Мои больные книга пятая рассказы
М.М.КИРИЛЛОВ
МОИ БОЛЬНЫЕ
Рассказы
КНИГА ПЯТАЯ
САРАТОВ
2013
М.М.КИРИЛЛОВ
Посвящается
моим ученикам
МОИ БОЛЬНЫЕ
Рассказы
КНИГА ПЯТАЯ
САРАТОВ
2013
УДК 614.253.8(04)
ББК 53
К 431
Пятая книга рассказов о больных основана на личном опыте автора, на его воспоминаниях (первая книга вышла в начале 2012 г., вторая – осенью, третья – в декабре того же года, четвертая в январе 2013 г., в том же издательстве). Автор охватывает своим повествованием наблюдения, касающиеся больных преимущественно с патологией внутренних органов.
Особенностью описаний является форма рассказа о больных и о событиях того времени, когда они жили, что придает приводимым материалам хрестоматийный характер. Рассказы написаны исключительно по памяти автора.
Книга рассчитана на врачей-терапевтов, врачей общей практики, войсковых врачей, студентов старших курсов медицинских ВУЗОВ и на обычных читателей.
Сведения об авторе: Кириллов Михаил Михайлович – доктор медицинских наук, профессор, почетный член отделения фундаментальных клинико-биологических исследований им. Лейбница Европейской академии естественных наук (ЕАЕН), Заслуженный врач РФ, писатель.
Художественно-научное издание
Кириллов М.М. Саратов, 2013 г.
Оглавление
Стр.
Предисловие……………………………………………..4
«Дуче»……………………………………………………5
На окраине Спитака……………………………………..6
Лейкоз-эритробластоз…………………………………...8
Алиментарная дистрофия……………………………….9
Зверство…………………………………………………..10
В Институте гематологии и переливания крови …….. 12
Госпиталь в Ленинакане……………………………… 14
Любовь во спасение…………………………………….. 16
Белорусский лес…………………………………………. 17
Лимфогранулематоз……………………………………… 18
Жертвы беспечности……………………………………... 20
Ангина……………………………………………………... 21
Олежка……………………………………………………... 22
Системная склеродермия…………………………………. 24
Предчувствие………………………………………………. 25
Эпилептический статус……………………………………..28
Операция по Фиеске…………………………………………29
Больные муковисцидозом…………………………………..30
Хроническая почечная недостаточность…………………..31
Послесловие………………………………………………...33
Литературные труды М.М.Кириллова…………………….35
ПРЕДИСЛОВИЕ
Когда мне стукнуло 80, и я убедился, что при этом со мной ничего не случилось, я решил, что рассказы о моих больных будут продолжаться.
И хотя память моя все больше напоминает пустой тюбик, все-таки что-то в ней еще есть. Нашлось и на эту книжку, а всего за год напечатано рассказов более чем о 100 больных. Я, конечно, не подарил им жизнь, но память о них подарил.
Мои воспоминания случайны по времени и значимости прошедшего, по полноте и точности воспроизведения событий и течения заболеваний, но они не случайны по отношению к читателю и рассчитаны на его глубокий интерес к личности больного человека, к взаимоотношениям врача и больного, не скованным существующими уродливыми экономическими стандартами, к уважению отечественной школы клинического мышления как к вершине профессиональной деятельности врача.
Рассказы подчас тяжелы по своему содержанию и восприятию. Они как бы не о море, а о кораблекрушениях. Речь идет не о влюбленных и «Алых парусах», а чаще всего о смертельно больных людях, нередко об упущенных возможностях их лечения и о последнем мужестве умирающих. Получается некий реквием в миниатюре. Но и не писать об этом нельзя.
У многих врачей есть в душе рассказы о своих больных пациентах, но почти всегда это рассказы-исповеди для себя. И, как правило, этого достаточно. Но кто-то должен поделиться этим с другими, если сможет.
«Наша мысль сбивается с верного пути потому,
что соскальзывает в колею, накатанную
одним - двумя известными нам случаями»
(Ослер)
«ДУЧЕ»
Это будет небольшой рассказ из детства. Шла война. Среди мальчишек нашего двора в Москве, в Лефортово, в 1943-1944 годах самым маленьким был младший сын семьи Шмелевых, имени которого я уже не помню. Было ему не больше 5 лет, и все ребята звали его Дуче из-за того, что он был толстым и напоминал Муссолини, таким, как того изображали в карикатурах.
Было мне в то время 10 лет. Мой отец (начальник производства) и отец мальчика, дядя Шмелев (шофер грузовой машины), работали на военном заводе, занятом тогда выпуском артиллерийских снарядов, а также артиллерийской оптики для пушек. Завод был рядом, за забором.
У меня было два братика: Саша, 7 лет, и Володя, 3 -х лет. Наша мама болела туберкулезом и уже больше года лежала в больнице. А у Дуче были и мама, и старший брат, Валька, мой сверстник. Время было трудное, но детское. Война была рядом, но и для детства оставляла некоторое пространство.
Уже отпраздновали окончание Сталинградской битвы и с чердака полюбовались первым в Москве салютом (по случаю победы на Курской дуге). Мы были уверены, что товарищ Сталин победит фашистов и играли во дворе в победоносную войну. С нами везде была и малышня, и Дуче тоже. Я уже год, как вступил в пионеры. Старший из нас был Димка Ершов. Он и был заводилой, другие были помоложе и почти одногодки (Березовский, братья Темновы, Сахаров, Рызванович, Северов). Мы, школьники, посещали раненых в госпиталях, читали им стихи, убирали стеклотару на военном аптечном складе.
Многие семьи ждали своих родных с фронта. На заводе мужчин было мало, только те, у кого была бронь. Изредка во двор возвращались раненые на костылях. Похоронки приходили, а похорон я не помню.
Питались плохо, хотя хлеба нам дома хватало: у нас было три детские карточки. Все тогда жили одинаково плохо: и рабочие, и инженеры. Богатых не было. А Дуче как был толстяком, так и оставался таким. Наверное, он не мог похудеть при любом питании. Нрава он был доброго, дружил со всеми и с девчонками тоже. Смешной такой. И мы его любили, и бабушки души в нем не чаяли. Большим удовольствием было для них потискать его, сказать что-нибудь ласковое и при случае угостить конфеткой. Тогда выпускались «подушечки», конфеты без фантиков.
Так мы и жили. Но вдруг, где-то в августе 1944-го года, случилось несчастье. Дуче отравился арбузом и уже в больнице умер. Не усмотрели домашние. Мальчик съел испортившийся арбуз. На похороны детей не пустили. Горе поселилось во дворе. Нелепость какая-то. Детское горе измерить трудно. У детей долго не бывает собственных потерь, и каждая такая потеря кажется им собственной маленькой смертью.
Среди нас был мальчик чуть старше меня – Витя Чибисов. Мы вместе были в эвакуации и вместе вернулись в наш двор. Отец его был комиссаром партизанского соединения и был убит в бою. Эту семью и на заводе, откуда он ушел на фронт, и во дворе, где они жили, очень уважали. Витьку ставили в пример и жалели его. Для нас это тоже было горе, мы знали его отца-командира, но потерять нашего Дуче, этот кусочек жизни, для нас было тяжелее, словно это мы его не уберегли.
НА ОКРАИНЕ СПИТАКА
Конец декабря 1988-го года. Я в качестве профессора-консультанта Ереванского военного госпиталя находился в Армении и посещал госпитали, в том числе в Спитаке и Ленинакане.
В Спитак меня довез на своей Волге начальник ГВМУ генерал-полковник медицинской службы академик Ф.И.Комаров.
Проехали через поверженный город. Тяжелейшая картина разрушений. Целым осталось здесь только громадное кладбище. На окраине города, куда мы прибыли, были видны сохранившиеся части железнодорожного пути и остов элеватора. Выше элеватора, на склоне горы разместился военно-полевой госпиталь в лагерных палатках. Жилья вокруг не было. На путях работали русские рабочие-строители. Там же, прямо у забора, находился пункт междугородной телефонной связи. В кучах мусора, засыпанных снегом, валялись предметы домашней мебели, какие-то тряпки и детские игрушки.
Госпиталь отапливался печками-буржуйками. Над палатками вились дымки. Элеватор был в низине. Говорили, что в нем еще было зерно, но ходить туда боялись, считалось, что не все трупы погибших были извлечены. Унылую картину представляла эта окраина города. Ни транспорта, ни жителей. Все было обезлюжено. За элеватором простирались заснеженные горы. Светило солнце, никого не грея.
Раненых не было, в хирургическом отделении производились единичные операции по поводу травм или аппендицита. В терапевтическом отделении находилось небольшое количество больных пневмонией из числа военнослужащих, строителей и жителей города.
Оживленным местом в госпитале было приемное отделение. Это был блок из больших лагерных палаток. Вход был утеплен. Посредине каждой палатки стояла железная печка с вытяжной трубой. Солдаты-истопники топили ее на совесть. По краям помещений были поставлены широкие скамьи для посетителей. В следующей палатке стояли уже ненужные пироговские ряды.
Время для самого активного поступления раненых и больных к концу декабря уже прошло, и госпиталь, по-видимому, утрачивал свою необходимость, тем более обогревать его было трудно: на каждую печку требовался солдат-истопник. Ф.И.Комаров, в частности, и приехал, чтобы подыскать новое место для госпиталя, но в каменном помещении. Спитак был совершенно разрушен, в ближайших городах Кировокане и Степановане, куда он съездил, взяв меня и других товарищей, высились лишь остовы многоэтажных домов. Выжившие жители ютились в сараях, пристройках и подвалах. Жили без света. Дети не учились.
Поэтому открытое для всех помещение приемного отделения госпиталя, особенно по вечерам, становилось пунктом обогрева для всех этих несчастных. Включалась госпитальная электростанция: загорались лампочки. Кое-кому из приходящих посетителей делались перевязки. Закутанных малышей их армянские матери раздевали, и те бегали вокруг печки, как вокруг елки. Здесь же больным давали таблетки от кашля и лечили насморк. Заходили и русские рабочие – строители – показать дежурному хирургу свои ушибленные руки и просто посидеть, погреться. Здесь можно было запастись кипятком.
Как-то произошел рецидив землетрясения. В это время я сидел на стуле, и меня покачало как на рессорах машины – неожиданно, но мягко и не страшно. Потряхивало не раз. Мне объяснили: «Три балла». Здесь это было привычным.
Меня покормили в палатке-столовой. Запомнился горячий клюквенный кисель с белым хлебом.
Вечерело, когда генерала Комарова повезли в Ереванский госпиталь, прихватили и меня. Трасса была забита транспортом. Дорогу освещали многочисленные автомобильные фары. Страна везла и везла в пострадавшие районы Армении все нужное для восстановления, для строительства, для жизни людей.
ЛЕЙКОЗ – ЭРИТРОБЛАСТОЗ
С 1962-го года вместе со мной в клинической ординатуре ВМА им. С.М.Кирова при кафедре академика Н.С.Молчанова учился врач Х-й. Он прибыл на учебу из воинской части, расположенной около Сухуми.
Мы с ним сразу подружились, делились знаниями, наблюдениями и помогали друг другу. Я уже упоминал о нем в своих рассказах. Многое для нас было общим, прежде всего, наши Учителя, которых мы здесь обрели (Н.С.Молчанов, Е.В. Гембицкий, И.И.Красовский). Оба мы засели за кандидатские диссертации. Он по гематологии, я по пульмонологии.
Обо всем не расскажешь, но вспомнилось мне, как однажды весной он привез на поезде из Абхазии, с места своей прежней службы, несколько больших картонных ящиков с ветвями мимозы. Там в это время она бурно цвела и поставлялась во все города страны. Но ведь это везде, а здесь прямо в клинику. Как он догадался съездить! Ветви были свежие, желтые комочки яркими, крупными и пахучими. Женщины клиники были ему очень благодарны.
Он привозил цветы и в следующие вёсны.
Закончилась ординатура, и наши пути разошлись. Он остался в Академии, в Центре крови и тканей, и, защитив кандидатскую диссертацию, принялся за докторскую, тем более, что материала у него было достаточно, а я, поработав в Ленинградском окружном госпитале один год, до конца службы уехал в Саратов, на кафедру терапии Военно-медицинского факультета и в последующем возглавил ее. Мы по-прежнему дружили. Встречались, в том числе у него дома.
В 1985-ом году я, приехав в Ленинград, узнал, что друг мой болен и лежит на кафедре факультетской терапии академии. Врачи говорили о болезни крови. Я навестил его. Чувствовал он себя достаточно бодро, разве что бросалась в глаза бледность. О своей болезни он не упоминал. И я не спрашивал. Говорили о жизни, о детях и внуках. Каждому из нас было за пятьдесят. Было о чем поговорить. Попрощались, обнявшись.
Вышел я из палаты с тяжелым сердцем. В ординаторской мне сообщили, что у моего друга острый эритробластоз, или «красный» лейкоз, по имени - Ди Гульельмо.
Гематологи знают, что эта форма заболевания отличается особенно злокачественным, агрессивным течением. Больной по специальности постоянно имел дело с препаратами крови и часто наблюдал гематологических больных. Инфекционная основа лейкозов не доказана, но такая версия приходит в голову и не исключена до сих пор.
Друг мой умер через несколько месяцев в той же клинике.
АЛИМЕНТАРНАЯ ДИСТРОФИЯ
Начало 90-х годов. Терапевтическая клиника госпиталя им. Н.Н.Бурденко. Я был там по диссертационным делам своего ученика, с которым мы вместе работали в Ереванском военном госпитале в период армянского землетрясения.
Однажды, выйдя из кабинета в коридор, я увидел бредущую в десяти шагах от меня человеческую фигуру, напоминавшую вешалку с повешенным на ней длинным госпитальным халатом на плечиках, со стриженой головой и ногами, тонкими как спички, которыми он медленно и неуверенно передвигался в больших для него тапках по коридорному ковру.
Худоба этого человека поражала. Казалось, что еще немного и он может переломиться или упасть. Я спросил сопровождавшего меня врача об этом человеке. Оказалось, что это солдат, один из нескольких, доставленных из Владивостока с острова Русский, погибавших там от голода. У него была резко выраженная алиментарная дистрофия. Он пролежал в госпитале под капельницами уже больше недели, и ему только что разрешили ходить.
Я тут же вспомнил о публикациях с места тех событий. Целое подразделение, находившееся на острове, было оставлено на полуголодном режиме в связи с массовыми кражами продуктов питания на армейских складах. Люди были отрезаны от материка и начали голодать. Это происходило в зимнее время. Сообщалось о нескольких погибших голодной смертью. Когда преступление вскрылось, оставшихся солдат перевезли во Владивосток, на военно-морскую базу. Состояние их было тяжелейшим, требовались меры питательной реанимации. Часть из больных была переведена в Хабаровск, часть в Москву.
Сохранилась научная литература о массовом заболевании у ленинградцев-блокадников, известном как алиментарная дистрофия. Как-то я обнаружил целые стопы книги об этом заболевании, написанной в блокадные годы известными тогда ленинградскими учеными. Книги были сложены на подоконнике в библиотеке, списанные и подготовленные для сдачи в макулатуру. Одну из них я взял себе и по ее материалам подготовил лекцию для слушателей нашего военно-медицинского факультета. Забытое уникальное прошлое.
Солдаты, отправленные в Москву и пережившие голод на острове Русском, выжили, но наверняка были признаны негодными к военной службе. Было следствие, но о его результатах мне ничего неизвестно.
«Разгромили атаманов, разогнали воевод и на Тихом океане свой закончили поход»…
ЗВЕРСТВО
Зима 1970 года. Ожоговое отделение второй советской больницы г. Саратова, кафедра военно-полевой хирургии (начальник – проф. В.Р.Ермолаев). Поступила молодая женщина, лет 25-ти. Ее привезли на каталке из операционной, где сразу при поступлении сделали первичную хирургическую обработку в области крестца, промежности и бедер. Делали все это под наркозом.
