Хочу жить сколько смогу. Ч. 4. Окончание

     Суд был скорым и неправым. Впаяли мне пятнашку с конфискацией. Украл бы больше - дали б меньше. Но это ж ещё надо украсть! А я утащил всего то на триста лет безбедной жизни! Если б была возможность - я б больше украл! Тут и думать нечего... Лет, хотя бы, на пятьсот.  А кто бы не украл? Вы что ли?.. Вы что  против наших традиций? Или головой болеете?.. Или сытно жить не хотите?
     Жена ни на суд, ни на свидание не приходила. Разлюбила, наверное... Или какие-то другие проблемы её отвлекли. Может - конфискация... А может и в Америку уехала - здесь-то мы жили скромно. Сейчас все так делают. Только "ночлежка" для зарабатывания бабла... А настоящая жизнь - она там - за океаном! Хотя, я отвлёкся...
     Пока я сидел в "предвариловке" и шёл "процесс", письма не приходили, но как только меня "переодели" (то есть я прибыл в зону и получил тюремную робу с одним единственным нагрудным карманом), письмо появилось. Вот оно - долгожданное! Я дрожащими руками открыл красный конверт, а там... там лежал треугольником свёрнутый листок тонкой бумаги. Я развернул листок и прочёл: "Предъявителю сего жить осталось не больше, чем он сам этого захочет..."  и оттиск "Канцелярия исправительно-трудовых учреждений", и подпись "майор Кондрашкин И.О."
     - Дай сюда, козлина! - этот хриплый бас обращался ко мне и я обернулся. За шконкой стоял огромный мужик в грязной майке и угрожающе смотрел на меня рыбьими глазками. От него разило чесноком и водкой. "Откуда здесь водка?" - успел подумать я, прежде чем получил страшный удар ногой по почкам.
     А лёжа на осклизлом полу, пока меня топтал и ломал совершенно незнакомый мне неандерталец, которому я пока ещё и не успел ничего сделать, я уходящим сознанием думал: "Врёшь - не убьёшь, пока я сам этого не захочу"... Потом я потерял сознание.
   
     Очнулся я в кромешной тьме и в полусогнутом состоянии. И даже не сразу понял, что я очнулся. Но постепенно глаза стали привыкать к темноте (удивительное свойство человеческого организма - ко всему привыкать), и я начал ощупывать руками помещение, в котором  находился. Это был бетонный куб метра полтора на полтора. Не больше... Потому что ни спину разогнуть, ни выпрямить ноги не получалось. Сказать, что тело затекло и болело - это ничего не сказать! Это так спросить о погоде. И первая мысль: зачем я живу и долго ли мне ещё так мучиться пришла в голову именно тогда.
      Я, кое как, протиснул руку в полуоторванный карман и нащупал там клочок бумаги. Разглядеть его, а тем более прочесть, не представляло никакой возможности, и я просто пожевал его. Вот он - мой пропуск, вот он - мой билет на тот свет с открытой датой! Оставшиеся зубы и распухший от пересыхания язык подсказали мозгу, что это, наверное, вкусно, но не съедобно, и я на время оставил попытки познакомиться с цидулькой. А время шло.
      Сколько его прошло - сказать я вам не могу, но постепенно перестали болеть ноги (или я просто перестал их ощущать), а потом спина, а потом голова и шея. За это время я несколько раз обмочился и подхватил насморк. Мысль о том, что умереть не так уж и плохо в моём положении, всё чаще и чаще стала посещать меня. Я впадал в забытье, а когда сознание возвращалось, то честно просил Бога забрать меня. Такая жизнь меня не устраивала...
      

      Узенькая дверца со скрипом приоткрылась и любопытное татарское лицо заглянуло в мой ящик. Глаза мои привыкшие к темноте, ничего сразу не разглядели и то, что ко мне заглянул татарин, я определил по выговору:
      - А-а-а, твоя-моя, очнулся, собака? - радостно спросило лицо, - три дня сидишь, казлина уруская! Ти зачем пахана фотографию брал? Ти зачем на его баба плевал? А-а-а, молчишь, собака? Ну сиди, сиди... Щас я тибе ещё улучче сделаю...
      Лицо отвернулось, загремело ведро, и в мою каморку поставили что-то тяжёлое и вонючее.
      - Пи-пи-ить... - прохрипел я.
      - Какой пить! Нюхай... - и дверца закрылась.
      Мне поставили ведро с хлоркой. Я, даже, опрокинуть его не мог. Да и смысл... Сознание опять покинуло меня...
      

      Мне снился сон: я иду по белому пушистому облаку и не проваливаюсь. А на встречу мне идёт Господь Бог. И я точно знаю, что это Он. И Он спрашивает меня:
      - Что ты такой скрюченный? Что же с тобой стало? Что же ты так рано пришёл ко мне?
      - Не вмоготу мне стало там, Отче наш! К тебе я захотел. Примешь ли меня?
      - Отчего не принять? Приму... Только покаяться надо, сын мой. Без этого никак...
      И начал я каяться. И долго долго перечислял грехи свои. И не было такого греха, какой не назвал бы я своим. И Господь сказал мне:
      - Нешто не говорили тебе, что так делать нельзя и за это наказан будешь?
      - Говорили....
      - Разве не было у тебя выбора: делать подобное или не делать?
      - Был...
      - И ты всё равно делал?
      - Делал...
      - Так какое же наказание ты бы сам определил себе?
      - Не могу я за себя решать, Отче. Тебя я ослушался - ты и накажи меня...
      - Да разве я за тем, чтобы наказывать любимых чад своих? Иди-ка ты, мил человек, поживи ещё раз. Да набело...
      Страшная боль пронзила меня, и я очнулся.

      Я лежал на скомканной кровати, потный и совершенно раздавленный сном. Полежал, полежал, захотел пить и писать одновременно и, собрав все оставшиеся от ночного отдыха силы, кряхтя поднялся. Шлёпая босыми ногами к туалету, я заметил на кровати белый конверт. "Жена, наверное, принесла. Уже поздравлять начали... Ах, да ! У меня ж сегодня юбилей!.."