Очень вешние травы

(главы из  романа)


 В графских объятиях

Ласковая летняя пора. Раннее предвечерье. Ваня с лейкой в руке на своем огородике. Нежится на последнем за этот день припеке. Наивно рассматривает большой ореховый куст --- скоро ли уже орехи. Помогает огурцам утолить жажду. С удовольствием подставляет лицо и шею под золотисто-пунцовый поток солнечных лучей.
 
        Вдруг происходит типичная фантастика. Пока Ваня льет желанную влагу туда, где среди зеленых листьев уже проявились первые пуплята, светло-коричневая бабочка-королек, облетев огородик, села Ваньше прямо на голову, аккурат на природное светлое пятно, расположенное на шевелюре у лба. Боясь шелохнуться, мальчик наслаждался этим явным волшебством, воспринимая его как всего лишь предисловие к чему-то еще более чудесному.

        Тело его становится все невесомее, охватывается каким-то чарующим онемением. Ноги сами собой отрываются от грядки.

        Ваня словно очутился в сказочном неболёте, поднимаясь все выше, еще выше прямо в ослепительную голубизну. Он ощущал одновременно: страшный ужас, сладкую истому, бесстрашие колдовства, какое-то заповедное, почти постыдное любопытство (А что же будет дальше?
 
        Земля окончательно обрывается и улетает в страшную даль. Мальчик, с немеющим от жуткого восторга сердцем, летит по головокружительной параболе.

        Боже праведный, какая картина! Далеко внизу под мальчиком проплывали зеркальные реки, бескрайние степи, кучерявые леса, изумрудные луга. Кучками громоздились неведомые, точно игрушечные, города и миниатюрные по своим размерам веси. Ветер все громче свистел в ушах Вани. Потом все чаще начали возникать и возвышаться сиреневые горы с темными провалами бездонных ущелий. Высота магического полета начала потихоньку снижаться.
      
        Показались жнецы на желтой пшеничной ниве. По проселку, нещадно пыля, топали куда-то по приказу снаряженные по-походному солдаты с офицером, гарцевавшем туда-сюда на гнедой лошадке.
 
        Чуть поодаль на крутобоком холме над зубцами замковых башен  под легкими дуновениями развевался по ветру фамильный графский флаг фиолетовых тонов.

        Ваня, описав полукруг, наиплавнейшим образом приземлился у крепостного рва с водой, в которой отражались пушистые облака, позолоченные с одной стороны вечерним светилом. В тот же миг  загремели цепи на воротах, через ров был переброшен изящный (с выгибом и перильцами) мосток, а решетка, заграждавшая вход в замок, откинулась вверх.

       Ваня ступал вверх по какой-то странной лестнице, ведущей вниз, и с каждым шагом сердце его екало и сжималось до невозможности, предчувствуя неминуемое. Он шел теперь по какой-то закрытой галерее, освещаемой мощными факелами, и душа его уходила неотвратимо все дальше в самые пятки.


        --- Ну, братцы мои, --- взахлеб рассказывал он приятелям примерно через неделю после того, как приключился этот трансцендентальный  инцидент, --- вот была штука так штука! Я иду, как в аду, все поджилки трясутся в разные стороны, а тут вдруг напала такая холодрыга, что мало не покажется. Над головой летучие мыши  тучами так и крутятся, так и вертятся,  чуть на волоса не садятся и вцепиться норовят. Просто ужасть вокруг. Иду я, иду а галерея эта все никак не кончается, куда-то все крутит по сторонам вот таким зигзагом. По углам, понятное дело, паутина, а ней паучары вот такие, с кулак, не меньше. Ползают, пялятся, зенки злые, и шипят на меня. Глухо, ребя, как в бочке. Потом вдоль всех стен пустые латы от лыцарей показались. Оно, хоша латы и без никого, а всё одно страшно. И это, откуда-то такой вой пошел, хоть святых выноси --- то ли волчий, то ли собачячий. А в одном углу,  глядь, --- Ваня перекрестился и невольно перешел на вполголоса, --- во-о-о-т такой аграмадный шкилет стоит, саженей семь или восемь, и свой собственный  череп зубами гложет…

       --- А шкилет, Ванек, это чё такое? --- напугано уточнил кто-то.