История больной постепенно становилась известной и была такова. Накануне вечером она с приятелями, работавшими с ней на одном заводе, много выпила. Идти не могла. Приятели вчетвером довели ее до мостика через Глебычев овраг. Там, около моста, эти звери ее поочередно изнасиловали и совершенно пьяную, в алкогольной коме, с опущенными ретузами и поднятой юбкой, оставили прямо в сугробе. Было где-то 3 часа ночи. Только часов в шесть, когда на мосту включили освещение, первые прохожие смогли ее заметить. Вытащили на мост и вызвали скорую помощь. Так она оказалась в ожоговом отделении. У нее обнаружили глубокое отморожение мягких тканей крестцовой области и бедер. Когда тело отдирали ото льда и снега, пришлось отрывать и кожу, и вмерзшую одежду.
Сама пострадавшая ничего не помнила и пришла в себя только в палате. Обожженных в отделении было много, а отморожения наблюдались редко и, тем не менее, лечили этих больных именно здесь.
В годы Великой отечественной войны, особенно в блокадном Ленинграде и на Ленинградском фронте, сложился громадный опыт по лечению отморожений, или холодовой травмы.
Я оказался в ожоговом отделении, поскольку в это время вел здесь занятия с группой слушателей. Практические занятия шли по теме «Ожоговая болезнь». Это позволило мне наблюдать эту больную и в палате, и на перевязках.
В перевязочной ей проводилось удаление погибших тканей, осуществлялась антисептика, подготавливались условия для пересадки в дальнейшем здоровых тканей. Слава Богу, у больной не пострадали почки и не появились тазовые расстройства. Какое-то время больная лихорадила.
К ней многократно приходили следователи, но об этом врачи знали мало. Когда уменьшились явления токсемии, и больная перестала лихорадить, ее самочувствие улучшилось. Родных в Саратове у нее не было (она была из деревни), и к ней редко кто приходил (видимо, только с работы).
Оказалось, что у нее золотой характер. Она была общительна и приветлива со всеми. Не жаловалась, хотя и понимала, что ее ждет инвалидность. Молодость и хороший аппетит способствовали положительному течению раневого процесса. Пересаженная кожа постепенно приживалась. Приходилось устранять келоидные рубцы, мешавшие восстановлению движения в тазовой области. С ней занимались лечебной физкультурой. Наконец, она встала на костыли и стала ходить по коридору отделения. Ей много внимания уделял начальник отделения доцент Павел Иванович Атавин и старшая медсестра Софья Мариановна Афанасьева. Все лечение заняло несколько месяцев. Я заходил к больной и после того, как закончился цикл учебных занятий.
Знаю, что она оформила инвалидность и была направлена на реабилитацию в какой-то санаторий. Учитывая хороший характер, её пытались оставить в отделении техничкой. Но не получилось: нагибаться, чтобы мыть полы, и таскать тяжести ей было тяжело.
Прошло лет пять. Однажды я увидел ее в троллейбусе. Она была в старом пальто и стоптанных туфлях. Встав у стойки возле кондуктора, склонив свою все еще белокурую голову, она просила милостыню. Тогда в трамваях и троллейбусах нищенство было частым (убогие, цыгане, инвалиды).
Лицо ее выдавало уже некую печать алкоголизма. Она не узнала меня, когда мы встретились глазами. Кто она? С кем она? По-видимому, жизнь вытолкнула ее на обочину.
В ИНСТИТУТЕ ГЕМАТОЛОГИИ И ПЕРЕЛИВАНИЯ КРОВИ
В январе 1983 года проводилось совещание руководителей кафедр военно-полевой терапии Военно-медицинских факультетов страны. Руководил совещанием Главный терапевт МО генерал-лейтенант м/с проф. Е.В.Гембицкий. Принимали участие Г.К.Алексеев, Е.В.Ермаков, Б.Ф.Мурашов, А.Ф.Ершов и я (проф. Л.М.Клячкин поехать тогда не смог). По программе встречи, в частности, было посещение Института гематологии и переливания крови. Военно-медицинская служба имела определенные достижения в этой области.
Мы прибыли в институт. Нас встретил проф. Фанштейн, известный гематолог. Состоялась беседа о достижениях в гематологии, о спорном предложении синтетической «голубой» крови, о лечении лейкозов, о заготовках костного мозга у космонавтов и т.д. Все было очень интересно. Потом нам показали асептический блок института.
Асептический блок помещался в отдельном отсеке института, занимая целый этаж. Кроме вспомогательных подразделений (лабораторий, хранилища компонентов крови, системы очищения воздуха и др.), было две или три палаты с туалетом и душевой установкой в каждой, изолированных от других помещений блока, с выходом в общий коридор. В каждую такую палату поступал специально отфильтрованный воздух с улицы и вытяжной вентиляцией удалялся через отверстие над плинтусом прямо в коридор. А из коридора на больничную лестницу. Это полностью устраняло присутствие в палате микробов.
В палатах находились больные с заболеваниями крови. Поскольку нам предстояло войти в одну из них, нас одели в защитную одежду (плотный халат, маска с прорезями для глаз, высокие бахилы). Это ограничивало микробный контакт с больным, но главный барьер заключался в непрерывной вентиляции воздуха, поступающего в палату.
Мы вместе с проф. Файнштейном вошли в палату. На широкой кровати лежала молодая женщина, по-домашнему одетая, с книгой в руках. Поздоровались. Читала она «Анну Каренину». Разговорились. Она страдала острым лейкозом. Медикаментозно и лучевым воздействием ей был радикально подавлен белый росток костного мозга (при этом страдал весь костный мозг). В результате она оказалась полностью беззащитной перед микробами, находившимися в воздухе, на ее коже и во внутренних органах. Её готовили к пересадке донорского костного мозга. А может быть, этот процесс уже происходил. Больная ходила по палате, как у себя дома, читала книги. Ее болезненное состояние выдавали лишь невысокий субфебрилитет и синяки в областях инъекций, в том числе на грудине.
Расчет состоял в том, что в условиях полного подавления измененного костного мозга здоровый костный мозг успешно приживется и обеспечит полную клинико-гематологическую ремиссию в течении лейкоза. Асептический блок позволял пройти этот период без инфекционных осложнений. А когда наступит ремиссия, будет осуществлен забор собственного восстановившегося костного мозга, и материал этот будет помещен в банк крови, расположенный здесь же. При возникновении в последующем рецидива лейкоза (а это было неизбежно) вновь будет проведена иррадикация костного мозга больной и достигнутая ремиссия будет использована вновь. Теоретически, да и практически, это создает условие для многократного достижения ремиссии и продления жизни.
Проф. Файнштейн привел десяток успешных примеров такой тактики. Без асептического блока она была бы невозможна.
В Институте сохранялись образцы костного мозга и космонавтов, и ученых в расчете на их использование при возникновении лучевой болезни.
Нам было рассказано о дальнейших планах Института по оборудованию целого асептического комплекса уже из 12 палат. Говорилось и о создании большей мощности воздухообмена в таких палатах, что приводило к достижению надежной асептики в зоне обитания больного. Микробы просто смывало бы воздухом, и посетителям можно было бы обходиться без специальной защитной одежды. Так, можно было запросто забежать к больному в болонье и поделиться впечатлениями о последнем футбольном матче…
Редко удается видеть больного лейкозом, у которого бы уже не было старого костного мозга, но еще не было нового, здорового.
ГОСПИТАЛЬ В ЛЕНИНАКАНЕ
В начале января 1989-го года мне довелось съездить в госпиталь в г. Ленинакане. Прошел почти месяц после трагического землетрясения. Здешние врачи рассказывали, как это было. Я привел эти наблюдения в своей книге «Армянская трагедия. Записки врача» (Саратов, 1996). Но в памяти они сохранились .
Современное здание госпиталя было разрушено, при этом погибли 8 больных и три медсестры: все были раздавлены лестничными пролетами. Сохранилось лишь старое здание постройки 1834-го года, сделанное из армянского туфа. Подпрыгнуло, но устояло.
Каждый из медперсонала как-то пострадал. У кого-то семья погибла полностью, у кого-то чудом осталась целой, но завалило жилье, и некуда было деться. Сотрудники госпиталя бросились в город. Спасая своих, спасали чужих. Начальник медицинского депо потерял дочь и обезумел, его долго не могли найти, иначе раньше можно было бы получить палатки, имущество и развернуть работу.
Когда начали поступать раненые, оперировать их пришлось в барачной лагерной палатке. Хирург Юсибов, кстати, наш саратовский выпускник, уже у операционного стола обнаружил, что работает в тапочках. Семьи, оставшиеся без крова, разместили в палатках. Дети, холод, плач и стоны. Раздавали солдатскую пищу даже самым маленьким.
Условия работы оказались особенно тяжелыми во второй половине 7 декабря и в ночь на восьмое, так как не было освещения, недоставало растворов и стерильного материала. Сказывалось испытанное потрясение. Ночью работа шла при свете костров и автомобильных фар, а в операционной – при свечах. Диагностика повреждений и тем более состояния внутренних органов была затруднена (холод, невозможность раздеть раненых, скученность, нехватка персонала). Распознавание шока основывалось на констатации частого нитевидного пульса, холодного липкого пота и общей заторможенности раненого («засунул руку под фуфайку – холодный пот и скрип, значит, шок и подкожная эмфизема, что осложняет торакальную травму)».
Спустя 3-5 дней поступление раненых уменьшилось. Перевели работу госпиталя в старое здание. Отправили семьи в Союз, к родственникам. Но многие остались, ютятся по углам. Начальник госпиталя А.М. Нигматуллин, наш выпускник, потерял квартиру, живет у своего шофера, местного жителя.
Вместе с терапевтом я посмотрел больных, лежащих в госпитале. Их было 13. У одного бензиновая пневмония. Поначалу был тяжелым, сейчас поправляется. У другого - первичный, клинически яркий, суставной ревматизм, у остальных – бронхит, ангина. В палате более или менее тепло.
Познакомили меня с замполитом госпиталя. Он, как и все здесь, тяжело пережил первые сутки трагедии. У него полностью погибли и квартира и добро, поначалу были какие-то неясности с семьей, хотя потом все они нашлись. Хоронил погибших. Он очень болезненно пережил все это. Произошел длительный нервный срыв. Все эти четыре недели он … плачет. Работает и плачет. Семью отправил в Уфу, там им уже выделили 3-х комнатную квартиру. Казалось бы, все позади, но нервная система кровоточит. «Не зарастет на сердце рана…» Сидит он в комнате, где сложены книги из госпитальной библиотеки. Бережет их. Охраняет он и пайки, которые пока что выдают военнослужащим. Говорит, что подписные издания были украдены в первую же ночь, а библиотекарша-армянка наутро же уволилась.
Хирург Юсибов, о котором я уже упоминал, лишь спустя три дня после непрерывной работы, смог отлучиться с территории госпиталя. На улице возле него остановилась легковая машина, и из нее вышли двое бородатых армян, хорошо одетых, в модных пальто и шарфах, с холеными руками и, подойдя к нему, сказали: «Мы знаем, что ты, азербайджанец, помогал нашему народу, оперировал и спасал наших детей, но к несчастью, ты - азербайджанец - наш враг, и мы будем вынуждены тебя убить. Даем тебе месяц, 7.01 или тебя здесь не будет, или расстанешься с жизнью. Каждые 5 дней мы будем тебе напоминать об этом». Сели в машину и уехали. Все делалось в открытую. Через 5 дней прибежал мальчик, передал записку-напоминание, спустя еще 5 дней – другую. Доложили по команде в Округ. Ждут решения. Пещерный, изощренный национализм «высоколобых».
И это тогда, когда Н.И.Рыжков, председатель Совета Министров СССР, уже 20 дней сидит в Армении и, пользуясь своей властью, эшелонами гонит сюда строительные материалы, уголь, продовольствие и медикаменты для пострадавшего населения республики!
От землетрясения тогда погибло 25 тысяч человек и 18 тысяч остались калеками.
На следующие сутки я убыл в Спитак, а оттуда возвратился в Ереван.
ЛЮБОВЬ ВО СПАСЕНИЕ
Году в 1973, осенью нашу клинику в 8-й больнице г. Саратова полностью заполнили больные постгриппозной пневмонией. Город охватила очередная эпидемия гриппа. Это делалось всегда, так как клиника наша была областным пульмонологическим центром. И в этот раз госпитализировали 250 человек, в том числе из области.
Было мне тогда 40 лет, я был доцент кафедры терапии.
Тяжелых больных было несколько десятков. Палатные обходы и клинические разборы проводились систематически. Работа была тяжелой. Это продолжалось месяца полтора. Я уже тогда понял, что пневмонии были, конечно, разными при формальной схожести, но особенно разными были сами больные.
К одной из них я заходил ежедневно, иногда не один раз. У нее была выраженная дыхательная недостаточность и тяжелый инфекционно-токсический синдром. Все это накладывалось на остаточные явления перенесенного до этого гриппа.
Поначалу она даже бредила. Ей было 25 лет. Лицо ее было красное и потное от лихорадки, глаза влажные, края носа участвовали в акте дыхания. Она металась в постели и капризничала, как ребенок. Ее черные волосы рассыпались по подушке. Я выслушивал ее легкие и старался ободрить и успокоить. Она привыкла к моим визитам, стала ждать меня. И я привык к ней, она нравилась мне. Шло время, антибиотики, глюкокортикоиды, оксигенотерапия делали свое дело, и она стала поправляться. Ей казалось, что она выздоравливает потому, что я её не забываю. Я ее не разуверял и в шутку обещал даже, что, когда она поправиться, сходим с ней на дискотеку.
Так бывает, когда больной становится как бы родным человеком, особенно если ему больше некому помочь. Он ждет тебя и тянется к тебе как ребенок. И ты лечишь его не только лекарствами, но и своим лекарством любви. Обман не велик и оправдан, поскольку он лечит.
Она поправилась, стала выходить в коридор. Я приходил к ней, но все реже и реже – надобность во мне исчезала. Ее навещали ее заводские подруги, и она постепенно возвращалась в круг своих прежних привязанностей. Вскоре она выписалась.
Прошел месяц, я уже забыл о ней. И вдруг встречаю эту девушку на одном из этажей у дверей ее бывшей палаты. Крепкая, здоровая, но какая-то другая, чужая. Обыкновенная. Мне показалось, что она подурнела. Я почувствовал себя виноватым и огорчился, так как оказалось, что я уже забыл ее. А может быть, не она стала другой, а я? Как только исчезла нужда во мне, я отошел в сторону, и спасительная связь между нами растворилась. Она, видимо, почувствовав мое отчуждение, спросила с надеждой: «А как же дискотека?» Видимо она на что-то рассчитывала, раз пришла повидаться. Что я мог ей ответить? Что это были любовь и ложь во спасение? Сказал что-то о занятости, просил заходить, если что. И мы попрощались. Согласитесь, все-таки обидно, когда любовь проходит.
БЕЛОРУССКИЙ ЛЕС
Я прибыл в артиллерийский полк танковой дивизии, в г. Борисов, на войсковую стажировку. Шел 1955-й год. Стажировкой заканчивался 5-ый курс учебы в ВМА им. С.М.Кирова. Город Борисов располагался на реке Березине, где когда-то застрял Наполеон и откуда вынужден был, оставив армию, бежать в Париж.
Почти сразу после моего прибытия в медпункт части вся танковая армия стала готовиться к выходу на большие учения. Полковая санитарная машина укомплектовывалась имуществом, медикаментами, перевязочными материалами, продуктами.
Выехали из Борисова ночью и проследовали через Минск, Барановичи и, восточнее г. Слонима, свернули в лес. Роль нашего полка по плану игры была держать оборону.
Медпункт развернулся в глухом лесу и в последующем никаких частей, даже собственного полка, я так и не видел. Кроме старшего врача полка и меня, в медпункте были фельдшер, санинструктор и шофер.
Ночью в глубине леса фосфоресцировали гнилушки, и лес выглядел как в сказке о Берендее. Из ближайших деревень к нам стали приходить бабушки-крестьянки. Узнали как-то, что приехали врачи. Иногда они приводили с собой ребятишек. Бабульки жаловались чаще всего на боли в суставах и в позвоночнике. Все они были крестьянками, пережившими войну и оккупацию. Руки у них были мозолистые, в узлах из вен. Приходили обычно после обеда до десятка человек. Пришлось вести амбулаторный прием. Белорусский язык не мешал мне. Все было понятно. Кому-то из них я давал таблетки от боли и воспаления, кому-то от высокого давления, некоторых перевязывал, а кому-то ограничивался советом. Так продолжалось несколько дней. В награду они приносили яички в лукошках, лук, огурцы. Мы не отказывались. Бабушки были тоже довольны и особенно благодарны за внимание. Это была неплохая школа амбулаторной терапии.
