Глава 3

  Гонения начались повсюду. Тысячи греков-беженцев потянулись из Трапезунда в Грецию, пока еще греки контролировали черноморское побережье. Но вести о том, что Греция проигрывает войну, прошли повсюду. Сотни жителей срывались со своих поселений и бежали: кто пытался попасть в Грецию, кто бежал вместе с отступавшими русскими войсками на юг России, надеясь потом переправиться по Черному морю в северную часть Греции.
  Трапезунд начал опустошаться, слухи о зверских убийствах турками христиан проходили по всем слоям населения, и все старались хоть как-то обеспечить безопасность своей семье. Никому не хотелось быть убитым в этой войне.
  Мои тетя с дядей эмигрировали в Россию, стараясь обойти территорию конфликта и безопасно вернуться в Грецию через несколько лет. Меня естественно взяли с собой, так как я потерял все что имел. Вместе с русскими войсками нас погрузили на отдельный корабль-баржу, на котором находились такие же беженцы и эмигранты,  и отправили по Черноморскому побережью в Россию.
  Черное море было спокойно. Баржа шла тихо. Мы медленно подходили к каждому порту на дороге к южной части России, ничего не встречая на своем пути. Все было замечательно, если не учитывать того, что мы не имели ничего, кроме документов и каких-то мелочей. Времени собираться не было, потому что мы покинули родной город на последнем отплывавшем корабле. Баржа была переполнена несчастными людьми. Каждое место было занято, люди ночевали просто на палубе, закутавшись в одеяла или в свои обмотки, благо стоял май, поэтому было тепло и солнечно. Я постоянно держался своих родственников, стараясь всячески помочь своим младшим братьям и сестрам и их родителям. Но как-то раз я заблудился на палубе, точнее пошел прогуляться, так как людей на барже становилось все меньше и меньше, потому что многие сходили с нее в портах, которые мы посещали. Но все же основная масса ехала дальше, надеясь достичь Крыма, а оттуда перебраться в Грецию. Аналогично решили сделать и мои родственники. Так же с нами ехали еще две родственные нам семьи, с которыми мой отец общался менее близко, чем со своим родным братом. Так, палуба немного освободилась, и я решил пройтись по ней до самого конца. Перешагивая через спящих людей, я шел около борта, любуясь морской гладью, стараясь хоть как-то забыть ужасы, которые пришлось мне увидеть. Внезапно я, замечтавшись, оступился и свалился в люк, который был почему-то открыт. Прокатившись на своей пятой точке по ступенькам лестницы, которая вела на нижнюю палубу, и больно ударившись, я встал, потирая ушибленное место и уперся взглядом в кутавшегося в одеяло человека, которого обдувал морской ветер, врывавшийся сюда через разбитое окно, создавая страшный сквозняк. Я извинился перед неизвестным за то, что когда падал, стукнул его своей ногой в плечо, но в ответ не получил ничего. Незнакомец даже не повергулся ко мне, а продолжил сидеть, кутаясь в одеяло, лицом обратившись к окну.
- Эй, там, на палубе, стало попросторнее, вы бы поднялись туда, а то здесь холодновато, - посоветовал я незнакомцу.
  Мне никто не ответил. Я потрепал его за плечо, немного испугавшись, что может быть он умер, и внезапно для себя обнаружил, что это была девушка, исхудалая, грязная девушка. Судя по всему у нее был жар, так как она вся горела и тряслась.
- Матерь Божья, да ты вся горишь! - вскричал я и начал поднимать девушку с места. Она валилась с ног, и я, кое как подняв ее на ноги, взял ее себе на руки, стараясь как можно аккуратнее ее вынести. Девушка вцепилась в мою грудь, кашляя и всхлипывая. Я начал подниматься по лестнице наверх, когда сильное дуновение ветра сдуло обрывок одеяла, в которое заворачивалась девушка. Я в этот момент чуть не оступился.
- Марика! - от удивления вскричал я.
  Это действительно была Марика. Вся грязная и измученная, где-то подхватившая простуду, завернутая в какое-то порванное одеяло, она лежала у меня на руках, всхлипывая и уткнувшись с мою грудь лицом. На мой оклик она повернулась и, с трудом открыв глаза, прошептала:
- Помогите мне..
- Марика, не переживай, все будет хорошо, это я, слышишь, это я! - закричал я ей на ухо.