       --- А ты не знаешь, что ли? Шкилет --- это отрубленный человек!

       Галерея вдруг разом оборвалась и по крутому приступку мальчик  боязливо  сошел в залу, на стенах которой висели мрачные по своим сюжетам гобелены, вышитые по бархату кабалистические знаки и формулы, алхимические заклинания и символики, золоченые фамильные гербы и штандарты явно нерусского происхождения. За столом, уставленным странными многоцветными напитками и такой подозрительной снедью, на стуле с высоченной резной спинкой восседал очевидный хозяин дворца. Он был в изящном густо напудренном парике, без бороды или усов и в черном плаще с кровавым подбоем, который являлся посторонним взорам при его порывисто-размашистых жестах и телодвижениях
.
       --- А-а-а, --- очень радушно протянул он, распростирая обе руки. --- Ага! Заклинание подтвердилось-таки. Ну вот, ну наконец-то. Добро тебе пожаловать в наш скромный графский уголок. Исполать тебе от всего сердца, отроче заморский!. Чай, в полете-то озяб, сердешный? Сядь-ко тут, закуси, попей, согрейся, разгони кровь свеженьким  кипяточком.

       --- Да нет… Да я… --- Ваня хотел было сказать, что совсем недавно обедал с родителями, но отчего-то застеснялся,  робко почесал в виске, просто подошел к столу и сел насупротив человека в черном.

       --- Кушай-кушай, --- угощал граф. --- У нас тут всё по-свойски. Цирлих-манирлих побоку.  А новым гостям мы завсегда рады.

       Ваня что-то отщипнул с тарелки, сунул в рот, пожевал поволи. Снедь можно было признать даже аппетитной, но при этом она отдавала душком сырого подвала с плесенью по стенам и мышиными норками.

       --- Запивай, --- предложил тотчас граф, пододвинув мальчику налитый вздрочь бокал с каким-то то ли вином, то ли соком, удивительно походившем на кровь.

       Ваня отпил да и икнул в ту же секунду.

       --- Извиняйте, дяденька… --- пробормотал он смущенно, чувствуя на губах и рядом с ними остатки питья, и полез куда-то за пазуху за платочком, которому ему всегда давала при выходе на улицу маменька. Граф по-отечески, понимающе, усмехался, пока Ваня рылся и все никак не мог нащупать искомое.
 
       --- Какой милый малютка…--- ворковал граф. --- Сразу видно, поскондовый клюевский. И шейка такая тоненькая, нежная. Ишь как жилка голубенькая --- так и бьется, так и пульсирует…

        Однако Ване было уже не до сладких графских комплиментов. Надпочечники его массированно выбросили в кровь главный гормон страха --- адреналин. Содержание сахара в моче мальчика достигло критических значений. Пульс стучал молотом в висках. Дыхание Вани сделалось таким порывистым, точно он бежал в гору от страшной погони. На изящных белобрысых бровках мелким бисером высыпал пот. Затылок как бы немного онемел, а волосы на нем топорщились сами собой.


           Граф только жмурился, наблюдая за Ваниной агонией, но вдруг его самодовольную мину точно волной смыло… Приключилось вот что. Когда совсем заполошившийся юный гость порылся за пазухой, вместо платка он попутно вытащил в горсти на свет Божий… маленький подаренный матушкой серебряный крестик.
        Словно ужасный порыв вихря тотчас пронесся через всю  подвальную залу, заставив свечи в канделябрах тревожно метаться и мигать, а тени --- играть по стенам, по потолку. На графа страшно было смотреть --- такие в чертах его лица произошли реформы, перестройки и прочие пертурбации. Отшатнувшись на спинку стула, хозяин только гневно жестикулировал в сторону крестика: дескать, убери, убери скорее эту гадость к чертовой матери!

         Ваня, совсем напрочь оторвавшись от действительности,  трясся, закатывал глаза и отчего-то забормотал клюевскую игровую считалочку:

         --- Энеки, беники, судака нэ. Абен, фабен, доминэ. Ики, пики, грамматики. Граф!
         Граф махал обеими руками, точно отбиваясь от невидимых летучих мышей. Лицо его пошло какими-то злокачественными прыщами, а местами и гниловатыми пузырями.

