Ты человек иль демон? - Я? - Игрок!

                Один раб человека, другой — судьбы.

        Мохнатая тьма очутилась на лице. Я снял ее и рассмеялся. Дашка… Ждала то ли сужденного, то ли черта из зеркальной бесконечности. Испугалась меня.
       — Я не демон. Пойдем рядиться.
       Меж крепостными считалось, что гадать лучше в баньке — жених богаче будет. Вот и кроткая Дашуля воспользовалась отсутствием хозяйки. А меня испугалась даже свечка меж зеркалами — погасла. Но засветились глаза девушки:
       — Идемте.
       — Что не отдашься сего года?
       — Разве что, вы мой суженный…
       — Как выросла ты! Есть нечто лучшее для тебя, чем замужество на мне, - я улыбнулся ее шутке. — Получишь вольную от меня, поговорю завтра с grand-m;re. Мой подарок тебе на это Рождество!
       — Как мы рады, что вы приехали… Кто б еще о нас так заботился… Вот у Таньки родилась дочь, пойдете крестным? Не смеет попросить сама вас…
       — От чего ж нет! Крестный я уже пятнадцати, от чего ж не крестить шестнадцатое дитя… Только не кланяйся мне в пояс, - уже увязнув в сугробе, говорю. - Беги к ней, да девкам, через час жду вас в доме ключника! Начнем потешье!

       Трещит мороз и громом голоса в усадьбу утром. Пламенем с неба летят слова: «Кто не даст пирога, сведем корову за рога! Не режьте, не ломайте, отдавайте весь коровай! Кто не даст лепешки — расшибу окошки!»

      В декабре я снова был на Маскераде. Как ненавижу Маскерад, как будто быть собой можно только в этот вечер, как будто быть собой можно лишь играв!
Дух истины и познанья - дьявол, овладевший мной. В одной душе не могут ужиться демон с богом! Я презираю Маскерад.
      Такая смесь одежд и лиц. Бесхарактерный, безнравственный, безбожный, самолюбивый, злой, но слабый… Человек! Язык и золото - лишь их кинжал и яд! Собрание злодеев и глупцов… Ничего не прощают, как будто сами святые!
Но этот свет не терпит в своем кругу ничего сильного, потрясающего, ничего, чтобы могло облачить характер и волю!
      Мишель, ты дома... Да, я волен… Я не брат живых!
      Пуля смерти понеслась из моего ружья…
      — Святослав, как мой Арбенин?..

      Медведь упал — охотник застрелил! Все девки рассмеялись (только не поймешь, что девки, одеты как хлопы, вот лишь платок, скрывающий лицо и косы, выдавал). «Нальете — оживет! И год с его подачки будет урожайным, ваш барин будет здравствовать с ним вместе, матушка!»
      Цыган с кнутом и козой просит блинов - живность прокормить!
      «Уродилась Коляда накануне Рождества, С Рождеством вас поздравляем! Божьей помощи желаем!»
      Дед с лицом из березовой коры, где вместо носа свекла, а вместо бороды — клок льна, хочет продать козу, пока цыган отошел за угощением. Девки как начнут бить тревогу — лязг железных ложек, вынутых с карманов, бубон, топчут ножками.
«Не дам продать козу, сам съем!» — уверяет косолапый бас. — «Смилуйся медвежонок! Верни проглоченную козу!» — и коза возвращается за пять ассигнаций разжалобленной Елизаветы Алексеевны.
      Зацепился Мишка за стол.
      — Мишель, ты что ль? Дурачишься вновь? Я за тебя молилась, чтоб ты в свет вышел, ничем меня не посрамил… Взрослый уже, а все с деревенскими забавляешься… — кончила тираду, а Мишки давно нету. Только смех из далека: «Не я!»

      Блажен тот, кто может спать. Я рожден с бессонницей. Вдохновенье превращает в песнопенье тоску, развалину страстей.
      Пойдем по снегу, муза, только тише, и платье подними как можно выше, поэму допишу я нынче… Глупцам в забаву, умным в поученье.
      Итак:
Калитка — скрип... Двор темен.
Но красавицы сидели за столом,
Раскладывали карты, И гадали о будущем.

      Она звалась Варюшею. Но я
      Желал бы ей другое дать названье:
      Скажу ль, при этом имени, друзья,
      В груди моей шипит воспоминанье,
      Как под ногой прижатая змея,
      И ползает, как та среди развалин,
      По жилам сердца.

     Сидел, писал и бросился в гостиную, как будто рушился на меня потолок. Мне надо сыграть увертюру, а не рисовать на полях эти золотые локоны и карие глаза. И рядом, непроизвольно, рука чертит символ Адама - череп с двумя костями накрест.
     Я не могу играть. Проклятье! Диссонанс души.

     Дружба стольких людей меня изнежила, надежда избаловала. От злобы, ревности, мученья и стыда я плакал — да! Когда мужчина плачет, смерть у него в руках — и ад в его груди.
     — Он стар и глуп. — Ну так богат и знатен.
Господин миллион — тут все. Не нужно ни лица, ни ума, ни души, ни имени. Признаюсь, я думал прежде, что сердце не продажно!
     Эта женщина с характером твердым, решительным, холодным, верующая в собственное убеждение, готовая принесть счастье в жертву правилам, не молве. Она — ангел, изгнанный из рая за то, что слишком сожалела о человечестве!
     Не ангел, а слабая, безумная женщина! Ветреность, молодость… Неопытность… Ее надо простить!
     Я не сделал первого шага... По дороге в Тарханы заехал к князю с княгиней. Княгиня… Варвара Бахметева!
     Века ужасных мук равны такой минуте. Вой метели погребальной рождал страх в ее глазах. Да, так рад только кривой, слепого увидав!
     «Вы»… после стольких доказательств искренней нежности… похоже на проклятье… Просишь ради прежней нашей дружбы тебя больше не огорчать своим присутствием? Обидел, намекая на богатство мужа… Но она меня прощает! О, теперь я верю что демоны были прежде ангелами! Проклятье! Что пользы проклинать… Я проклят богом!
     Это было безумие, это была ошибка — я хотел, чтоб она так думала. Но несчастье делает человека злым. Я злой… Проглотил свое бешенство из гордости.

     «Преступление твое не любовь ко мне, а замужество - неровный, противный законам природы и нравственности» — я кричал на ее «ничем не виновата перед вами». Варенька была холодна и бледна. «Наша любовь была лишь ребяческой забавой». Как легко, сделав человека несчастным, сказать ему: «Будь счастлив!»
     Ржавчина грызет железо! Нет, мне надо в прошлое. Скрыться, облачится в него от Маскерада!
     И я бежал… На вечерницы. К прошлому. К деревенским. Где вспомнил детство в это Рождество, где веселился от души. Пускай все те же, но уже не девицы, а матери, как раньше, расскажут сказку о волжских казаках, споют песнь, как мать пела. И я заплачу. От детства, счастливого, которое качается теперь на небесах памяти моей! А утром, как раньше, дворня столпится вокруг вяза, где красуются мои качели, одна горничная снова сядет со мной на полусгнившую доску, висящую меж двух сомнительных веревок и двое из самых любезных лакеев, взявшись каждый за конец толстого каната, взбросит скромную чету под облака.

    Наконец он завоеван был сладким снов под синеватой мглой. Но под утро приснился ему коршун… Через неделю в Петербург. Но он уверен, скоро вновь вернется в свою страну детства, Тарханы…

    — Как мой Арбенин?..