«Война» еще продолжалась, когда срок моей стажировки закончился. Распрощавшись с товарищами, через Барановичи и Москву поездом убыл в Ленинград, в отпуск, к своей семье.
ЛИМФОГРАНУЛОМАТОЗ
Лимфогрануломатоз – в обычной терапевтической практике – нечастое, но сложное заболевание, своеобразное медицинское НЛО. Все эти больные чем-то похожи друг на друга и особенно трудностями диагностики.
Обычно это мужчины, больные среднего возраста, худые. Но может быть, таких довелось видеть только мне? Для них характерны мышечные боли, пониженный психический тонус, тоскливое ожидание худшего, и все это на фоне сниженного аппетита, потливости, низкого субфебрилитета. Обычна некоторая анемизация, но, вместе с тем, наблюдаются умеренный нейтрофильный лейкоцитоз, ускорение СОЭ до 20-25 мм в час. Характерны парестезии и временами зуд кожных покровов. Эти больные в большей мере напоминают больных туберкулезом. Но нет главного: нет поражения паренхимы легочной ткани, обязательного для специфического процесса. Вместе с тем, имеется не сразу определяемое увеличение периферических (обычно подмышечных и надключичных) или внутригрудных лимфоузлов. Предположение о лейкозе не подтверждается характером изменений формулы крови. Возникает впечатление о каком-то вялом инфекционном процессе. Соответствующие исследования (посевы крови и др.) этого не устанавливают. Так что же это!?
Когда наблюдаешь больного неделями и не находишь диагностического решения, это порождает ощущение бессилия. Как лечить? Общеукрепляющими средствами и витаминами? Но ведь что-то за этим субфебрилитетом и похуданием скрывается?
Методом отрицания (дифференциальная диагностика) выходишь на патологию лимфатической системы, и то, если все же определяется лимфаденопатия. А это – темный лес. Здесь могло бы помочь пункционное или, еще надежнее, гистологическое исследование удаленного лимфоузла. Но и это, конечно, не обязательно. Нужен опытный гистолог, а где его взять? Еще труднее с внутрилегочной лимфаденопатией.
Если гистолог фиксирует гранулематозный процесс в лимфоузлах, диагностика продвигается вперед. Но и в этих случаях приходится направлять больного и гистологические препараты в Обнинский институт, лаборатории которого славятся высочайшей техникой исследований.
Больной остается там и для лечения. Заболевание считается излечимым, особенно в случае поражения периферических узлов. Об этом пишут, но сам я никогда таких больных не лечил. Поэтому, об этом не пишу.
Удивительное заболевание. Намучаешься, пока докажешь его суть. НЛО да и только!
ЖЕРТВЫ БЕСПЕЧНОСТИ
После двух часов полета из Ташкента, приземляясь, кружим над Кабульским аэропортом. Самолеты, снижаясь на посадку, отстреливаются от возможных пусков стингеров.
Аэродром кажется небольшим, на краю полосы несколько домиков, чахлые кусты, дощатая уборная – одна на всех. Но аэродром вполне современный: принимает все типы самолетов. Рядом с аэродромом инфекционный госпиталь и воздушно-десантная дивизия. За территорией аэродрома невысокие горы.
Прибыл в госпиталь. Устроился в интернатуре. На 3 месяца я здесь – профессор-консультант. В этот же день узнал о трагедии, произошедшей в горах рядом с аэродромом.
Рассказывали: команда солдат в количестве 19 человек во главе с прапорщиком, вооруженным только пистолетом, на грузовике отправилась в ближайший карьер за гравием. Дело было не новое, да и аэродром был рядом, но их подстерегли «духи». Какая беспечность! Прапорщик даже достать пистолет не успел, как их схватили. Издевались вдоволь. Огнестрельное оружие не применялось, чтобы не привлекать внимание. Действовали ножами и прикладами.
Когда в части хватились людей и обнаружили место их гибели, бандитов уж и след простыл. И это в непосредственной близости от крупнейшего аэродрома. Афганцы у себя в горах как дома. У них свой повод для мести и жестокости. Очевидно, что война не скоро закончится.
Каждый день в госпиталь по команде «Поток» из аэродрома поступали раненые. Туда их из медицинских рот, как правило, доставляли на вертолетах. Из приемного отделения на каталках санитары везли в реанимационное или в хирургические отделения. Кабульский госпиталь советских войск, фактически выполнявший роль фронтового госпиталя, насчитывал более 1000 коек, причем на 90% хирургических. За 10 лет афганской войны только погибших было 15 тысяч советских бойцов и командиров.
Наш интернациональный долг стоил большой крови.
АНГИНА
Летом 1971-го года мне пришлось руководить войсковой стажировкой слушателей Саратовского военно-медицинского факультета в ракетной дивизии с базированием ее штаба в окрестностях города Бологое.
Все было обычно: прибытие, размещение стажеров по «площадкам» и их систематическая работа в медицинских пунктах дивизионов. Это достаточно самостоятельная деятельность (по завершении 5-го курса), но требующая контроля.
В центральной «усадьбе», как именовалось место размещения штаба, находился и сам ракетный госпиталь.
Однажды в городок ко мне приехал заболевший слушатель. Боль в горле, температура. Меня в гостинице он не нашел (я объезжал в это время своих подопечных) и решил полечиться самостоятельно: пошел в баню.
Баня была хорошо натоплена, но было душно. Потер по традиционной просьбе «спинку» соседу и, потрудившись, почувствовал себя совсем плохо: возникла резкая слабость и, боясь упасть, он вышел в прохладный предбанник и от слабости лег на холодный каменный пол. Стало легче, но находившиеся рядом голые мужики, не позволили ему лежать на холодном полу и положили на скамью. Наверное, это был обморок, ангина давала о себе знать.
Отлежавшись, он оделся и по совету соседей по бане потихоньку побрел в госпиталь. Было воскресенье, принял его дежурный врач, осмотрел и с диагнозом лакунарная ангина положил в инфекционное отделение. Назначил инъекции пенициллина, аспирин и полоскание. Температура была 39,5.
В палате, верхняя часть которой была застеклена, он был один. Через коридор находилась другая палата, и там было несколько больных. Через стеклянную переборку их было видно.
Спустя полчаса после введения антибиотика больной почувствовал, что потеет. Жар сменился ознобом и возникла резкая слабость. Он сообразил, что под действием пенициллина стала критически падать температура тела. Холодный пот заливал лицо. Что было делать, к нему никто не подходил?! Он приподнялся в постели сколько было силы и, дотянувшись, постучал рукой в стеклянную переборку. Один из больных в противоположной палате, сидевший на спинке койки, оглянулся на стук и увидел падающую руку. Не поленился и сходил на пост, к сестре.
Сестра прибежала и диагностировала коллапс. Больной попросил ее тотчас же сделать ему кордиамин, причем таким шприцем, который есть, даже использованным, чтобы не терять время. Он рассчитывал подстегнуть упавшее давление (грамотный был парень). А давление было 70 на 30 мм рт. ст. Он попросил не терять время и на ожидание врача. Укол был сделан. Уже через 5-10 минут от места инъекции стало разливаться тепло. Оно шло волнами и достигло головы. Окрепло сознание. Давление поднялось и вскоре составило уже 100 на 55 мм рт.ст.
Инъекция кордиамина, как известно, очень болезненна, но эффект стоил того. Подошел дежурный врач. В это время к больному подоспел и я. Когда я вернулся из поездки в гостиницу, там мне подсказали, что меня искал заболевший слушатель. Со слов больного я и узнал обо всем.
Ну а позже состояние больного выровнялось. Был вызван ЛОР-врач, и лечение ангины продолжилось. С общеукрепляющей целью больному поставили графин с глюкозой и аскорбинкой. Жидкость именовалась «коктейль Таня» в честь спасительницы-медсестры. Возможно, помогала и возникшая между ними симпатия. Через две недели слушатель был выписан из госпиталя и продолжил стажировку.
ОЛЕЖКА
В 1950-м году Олег Х. и я вместе поступили на 1-й курс ВМА им. С.М.Кирова: он из Кронштадта, я из Подмосковья. Оба были медалисты. Нас определили в одну учебную группу.
Учились упорно, чего стоила только анатомия! Он был здоровяк, даже этакий увалень. Добродушный, доброжелательный парень, готовый прийти на помощь всегда, но не навязчивый. Иногда к нему приезжала старшая сестра из Кронштадта, они были дружны.
Все его любили и считали своим. Свои личные переживания он напоказ не выставлял, никогда не жаловался и не ныл. Характера был мужского, одним словом, оправдывал выражение «Мы из Кронштадта!»
Лично нас ничего не связывало, просто все время были рядом.
Осенью 1951-го года всем молодым с нашего курса, бывшим школьникам (кроме нас, были еще и офицеры-фронтовики, бывшие фельдшера), присвоили звание младший лейтенант медицинской службы. Условия общежития стали свободнее, да и увеличилось денежное довольствие.
Зимой 1952-го года, после каникул, Олег заболел. Постепенно выяснилось, что у него болит ухо. Внешне состояние его здоровья было так благополучно, что ни он, ни окружающие долго не придавали значения его жалобам. Так было, пока у него не поднялась высокая температура, и из ушной раковины не показался гной. Направили его в ЛОР-клинику, которая и находилась-то рядом, надо было только перейти узенькую Клиническую улицу.
Руководил кафедрой и клиникой ЛОР - болезней профессор генерал-лейтенант м/с В.И.Воячек. Это был знаменитый врач и в Академии, и в Ленинграде. От старых ленинградцев я слышал такую историю. В 20-е годы здесь жили 3 двоюродных братьев Воячеков и все Володи: Володя рыженький, Володя беленький и еще какой-то. Они образовали общество под девизом «Долой рукопожатие». По-видимому, это было вызвано неблагоприятной эпидемиологической обстановкой в Петрограде в те годы (сыпной тиф, холера). Один из братьев и стал в будущем профессором В.И.Воячеком. В начале 30-х годов после инспекции Академии нарком обороны К.Е.Ворошилов наградил Воячека орденом Ленина. В наше время он был уже очень не молод.
Воячек осмотрел Олега, поставил диагноз гнойного отита и госпитализировал к себе в клинику. Не знаю, что именно с ним делали в клинике (возможно, и вскрытие полости среднего уха), но ему стало лучше, и он был выписан на амбулаторное лечение и вернулся в общежитие. Однако, спустя полмесяца у него вновь поднялась температура и возобновилось выделение гноя из уха. Больного госпитализировали. И вновь им лично занимался Воячек.
Вскоре на курсе стало известно, что Олегу стало совсем плохо, он потерял сознание, и у него диагностировали гнойный менингит.
Олег умер. Это была первая потеря на нашем курсе. Было невероятно, что это произошло с самым здоровым из нас. Ему было 19 лет. Хоронили, как положено, с воинскими почестями. Сестра Олега перевезла гроб с его телом в Кронштадт, на их семейное кладбище.
CИСТЕМНАЯ СКЛЕРОДЕРМИЯ
В 6-ой больнице г. Саратова в 70-80-ые годы кафедру терапии возглавляла проф. Н.А.Чербова, известная своими работами в области ревматологии. По ее приглашению мне нередко приходилось участвовать в клинических разборах и в консилиумах в ее клинике.
Консилиумы, собирая специалистов, многому учат их участников. Это хорошая школа.
Однажды анализировалось состояние больной, 50-ти лет. У нее прогрессировала общая слабость и похудание без лихорадки и конкретных изменений со стороны внутренних органов, но со значительным ускорением СОЭ. Существующее представление о «болезни ускоренного СОЭ» само по себе беспредметно и, как правило, свидетельствует об увертюре чего-то еще не познанного, диагностика которого требует времени. Получается, что терапевт, словно охотник в засаде, вынужден терпеливо ждать, пока «дичь» неосторожно выдаст себя. Конечно, больной были назначены противовоспалительные и симптоматические препараты, но лечение причины заболевания было невозможно.
Внимательный осмотр кожи спины больной выявил участок ее уплотнения величиной с маленькое блюдце. Такое локальное изменение кожи могло свидетельствовать о несистемной склеродерме. Дерматологи это хорошо знают. Локальные изменения наблюдаются и при несистемной волчанке (хейлоз). Но ускорение СОЭ для локальных изменений не характерно.
Я предположил, что, возможно, это дебют системной склеродермии, заболевания, входящего в группу больших коллагенозов, таких как системная красная волчанка и узелковый периартериит. К сожалению, нужно было время, чтобы убедиться в прогрессирующем характере изменений кожи и внутренних органов больной. Это подтвердило бы их системное значение.
Через какое-то время консилиум собрался вновь. Прогрессия была налицо. Может быть, это и было самым главным в системе доказательств.
Ухудшилось общее состояние больной. Она заметно похудела. Лицо стало амимичным, кожа его буквально обтягивала, вокруг рта образовались морщины, делая его похожим на застегнутый кисет. Снизился и эмоциональный тонус больной.
Ее госпитализировали, назначили глюкокортикоиды. Это привело к снижению СОЭ и улучшению самочувствия больной, но попытка уменьшения дозы преднизолона приводила к обострению процесса. Появились изменения в моче (протеинурия) и в крови (азотемия), что свидетельствовало о развитии почечной недостаточности. Это считается характерным для системной склеродермии (так называемая склеродермическая почка).
Существует мнение, что склеродермия – маркер опухолевого процесса. Тогда можно было бы говорить о ее вторичном характере. Однако, данных о наличии какой либо опухоли у больной выявлено не было.
Последовало длительное лечение, исход которого, тем не менее, к сожалению, был предрешенным.
ПРЕДЧУВСТВИЕ
23.12.1988-го года я получил указание вылететь в Ереван для работы с пострадавшими при землетрясении, которое произошло 7-го декабря.
Армянская диаспора, даже судя по наблюдениям в Саратове, в эти дни сжалась как пружина. Аэропорт был забит армянами. Вылететь было невозможно. Подумалось, а у русских это чувство возможно? Было ли такое когда-нибудь? Разве что в ноябре 1941-го года при обороне Москвы.
Лететь в Армению было страшно. Готов ли я к тому, что там меня ожидало? Было уже известно, что уже в первые дни после землетрясения погибло 25 тысяч человек и было ранено и искалечено еще 18 тысяч жителей республики.
Что я раньше знал о землетрясениях и массовых трагедиях?
1948-ой год. Москва. Учитель географии на уроке задумчиво, как бы размышляя, говорит нам – ученикам 9-го класса, - что вчера, по его мнению, где-то в северном полушарии земли произошло сильное землетрясение: в комнате у него ни с того, ни с сего, скрипя, медленно открылась дверка массивного шкафа, которую и руками-то открыть было невозможно. Позже сообщили, что произошло разрушительное землетрясение в Ашхабаде. Тогда на помощь пострадавшим пришел весь Советский Союз.
Малые трагедии. Здесь, в Саратове, ночью взорвался газ и рухнул дом, погребя под обломками 11 чел. Обвалился потолок аварийного дома и балками придавил спавшую семью – ребенка и его молодых родителей. Это было только что, в начале декабря 1988-го года.
Выкарабкаться пострадавшим было невозможно. Через раскрытую кровлю рванул ледяной холод, а из прорванной трубы отопления на распятые тела лился кипяток.
Когда мужчину привезли в ожоговый центр (в это время он и был нами осмотрен), он еще не знал, что его жена и дочь погибли на месте.
Эти воспоминания и наблюдения, рождая тоскливые предчувствия, готовили меня к встрече с чем-то куда более страшным.
27-го декабря мне удалось-таки вылететь в Ереван.