          --- Ты что, отрок? --- шипел хозяин риторически с высоким напрягом и пафосом. --- С ума совсем сбрендил? Разве в гостях принято тако-то безобразничать?

          Напряжение в комнате явно перевалило за максимально возможную черту и быстро достигало апогея в окончательной ужасной  кульминации.
 
          Ваня хотел извиниться, но вместо этого только несколько раз пошевелили своими сверкающими глазами. Весь организм его снова сжался донельзя и до самых крайних пределов. Сердце застрекотало, как ноги у кузнечика, исполняющего любовную арию в июльский полдень. Мальчик открыл рот, чтобы сказать «Простите меня, ваше высочество,  великодушно!», но снова… икнул оглушительно и с какой-то даже подозрительной сипловатой хрипотцой. Окончательно смутившись, он снова запричитал, тоненьким голоском переходя на детские клюевские присказки:

           ---- Абрака кадабра… Арба да карба, с утра будь добра! Колечина-молечина, простои до вечера! Икота-икота, перейди на Федота, а с Федота на Вакулу, чтоб ему скрутило скулу…

          Граф заащеулился страшно, словно какой-нибудь окончательно отчаявшийся нетитулованный мизерабль. Руки его судорожно вцепились в белоснежную скатерть, на пол с грохотом полетели серебряные кубки, тарелки и прочие вилки. С обнажившихся при ощеривании рта клыков крупными хлопьями полетела желтоватая пена.
          --- Стоп! --- выкрикивал он в пространство. ---  Стоп, кому я сказал! Остановись, кому сказано. А не то я тебя сейчас прибью…

          Скукожившийся мальчик ерзал по стулу. Он бы теперь на манер Шекспира отдал полцарства за возможность юркнуть куда-то,  убраться куда-нибудь подальше и исчезнуть. Да, ему было и графа-хозяина жалко, но еще жальчее было самого себя. Найдя, наконец, за пазухой скромненький синий платочек, Ваня бессмысленно рассматривал его и крутил и комкал, точно не ведал, что ему с платочком делать. В эту секунду он снова ощутил острое сосание под ложечкой и…
 
            Тут мы должны попросить большого пардона перед нашими благожелательными и очень любезными читателями. Но… что было, то было. Абсолютно и на сто процентов права поговорка, утверждающая, что из песни слова не выкинешь.
 
         Охваченный пароксизмами страха мальчуган вдруг с ужасом обнаружил, что организм его тихохонько, но внятно, испуганно, но вполне очевидно пустил… «голубка». Потрясенный таким предательством со стороны собственной физиологии, Ваня привскочил, широко открыл уста и… Тотчас смачная отрыжка вырвалась из него наружу помимо собственной воли. Густое фасольно-чесночное амбре разлилось в пространстве над пиршественным еще совсем недавно столом.
 
        --- Во-о-н! Вон немедля отсюда!! --- пролаял граф, отмахиваясь от маленького клюевского гостя и колдовски взмахивая черным плащом с кровавым подбоем.
        Мальчик почувствовал, что неведомая, но крепкая сила отрывает его от пола, вздымает в припотолочное пространство.

        --- Лети, отколь явился… --- Граф пролаял какие-то новые заклинания и внезапно присовокупил зловещее пророчество: --- А сдохнешь ты, Ванечка, в месяц, в названии которого есть буква «м»!
 
        Смрадный смерч с холодным, липким и затхлым запахом болота подхватил тело Вани и он кубарем полетел прочь из столовой, из бесконечного галерейного коридора, из замка, из заморской страны и теперь уже в восточном направлении. Глаза его слезились от скорости, а волосы  развевались от ужаса и встречного ветра…

        --- Ваньша! --- окликнули его сразу несколько доброжелательных, хотя и хрипловатых голосов с той стороны, где мужики на бревнышках курили махровые самокрутки.

        --- Ванёк… Мотри, куды воду льёшь! Мамаша ещё подумает: пошёл клумбу поливать да и обписался.

