О дамских ушках, противостоянии и притяжении

о книге: Елизарова Н. Ушедшие в ночь: Роман, рассказы, сказки, пьесы. – Омск: Вариант-Омск, 2011 г.

Обычно всё, что пишет Наталья Елизарова, читается с большим интересом. В её рассказах всегда есть оригинальные повороты сюжета. В них действуют экстравагантные люди. Они думают и говорят чуть книжно – как будто на них смотрят из зрительного зала. И поступают соответственно: слишком ярко, впечатляюще, с расчётом на эффект. Рассказы Елизаровой создают эффект некоего кино. Смотришь, открыв рот и забываешь на некоторое время о насущном. Но «кино» заканчивается. Проглатываешь слюну, вздыхаешь, потираешь глаза и возвращаешься к реальности.
Что тут удивительного? Удивителен контраст. Жизнь, хотя в целом и сложнее любой литературы, но на поверхностный взгляд проста. Писатели, которые близки к жизни, пишут тоже, казалось бы, незамысловато, но от их книг остаются впечатления органичные и незабываемые – мы от всей души смеёмся, плачем, грустим, задумываемся. Им не нужно эпатировать публику или надевать на глаза читателей разноцветные очки – читателей трогает за живое искренность и глубина чувств, часто скрытых и проявленных не в слове, а в поступке, даже если этот поступок – молчание, внешнее бездействие.

На непревзойдённых позициях жизненной достоверности по-прежнему находится проза Лермонтова, Пушкина, Чехова, а из современников – Евгения Носова, Астафьева, Распутина, Довлатова, Веллера… Страницы их книг удивительным образом открывают окно к самому сокровенному, потаённому – без всевозможных модных и вычурных словесных виньеток, завитушек и кружев, без взвинченной экзальтации повествования – просто и незаметно для читателя. Порой хочется перечитать по нескольку раз эти «простые» и, казалось бы, внятные тексты, и не для того, чтобы вновь пройти по сюжетной линии, а чтобы рассмотреть внимательнее психологические портреты персонажей, вглядеться в текст – как он сделан. Между прочим, увлекательное занятие – пытаться понять, как автор добивается необходимой ему читательской реакции, какие применяет художественные приёмы, какими пользуется словами, как их расставляет, почему и зачем он строит текст именно так, а не иначе.

Читать Наталью Елизарову интересно, но перечитывать её никогда не возникало желания. До тех пор, пока у меня в руках не оказалась книга «Ушедшие в ночь». Я долго не мог понять, в чём причина, что заставляет меня снова и снова листать и перелистывать, читать кусками, а потом страницами, а потом и с карандашом... Правда, уточню, такое желание вызвала не вся книга, сама по себе добротная и вполне «елизаровская», а первое произведение в ней – роман «Пока смерть не разлучит нас».

Роман открывает, но никак не приживается к стволу книги. Как если бы любое произведение Кафки поместили под одну обложку с рассказами А. Грина, Ф. Саган или кого-нибудь из отечественных «деревенщиков». Видимо, понимая это, автор сглаживает переход к «обычным» своим рассказам текстами, смыслово перекликающимися с романом. Но соединить «коня и трепетную лань» всё равно не получается. Хрупкие ножки натянутой композиции подламываются, и роман вываливается из основного корпуса книги, стоит перед ней фертом. Роман и рассказы как бы смотрят друг на друга. А видят между собой автора…

Впрочем, книгу всё же можно воспринять как целостное произведение, если рассмотреть рассказы как этюды, некие зарисовки, эскизы, сделанные в то время, когда автор задумывала писать «Пока смерть…» Но ведь рассказы хороши и сами по себе. Каждый из них – вполне законченное произведение. Зачем каждому из них и всем вместе какой-то чужак?.. Друг без друга они произвели бы на публику значительно более выгодное впечатление.

Роман Елизаровой уже вызвал дискуссию в прессе. Обозначились полюса.
С одной стороны, где-то в заоблачных высях, усыпанная неслыханными по любым литературным меркам сверкающими дифирамбами, располагается корона, сотворённая омским писателем Виктором Богдановым. Он считает, что, явив публике роман «Пока смерть не разлучит нас», Елизарова «с чуть всхолмлённой равнины провинциального словотворчества в мгновение ока воспарила в стратосферу большой литературы».
Диаметрально противоположную позицию занимает утверждение профессора филологии из Германии Роберта Гейгера. Он полагает, что этот роман – «примитивная и тенденциозная попытка на придуманных образах-схемах показать ущербность и преступность немецкого характера и подвести к мысли, к единственному выводу, что между немецкой натурой, самой природой немца и концлагерями – закономерная логическая связь»…

После таких полярных, но явно рекламных характеристик только ленивый не захочет прочесть роман. А дотошный читатель непременно станет разбираться, что цепляет в этом странном тексте, наполненном психологическими противоречиями и о чём на самом деле писала Наталья Елизарова, что хотела сказать?