ЭПИЛЕПТИЧЕСКИЙ СТАТУС
Врачебные дежурства в областной ленинградской больнице в 60-е годы, когда мне пришлось там работать, были очень напряженными. Хирургические отделения обеспечивались бригадой хирургов. Этого требовала необходимость проведения экстренных операций. А на все отделения терапевтического профиля приходился единственный врач-терапевт. Больница размещалась на 8-ми этажах. На любой из них, не считая приемного покоя, врача могли вызвать в любую минуту. Как клинический ординатор я дежурил два раза в месяц. Дежурства спокойными не бывали, только по этажам набегаешься так, что утром уже ног не чувствуешь. Нужно было быть 30-ти лет отроду, чтобы выдерживать такую нагрузку. Кроме собственно терапевтических отделений, терапевт мог быть вызван и в неврологическое, и в кожное, и в ЛОР, и в другие отделения.
Познаний в медицине мне в общем-то хватало, но все равно дежурил со справочником. Случались и неожиданности.
Позвали как-то вечером в неврологическое отделение. В холле среди других больных лежала больная эпилепсией. Обычно эпилептические припадки кратковременны. Я наблюдал их к тому времени несколько раз. Здесь важно было обеспечить безопасность больного во время судорог, чтобы он не упал и не нанес себе травму. После припадка больной обычно затихал и погружался в непродолжительный сон. Но в данном случае наблюдалось нечто другое.
У больной (было ей лет 25) возникший припадок не прекратился, как обычно, а непрерывно рецидивировал. Больную приходилось держать вдвоем с медбратом, буквально навалившись на нее. Тонические судороги переходили в клонические. Голова ее металась по подушке. Тело больной было горячее и влажное. Из-за этого удерживать ее было трудно. Она буквально выскальзывала из рук. Рот ее периодически открывался, обнажались зубы, она отплевывала кровь (прикус языка) и стонала. Пришлось привязать ее за руки и за ноги к кроватной сетке. Она обмочилась. Прошло минут 20. Ясно было, что это не приступ, а эпилептический статус. Бессознательному состоянию и судорогам не было конца.
Пришлось посылать больничную машину за невропатологом. Все это время я держал голову больной, наклонив ее так, чтобы она не захлебнулась кровью и слизью, скопившимися во рту. До приезда специалиста мы сделали больной клизму с хлоралгидратом. Следовало бы ввести внутривенно глюкозу и физраствор, так как больная была обезвожена, но из-за судорог поставить капельницу не удавалось.
Приехавший невропатолог с нашей помощью перевел больную в реанимационное отделение больницы и, применив внутривенно противосудорожные средства, купировал статус.
Утром я посетил больную. Она спала. Рядом стояла капельница. Лечение продолжалось. На руках больной были видны гематомы – результат наших вечерних усилий.
Состояние больной улучшилось, и в последующем она выписалась из больницы, но дальнейший прогноз, по мнению ее лечащих врачей, оставался неопределенным.
ОПЕРАЦИЯ ПО ФИЕСКЕ
Сосед по квартире в г. Рязани, полковник в отставке, страдал стенокардией и часто обращался ко мне. За два года до этого, в 50-летнем возрасте, он перенес крупноочаговый инфаркт миокарда.
Нередко я заставал его на лестничной площадке нашего дома. Он стоял там или ходил, «укачивая» свою левую руку.
Он выходил на лестничную площадку, чтобы не беспокоить свою семью. Помимо загрудинных болей, как-то все же поддававшихся действию нитратов, он мучился от постоянных болей в левом плечевом суставе и плече. Лекарства не помогали. Я полагал, что это было проявлением иррадиации коронарных болей, но можно было заподозрить и плече-лопаточный синдром, тоже имевший ишемическое происхождение.
По моему совету он обратился к кардиологу гарнизонной поликлиники и был направлен в госпиталь.
Его осмотрел ведущий кардиолог, назначил аналгетики, коронаролитики, новокаиновые блокады в области плеча. Стало получше, но боли сохранялись. Врач был очень внимателен к больному, но помочь ему был не в силах. Тогда он пригласил на консультацию госпитального кардиохирурга. Тот славился среди пациентов. Да и фамилия его была замечательная – Добрадин.
Не знаю, как именно кардиохирургу пришла в голову мысль сделать больному операцию на маммарных сосудах, улучшив кровоснабжение миокарда. В литературе того времени имелись данные о положительном эффекте данной сосудистой пластики, да и сам Добрадин уже имел некоторый опыт в применении такой операции. По автору, разработавшему методику сосудистой реконструкции маммарных артерий и их вживления в сердечную мышцу, операция имела название операции по Фиеске.
Полковник и хирург много беседовали и пришли к согласию в отношении оперативного лечения. Да и деваться было некуда: боли не покидали больного.
Работая тогда в медпункте части, я по делам часто бывал в госпитале и навещал своего соседа по дому. Знал я и хирурга Добрадина. Я тоже поддержал идею об операции.
В то время (60-е годы) еще не производились современные операции аорто-коронарного шунтирования и стентирования венечных сосудов, а операция по Фиеске, технически гораздо менее сложная, создавала все же какой-то шанс.
Операция была сделана. Эффект наступил быстро: сначала исчезли приступы стенокардии, а позднее прекратились и боли в плечевой области.
Спустя месяц, сосед уже не укачивал свою руку как ребенка. В последующие годы, пока я жил в Рязани и мог его видеть, он не страдал от стенокардии.
БОЛЬНЫЕ МУКОВИСЦИДОЗОМ
Я познакомился с больными муковисцидозом и вообще с этой патологией всего лишь 20 лет тому назад. Когда учился в академии (50-е-60-е годы), мы об этом заболевании вообще ничего не знали.
Муковисцидоз – заболевание, поражающее легкие и поджелудочную железу, относится к врожденной, генетически обусловленной патологии, и проявляется уже в раннем детском возрасте. Прогностически оно всегда неблагоприятно, причем финал наступает, как правило, рано. Именно поэтому во взрослой клинике до недавнего времени таких больных не было. Их можно было встретить только в детских стационарах. Сейчас положение изменилось. В результате применения современных препаратов, поступление которых регламентируется всемирной программой и специальным фондом, эти больные стали жить дольше (изредка даже до 30-тилетнего возраста) и стали пациентами взрослых клиник. Их лечение требует определенного искусства, настойчивости и даже самоотверженности врачей и родителей.
Поступление таких больных во взрослый стационар всегда единично и спорадично, и это представляет проблему, прежде всего потому, что терапевты мало знакомы с этой патологией.
В 8-й больнице г. Саратова мне пришлось наблюдать и лечить до десятка таких пациентов. Особенность состояла в том, что их лечение нельзя было приостановить. В последние десятилетия организация лечения этих больных имеет централизованный характер.
Обычно эти больные астеничны, прежде всего, в физическом отношении. Как правило, преобладают легочные поражения – по типу бронхоэктатической болезни с частыми гнойными обострениями. Реже к этому присоединяются деструктивные изменения поджелудочной железы. В этом случае возникают трудности и в обеспечении больных питанием.
Как-то в нашу клинику поступили одновременно сестра и брат, больные муковисцидозом. Ей было 20 лет, а мальчику – 18. В детстве у девочки патология легких была диагностирована поздно, поэтому было допущено рождение и второго ребенка.
При поступлении девушка была покрепче, проявления болезни под влиянием лечения уменьшились и наступила ремиссия. Она выписалась, продолжила учебу в университете и была полна жизненных планов. А у мальчика обострение закончилось летально. Он не питал иллюзий, обреченность воспринималась им, если так можно сказать, спокойно, без истерики. Он все понимал и привык к неизбежности смерти с самого детства. Но ведь и продолжение жизни, которая была им уготована, было мучительно. Эти дети, оставаясь детьми, годами живут в обнимку со смертью.
Через полгода в клинику вновь поступила его сестра, и на этот раз преодолеть обострение не удалось. Несмотря на полноценное лечение, она умерла.
При каждом поступлении таких больных в нашу клинику их посещал врач-педиатр, который вел их еще в детском стационаре в течение многих лет. Он консультировал нас в отношении лечения. Конечно, это был подвижник. Лечил и хоронил, лечил и хоронил. Где еще найдешь такого? А что делать? Все люди смертны, но как можно жить и работать в этой генетической душегубке?!
Лечение этого заболевания с годами, конечно, совершенствуется, больным муковисцидозом все больше продлевают жизнь. Совершенствуется и генетическое консультирование, но до решения вопроса еще далеко.
ХРОНИЧЕСКАЯ ПОЧЕЧНАЯ НЕДОСТАТОЧНОСТЬ
В 1964-м году в клинике Н.С.Молчанова (ленинградская областная больница) у меня в палате находился больной Л, студент. У него была установлена хроническая почечная недостаточность как следствие ранее перенесенного диффузного гломерулонефрита.
Отеков у него не было, но сохранялась гипертензия, преимущественно диастолического типа, рефрактерная к гипотензивным средствам. Головных болей и рвоты не было. Аппетит был снижен, наблюдалось похудание, кожа была сухой, но без зуда и расчесов. Мочи было мало - всего до полулитра за сутки. В анализах мочи отмечались снижение удельного веса – до 1,010 при малом диурезе и незначительная эритроцитурия. В крови определялись умеренная анемия и азотемия – до 60 мг/%.
Сомнений в диагнозе в клинике не возникало, обострения основного заболевания не наблюдалось. Были назначены бессолевая диета, гипотензивные препараты, внутривенно – осмотические диуретики.
Самочувствие больного все время оставалось стабильным. Он не любил лежать и помногу бродил по клинике. Однажды он пожаловался, что у него уменьшилось количество выделяемой мочи. Позже, при сохранении неплохого самочувствия и обычной двигательной активности, диурез у больного снизился до 100 мл в сутки, а еще через несколько дней практически возникла анурия. Азотемия стала нарастать. Наблюдавшаяся диссоциация клинических и лабораторных симптомов была непонятна. Обычно симптоматика изменяется синхронно. Мысль об инфаркте почек, чем можно было бы объяснить внезапное возникновение анурии, не находила подтверждения.
Прошла неделя с того дня, как у больного прекратилось мочеотделение. Нужно было что-то предпринимать, несмотря на поразительное сохранение неплохого самочувствия у пациента. Он не мочился, не потел, у него не было рвоты и поноса, а азотемия нарастала. Это значило, что шлаки из крови не выводятся. Долго такое положение сохраняться не могло.
Выяснили, что в клинике факультетской хирургии ВМА им. С.М.Кирова, что на Пироговской набережной, один из энтузиастов-преподавателей (доктор Е.С. Копосов) налаживает установку гемодиализа. Более того, его доморощенная конструкция уже действовала. В те годы в Ленинграде еще не существовало центров по детоксикации крови.
Договорились с этой хирургической клиникой, и я на санитарной машине отвез туда моего больного.
Оставаться там я не мог. Но мы справлялись по телефону и знали, что попытки наладить больному гемодиализ производились. Не сразу, но эта тактика оказалась успешной: у больного восстановился диурез и снизился уровень азотемии.
Больной ненадолго даже вернулся к нам в клинику. Выглядел измученным, но работа почек действительно улучшилась. Это было первым моим знакомством с экстракорпоральным методом лечения хронической почечной недостаточности.
Память – венец жизни
(Авт.)
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Итак, мне 80. Так получилось, что я пережил своих родителей и учителей. Восемьдесят – это, конечно, много. Мне подумалось, что я – восьмитысячник, горная вершина, наподобие пика Ленина или пика Коммунизма в Гималаях. Насколько я знаю, их еще не переименовали. Выше-то и не бывает. Как я дополз до такой высоты, не знаю. И войну пережил, и эвакуацию, и продовольственные карточки, и смерть мамы в детстве, и службу в парашютно-десантном полку, и работу в Афганистане и в пострадавшей Армении, и 45 лет работы только в саратовской городской больнице, и утрату советской власти.
И все еще ползу. Да ни я один ползу. Кое-кому из моих друзей и родных тоже почти 80, многим за 70. Мы – как альпинисты. Перекликаемся друг с другом и ползем вверх по крутому гребню жизни.
С высоты восьмитысячника далеко видно. Над головой темно-синее небо и яркое солнце. А внизу – все бело. Седина ущелий и обрывов уходит в далекие низины, где и жизнь-то сверху почти не видна. Воздуха маловато, но простор потрясает.
Но если приглядеться, видно, как плохо живут люди там, внизу. Стоят заводы. Уже 20 лет стоят. По всей стране разлилась власть денег. Воруют и воруют, по - крупному воруют. Закрывают роддома и делают платными образование и здравоохранение. Выбрасывают на свалку целые куски народной памяти и исторической правды. К власти дорвались лавочники, готовые продать все, что только можно продать.
Врачи и сами болезни ходят в наручниках «экономически выгодных» стандартов, вытесняющих клиническое мышление, достижения отечественной школы медицины. Больной человек со свойственной ему индивидуальностью перестает быть основой клиники. Скоро он должен будет лечить себя сам. Великие учителя – Мудров, Пирогов, Боткин, Захарьин, Бурденко, врачи- фронтовики – превращаются в бессмысленные памятники с острова Пасхи. Случайные люди занимают места главных врачей и ректоров Университетов, толпами осаждают ВАК.
Сверху все это хорошо видно. «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй», писал еще Радищев.
Книги «Мои больные» служат цели защиты достоинства врача и больного человека, заслуживающих чего-то большего, чем строчку в финансовых расчетах министерских лавочников.
ЛИТЕРАТУРНЫЕ ТРУДЫ М.М.КИРИЛЛОВА
Кабульский дневник военного врача. Саратов. 1996, 67 с.
Армянская трагедия. Дневник врача. Саратов. 1996. 60 с.
Мои учителя. Саратов. 1997. 40 с.
Незабываемое. Рассказы. Саратов. 1997, 113 с.
Перерождение. Выпуски 1,2,3,4,5. 1999 – 2006. Саратов. 500 с.
Учитель и его время. Саратов. 2000, 2005. 150 с.
Спутница. Журнал «Приокские зори». Тула.№2. 2008.
Мальчики войны. Саратов. 2009. 58 с.
Врачебные уроки. Саратов. 2009. 52 с.
После войны (школа). Саратов. 2010, 48 с.
Мальчики войны. 2-е, дополненное, издание. Саратов 2010. 63 с.
Моя академия. Саратов. 2011, 84 с.
Иисус Христос (очерк). Статья в сборнике
«Рязанский Кремль». Рязань. 2012. 10 с., Вестник новых
медицинских технологий, Тула, 2000, 3 с.
Статьи о Н.И.Пирогове и С.П.Боткине,
о моих учителях (М.С.Вовси, Н.С.Молчанове,
Е.В.Гембицком, С.Б. Гейро, В.В.Бутурлине,
М.Я Ратнер), о моих учениках и больных
– на страницах журнала «Новые Санкт -
Петербургские врачебные ведомости»
за 2000 – 2012 - е годы.
Главы из книги «Незабываемое». Журнал «Волга-ХХ1 век».
Саратов, 2010 г.
Мои больные (Рассказы). Саратов. 2012. 73 с.
Мои больные (Рассказы). Книга – вторая. Саратов. 2012. 47 с.
Мои больные (Рассказы). Книга – третья. Саратов. 2012, 33 с.
Третий лишний (рассказ). Журнал «Приокские зори». Тула, №4,
2012. 3 с., «Проза ру», 2012 г., газета «Коммунист Поволжья»,
Саратов, 2012, 1 с.
Врач парашютно-десантного полка. Повесть. Саратов. 2012, 44 с.
Арфистка (новелла). Журнал «Приокские зори». Тула, 4, 2012, 4 с.
Мои больные (Рассказы). Книга четвертая. Саратов. 2013, 32 с.
Мои больные (Рассказы). Книга пятая. Саратов. 2013. 30 с.
0
Михаил Михайлович
Кириллов
Редактор -
Кириллова Л.С.
МОИ БОЛЬНЫЕ
(Рассказы)
Книга пятая
Художественно-научное издание
Подписано к печати 2013 г.
Формат 60х84 1/16 Гарнитура Times New Roman.
Бумага офсетная. Печать офсетная. Усл. печ. л.