        Ваня, словно очнувшись от  обморока, с удивлением и открытым ртом повернулся к смеющимся мужикам, потом посмотрел вниз и обнаружил, что из лейки вода действительно льётся ему прямо на новенькие сандалики.
        Получалось, что всё приключение с полётом и встречей с страшным графом заняло у мальчика… СЧИТАННЫЕ ДОЛИ КАКИХ-ТО СЕКУНД.

        --- Вот, робя, чего со мной приключилось… --- завершил свой трогательный рассказ Ванька. Все бы и поверили, только Толька Махоркин  всё испортил, выкрикнув:

        --- Врёшь, чай-поди, как сивый мерин!

         И здесь вся история закончилась насмешливым скепсисом, хотя Ваня не выдумал ничего и на единую йоту.

         Про предсказание колдуна о месяце своей будущей смерти Ваня, конечно, не раз и не два вспоминал, размышляя, какой же это может быть точный месяц, но благоразумно никому не доверил этот неожиданный и страшный  пророческий секрет. Позже, в студенческий романтический период учебы и странствий, он задумал написать по воспоминаниям об этом случае рассказ или даже новеллу в стиле Эдгара Алана Поэ, но дальше названия дело не двинулось. Название это лапидарно гласило: «Мистическая оптимистика, или Чесночная отрыжка».


Из сведений на пана Септушинского


Казимир Казимирович Септушинский вне сомнений относился к тем, кого в народе справедливо называют бессеребряными людьми. При употреблении окружающими таких слов, как «сотня», «тысяча», «миллион», он вспоминал в первую голову не презренный металл, но омы, мегаватты, геологические эпохи и даже космические парсеки. В еде он тоже не был гурманом, а ел, что дают (или не дают), в порывах творчества часто вообще забывая о приеме пищи. Одежду он носил без вызова и порой как попало, а на недоуменные вопросы  и любознательные реплики всегда отвечал цитатой из Оскара Уайлда: «Мода --- вещь, настолько безобразная, что ее приходится менять каждые полгода!». Еще он любил ссылаться на философский кант Григория Саввича Сковороды, повторяя за последним: «По одежке встречают, по одежке провожают, по одежке протягивают ножки. А мои одежки --- кожа да волосёшки!». Только домоправительница, на которой ученый женился как-то незаметно для себя, приучила его к дорогой, добротной и немного даже сибаритной одежде, на которую Казимир Казимирович тоже обращал минимальное внимание, будучи погружен в постоянные исследования.

       Идея служения Науке  у Септушинского всегда была буквально в каждой подоплеке поступков и действий, причем он занимался ею без вызова или напряга, вне пафоса или истерических порывов, не испытывая ложного или показного пиитета, усугубляемого столь распространенной теперь апломбной человеческой тщеславностью и фальшью. Когда некий бульварный журналистик попытался в беседе с Септушинским раздуть его эго, назвав в глаза «Мыслительным светочем нашего многострадального времени», Казимир Казимирович рассмеялся:

       --- Светочем? Тогда уж лучше лампадой или прожектором… И потом, отчего же только нашего времени? Не люблю маниловской фантастики, но могу сказать, что мне глубоко наплевать, когда бы, где бы и кем бы я ни родился. Думаю, во мраке средневековья я тоже шлифовал бы лупы и изучал небосклон. И при страшных петровских реформах я бы все также возюкался со своими пробирками и проблемками.
        --- А если бы вы появились, будем говорить, во времена Александра Македонского? --- подхватил тему газетный писака.

        --- Гулял бы и яростно спорил с Аристотелем… Вот уж кому я с удовольствием полемических «фонарей» наставил под оба глаза. Я бы сумел его, наконец, убедить, что мир един, время нерасторжимо, а разум со сменой столетий только лишь переливается из одной черепной коробки в другую.