Смею предположить, что роман «Пока смерть не разлучит нас» - «всего лишь» вполне дамская книга о трагической судьбе одной женщины, имевшей несчастье родиться и жить в драматический период истории, пик которого пришёлся на Вторую мировую войну. Я взял в кавычки словосочетание «всего лишь», потому что роман-то написан качественно. И эпитет «дамская» книга для меня не содержит негатива, а в каком-то контексте звучит даже комплиментом. Между прочим, «немецкость» здесь вообще вещь случайная. Думаю, автору нужна была «всего лишь» ну очень эффектная рама, ну очень необычная почва, чтобы столкновение лбами героев воспринималось публикой с наибольшим вниманием.

Елизарова вообще пишет о женщинах – и такое предположение вполне вписывается в общее направление её творчества. Кошмарный персонаж – простолюдин, «пробившийся» до сомнительных высот начальника крупного концентрационного лагеря, как ни покажется парадоксальным – для Елизаровой «всего лишь» прикрытие, эффектная ширма, за которой она пытается скрыть свой интерес к главной героине – Гильде Краузе. Остаётся только удивиться невероятному трудолюбию автора, сумевшей собрать сложный материал на непривычную для дамских ушек тему – концлагеря, пытки и крематории, сумочки и абажуры из человеческой кожи…

– Неужели? – спросите вы. – Фройляйн из семьи генерала, барона, а такая плохая девочка! Хамила, издевалась над прислугой, оказавшись замужем, таскалась направо и налево… Зачем талантливой писательнице эта героиня? Неужели ничтожная распутная истеричка могла стать героиней для автора, создавшего столько запоминающихся сентиментальных женских историй?

В скобках заметим, что героиня не так уж ничтожна. Она, к примеру, «рискуя жизнью, спасла от гибели двадцать девять узников лагеря». Узнав об этом, её супруг «непроизвольно стиснул кулаки — двадцать девять отборных гренадеров. Эта стерва не мелочилась в своём гуманизме!»

Именно потому, что автор – человек талантливый, ему и понадобились сложные и неоднозначные фигуры. В романе нет ни одного положительного персонажа. Впрочем, современного читателя не удивишь «чернухой». Какой роман ни возьми – сплошь все мерзавцы. Видимо, положительного героя описывать и легче, и проще, и скучнее. То ли дело – антигерои! Есть, где разгуляться.

Вот муж вчерашней «фройляйн» открывает тайну её происхождения. Обратите внимание на язык, которым изъясняются герои. Я выделю слова, которые у другого автора были бы просто немыслимы, а у Елизаровой они «на месте»:

«...А по поводу смерти баронессы я бы на вашем месте не стал особо расстраиваться — никакой матерью она вам не была. Когда ваш отец ворвался в её спальню, где она резвилась со своим недоноском-кузеном, я слышал, что она ему сказала в своё оправдание. Она напомнила ему, что пятнадцать лет назад он привёз ей на воспитание полугодовалого ублюдка, рождённого от хорватской потаскушки, с которой таскался во время походов. То есть вас, фройляйн Гильда. И быть хорватским ублюдком я бы на вашем месте боялся гораздо больше, чем нищеты и лишений».

Страдания Гильды в замужестве – это месть её мужа, Людвига Брандта, крестьянского сына. Он мстит за многолетние унижения, которые испытывал, прислуживая отцу Гильды генералу фон Краузе. Гильда постоянно оскорбляла молодого и самолюбивого слугу. Может быть, её оскорбления стали особенно жёсткими, когда она заметила, что он неравнодушен к её женскому очарованию? Гильда постоянно подчеркивает, что Людвиг – не мужчина. «Эй, ты! Хочешь, куплю тебе женщину? Думаю, у тебя никогда её не было... Хотя с таким уродом, как ты, я бы не стала делать это ни за какие деньги». Или: «Эй, ты! Я приказываю тебе надеть платье! Такой разваренный судак, как ты, должен носить только платье».

Её презрение не знает границ.

«Однажды, во время отсутствия генерала, фройляйн, разодетая и напомаженная, точно кокотка из борделя, потребовала отвезти её в трактир. Я отказался, сославшись на запрет хозяина. Она в бешенстве плюнула мне в лицо. Я, с трудом сдерживаясь, чтобы не ударить её, утёрся рукавом».