Тираж 500 экз. Заказ №
Отпечатано в ООО «Фиеста – 2000»
410033, Саратов, ул. Панфилова, 1, корп. 3А
М.М.КИРИЛЛОВ
МОИ БОЛЬНЫЕ
Рассказы
КНИГА ПЯТАЯ
САРАТОВ
2013
М.М.КИРИЛЛОВ
Посвящается
моим ученикам
МОИ БОЛЬНЫЕ
Рассказы
КНИГА ПЯТАЯ
САРАТОВ
2013
УДК 614.253.8(04)
ББК 53
К 431
Пятая книга рассказов о больных основана на личном опыте автора, на его воспоминаниях (первая книга вышла в начале 2012 г., вторая – осенью, третья – в декабре того же года, четвертая в январе 2013 г., в том же издательстве). Автор охватывает своим повествованием наблюдения, касающиеся больных преимущественно с патологией внутренних органов.
Особенностью описаний является форма рассказа о больных и о событиях того времени, когда они жили, что придает приводимым материалам хрестоматийный характер. Рассказы написаны исключительно по памяти автора.
Книга рассчитана на врачей-терапевтов, врачей общей практики, войсковых врачей, студентов старших курсов медицинских ВУЗОВ и на обычных читателей.
Сведения об авторе: Кириллов Михаил Михайлович – доктор медицинских наук, профессор, почетный член отделения фундаментальных клинико-биологических исследований им. Лейбница Европейской академии естественных наук (ЕАЕН), Заслуженный врач РФ, писатель.
Художественно-научное издание
Кириллов М.М. Саратов, 2013 г.
Оглавление
Стр.
Предисловие……………………………………………..4
«Дуче»……………………………………………………5
На окраине Спитака……………………………………..6
Лейкоз-эритробластоз…………………………………...8
Алиментарная дистрофия……………………………….9
Зверство…………………………………………………..10
В Институте гематологии и переливания крови …….. 12
Госпиталь в Ленинакане……………………………… 14
Любовь во спасение…………………………………….. 16
Белорусский лес…………………………………………. 17
Лимфогранулематоз……………………………………… 18
Жертвы беспечности……………………………………... 20
Ангина……………………………………………………... 21
Олежка……………………………………………………... 22
Системная склеродермия…………………………………. 24
Предчувствие………………………………………………. 25
Эпилептический статус……………………………………..28
Операция по Фиеске…………………………………………29
Больные муковисцидозом…………………………………..30
Хроническая почечная недостаточность…………………..31
Послесловие………………………………………………...33
Литературные труды М.М.Кириллова…………………….35
ПРЕДИСЛОВИЕ
Когда мне стукнуло 80, и я убедился, что при этом со мной ничего не случилось, я решил, что рассказы о моих больных будут продолжаться.
И хотя память моя все больше напоминает пустой тюбик, все-таки что-то в ней еще есть. Нашлось и на эту книжку, а всего за год напечатано рассказов более чем о 100 больных. Я, конечно, не подарил им жизнь, но память о них подарил.
Мои воспоминания случайны по времени и значимости прошедшего, по полноте и точности воспроизведения событий и течения заболеваний, но они не случайны по отношению к читателю и рассчитаны на его глубокий интерес к личности больного человека, к взаимоотношениям врача и больного, не скованным существующими уродливыми экономическими стандартами, к уважению отечественной школы клинического мышления как к вершине профессиональной деятельности врача.
Рассказы подчас тяжелы по своему содержанию и восприятию. Они как бы не о море, а о кораблекрушениях. Речь идет не о влюбленных и «Алых парусах», а чаще всего о смертельно больных людях, нередко об упущенных возможностях их лечения и о последнем мужестве умирающих. Получается некий реквием в миниатюре. Но и не писать об этом нельзя.
У многих врачей есть в душе рассказы о своих больных пациентах, но почти всегда это рассказы-исповеди для себя. И, как правило, этого достаточно. Но кто-то должен поделиться этим с другими, если сможет.
«Наша мысль сбивается с верного пути потому,
что соскальзывает в колею, накатанную
одним - двумя известными нам случаями»
(Ослер)
«ДУЧЕ»
Это будет небольшой рассказ из детства. Шла война. Среди мальчишек нашего двора в Москве, в Лефортово, в 1943-1944 годах самым маленьким был младший сын семьи Шмелевых, имени которого я уже не помню. Было ему не больше 5 лет, и все ребята звали его Дуче из-за того, что он был толстым и напоминал Муссолини, таким, как того изображали в карикатурах.
Было мне в то время 10 лет. Мой отец (начальник производства) и отец мальчика, дядя Шмелев (шофер грузовой машины), работали на военном заводе, занятом тогда выпуском артиллерийских снарядов, а также артиллерийской оптики для пушек. Завод был рядом, за забором.
У меня было два братика: Саша, 7 лет, и Володя, 3 -х лет. Наша мама болела туберкулезом и уже больше года лежала в больнице. А у Дуче были и мама, и старший брат, Валька, мой сверстник. Время было трудное, но детское. Война была рядом, но и для детства оставляла некоторое пространство.
Уже отпраздновали окончание Сталинградской битвы и с чердака полюбовались первым в Москве салютом (по случаю победы на Курской дуге). Мы были уверены, что товарищ Сталин победит фашистов и играли во дворе в победоносную войну. С нами везде была и малышня, и Дуче тоже. Я уже год, как вступил в пионеры. Старший из нас был Димка Ершов. Он и был заводилой, другие были помоложе и почти одногодки (Березовский, братья Темновы, Сахаров, Рызванович, Северов). Мы, школьники, посещали раненых в госпиталях, читали им стихи, убирали стеклотару на военном аптечном складе.
Многие семьи ждали своих родных с фронта. На заводе мужчин было мало, только те, у кого была бронь. Изредка во двор возвращались раненые на костылях. Похоронки приходили, а похорон я не помню.
Питались плохо, хотя хлеба нам дома хватало: у нас было три детские карточки. Все тогда жили одинаково плохо: и рабочие, и инженеры. Богатых не было. А Дуче как был толстяком, так и оставался таким. Наверное, он не мог похудеть при любом питании. Нрава он был доброго, дружил со всеми и с девчонками тоже. Смешной такой. И мы его любили, и бабушки души в нем не чаяли. Большим удовольствием было для них потискать его, сказать что-нибудь ласковое и при случае угостить конфеткой. Тогда выпускались «подушечки», конфеты без фантиков.
Так мы и жили. Но вдруг, где-то в августе 1944-го года, случилось несчастье. Дуче отравился арбузом и уже в больнице умер. Не усмотрели домашние. Мальчик съел испортившийся арбуз. На похороны детей не пустили. Горе поселилось во дворе. Нелепость какая-то. Детское горе измерить трудно. У детей долго не бывает собственных потерь, и каждая такая потеря кажется им собственной маленькой смертью.
Среди нас был мальчик чуть старше меня – Витя Чибисов. Мы вместе были в эвакуации и вместе вернулись в наш двор. Отец его был комиссаром партизанского соединения и был убит в бою. Эту семью и на заводе, откуда он ушел на фронт, и во дворе, где они жили, очень уважали. Витьку ставили в пример и жалели его. Для нас это тоже было горе, мы знали его отца-командира, но потерять нашего Дуче, этот кусочек жизни, для нас было тяжелее, словно это мы его не уберегли.
НА ОКРАИНЕ СПИТАКА
Конец декабря 1988-го года. Я в качестве профессора-консультанта Ереванского военного госпиталя находился в Армении и посещал госпитали, в том числе в Спитаке и Ленинакане.
В Спитак меня довез на своей Волге начальник ГВМУ генерал-полковник медицинской службы академик Ф.И.Комаров.
Проехали через поверженный город. Тяжелейшая картина разрушений. Целым осталось здесь только громадное кладбище. На окраине города, куда мы прибыли, были видны сохранившиеся части железнодорожного пути и остов элеватора. Выше элеватора, на склоне горы разместился военно-полевой госпиталь в лагерных палатках. Жилья вокруг не было. На путях работали русские рабочие-строители. Там же, прямо у забора, находился пункт междугородной телефонной связи. В кучах мусора, засыпанных снегом, валялись предметы домашней мебели, какие-то тряпки и детские игрушки.
Госпиталь отапливался печками-буржуйками. Над палатками вились дымки. Элеватор был в низине. Говорили, что в нем еще было зерно, но ходить туда боялись, считалось, что не все трупы погибших были извлечены. Унылую картину представляла эта окраина города. Ни транспорта, ни жителей. Все было обезлюжено. За элеватором простирались заснеженные горы. Светило солнце, никого не грея.
Раненых не было, в хирургическом отделении производились единичные операции по поводу травм или аппендицита. В терапевтическом отделении находилось небольшое количество больных пневмонией из числа военнослужащих, строителей и жителей города.
Оживленным местом в госпитале было приемное отделение. Это был блок из больших лагерных палаток. Вход был утеплен. Посредине каждой палатки стояла железная печка с вытяжной трубой. Солдаты-истопники топили ее на совесть. По краям помещений были поставлены широкие скамьи для посетителей. В следующей палатке стояли уже ненужные пироговские ряды.
Время для самого активного поступления раненых и больных к концу декабря уже прошло, и госпиталь, по-видимому, утрачивал свою необходимость, тем более обогревать его было трудно: на каждую печку требовался солдат-истопник. Ф.И.Комаров, в частности, и приехал, чтобы подыскать новое место для госпиталя, но в каменном помещении. Спитак был совершенно разрушен, в ближайших городах Кировокане и Степановане, куда он съездил, взяв меня и других товарищей, высились лишь остовы многоэтажных домов. Выжившие жители ютились в сараях, пристройках и подвалах. Жили без света. Дети не учились.
Поэтому открытое для всех помещение приемного отделения госпиталя, особенно по вечерам, становилось пунктом обогрева для всех этих несчастных. Включалась госпитальная электростанция: загорались лампочки. Кое-кому из приходящих посетителей делались перевязки. Закутанных малышей их армянские матери раздевали, и те бегали вокруг печки, как вокруг елки. Здесь же больным давали таблетки от кашля и лечили насморк. Заходили и русские рабочие – строители – показать дежурному хирургу свои ушибленные руки и просто посидеть, погреться. Здесь можно было запастись кипятком.
Как-то произошел рецидив землетрясения. В это время я сидел на стуле, и меня покачало как на рессорах машины – неожиданно, но мягко и не страшно. Потряхивало не раз. Мне объяснили: «Три балла». Здесь это было привычным.
Меня покормили в палатке-столовой. Запомнился горячий клюквенный кисель с белым хлебом.
Вечерело, когда генерала Комарова повезли в Ереванский госпиталь, прихватили и меня. Трасса была забита транспортом. Дорогу освещали многочисленные автомобильные фары. Страна везла и везла в пострадавшие районы Армении все нужное для восстановления, для строительства, для жизни людей.
ЛЕЙКОЗ – ЭРИТРОБЛАСТОЗ
С 1962-го года вместе со мной в клинической ординатуре ВМА им. С.М.Кирова при кафедре академика Н.С.Молчанова учился врач Х-й. Он прибыл на учебу из воинской части, расположенной около Сухуми.
Мы с ним сразу подружились, делились знаниями, наблюдениями и помогали друг другу. Я уже упоминал о нем в своих рассказах. Многое для нас было общим, прежде всего, наши Учителя, которых мы здесь обрели (Н.С.Молчанов, Е.В. Гембицкий, И.И.Красовский). Оба мы засели за кандидатские диссертации. Он по гематологии, я по пульмонологии.
Обо всем не расскажешь, но вспомнилось мне, как однажды весной он привез на поезде из Абхазии, с места своей прежней службы, несколько больших картонных ящиков с ветвями мимозы. Там в это время она бурно цвела и поставлялась во все города страны. Но ведь это везде, а здесь прямо в клинику. Как он догадался съездить! Ветви были свежие, желтые комочки яркими, крупными и пахучими. Женщины клиники были ему очень благодарны.
Он привозил цветы и в следующие вёсны.
Закончилась ординатура, и наши пути разошлись. Он остался в Академии, в Центре крови и тканей, и, защитив кандидатскую диссертацию, принялся за докторскую, тем более, что материала у него было достаточно, а я, поработав в Ленинградском окружном госпитале один год, до конца службы уехал в Саратов, на кафедру терапии Военно-медицинского факультета и в последующем возглавил ее. Мы по-прежнему дружили. Встречались, в том числе у него дома.
В 1985-ом году я, приехав в Ленинград, узнал, что друг мой болен и лежит на кафедре факультетской терапии академии. Врачи говорили о болезни крови. Я навестил его. Чувствовал он себя достаточно бодро, разве что бросалась в глаза бледность. О своей болезни он не упоминал. И я не спрашивал. Говорили о жизни, о детях и внуках. Каждому из нас было за пятьдесят. Было о чем поговорить. Попрощались, обнявшись.
Вышел я из палаты с тяжелым сердцем. В ординаторской мне сообщили, что у моего друга острый эритробластоз, или «красный» лейкоз, по имени - Ди Гульельмо.
Гематологи знают, что эта форма заболевания отличается особенно злокачественным, агрессивным течением. Больной по специальности постоянно имел дело с препаратами крови и часто наблюдал гематологических больных. Инфекционная основа лейкозов не доказана, но такая версия приходит в голову и не исключена до сих пор.
Друг мой умер через несколько месяцев в той же клинике.
АЛИМЕНТАРНАЯ ДИСТРОФИЯ
Начало 90-х годов. Терапевтическая клиника госпиталя им. Н.Н.Бурденко. Я был там по диссертационным делам своего ученика, с которым мы вместе работали в Ереванском военном госпитале в период армянского землетрясения.
Однажды, выйдя из кабинета в коридор, я увидел бредущую в десяти шагах от меня человеческую фигуру, напоминавшую вешалку с повешенным на ней длинным госпитальным халатом на плечиках, со стриженой головой и ногами, тонкими как спички, которыми он медленно и неуверенно передвигался в больших для него тапках по коридорному ковру.
Худоба этого человека поражала. Казалось, что еще немного и он может переломиться или упасть. Я спросил сопровождавшего меня врача об этом человеке. Оказалось, что это солдат, один из нескольких, доставленных из Владивостока с острова Русский, погибавших там от голода. У него была резко выраженная алиментарная дистрофия. Он пролежал в госпитале под капельницами уже больше недели, и ему только что разрешили ходить.
Я тут же вспомнил о публикациях с места тех событий. Целое подразделение, находившееся на острове, было оставлено на полуголодном режиме в связи с массовыми кражами продуктов питания на армейских складах. Люди были отрезаны от материка и начали голодать. Это происходило в зимнее время. Сообщалось о нескольких погибших голодной смертью. Когда преступление вскрылось, оставшихся солдат перевезли во Владивосток, на военно-морскую базу. Состояние их было тяжелейшим, требовались меры питательной реанимации. Часть из больных была переведена в Хабаровск, часть в Москву.
Сохранилась научная литература о массовом заболевании у ленинградцев-блокадников, известном как алиментарная дистрофия. Как-то я обнаружил целые стопы книги об этом заболевании, написанной в блокадные годы известными тогда ленинградскими учеными. Книги были сложены на подоконнике в библиотеке, списанные и подготовленные для сдачи в макулатуру. Одну из них я взял себе и по ее материалам подготовил лекцию для слушателей нашего военно-медицинского факультета. Забытое уникальное прошлое.
Солдаты, отправленные в Москву и пережившие голод на острове Русском, выжили, но наверняка были признаны негодными к военной службе. Было следствие, но о его результатах мне ничего неизвестно.
«Разгромили атаманов, разогнали воевод и на Тихом океане свой закончили поход»…
ЗВЕРСТВО
Зима 1970 года. Ожоговое отделение второй советской больницы г. Саратова, кафедра военно-полевой хирургии (начальник – проф. В.Р.Ермолаев). Поступила молодая женщина, лет 25-ти. Ее привезли на каталке из операционной, где сразу при поступлении сделали первичную хирургическую обработку в области крестца, промежности и бедер. Делали все это под наркозом.