  В ответ на мой крик она только ласково улыбнулась и еще сильнее вцепилась в меня. Я вынес ее на палубу и, подхватив покрепче, понес к своей новой семье. По пути я старался заговорить с ней, но она несла какой-то бред, изредка стараясь угодить мне в моих вопросах. Когда я подошел, а я почти бежал, к навесу, под которым прятались мои братья и сестры вместе с другими детьми, я закричал:
- Эй, пачим, позови отца и мать, быстро!
  Моя сестренка сорвалась с места и побежала за родителями. А я тем временем согнал несколько детей со скамейки, на которую тут же положил больную Марику.
- Дай одеяло! - крикнул я в толпу детей своему брату.
  Мне тут же протянули несколько одеял, из которых я выхватил одно и, сорвав с Марики старое, укрыл ее новым. Прибежали взрослые, все были довольно сонные, так как было еще раннее утро. Я в трех словах объяснил им, кого нашел и что с ней. Тетя первым делом напоила Марику чаем, хотя сама Марика врятли понимала что происходит. Ее отмыли, одели потеплее, сняв с себя верхнюю одежду, я сам был готов отдать свою куртку, но дядя не разрешил, пояснив это тем, что я все же еще ребенок и мне незачем болеть. Прошло еще несколько дней нашего рейда. Мы стояли в некоторых портах по несколько дней, проходили очень малые расстояния, так как русские военные нас дальше не пропускали, поэтому наше путешествие надолго зятянулось. Марика потихоньку начала выздоравливать, хотя все еще бредила и тяжело дышала. Через несколько дней нас перегнали на другую, очень старую баржу, которая сама не могла и плыть даже. Нам сказали что нас возьмут на буксир на следующее утро. В окресностях какого города мы были сейчас мне было неизвестно. Спал я плохо и встал очень рано, когда еще только начало светлеть. Я сел на борт, свесив ноги к морю и начал разглядывать берег, на котором располагался какой-то город. Я наблюдал на домами, за движениями в порту, за всем, что происходило в просыпающемся городе. Задумавшись, я начал бормотать молитвы, вспомнив о родителях. Я снова заплакал, но уже не так, как рыдал весь прошлый месяц, а по мужски, заплакал как взрослый человек, которого изрядно потрепала жизнь.
  Внезапно меня коснулась чья-то рука.
- Помнишь, ты подарил мне цветы? - это говорила Марика, у которой видимо спал жар, - помнишь?
  Я, повернувшись к ней и спрыгнув с борта на палубу, взял ее за руку, что бы она не качалась, так как была еще очень слаба.
- Я тогда сильно смутилась, - продолжала Марика, - мне стало стыдно перед родителями.. Но я потом нашла на дороге твой скромный букет! - она это сказала громко, и ее глаза так выразительно впились в мои, что несмотря на то, что она сильно исхудала, мне показалось, что она очень красивая и женственная.
  Я уставился в ее черные глаза, наблюдая за ее зрачками. И, не отводя глаз, спросил:
- Почему ты одна? Где твоя семья?
  Но она меня не слушала. Она хриплым голосом опять заговорила отрывками:
- Я слышала, что произошло с тобой, мне говорил отец.. Я сочувствую тебе и я искала тебя в Трапезунде не один день, но так и не смогла тебя увидеть..
  - Что с тобой? - спросил я серьезно, сделав голос как у покойного отца, когда тот ругался на меня.
  Марика смутилась, впилась своими худыми руками в мои плечи и заговорила затухающим голосом:
- Я потерялась, я не знаю где моя семья, я не знаю, что с ними и где они.. - она заплакала, еще сильнее вцепившись в меня.
  Я промолчал, а она через несколько секунд так прижалась ко мне, что я, раньше никогда так близко не чувствовавший женщину, сильно смутился, но не от возбуждения, которого впрочем не было, а от того, что меня переполняло какое-то волнение, сочувствие к чужому горю, радость и одновременно грусть, неприязнь и одновременно тяга к девушке, которая только сейчас показалась необычной и единственной, которой не было больше нигде, которая жила только рядом со мной, тянулась только ко мне и отталкивала только меня. Я влюбился. Не влюбился как в девушку, а влюбился как в женщину - взрослой, искренней любовью.
  Так мы стояли обнявшись на сонной палубе: я прижимал ее к своей груди, так как был на голову выше ее, а она обхватила мои плечи, уткнувшись носом в мою грудь.
  Наконец, я одумался, ведь  у нее только что спал жар.
- Пошли, тебе нельзя еще подниматься, - сказал я ей и отвел ее к куче тряпок и вещей, которые были сложены друг на друга и служили ей постелью, так как ей нельзя было спать просто на полу: она была больна..

Сноски:
Пачим - сестра