Постепенно стремление отомстить и отыграться стало занимать большое место в жизни Людвига. Он часто задавал себе вопрос, был ли бы он счастлив, если бы в его жизни не было Гильды Краузе? «Да, наверняка, - отвечает он себе. – У меня никогда не было завышенных запросов, с самого детства я привык довольствоваться малым». Кстати, рассказывая о детстве и о завышенных запросах героя, Елизарова отмечает очень точную деталь, объясняющую чрезмерную жестокость Брандта.

Юноша рано освоил работу скотника. Казалось, он даже любил её. И животные любили его. «Хрюшки, когда я заходил в сарай, встречали меня радостным повизгиванием. Иногда я брал одну из них на руки и целовал в мокрый розовый пятачок, приятно щекочущий лицо своими щетинками...» И чуть ниже текст, который перекликается с фрагментами о хладнокровном уничтожении сотен тысяч людей. «Несмотря на то, что отец ни разу не похвалил меня, думаю, он был мною доволен — животные, за которыми я ухаживал, всегда были ухоженными, упитанными. Когда отец брал меня на бойню, я с удовольствием глядел на весы, на которых помещались разделанные туши, — прирост живого веса иногда составлял до семидесяти килограммов». Только что целовал розовый похрюкивающий пятачок – и вот радуется, как это пятачок превратился в килограммы мяса…

Юноша Людвиг Брандт к свиньям относился, человечнее, если можно так сказать, чем впоследствии, став начальником концлагеря, к своим многочисленным жертвам. «Кровь, пропитавшая землю под ногами, стоны, которые я исторг, были мне безразличны. Что для меня страдания всех этих жертв! Как бы ни была страшна участь этих двух с половиной миллионов, это была всего лишь цифра, не имеющая ни лиц, ни имён: двойка, пятёрка и пять нулей. Я не знал никого, кто скрывался за этими числами. Ни одной живой души».

Духовная деградация главного антигероя, казалось бы, тотальна и затрагивает все уголки его души. Однако писательнице надо, чтобы Брандт не стал обычной машиной для убийства, а мучился и страдал. Быть может – скажем в скобках – в этом знак женской солидарности автора с героиней, которая, какой бы ни была стервой, а всё же как никак женщина, и уже поэтому не заслуживает в глазах автора безоговорочного осуждения. Даже умерла Гильда не от ножа, не от яда, не будучи удушенной, утопленной, гильотинированной или сожжённой, а по-мужски – застрелившись.
Создавая портрет своего антигероя, Елизарова, как мне кажется, сама себе противоречит.

Её герой то заявлял, что он полностью стал бесчувственным. «У меня не осталось ни одного воспоминания, когда бы я испытывал хоть какие-то человеческие чувства. < > В редкие минуты затишья, когда пулемёты прекращали свою сбивчивую трескотню, я смотрел на небо и думал: есть ли ты, Бог? Потом этот вопрос перестал меня занимать. Возможность раздобыть табаку или высушить сапоги, промокшие от талого апрельского снега, наличие кусочков сала в сладковатом картофельном вареве — стали важнее, чем философские бредни. Бог развлекается, это ясно, ему скучно видеть меня простым фермером. «Ты привык чистить лопатой навоз, — говорит он мне, — а попробуй-ка во время рукопашного боя всадить её в чью-то хлипкую шею, она и на это сгодится». Я попробовал. Меня наградили Железным крестом. Сколько же деревянных должно было появиться ради того, чтобы он заблистал на моей груди... В то же время я старался не думать о тех, кого убил, и тем более не считал их, как другие солдаты, которые вели счёт загубленным жизням с энтузиазмом Ловеласа, обольстившего очередную неприступную красавицу. Я всего лишь солдат: Германия приказывает — я выполняю. Выполнять то, что приказывает Германия, — значит быть хорошим немцем. Вот и всё, размышлять тут не над чем».

То вдруг на Людвига Брандта находили приступы самокопания, и тогда он становился похож на многих героев мировой литературы, предававших жестокому суду свои действия. «Что-то гадкое, забравшееся в самые глубины подсознания, вещало: большую часть своей жизни я занимался лишь тем, что убивал. Моё ремесло — это хруст костей и предсмертные хрипы в казематах гестапо; я слышу их во сне каждую ночь, и как напуганная шорохом в тёмном углу кельи монашка начинает шёпотом творить молитву, так и я повторяю про себя спасительные, снимающие с меня ответственность лозунги: «Фюрер приказывает — я выполняю», «Воля фюрера — высший закон», «Ради великой цели никакие жертвы не могут быть слишком большими».