История больной постепенно становилась известной и была такова. Накануне вечером она с приятелями, работавшими с ней на одном заводе, много выпила. Идти не могла. Приятели вчетвером довели ее до мостика через Глебычев овраг. Там, около моста, эти звери ее поочередно изнасиловали и совершенно пьяную, в алкогольной коме, с опущенными ретузами и поднятой юбкой, оставили прямо в сугробе. Было где-то 3 часа ночи. Только часов в шесть, когда на мосту включили освещение, первые прохожие смогли ее заметить. Вытащили на мост и вызвали скорую помощь. Так она оказалась в ожоговом отделении. У нее обнаружили глубокое отморожение мягких тканей крестцовой области и бедер. Когда тело отдирали ото льда и снега, пришлось отрывать и кожу, и вмерзшую одежду.
Сама пострадавшая ничего не помнила и пришла в себя только в палате. Обожженных в отделении было много, а отморожения наблюдались редко и, тем не менее, лечили этих больных именно здесь.
В годы Великой отечественной войны, особенно в блокадном Ленинграде и на Ленинградском фронте, сложился громадный опыт по лечению отморожений, или холодовой травмы.
Я оказался в ожоговом отделении, поскольку в это время вел здесь занятия с группой слушателей. Практические занятия шли по теме «Ожоговая болезнь». Это позволило мне наблюдать эту больную и в палате, и на перевязках.
В перевязочной ей проводилось удаление погибших тканей, осуществлялась антисептика, подготавливались условия для пересадки в дальнейшем здоровых тканей. Слава Богу, у больной не пострадали почки и не появились тазовые расстройства. Какое-то время больная лихорадила.
К ней многократно приходили следователи, но об этом врачи знали мало. Когда уменьшились явления токсемии, и больная перестала лихорадить, ее самочувствие улучшилось. Родных в Саратове у нее не было (она была из деревни), и к ней редко кто приходил (видимо, только с работы).
Оказалось, что у нее золотой характер. Она была общительна и приветлива со всеми. Не жаловалась, хотя и понимала, что ее ждет инвалидность. Молодость и хороший аппетит способствовали положительному течению раневого процесса. Пересаженная кожа постепенно приживалась. Приходилось устранять келоидные рубцы, мешавшие восстановлению движения в тазовой области. С ней занимались лечебной физкультурой. Наконец, она встала на костыли и стала ходить по коридору отделения. Ей много внимания уделял начальник отделения доцент Павел Иванович Атавин и старшая медсестра Софья Мариановна Афанасьева. Все лечение заняло несколько месяцев. Я заходил к больной и после того, как закончился цикл учебных занятий.
Знаю, что она оформила инвалидность и была направлена на реабилитацию в какой-то санаторий. Учитывая хороший характер, её пытались оставить в отделении техничкой. Но не получилось: нагибаться, чтобы мыть полы, и таскать тяжести ей было тяжело.
Прошло лет пять. Однажды я увидел ее в троллейбусе. Она была в старом пальто и стоптанных туфлях. Встав у стойки возле кондуктора, склонив свою все еще белокурую голову, она просила милостыню. Тогда в трамваях и троллейбусах нищенство было частым (убогие, цыгане, инвалиды).
Лицо ее выдавало уже некую печать алкоголизма. Она не узнала меня, когда мы встретились глазами. Кто она? С кем она? По-видимому, жизнь вытолкнула ее на обочину.
В ИНСТИТУТЕ ГЕМАТОЛОГИИ И ПЕРЕЛИВАНИЯ КРОВИ
В январе 1983 года проводилось совещание руководителей кафедр военно-полевой терапии Военно-медицинских факультетов страны. Руководил совещанием Главный терапевт МО генерал-лейтенант м/с проф. Е.В.Гембицкий. Принимали участие Г.К.Алексеев, Е.В.Ермаков, Б.Ф.Мурашов, А.Ф.Ершов и я (проф. Л.М.Клячкин поехать тогда не смог). По программе встречи, в частности, было посещение Института гематологии и переливания крови. Военно-медицинская служба имела определенные достижения в этой области.
Мы прибыли в институт. Нас встретил проф. Фанштейн, известный гематолог. Состоялась беседа о достижениях в гематологии, о спорном предложении синтетической «голубой» крови, о лечении лейкозов, о заготовках костного мозга у космонавтов и т.д. Все было очень интересно. Потом нам показали асептический блок института.
Асептический блок помещался в отдельном отсеке института, занимая целый этаж. Кроме вспомогательных подразделений (лабораторий, хранилища компонентов крови, системы очищения воздуха и др.), было две или три палаты с туалетом и душевой установкой в каждой, изолированных от других помещений блока, с выходом в общий коридор. В каждую такую палату поступал специально отфильтрованный воздух с улицы и вытяжной вентиляцией удалялся через отверстие над плинтусом прямо в коридор. А из коридора на больничную лестницу. Это полностью устраняло присутствие в палате микробов.
В палатах находились больные с заболеваниями крови. Поскольку нам предстояло войти в одну из них, нас одели в защитную одежду (плотный халат, маска с прорезями для глаз, высокие бахилы). Это ограничивало микробный контакт с больным, но главный барьер заключался в непрерывной вентиляции воздуха, поступающего в палату.
Мы вместе с проф. Файнштейном вошли в палату. На широкой кровати лежала молодая женщина, по-домашнему одетая, с книгой в руках. Поздоровались. Читала она «Анну Каренину». Разговорились. Она страдала острым лейкозом. Медикаментозно и лучевым воздействием ей был радикально подавлен белый росток костного мозга (при этом страдал весь костный мозг). В результате она оказалась полностью беззащитной перед микробами, находившимися в воздухе, на ее коже и во внутренних органах. Её готовили к пересадке донорского костного мозга. А может быть, этот процесс уже происходил. Больная ходила по палате, как у себя дома, читала книги. Ее болезненное состояние выдавали лишь невысокий субфебрилитет и синяки в областях инъекций, в том числе на грудине.
Расчет состоял в том, что в условиях полного подавления измененного костного мозга здоровый костный мозг успешно приживется и обеспечит полную клинико-гематологическую ремиссию в течении лейкоза. Асептический блок позволял пройти этот период без инфекционных осложнений. А когда наступит ремиссия, будет осуществлен забор собственного восстановившегося костного мозга, и материал этот будет помещен в банк крови, расположенный здесь же. При возникновении в последующем рецидива лейкоза (а это было неизбежно) вновь будет проведена иррадикация костного мозга больной и достигнутая ремиссия будет использована вновь. Теоретически, да и практически, это создает условие для многократного достижения ремиссии и продления жизни.
Проф. Файнштейн привел десяток успешных примеров такой тактики. Без асептического блока она была бы невозможна.
В Институте сохранялись образцы костного мозга и космонавтов, и ученых в расчете на их использование при возникновении лучевой болезни.
Нам было рассказано о дальнейших планах Института по оборудованию целого асептического комплекса уже из 12 палат. Говорилось и о создании большей мощности воздухообмена в таких палатах, что приводило к достижению надежной асептики в зоне обитания больного. Микробы просто смывало бы воздухом, и посетителям можно было бы обходиться без специальной защитной одежды. Так, можно было запросто забежать к больному в болонье и поделиться впечатлениями о последнем футбольном матче…
Редко удается видеть больного лейкозом, у которого бы уже не было старого костного мозга, но еще не было нового, здорового.
ГОСПИТАЛЬ В ЛЕНИНАКАНЕ
В начале января 1989-го года мне довелось съездить в госпиталь в г. Ленинакане. Прошел почти месяц после трагического землетрясения. Здешние врачи рассказывали, как это было. Я привел эти наблюдения в своей книге «Армянская трагедия. Записки врача» (Саратов, 1996). Но в памяти они сохранились .
Современное здание госпиталя было разрушено, при этом погибли 8 больных и три медсестры: все были раздавлены лестничными пролетами. Сохранилось лишь старое здание постройки 1834-го года, сделанное из армянского туфа. Подпрыгнуло, но устояло.
Каждый из медперсонала как-то пострадал. У кого-то семья погибла полностью, у кого-то чудом осталась целой, но завалило жилье, и некуда было деться. Сотрудники госпиталя бросились в город. Спасая своих, спасали чужих. Начальник медицинского депо потерял дочь и обезумел, его долго не могли найти, иначе раньше можно было бы получить палатки, имущество и развернуть работу.
Когда начали поступать раненые, оперировать их пришлось в барачной лагерной палатке. Хирург Юсибов, кстати, наш саратовский выпускник, уже у операционного стола обнаружил, что работает в тапочках. Семьи, оставшиеся без крова, разместили в палатках. Дети, холод, плач и стоны. Раздавали солдатскую пищу даже самым маленьким.
Условия работы оказались особенно тяжелыми во второй половине 7 декабря и в ночь на восьмое, так как не было освещения, недоставало растворов и стерильного материала. Сказывалось испытанное потрясение. Ночью работа шла при свете костров и автомобильных фар, а в операционной – при свечах. Диагностика повреждений и тем более состояния внутренних органов была затруднена (холод, невозможность раздеть раненых, скученность, нехватка персонала). Распознавание шока основывалось на констатации частого нитевидного пульса, холодного липкого пота и общей заторможенности раненого («засунул руку под фуфайку – холодный пот и скрип, значит, шок и подкожная эмфизема, что осложняет торакальную травму)».
Спустя 3-5 дней поступление раненых уменьшилось. Перевели работу госпиталя в старое здание. Отправили семьи в Союз, к родственникам. Но многие остались, ютятся по углам. Начальник госпиталя А.М. Нигматуллин, наш выпускник, потерял квартиру, живет у своего шофера, местного жителя.
Вместе с терапевтом я посмотрел больных, лежащих в госпитале. Их было 13. У одного бензиновая пневмония. Поначалу был тяжелым, сейчас поправляется. У другого - первичный, клинически яркий, суставной ревматизм, у остальных – бронхит, ангина. В палате более или менее тепло.
Познакомили меня с замполитом госпиталя. Он, как и все здесь, тяжело пережил первые сутки трагедии. У него полностью погибли и квартира и добро, поначалу были какие-то неясности с семьей, хотя потом все они нашлись. Хоронил погибших. Он очень болезненно пережил все это. Произошел длительный нервный срыв. Все эти четыре недели он … плачет. Работает и плачет. Семью отправил в Уфу, там им уже выделили 3-х комнатную квартиру. Казалось бы, все позади, но нервная система кровоточит. «Не зарастет на сердце рана…» Сидит он в комнате, где сложены книги из госпитальной библиотеки. Бережет их. Охраняет он и пайки, которые пока что выдают военнослужащим. Говорит, что подписные издания были украдены в первую же ночь, а библиотекарша-армянка наутро же уволилась.
Хирург Юсибов, о котором я уже упоминал, лишь спустя три дня после непрерывной работы, смог отлучиться с территории госпиталя. На улице возле него остановилась легковая машина, и из нее вышли двое бородатых армян, хорошо одетых, в модных пальто и шарфах, с холеными руками и, подойдя к нему, сказали: «Мы знаем, что ты, азербайджанец, помогал нашему народу, оперировал и спасал наших детей, но к несчастью, ты - азербайджанец - наш враг, и мы будем вынуждены тебя убить. Даем тебе месяц, 7.01 или тебя здесь не будет, или расстанешься с жизнью. Каждые 5 дней мы будем тебе напоминать об этом». Сели в машину и уехали. Все делалось в открытую. Через 5 дней прибежал мальчик, передал записку-напоминание, спустя еще 5 дней – другую. Доложили по команде в Округ. Ждут решения. Пещерный, изощренный национализм «высоколобых».
И это тогда, когда Н.И.Рыжков, председатель Совета Министров СССР, уже 20 дней сидит в Армении и, пользуясь своей властью, эшелонами гонит сюда строительные материалы, уголь, продовольствие и медикаменты для пострадавшего населения республики!
От землетрясения тогда погибло 25 тысяч человек и 18 тысяч остались калеками.
На следующие сутки я убыл в Спитак, а оттуда возвратился в Ереван.
ЛЮБОВЬ ВО СПАСЕНИЕ
Году в 1973, осенью нашу клинику в 8-й больнице г. Саратова полностью заполнили больные постгриппозной пневмонией. Город охватила очередная эпидемия гриппа. Это делалось всегда, так как клиника наша была областным пульмонологическим центром. И в этот раз госпитализировали 250 человек, в том числе из области.
Было мне тогда 40 лет, я был доцент кафедры терапии.
Тяжелых больных было несколько десятков. Палатные обходы и клинические разборы проводились систематически. Работа была тяжелой. Это продолжалось месяца полтора. Я уже тогда понял, что пневмонии были, конечно, разными при формальной схожести, но особенно разными были сами больные.
К одной из них я заходил ежедневно, иногда не один раз. У нее была выраженная дыхательная недостаточность и тяжелый инфекционно-токсический синдром. Все это накладывалось на остаточные явления перенесенного до этого гриппа.
Поначалу она даже бредила. Ей было 25 лет. Лицо ее было красное и потное от лихорадки, глаза влажные, края носа участвовали в акте дыхания. Она металась в постели и капризничала, как ребенок. Ее черные волосы рассыпались по подушке. Я выслушивал ее легкие и старался ободрить и успокоить. Она привыкла к моим визитам, стала ждать меня. И я привык к ней, она нравилась мне. Шло время, антибиотики, глюкокортикоиды, оксигенотерапия делали свое дело, и она стала поправляться. Ей казалось, что она выздоравливает потому, что я её не забываю. Я ее не разуверял и в шутку обещал даже, что, когда она поправиться, сходим с ней на дискотеку.
Так бывает, когда больной становится как бы родным человеком, особенно если ему больше некому помочь. Он ждет тебя и тянется к тебе как ребенок. И ты лечишь его не только лекарствами, но и своим лекарством любви. Обман не велик и оправдан, поскольку он лечит.
Она поправилась, стала выходить в коридор. Я приходил к ней, но все реже и реже – надобность во мне исчезала. Ее навещали ее заводские подруги, и она постепенно возвращалась в круг своих прежних привязанностей. Вскоре она выписалась.
Прошел месяц, я уже забыл о ней. И вдруг встречаю эту девушку на одном из этажей у дверей ее бывшей палаты. Крепкая, здоровая, но какая-то другая, чужая. Обыкновенная. Мне показалось, что она подурнела. Я почувствовал себя виноватым и огорчился, так как оказалось, что я уже забыл ее. А может быть, не она стала другой, а я? Как только исчезла нужда во мне, я отошел в сторону, и спасительная связь между нами растворилась. Она, видимо, почувствовав мое отчуждение, спросила с надеждой: «А как же дискотека?» Видимо она на что-то рассчитывала, раз пришла повидаться. Что я мог ей ответить? Что это были любовь и ложь во спасение? Сказал что-то о занятости, просил заходить, если что. И мы попрощались. Согласитесь, все-таки обидно, когда любовь проходит.
БЕЛОРУССКИЙ ЛЕС
Я прибыл в артиллерийский полк танковой дивизии, в г. Борисов, на войсковую стажировку. Шел 1955-й год. Стажировкой заканчивался 5-ый курс учебы в ВМА им. С.М.Кирова. Город Борисов располагался на реке Березине, где когда-то застрял Наполеон и откуда вынужден был, оставив армию, бежать в Париж.
Почти сразу после моего прибытия в медпункт части вся танковая армия стала готовиться к выходу на большие учения. Полковая санитарная машина укомплектовывалась имуществом, медикаментами, перевязочными материалами, продуктами.
Выехали из Борисова ночью и проследовали через Минск, Барановичи и, восточнее г. Слонима, свернули в лес. Роль нашего полка по плану игры была держать оборону.
Медпункт развернулся в глухом лесу и в последующем никаких частей, даже собственного полка, я так и не видел. Кроме старшего врача полка и меня, в медпункте были фельдшер, санинструктор и шофер.
Ночью в глубине леса фосфоресцировали гнилушки, и лес выглядел как в сказке о Берендее. Из ближайших деревень к нам стали приходить бабушки-крестьянки. Узнали как-то, что приехали врачи. Иногда они приводили с собой ребятишек. Бабульки жаловались чаще всего на боли в суставах и в позвоночнике. Все они были крестьянками, пережившими войну и оккупацию. Руки у них были мозолистые, в узлах из вен. Приходили обычно после обеда до десятка человек. Пришлось вести амбулаторный прием. Белорусский язык не мешал мне. Все было понятно. Кому-то из них я давал таблетки от боли и воспаления, кому-то от высокого давления, некоторых перевязывал, а кому-то ограничивался советом. Так продолжалось несколько дней. В награду они приносили яички в лукошках, лук, огурцы. Мы не отказывались. Бабушки были тоже довольны и особенно благодарны за внимание. Это была неплохая школа амбулаторной терапии.