           После того, как интервью, «украшенное» еще и собственными домыслами и придумками интервьюера было опубликовано в «желтой» прессе, кто-то из коллег Септушинского (за глаза прозванный «Калекой» за мизерность достижений и ехидство завистливого характера) вызвал Казимира Казимировича на прилюдную словесную дуэль:

            --- А вот, пардон, окажись вы среди африканских каннибалов и австралийских людоедов, что бы в таком разе смогли бы, позвольте уж так великодушно поинтересоваться? Слопали бы вас за милую душу со всеми потрохами, вот и конец вашим интеллектуальным штудиям. И в средневековых Европах вас бы по головке не погладили, а послали бы в костер на всенародное аутодафе. Да и в наших родных российских пенатах в любое смутное время никто бы с вами целоваться не стал. При любом повороте в бунт, анархию или деспотию, выписали бы вам путевочку на плаху, вот и весь амбец…

            --- Пустое! Бздуры изволите говорить, --- махнул на это рукой Септушинский. --- Я привел бы вам, Иппократ Елпидифорович, два миллиона контрпримеров прекрасного развития науки и техники в самое скабрезное время, да только времени жаль.


 
Чем кончаются некоторые пирушки

---- Сегодня пятница, --- раздраженно сплюнул Толька Махоркин.

---- Что ж с того?

---- А то ж, что ко мне нельзя!


         В анналах семейства Махоркиных, кроме этой таинственной пятницы,  хранились и другие «скелеты в шкапу», как сказали бы английские исследователи.  Например, Ваня никак не мог в толк, отчего Махоркин-старший всегда вздрагивал всем телом , когда кто-нибудь в разговоре случайно упоминал столь безобидное топонимическое название как «Балагое». Между тем, это таинственное «Балагое» проливало новый пучок света на еще одну загадочную сторону жизни клюевского лекаря.
          
         
          Случилось все это еще в ту безоблачную эру, когда и сына Тольки даже в проекте не было, когда голову лекаря украшали кудри, а не лысина, а супруги Махоркины --- Пелагея Гавриловна и Геннадий Андреич--- мирно проживали в Подъяческой улице на краю славной железнодорожной станции Балагое.

           Геннадий Андреич, только что в отставке с флотской службы, спокойно пользовал балагоевцев от разных недугов, а Пелагея Гавриловна хлопотала по хозяйству, ходила на рынок и в лавочку, растила огурцы на грядке и время от времени воспитывала мужа скалкой, отваживая от горячительных напитков, к коим Геннадий Фадеич пристрастился во время знаменитой ходки вокруг света на легендарном крейсере «Автохтон».
 
           Там же, в тихом и мирном Балагом, где-то в слободе, обитал до поры до времени бывший махоркинский однокашник Егор Неустроев, балагур и душа любой компании, с которым, однако, Махоркин виделся крайне редко --- всего один раз.

            Всякую неделю, когда наступала «чистая пятница», Пелагея Гавриловна снаряжала супруга в баню --- собирала чистое белье, укладывала в пузатый потертый портфель (подаренный  лекарю местным землемером Федрыщиным в знак благодарности за исцеление от злокачественного запора), щедро выдавала полтинник на помывку и пиво. Геннадий Андреич степенно шествовал на Козье Болото, где мылся довольно стремительно, не посещая ни парилку, ни прочих устройств, от которых у него начинали побаливать сосуды головного мозга. Мытье под душем с семикратным намыливанием, пара пива в трактире и марш-бросок домой, где Пелагея Гавриловна уже стряпала обычные для пятницы блины. Таков был его рутинный порядок на пятницу.

             Вот и в тот роковой день Махоркин был уже на подходе к скромной, но чистой баньке на улице с допотопным названием, когда откуда-то из переулка на него выпала целая ватага из четырех человек. Впереди веселыми ногами топал Неустроев, бывший явно под большим шефе и даже более того.
 
          --- Ген-нка, д-р-р-у-г…. ---- с радостным узнаванием ревел Неустроев. ---- Надо же, какая вст-р-р-е-ч-а. Вот только тебя и не хватало. А мы к тебе, черт, в Поъ-яч-чскую улицу намылились, идем за тобой, а ты, глядь, сам навстречу!

           И он навалился на лекаря с горячими приветственными лобызаниями.

           --- Про волка толк --- и вот он, волк, --- весомо пробасил кто-то из-за спины Неустроева.


           --- Я не волк, братцы, --- произнес Махоркин, впрочем, без особого неудовольствия или протеста. --- Мне тут надо, господа. Я тут, господа, иду по одному делу.