В одном он оставался неизменно последовательным – в презрении, злобе и желании полностью подавить, растоптать, предельно унизить сначала свою госпожу, а потом жену, Гильду фон Краузе. Даже его попытка в финале уговорить её покинуть погибающую фашистскую Германию, чтобы «начать всё сначала, с чистого листа», звучит как стремление как можно на более длительный срок сохранить для себя объект для издевательств.

Художественной находкой Елизаровой мне видится попытка основать роман на столкновении и длительном противоборстве двух ненавидящих друг друга людей.
Попытка эта, несомненно, удалась. Читатель с волнением следит за противостоянием мужчины и женщины, увлекается интригой, которая закручивается всё стремительнее и, казалось, должна бы завершиться смертью героини. Однако для Елизаровой такой финал слишком прост…

Приведенный ниже фрагмент, пожалуй, самая высшая гуманистическая точка в романе, тот самый ложный предфинальный посыл. Герои «вдруг» оказываются способны испытывать и воспринимать человеческие чувства и говорить о них.
«- Лучше сдохнуть в тюрьме здесь, чем жить там с тобой!.. Она крикнула так громко, что у меня зазвенело в ушах. - Ты даже не представляешь, до какой степени ты мне противен! Я ненавидела тебя всю свою жизнь! Но если бы ты только знал, как я устала от этой ненависти... Когда мы впервые встретились, я была ребёнком: глупым, пустым, избалованным, вздорным ребёнком... Я дурно обошлась с тобой, и ты отплатил мне тем же... Мы причинили друг другу много зла... Но теперь мы квиты... Если в тебе есть хоть что-то человеческое, прошу, отпусти меня... — из её глаз полились слёзы. — Я так устала жить, Людвиг... так устала... Отпусти меня, пожалуйста... Передо мной было лицо постаревшей, больной женщины: измождённое, обескровленное, искажённое мукой. Если б я не знал, то никогда бы не поверил, что эти резкие черты на высохшей, восковой коже, потухшие голубые глаза, седые растрёпанные космы могут принадлежать двадцатишестилетней женщине.  Что же с тобой сделала моя жестокость, Гильда! Я стёр крупную солёную каплю с её щеки. Сняв пистолет с предохранителя, положил его на панель фортепиано. И, с трудом переставляя ноги, вышел из комнаты, затворил за собой дверь. Через минуту раздался выстрел».

Казалось бы, герои поднялись сами над собой. Куда им идти дальше? Пора ставить точку. Финал!

Но автор хочет иного. Она хочет, чтобы страдания героя продолжились и после смерти замученной им женщины. Всходя на эшафот, единственное, о чём Брандт сожалел, это о том, что не видел «счастливой улыбки» своей жены. И торжествующая писательница вставляет в роман последнее слово, так потрясшее В. Богданова и многих других: «Любимая». Потрясение для чувствительных читателей в том, что, оказывается, любви не только «все возрасты покорны», но и все типы личностей, в том числе садисты и палачи, один из которых – вымышленный Людвиг Брандт – так тщательно выписан в романе. Что и для них, оказывается, «её порывы благотворны». Они об этом не знали, и вся мировая литература побоку, с чередой влюблённых палачей, а вот Елизарова взяла и просветила.

Категорически воскликну: «Не верю!» этому слову и этим «порывам». Герой сожалеет о том, что не видел счастливой улыбки на лице замученной им женщины лишь потому, что для него острым наслаждением было бы стереть эту улыбку с её лица, сменить на гримасу боли, ненависти, страха, отвращения… Именно об этом говорит весь строй романа и структура личности героя, созданного Елизаровой. Давно известно, что художественная правда часто оказывается сильнее любых авторских интенций…

Впрочем, роман уже тем хорош, что вызывает такие разные мнения и вообще – вызывает хоть какие-то эмоции и даже чувства. Его маленький объём – 58 страниц – поначалу заставил меня сделать предположение, что это синопсис, сжатое изложение будущего большого психологического полотна на историческую тему. Но, вглядевшись в текст, я понял, что автору вполне достаточно нынешней романной площади для исследования наиболее важных для неё тем, о которых уже шла речь выше. Психологические портреты выписаны, дуэль завершена, ещё несколько необычных аспектов непримиримого противостояния и вечного притяжения мужчины и женщины очерчены.

Осталось перечесть рассказы… Но в них Наталья Елизарова верна себе и никаких подводных камней, тайн и загадок пока мне, читателю, не предложила…