«Война» еще продолжалась, когда срок моей стажировки закончился. Распрощавшись с товарищами, через Барановичи и Москву поездом убыл в Ленинград, в отпуск, к своей семье.
ЛИМФОГРАНУЛОМАТОЗ
Лимфогрануломатоз – в обычной терапевтической практике – нечастое, но сложное заболевание, своеобразное медицинское НЛО. Все эти больные чем-то похожи друг на друга и особенно трудностями диагностики.
Обычно это мужчины, больные среднего возраста, худые. Но может быть, таких довелось видеть только мне? Для них характерны мышечные боли, пониженный психический тонус, тоскливое ожидание худшего, и все это на фоне сниженного аппетита, потливости, низкого субфебрилитета. Обычна некоторая анемизация, но, вместе с тем, наблюдаются умеренный нейтрофильный лейкоцитоз, ускорение СОЭ до 20-25 мм в час. Характерны парестезии и временами зуд кожных покровов. Эти больные в большей мере напоминают больных туберкулезом. Но нет главного: нет поражения паренхимы легочной ткани, обязательного для специфического процесса. Вместе с тем, имеется не сразу определяемое увеличение периферических (обычно подмышечных и надключичных) или внутригрудных лимфоузлов. Предположение о лейкозе не подтверждается характером изменений формулы крови. Возникает впечатление о каком-то вялом инфекционном процессе. Соответствующие исследования (посевы крови и др.) этого не устанавливают. Так что же это!?
Когда наблюдаешь больного неделями и не находишь диагностического решения, это порождает ощущение бессилия. Как лечить? Общеукрепляющими средствами и витаминами? Но ведь что-то за этим субфебрилитетом и похуданием скрывается?
Методом отрицания (дифференциальная диагностика) выходишь на патологию лимфатической системы, и то, если все же определяется лимфаденопатия. А это – темный лес. Здесь могло бы помочь пункционное или, еще надежнее, гистологическое исследование удаленного лимфоузла. Но и это, конечно, не обязательно. Нужен опытный гистолог, а где его взять? Еще труднее с внутрилегочной лимфаденопатией.
Если гистолог фиксирует гранулематозный процесс в лимфоузлах, диагностика продвигается вперед. Но и в этих случаях приходится направлять больного и гистологические препараты в Обнинский институт, лаборатории которого славятся высочайшей техникой исследований.
Больной остается там и для лечения. Заболевание считается излечимым, особенно в случае поражения периферических узлов. Об этом пишут, но сам я никогда таких больных не лечил. Поэтому, об этом не пишу.
Удивительное заболевание. Намучаешься, пока докажешь его суть. НЛО да и только!
ЖЕРТВЫ БЕСПЕЧНОСТИ
После двух часов полета из Ташкента, приземляясь, кружим над Кабульским аэропортом. Самолеты, снижаясь на посадку, отстреливаются от возможных пусков стингеров.
Аэродром кажется небольшим, на краю полосы несколько домиков, чахлые кусты, дощатая уборная – одна на всех. Но аэродром вполне современный: принимает все типы самолетов. Рядом с аэродромом инфекционный госпиталь и воздушно-десантная дивизия. За территорией аэродрома невысокие горы.
Прибыл в госпиталь. Устроился в интернатуре. На 3 месяца я здесь – профессор-консультант. В этот же день узнал о трагедии, произошедшей в горах рядом с аэродромом.
Рассказывали: команда солдат в количестве 19 человек во главе с прапорщиком, вооруженным только пистолетом, на грузовике отправилась в ближайший карьер за гравием. Дело было не новое, да и аэродром был рядом, но их подстерегли «духи». Какая беспечность! Прапорщик даже достать пистолет не успел, как их схватили. Издевались вдоволь. Огнестрельное оружие не применялось, чтобы не привлекать внимание. Действовали ножами и прикладами.
Когда в части хватились людей и обнаружили место их гибели, бандитов уж и след простыл. И это в непосредственной близости от крупнейшего аэродрома. Афганцы у себя в горах как дома. У них свой повод для мести и жестокости. Очевидно, что война не скоро закончится.
Каждый день в госпиталь по команде «Поток» из аэродрома поступали раненые. Туда их из медицинских рот, как правило, доставляли на вертолетах. Из приемного отделения на каталках санитары везли в реанимационное или в хирургические отделения. Кабульский госпиталь советских войск, фактически выполнявший роль фронтового госпиталя, насчитывал более 1000 коек, причем на 90% хирургических. За 10 лет афганской войны только погибших было 15 тысяч советских бойцов и командиров.
Наш интернациональный долг стоил большой крови.
АНГИНА
Летом 1971-го года мне пришлось руководить войсковой стажировкой слушателей Саратовского военно-медицинского факультета в ракетной дивизии с базированием ее штаба в окрестностях города Бологое.
Все было обычно: прибытие, размещение стажеров по «площадкам» и их систематическая работа в медицинских пунктах дивизионов. Это достаточно самостоятельная деятельность (по завершении 5-го курса), но требующая контроля.
В центральной «усадьбе», как именовалось место размещения штаба, находился и сам ракетный госпиталь.
Однажды в городок ко мне приехал заболевший слушатель. Боль в горле, температура. Меня в гостинице он не нашел (я объезжал в это время своих подопечных) и решил полечиться самостоятельно: пошел в баню.
Баня была хорошо натоплена, но было душно. Потер по традиционной просьбе «спинку» соседу и, потрудившись, почувствовал себя совсем плохо: возникла резкая слабость и, боясь упасть, он вышел в прохладный предбанник и от слабости лег на холодный каменный пол. Стало легче, но находившиеся рядом голые мужики, не позволили ему лежать на холодном полу и положили на скамью. Наверное, это был обморок, ангина давала о себе знать.
Отлежавшись, он оделся и по совету соседей по бане потихоньку побрел в госпиталь. Было воскресенье, принял его дежурный врач, осмотрел и с диагнозом лакунарная ангина положил в инфекционное отделение. Назначил инъекции пенициллина, аспирин и полоскание. Температура была 39,5.
В палате, верхняя часть которой была застеклена, он был один. Через коридор находилась другая палата, и там было несколько больных. Через стеклянную переборку их было видно.
Спустя полчаса после введения антибиотика больной почувствовал, что потеет. Жар сменился ознобом и возникла резкая слабость. Он сообразил, что под действием пенициллина стала критически падать температура тела. Холодный пот заливал лицо. Что было делать, к нему никто не подходил?! Он приподнялся в постели сколько было силы и, дотянувшись, постучал рукой в стеклянную переборку. Один из больных в противоположной палате, сидевший на спинке койки, оглянулся на стук и увидел падающую руку. Не поленился и сходил на пост, к сестре.
Сестра прибежала и диагностировала коллапс. Больной попросил ее тотчас же сделать ему кордиамин, причем таким шприцем, который есть, даже использованным, чтобы не терять время. Он рассчитывал подстегнуть упавшее давление (грамотный был парень). А давление было 70 на 30 мм рт. ст. Он попросил не терять время и на ожидание врача. Укол был сделан. Уже через 5-10 минут от места инъекции стало разливаться тепло. Оно шло волнами и достигло головы. Окрепло сознание. Давление поднялось и вскоре составило уже 100 на 55 мм рт.ст.
Инъекция кордиамина, как известно, очень болезненна, но эффект стоил того. Подошел дежурный врач. В это время к больному подоспел и я. Когда я вернулся из поездки в гостиницу, там мне подсказали, что меня искал заболевший слушатель. Со слов больного я и узнал обо всем.
Ну а позже состояние больного выровнялось. Был вызван ЛОР-врач, и лечение ангины продолжилось. С общеукрепляющей целью больному поставили графин с глюкозой и аскорбинкой. Жидкость именовалась «коктейль Таня» в честь спасительницы-медсестры. Возможно, помогала и возникшая между ними симпатия. Через две недели слушатель был выписан из госпиталя и продолжил стажировку.
ОЛЕЖКА
В 1950-м году Олег Х. и я вместе поступили на 1-й курс ВМА им. С.М.Кирова: он из Кронштадта, я из Подмосковья. Оба были медалисты. Нас определили в одну учебную группу.
Учились упорно, чего стоила только анатомия! Он был здоровяк, даже этакий увалень. Добродушный, доброжелательный парень, готовый прийти на помощь всегда, но не навязчивый. Иногда к нему приезжала старшая сестра из Кронштадта, они были дружны.
Все его любили и считали своим. Свои личные переживания он напоказ не выставлял, никогда не жаловался и не ныл. Характера был мужского, одним словом, оправдывал выражение «Мы из Кронштадта!»
Лично нас ничего не связывало, просто все время были рядом.
Осенью 1951-го года всем молодым с нашего курса, бывшим школьникам (кроме нас, были еще и офицеры-фронтовики, бывшие фельдшера), присвоили звание младший лейтенант медицинской службы. Условия общежития стали свободнее, да и увеличилось денежное довольствие.
Зимой 1952-го года, после каникул, Олег заболел. Постепенно выяснилось, что у него болит ухо. Внешне состояние его здоровья было так благополучно, что ни он, ни окружающие долго не придавали значения его жалобам. Так было, пока у него не поднялась высокая температура, и из ушной раковины не показался гной. Направили его в ЛОР-клинику, которая и находилась-то рядом, надо было только перейти узенькую Клиническую улицу.
Руководил кафедрой и клиникой ЛОР - болезней профессор генерал-лейтенант м/с В.И.Воячек. Это был знаменитый врач и в Академии, и в Ленинграде. От старых ленинградцев я слышал такую историю. В 20-е годы здесь жили 3 двоюродных братьев Воячеков и все Володи: Володя рыженький, Володя беленький и еще какой-то. Они образовали общество под девизом «Долой рукопожатие». По-видимому, это было вызвано неблагоприятной эпидемиологической обстановкой в Петрограде в те годы (сыпной тиф, холера). Один из братьев и стал в будущем профессором В.И.Воячеком. В начале 30-х годов после инспекции Академии нарком обороны К.Е.Ворошилов наградил Воячека орденом Ленина. В наше время он был уже очень не молод.
Воячек осмотрел Олега, поставил диагноз гнойного отита и госпитализировал к себе в клинику. Не знаю, что именно с ним делали в клинике (возможно, и вскрытие полости среднего уха), но ему стало лучше, и он был выписан на амбулаторное лечение и вернулся в общежитие. Однако, спустя полмесяца у него вновь поднялась температура и возобновилось выделение гноя из уха. Больного госпитализировали. И вновь им лично занимался Воячек.
Вскоре на курсе стало известно, что Олегу стало совсем плохо, он потерял сознание, и у него диагностировали гнойный менингит.
Олег умер. Это была первая потеря на нашем курсе. Было невероятно, что это произошло с самым здоровым из нас. Ему было 19 лет. Хоронили, как положено, с воинскими почестями. Сестра Олега перевезла гроб с его телом в Кронштадт, на их семейное кладбище.
CИСТЕМНАЯ СКЛЕРОДЕРМИЯ
В 6-ой больнице г. Саратова в 70-80-ые годы кафедру терапии возглавляла проф. Н.А.Чербова, известная своими работами в области ревматологии. По ее приглашению мне нередко приходилось участвовать в клинических разборах и в консилиумах в ее клинике.
Консилиумы, собирая специалистов, многому учат их участников. Это хорошая школа.
Однажды анализировалось состояние больной, 50-ти лет. У нее прогрессировала общая слабость и похудание без лихорадки и конкретных изменений со стороны внутренних органов, но со значительным ускорением СОЭ. Существующее представление о «болезни ускоренного СОЭ» само по себе беспредметно и, как правило, свидетельствует об увертюре чего-то еще не познанного, диагностика которого требует времени. Получается, что терапевт, словно охотник в засаде, вынужден терпеливо ждать, пока «дичь» неосторожно выдаст себя. Конечно, больной были назначены противовоспалительные и симптоматические препараты, но лечение причины заболевания было невозможно.
Внимательный осмотр кожи спины больной выявил участок ее уплотнения величиной с маленькое блюдце. Такое локальное изменение кожи могло свидетельствовать о несистемной склеродерме. Дерматологи это хорошо знают. Локальные изменения наблюдаются и при несистемной волчанке (хейлоз). Но ускорение СОЭ для локальных изменений не характерно.
Я предположил, что, возможно, это дебют системной склеродермии, заболевания, входящего в группу больших коллагенозов, таких как системная красная волчанка и узелковый периартериит. К сожалению, нужно было время, чтобы убедиться в прогрессирующем характере изменений кожи и внутренних органов больной. Это подтвердило бы их системное значение.
Через какое-то время консилиум собрался вновь. Прогрессия была налицо. Может быть, это и было самым главным в системе доказательств.
Ухудшилось общее состояние больной. Она заметно похудела. Лицо стало амимичным, кожа его буквально обтягивала, вокруг рта образовались морщины, делая его похожим на застегнутый кисет. Снизился и эмоциональный тонус больной.
Ее госпитализировали, назначили глюкокортикоиды. Это привело к снижению СОЭ и улучшению самочувствия больной, но попытка уменьшения дозы преднизолона приводила к обострению процесса. Появились изменения в моче (протеинурия) и в крови (азотемия), что свидетельствовало о развитии почечной недостаточности. Это считается характерным для системной склеродермии (так называемая склеродермическая почка).
Существует мнение, что склеродермия – маркер опухолевого процесса. Тогда можно было бы говорить о ее вторичном характере. Однако, данных о наличии какой либо опухоли у больной выявлено не было.
Последовало длительное лечение, исход которого, тем не менее, к сожалению, был предрешенным.
ПРЕДЧУВСТВИЕ
23.12.1988-го года я получил указание вылететь в Ереван для работы с пострадавшими при землетрясении, которое произошло 7-го декабря.
Армянская диаспора, даже судя по наблюдениям в Саратове, в эти дни сжалась как пружина. Аэропорт был забит армянами. Вылететь было невозможно. Подумалось, а у русских это чувство возможно? Было ли такое когда-нибудь? Разве что в ноябре 1941-го года при обороне Москвы.
Лететь в Армению было страшно. Готов ли я к тому, что там меня ожидало? Было уже известно, что уже в первые дни после землетрясения погибло 25 тысяч человек и было ранено и искалечено еще 18 тысяч жителей республики.
Что я раньше знал о землетрясениях и массовых трагедиях?
1948-ой год. Москва. Учитель географии на уроке задумчиво, как бы размышляя, говорит нам – ученикам 9-го класса, - что вчера, по его мнению, где-то в северном полушарии земли произошло сильное землетрясение: в комнате у него ни с того, ни с сего, скрипя, медленно открылась дверка массивного шкафа, которую и руками-то открыть было невозможно. Позже сообщили, что произошло разрушительное землетрясение в Ашхабаде. Тогда на помощь пострадавшим пришел весь Советский Союз.
Малые трагедии. Здесь, в Саратове, ночью взорвался газ и рухнул дом, погребя под обломками 11 чел. Обвалился потолок аварийного дома и балками придавил спавшую семью – ребенка и его молодых родителей. Это было только что, в начале декабря 1988-го года.
Выкарабкаться пострадавшим было невозможно. Через раскрытую кровлю рванул ледяной холод, а из прорванной трубы отопления на распятые тела лился кипяток.
Когда мужчину привезли в ожоговый центр (в это время он и был нами осмотрен), он еще не знал, что его жена и дочь погибли на месте.
Эти воспоминания и наблюдения, рождая тоскливые предчувствия, готовили меня к встрече с чем-то куда более страшным.
27-го декабря мне удалось-таки вылететь в Ереван.
