Натурщица

Невесомость с тобою невероятно большая


Октябрь

Он был из тех художников, которые спали со своими натурщицами. Нет, он не спал с каждой, но, замечая в девушке что-то особенное, всегда приводил их общение к сексу. Зато на своих картинах он воспевал женщин. Они могли быть беременными, плачущими, больными, с синяками, ссадинами,  разбитыми губами, но всегда были идеальны. Женщины были такими, в каких мужчины влюблялись.
В тот вечер он сидел в кофейне в центре города и наблюдал за людьми. Он искал ту, которую захочет нарисовать. За окном лил дождь, и в зале было особенно людно. И тут зашла она. Такую можно было рисовать именно в этот момент. Чёрные мокрые кудри, шифоновое синие платье – идеальный образ. От неё веяло дождём, свежестью. Он улыбнулся ей, когда она села за соседний столик. В ответ она просто взглянула на него, и он понял, что именно её должен нарисовать. В её глазах был огонь, страсть, жажда жизни. После того, как ей принесли заказ, он подсел к девушке.
- Павел, - он не любил долго рассуждать на тему можно ли присесть, а просто садился.
- Юлия. Ты художник? – она взглядом указала на тетрадь с набросками.
- А тебя нарисовать?

Ноябрь

Они общались целый месяц, но встретиться так и не получалось. Ей надо было уехать на конференцию в Москву, потом у него были заказы. Но однажды он понял, что с момента той встречи не спит с натурщицами. Были и туманные взгляды, и родинки у губ и всё то, что он так любил. Только когда он смотрел на женщин, он искал тот самый взгляд. Они звонили друг другу каждый день, просыпали от смс «Доброе утро» и засыпали под «Сладких снов».
В тот вечер он написал ей: «Каждый год стараюсь рисовать самую красивую девушку в день, когда идёт первый снег. Но ты ко мне не приедешь». Прочитав это, Юля усмехнулась и написала: «Адрес скажи». Через полчаса он открыл ей дверь. На Юле были джинсы и мужская рубашка, темные  волосы спадали вниз. Он провёл рукой по её щеке. Она смотрела глазами брошенного щенка, зажималась в угол. Посадив её на пол, он взял воду и провёл по глазам, тушь начала тёчь, а он быстро, боясь спугнуть то самое ощущение страха, рисовал её глаза углём. Они сидели в прихожей. Она боялась дышать. Он делал наброски, глаза, губы, следы от угля на щеках. Она плакала. Беззвучно. Он провёл чёрными от угля пальцами по её губам. И, отметая, листы в сторону начал целовать её. Они раздевали друг друга, рисуя углём на телах. Они ждали этого. Это были самые  лучшие его наброски. Её фарфоровая кожа, поплывшая тушь и чёткие чёрные линии. Она искала его губы, что бы снова отпустить их ради воздуха, и снова найти.

Декабрь

Она стала его лучшей натурщицей. Ему не хотелось никого больше. Просто в ней было всё: невероятные глаза, родинка на спине и ужасный характер. Наброски он делал с натурщицами, а дорабатывал уже потом в мастерской. Именно там они чаще всегда занимались сексом. Краска на теле, в волосах. Он рисовал её ночами, специально злил, резал ей руки. Она доводила его до того, чтобы он бил её, разбитые губы, синяки, потом секс и рисунки.
Они не ходили на свидания. Он не дарил её цветы. Она была его музой. Он был её творцом. Она плакала, но скорее, потому что так ему было легче творить, чем из-за боли или обиды. Она была готова к унижениям. Главное что бы единственная. Он шептал ей, как любит её. Она отвечала ему тем же. Они не врали друг другу. Просто их любовь могла быть только на грани. До истерик. До синяков. До боли.
Но никто не любил её больше его. Никто не был способен любить больше неё. А крики, кровь, побои это просто издержки профессии.

Январь

Она поехала к нему не предупреждая, открыла дверь своим ключом и увидела их. Она была блондинкой, мягкой, нежной, именно таких он рисовал. Такую он бы никогда не избил. Такую он бы водил по ресторанам, дарил бы цветы. Но она бы не была музой. Юля не знала, что делать и просто ушла. Вот так просто. Не сказав ничего. Два дня он звонил ей, писал, приезжал к дому, но она не отвечала. Сидела и скулила. Нет, не плакала. Скулила. Так как будто хозяин, который холил свою собаку, вышвырнул её на улицу. В холод. В зиму. В январь.
Она приехала к нему именно тогда, когда его не было дома. Собрав вещи, она сидела на кухне. Ей так хотелось бороться за них, но она терпела всё, что бы быть единственной. Но она больше никогда не будет таковой. Выпив ещё виски, она встала и пошла к выходу. На прощанье она решила зайти в мастерскую. Она открыла окна, как можно шире, сняла пальто, и сделала ещё глоток. В руки ей попалась баночка с синей краской. Чуть повертев ей в руках, она кинула её в стену. Потом красную, жёлтую. Слёзы текли. Она выла громко. Плакать не было сил. Это был вой. Под руку попалась очередная картина, та самая блондинка, взяв нож, она с нескрываемой  злостью начало кромсать холст. Она рвала бумагу. Поджигала рисунки. Кричала. Пила. Выла. А по вискам стучали мысли: «Юленька, детка, такая ты бы ему точно понравилась». Откуда-то на руках появилась кровь. Она оглянулась вокруг – его мастерская горела.
В комнату ворвался Паша. Она сидел на полу, на щеках была кровь, краска, слезы. Он хотел спасать картины, но было поздно. Он пошёл к ней.
- Не подходи! Не смей! – она вскочила и пошла назад. Голос срывался в истреику, - ты уничтожил меня. Понимаешь?! Я была вся для тебя. Я была только для тебя. Ты бил меня. Кричал на меня. А я была для тебя. Ты же Творец. Это же можно было понять, да? А теперь живи с этим.
И она сделала ещё один шаг назад. В оконный пороём. А он стоял в горящей комнате, а в голове эхом был её смех и слова: «живи с этим».