районное руководство, снизу – народ. Виноватым себя не считаю. И обид не имею ни на кого…

Откровение бывшего гренадёра я хотел поместить в одну из областных вологодских газет в том же далеком 1972 году. Мне отказали. Время было не то.
 Сейчас оно, кажется, изменилось. Не изменился, наверное, лишь характер  упрямого русского мужика,  кто  не умеет менять  на себе окраску. Живет так, как его выставила порода.