ЭПИЛЕПТИЧЕСКИЙ СТАТУС
Врачебные дежурства в областной ленинградской больнице в 60-е годы, когда мне пришлось там работать, были очень напряженными. Хирургические отделения обеспечивались бригадой хирургов. Этого требовала необходимость проведения экстренных операций. А на все отделения терапевтического профиля приходился единственный врач-терапевт. Больница размещалась на 8-ми этажах. На любой из них, не считая приемного покоя, врача могли вызвать в любую минуту. Как клинический ординатор я дежурил два раза в месяц. Дежурства спокойными не бывали, только по этажам набегаешься так, что утром уже ног не чувствуешь. Нужно было быть 30-ти лет отроду, чтобы выдерживать такую нагрузку. Кроме собственно терапевтических отделений, терапевт мог быть вызван и в неврологическое, и в кожное, и в ЛОР, и в другие отделения.
Познаний в медицине мне в общем-то хватало, но все равно дежурил со справочником. Случались и неожиданности.
Позвали как-то вечером в неврологическое отделение. В холле среди других больных лежала больная эпилепсией. Обычно эпилептические припадки кратковременны. Я наблюдал их к тому времени несколько раз. Здесь важно было обеспечить безопасность больного во время судорог, чтобы он не упал и не нанес себе травму. После припадка больной обычно затихал и погружался в непродолжительный сон. Но в данном случае наблюдалось нечто другое.
У больной (было ей лет 25) возникший припадок не прекратился, как обычно, а непрерывно рецидивировал. Больную приходилось держать вдвоем с медбратом, буквально навалившись на нее. Тонические судороги переходили в клонические. Голова ее металась по подушке. Тело больной было горячее и влажное. Из-за этого удерживать ее было трудно. Она буквально выскальзывала из рук. Рот ее периодически открывался, обнажались зубы, она отплевывала кровь (прикус языка) и стонала. Пришлось привязать ее за руки и за ноги к кроватной сетке. Она обмочилась. Прошло минут 20. Ясно было, что это не приступ, а эпилептический статус. Бессознательному состоянию и судорогам не было конца.
Пришлось посылать больничную машину за невропатологом. Все это время я держал голову больной, наклонив ее так, чтобы она не захлебнулась кровью и слизью, скопившимися во рту. До приезда специалиста мы сделали больной клизму с хлоралгидратом. Следовало бы ввести внутривенно глюкозу и физраствор, так как больная была обезвожена, но из-за судорог поставить капельницу не удавалось.
Приехавший невропатолог с нашей помощью перевел больную в реанимационное отделение больницы и, применив внутривенно противосудорожные средства, купировал статус.
Утром я посетил больную. Она спала. Рядом стояла капельница. Лечение продолжалось. На руках больной были видны гематомы – результат наших вечерних усилий.
Состояние больной улучшилось, и в последующем она выписалась из больницы, но дальнейший прогноз, по мнению ее лечащих врачей, оставался неопределенным.
ОПЕРАЦИЯ ПО ФИЕСКЕ
Сосед по квартире в г. Рязани, полковник в отставке, страдал стенокардией и часто обращался ко мне. За два года до этого, в 50-летнем возрасте, он перенес крупноочаговый инфаркт миокарда.
Нередко я заставал его на лестничной площадке нашего дома. Он стоял там или ходил, «укачивая» свою левую руку.
Он выходил на лестничную площадку, чтобы не беспокоить свою семью. Помимо загрудинных болей, как-то все же поддававшихся действию нитратов, он мучился от постоянных болей в левом плечевом суставе и плече. Лекарства не помогали. Я полагал, что это было проявлением иррадиации коронарных болей, но можно было заподозрить и плече-лопаточный синдром, тоже имевший ишемическое происхождение.
По моему совету он обратился к кардиологу гарнизонной поликлиники и был направлен в госпиталь.
Его осмотрел ведущий кардиолог, назначил аналгетики, коронаролитики, новокаиновые блокады в области плеча. Стало получше, но боли сохранялись. Врач был очень внимателен к больному, но помочь ему был не в силах. Тогда он пригласил на консультацию госпитального кардиохирурга. Тот славился среди пациентов. Да и фамилия его была замечательная – Добрадин.
Не знаю, как именно кардиохирургу пришла в голову мысль сделать больному операцию на маммарных сосудах, улучшив кровоснабжение миокарда. В литературе того времени имелись данные о положительном эффекте данной сосудистой пластики, да и сам Добрадин уже имел некоторый опыт в применении такой операции. По автору, разработавшему методику сосудистой реконструкции маммарных артерий и их вживления в сердечную мышцу, операция имела название операции по Фиеске.
Полковник и хирург много беседовали и пришли к согласию в отношении оперативного лечения. Да и деваться было некуда: боли не покидали больного.
Работая тогда в медпункте части, я по делам часто бывал в госпитале и навещал своего соседа по дому. Знал я и хирурга Добрадина. Я тоже поддержал идею об операции.
В то время (60-е годы) еще не производились современные операции аорто-коронарного шунтирования и стентирования венечных сосудов, а операция по Фиеске, технически гораздо менее сложная, создавала все же какой-то шанс.
Операция была сделана. Эффект наступил быстро: сначала исчезли приступы стенокардии, а позднее прекратились и боли в плечевой области.
Спустя месяц, сосед уже не укачивал свою руку как ребенка. В последующие годы, пока я жил в Рязани и мог его видеть, он не страдал от стенокардии.
БОЛЬНЫЕ МУКОВИСЦИДОЗОМ
Я познакомился с больными муковисцидозом и вообще с этой патологией всего лишь 20 лет тому назад. Когда учился в академии (50-е-60-е годы), мы об этом заболевании вообще ничего не знали.
Муковисцидоз – заболевание, поражающее легкие и поджелудочную железу, относится к врожденной, генетически обусловленной патологии, и проявляется уже в раннем детском возрасте. Прогностически оно всегда неблагоприятно, причем финал наступает, как правило, рано. Именно поэтому во взрослой клинике до недавнего времени таких больных не было. Их можно было встретить только в детских стационарах. Сейчас положение изменилось. В результате применения современных препаратов, поступление которых регламентируется всемирной программой и специальным фондом, эти больные стали жить дольше (изредка даже до 30-тилетнего возраста) и стали пациентами взрослых клиник. Их лечение требует определенного искусства, настойчивости и даже самоотверженности врачей и родителей.
Поступление таких больных во взрослый стационар всегда единично и спорадично, и это представляет проблему, прежде всего потому, что терапевты мало знакомы с этой патологией.
В 8-й больнице г. Саратова мне пришлось наблюдать и лечить до десятка таких пациентов. Особенность состояла в том, что их лечение нельзя было приостановить. В последние десятилетия организация лечения этих больных имеет централизованный характер.
Обычно эти больные астеничны, прежде всего, в физическом отношении. Как правило, преобладают легочные поражения – по типу бронхоэктатической болезни с частыми гнойными обострениями. Реже к этому присоединяются деструктивные изменения поджелудочной железы. В этом случае возникают трудности и в обеспечении больных питанием.
Как-то в нашу клинику поступили одновременно сестра и брат, больные муковисцидозом. Ей было 20 лет, а мальчику – 18. В детстве у девочки патология легких была диагностирована поздно, поэтому было допущено рождение и второго ребенка.
При поступлении девушка была покрепче, проявления болезни под влиянием лечения уменьшились и наступила ремиссия. Она выписалась, продолжила учебу в университете и была полна жизненных планов. А у мальчика обострение закончилось летально. Он не питал иллюзий, обреченность воспринималась им, если так можно сказать, спокойно, без истерики. Он все понимал и привык к неизбежности смерти с самого детства. Но ведь и продолжение жизни, которая была им уготована, было мучительно. Эти дети, оставаясь детьми, годами живут в обнимку со смертью.
Через полгода в клинику вновь поступила его сестра, и на этот раз преодолеть обострение не удалось. Несмотря на полноценное лечение, она умерла.
При каждом поступлении таких больных в нашу клинику их посещал врач-педиатр, который вел их еще в детском стационаре в течение многих лет. Он консультировал нас в отношении лечения. Конечно, это был подвижник. Лечил и хоронил, лечил и хоронил. Где еще найдешь такого? А что делать? Все люди смертны, но как можно жить и работать в этой генетической душегубке?!
Лечение этого заболевания с годами, конечно, совершенствуется, больным муковисцидозом все больше продлевают жизнь. Совершенствуется и генетическое консультирование, но до решения вопроса еще далеко.
ХРОНИЧЕСКАЯ ПОЧЕЧНАЯ НЕДОСТАТОЧНОСТЬ
В 1964-м году в клинике Н.С.Молчанова (ленинградская областная больница) у меня в палате находился больной Л, студент. У него была установлена хроническая почечная недостаточность как следствие ранее перенесенного диффузного гломерулонефрита.
Отеков у него не было, но сохранялась гипертензия, преимущественно диастолического типа, рефрактерная к гипотензивным средствам. Головных болей и рвоты не было. Аппетит был снижен, наблюдалось похудание, кожа была сухой, но без зуда и расчесов. Мочи было мало - всего до полулитра за сутки. В анализах мочи отмечались снижение удельного веса – до 1,010 при малом диурезе и незначительная эритроцитурия. В крови определялись умеренная анемия и азотемия – до 60 мг/%.
Сомнений в диагнозе в клинике не возникало, обострения основного заболевания не наблюдалось. Были назначены бессолевая диета, гипотензивные препараты, внутривенно – осмотические диуретики.
Самочувствие больного все время оставалось стабильным. Он не любил лежать и помногу бродил по клинике. Однажды он пожаловался, что у него уменьшилось количество выделяемой мочи. Позже, при сохранении неплохого самочувствия и обычной двигательной активности, диурез у больного снизился до 100 мл в сутки, а еще через несколько дней практически возникла анурия. Азотемия стала нарастать. Наблюдавшаяся диссоциация клинических и лабораторных симптомов была непонятна. Обычно симптоматика изменяется синхронно. Мысль об инфаркте почек, чем можно было бы объяснить внезапное возникновение анурии, не находила подтверждения.
Прошла неделя с того дня, как у больного прекратилось мочеотделение. Нужно было что-то предпринимать, несмотря на поразительное сохранение неплохого самочувствия у пациента. Он не мочился, не потел, у него не было рвоты и поноса, а азотемия нарастала. Это значило, что шлаки из крови не выводятся. Долго такое положение сохраняться не могло.
Выяснили, что в клинике факультетской хирургии ВМА им. С.М.Кирова, что на Пироговской набережной, один из энтузиастов-преподавателей (доктор Е.С. Копосов) налаживает установку гемодиализа. Более того, его доморощенная конструкция уже действовала. В те годы в Ленинграде еще не существовало центров по детоксикации крови.
Договорились с этой хирургической клиникой, и я на санитарной машине отвез туда моего больного.
Оставаться там я не мог. Но мы справлялись по телефону и знали, что попытки наладить больному гемодиализ производились. Не сразу, но эта тактика оказалась успешной: у больного восстановился диурез и снизился уровень азотемии.
Больной ненадолго даже вернулся к нам в клинику. Выглядел измученным, но работа почек действительно улучшилась. Это было первым моим знакомством с экстракорпоральным методом лечения хронической почечной недостаточности.
Память – венец жизни
(Авт.)
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Итак, мне 80. Так получилось, что я пережил своих родителей и учителей. Восемьдесят – это, конечно, много. Мне подумалось, что я – восьмитысячник, горная вершина, наподобие пика Ленина или пика Коммунизма в Гималаях. Насколько я знаю, их еще не переименовали. Выше-то и не бывает. Как я дополз до такой высоты, не знаю. И войну пережил, и эвакуацию, и продовольственные карточки, и смерть мамы в детстве, и службу в парашютно-десантном полку, и работу в Афганистане и в пострадавшей Армении, и 45 лет работы только в саратовской городской больнице, и утрату советской власти.
И все еще ползу. Да ни я один ползу. Кое-кому из моих друзей и родных тоже почти 80, многим за 70. Мы – как альпинисты. Перекликаемся друг с другом и ползем вверх по крутому гребню жизни.
С высоты восьмитысячника далеко видно. Над головой темно-синее небо и яркое солнце. А внизу – все бело. Седина ущелий и обрывов уходит в далекие низины, где и жизнь-то сверху почти не видна. Воздуха маловато, но простор потрясает.
Но если приглядеться, видно, как плохо живут люди там, внизу. Стоят заводы. Уже 20 лет стоят. По всей стране разлилась власть денег. Воруют и воруют, по - крупному воруют. Закрывают роддома и делают платными образование и здравоохранение. Выбрасывают на свалку целые куски народной памяти и исторической правды. К власти дорвались лавочники, готовые продать все, что только можно продать.
Врачи и сами болезни ходят в наручниках «экономически выгодных» стандартов, вытесняющих клиническое мышление, достижения отечественной школы медицины. Больной человек со свойственной ему индивидуальностью перестает быть основой клиники. Скоро он должен будет лечить себя сам. Великие учителя – Мудров, Пирогов, Боткин, Захарьин, Бурденко, врачи- фронтовики – превращаются в бессмысленные памятники с острова Пасхи. Случайные люди занимают места главных врачей и ректоров Университетов, толпами осаждают ВАК.
Сверху все это хорошо видно. «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй», писал еще Радищев.
Книги «Мои больные» служат цели защиты достоинства врача и больного человека, заслуживающих чего-то большего, чем строчку в финансовых расчетах министерских лавочников.
ЛИТЕРАТУРНЫЕ ТРУДЫ М.М.КИРИЛЛОВА
Кабульский дневник военного врача. Саратов. 1996, 67 с.
Армянская трагедия. Дневник врача. Саратов. 1996. 60 с.
Мои учителя. Саратов. 1997. 40 с.
Незабываемое. Рассказы. Саратов. 1997, 113 с.
Перерождение. Выпуски 1,2,3,4,5. 1999 – 2006. Саратов. 500 с.
Учитель и его время. Саратов. 2000, 2005. 150 с.
Спутница. Журнал «Приокские зори». Тула.№2. 2008.
Мальчики войны. Саратов. 2009. 58 с.
Врачебные уроки. Саратов. 2009. 52 с.
После войны (школа). Саратов. 2010, 48 с.
Мальчики войны. 2-е, дополненное, издание. Саратов 2010. 63 с.
Моя академия. Саратов. 2011, 84 с.
Иисус Христос (очерк). Статья в сборнике
«Рязанский Кремль». Рязань. 2012. 10 с., Вестник новых
медицинских технологий, Тула, 2000, 3 с.
Статьи о Н.И.Пирогове и С.П.Боткине,
о моих учителях (М.С.Вовси, Н.С.Молчанове,
Е.В.Гембицком, С.Б. Гейро, В.В.Бутурлине,
М.Я Ратнер), о моих учениках и больных
– на страницах журнала «Новые Санкт -
Петербургские врачебные ведомости»
за 2000 – 2012 - е годы.
Главы из книги «Незабываемое». Журнал «Волга-ХХ1 век».
Саратов, 2010 г.
Мои больные (Рассказы). Саратов. 2012. 73 с.
Мои больные (Рассказы). Книга – вторая. Саратов. 2012. 47 с.
Мои больные (Рассказы). Книга – третья. Саратов. 2012, 33 с.
Третий лишний (рассказ). Журнал «Приокские зори». Тула, №4,
2012. 3 с., «Проза ру», 2012 г., газета «Коммунист Поволжья»,
Саратов, 2012, 1 с.
Врач парашютно-десантного полка. Повесть. Саратов. 2012, 44 с.
Арфистка (новелла). Журнал «Приокские зори». Тула, 4, 2012, 4 с.
Мои больные (Рассказы). Книга четвертая. Саратов. 2013, 32 с.
Мои больные (Рассказы). Книга пятая. Саратов. 2013. 30 с.
0
Михаил Михайлович
Кириллов
Редактор -
Кириллова Л.С.
МОИ БОЛЬНЫЕ
(Рассказы)
Книга пятая
Художественно-научное издание
Подписано к печати 2013 г.
Формат 60х84 1/16 Гарнитура Times New Roman.
Бумага офсетная. Печать офсетная. Усл. печ. л.
Тираж 500 экз. Заказ №
Отпечатано в ООО «Фиеста – 2000»
410033, Саратов, ул. Панфилова, 1, корп. 3А
© Copyright: Михаил Кириллов, 2013
Свидетельство о публикации №213031902031
Свидетельство о публикации №213031902031
Рецензии