Экзамен

Хасан сдавал историю.
—В тысяча девятьсот… семнадцатом году… в Петрограде… Всероссийская… Коммунистическая… Партия… большевиков, — рожал он минут пять, ерзал на стуле.
Дальше он ничего не помнил. Слова из учебника, вымученные в ночной зубрежке, выскочили из головы, словно клепки из плохо скроенного фюзеляжа. По профессии он был смотритель тюрьмы, и голова у него в принципе была не приспособлена к слишком высоким материям. Но без них, вернее без соответствующих оценок, путь к высшему образованию был закрыт, а без диплома улетучивались и надежды на более приличное место под солнцем.
—А можно я своими словами? — выдавил он, наконец, как будто до этого его языком водил кто-то другой.
Завкафедрой новейшей истории профессор Кац смотрел в окно. Зацветали акации. Хотелось думать о хорошем.
—Можно? — вывел его из романтических размышлений Хоттабыч.
Кац, знавший этого придурковатого субъекта уже с год, махнул рукой.
—В общем, эта, — начал Хоттабыч. — Большевики… матросы…
Он вбрасывал в воздух какие-то знаковые слова, но пока не мог связать их по смыслу.
—Ну, дальше, дальше, — кивал  мэтр. — Все правильно.
—А, — вдруг хлопнул себя по лбу Хоттабыч. — «Аврора»! Она там у них…
—Ну?
Хоттабыч обрадовался поддержке и выпалил:
—Зимний!
И снова смолк,  поставленный в тупик чередой смутных событий,  всколыхнувших когда-то историю.
—А эта… А-а… Своими словами. Можно? — жалобно пролепетал он снова, но не нашел должной точки опоры и смолк.
Кац ткнул авторучкой в экзаменационную ведомость. Из-под стола послышалось нетерпеливое притопывание его башмака. И вообще он сегодня вечером собирался в ресторан. У жены день рождения. Когда же судьба избавит нас от идиотов, подумал он с досадой?
—Революция! Ленин! — вдруг вскрикнул Хасан. —  Он был рабочим… У него была еще такая кепка…
—Если бы только это, —  грустно вымолвил Кац.
А впрочем, его даже забавляло, что страшная трагедия, наконец, прекращалась в фарс, забавный даже в устах невежи.
—Он еще декреты писал! — вспомнил Хоттабыч. — Заводы рабочим хотел отдать.
—Отдал? — вздохнул профессор.
Хоттабыч стушевался. Не понял иронии. Он в русском-то знал не все слова. Нечеловеческое напряжение мысли  взрыхлило его лоб. Глаза округлились и, казалось, были готовы вот-вот выскочить из орбит и куда-нибудь умчаться,  подальше от стыда. Так глубоко он ни один предмет еще не копал. Почувствовав под ногами очередную пропасть, он снова взобрался на своего спасительного ишака:
—А можно я своими словами?
Кац вздохнул.
—У вас  в билете какой вопрос? — спросил он.
—Строительство Днепрогэсса.
Скрепя сердце Кац, вывел «уд», расписался. Потом захлопнул зачетку. Романтических мыслей у него как не бывало. Сначала он хотел отдать документ в руки, но, поморщившись, брезгливо отшвырнул ее к выходу. Его тошнило от дураков.
—Вон отсюда, — бросил устало.
В коридоре счастливчика обступили однополчане:
—Ну, как ты, Хасан?
—Слава аллаху!
Как бы там ни было, а диплом — в кармане!