           --- Делу время --- и потехе час, --- снова пробасил какой-то явный авторитет по фольклорным выражениям.

           --- Д-да! --- с восторгом возопил Неустроев, снова бросаясь сверху вниз на шею Махоркина. --- Ну, какой же ты, брат, молодчага. Право дело. Мы тебя р-р-разыскиваем повсюду, а ты, бац, сам к нам в руки падаешь, как спелый плод.

            --- Я не плод, друзья. У меня просто времени в обрез и даже меньше. Теперь пятница и мне срочно надлежит… --- И Махоркин снова замялся вместо того, чтобы сказать напрямки про душ и помывку.
      
              --- П-а-а-зволь, голубчик. А у к-к-кого вр-ремя есть? --- продолжал нетрезво греметь, скандировать и икать невпопад веселый Неустроев. ---У Пашки Лысого? --- Он ткнул пальцем в одного из спутников. --- Или у Теодора Хлопина, помнишь, небось, его? Вот он, Федька, сучок в ермолке. Глядь, на ногах уже еле стоит, но др-ружбу ценит! Ну, Сашку Бекова ты не знаешь, наверное, он, подлец, на два курса младше учился. Но ведь и Сашок на нашей стороне и готов дальше пр-р-раздно-вательствовать… Опять же Серж Чупиков в нашей команде. (При этом он указал пальцем куда-то в пространство, словно обличая невидимого Чупикова). Вот только тебя , брат, и не хватало.  Теперь айда все, хлопцы, в мою пещеру!

            --- Да я… Да мне… Да меня… Да у вас…. --- уже мямлил Махоркин, сдавая одну за одной последние позиции к сопротивлению.
 
            --- Ну, вот и браво тебе! Молодец! --- возопил Неустроев, хватая Махоркина под руку, в которой он сжимал ручку банного портфеля. --- Умница, гений ты наш, светлая твоя головушка. Плюнь ты хоть на мгновение на свои пиявки, пилюли и скальпели. А касательственно водки и закуски ты, братец, не сумлевайся. Водки море, жратвы выше крыши. Вон Сашка Беков давеча разбогател, сукин кот, а нынче банкетус нам всем ставит.

             Гуляки кренделем с двух сторон подхватили Махоркина и повлекли на квартиру Егорки Неустроева. Почти вблизи дома они увидели важного и весьма дебелого полицейского с шашкой, золотыми пуговицами на кителе, на голове шапка с начищенной же кокардой, а руки многозначительно сцеплены за спиной.
             --- А-га-а-а, --- с энтузиазмом закричал ему Егор и кивнул по-древнерусски. --- Исполать отцу нашему родному. Федору Кузьмичу, значится, все наше вам почтение. Э-т-то, други мои, квартальный наш Федор Кузьмич. Ба-а-льшущий страж закона, друг Фемиды, сторонник пор-рядка. Он мне в прошлом сентябре… Да я… Да мы все без него ну как без рук, совсем, то есть, от рук бы отбились и вообще не покладая как бы рук…

             --- Что за пир? ---- голосом как из бочки перебил его квартальный чуть при этом хмурясь и жмурясь. ---  По какому, значится, поводу и с какой_ положим, целью?

             --- Ну, как же?! С целью юбилея годовщины нашего выпуска из флотско-лекарского училища имени Великого Князя Сергея Филипповича. За альму матер идем пить, дорогой Федор Кузьмич, за нашу родную, милую и единственную альма матер. А тут, глядь, и Генка Махоркин отыскался, Щукин сын. Сто лет его не видели. Вот он, патрубок, в картузе с портфелем. Получается так, Федор Кузьмич. Могем мы, нет, должны ли мы, значит, за историческую встречу принять в организм самую малую толику?

            Приподняв тяжелую сумку, которая до краев была набита соблазнительной снедью, как настоящий рог  изобилия, тощий Хлопин проговорил извинительно, причем в рифму:

            --- Выпивон и закусон, потом дансон, шансон и крепкий сон.

            --- Ну ладно, черти. Давайте уж…. --- милостиво дал добро квартальный, улыбаясь в пышные, как у Тараса Бульбы, усы. --- Но только смотри у меня, Егор, без фортылей, как в прошлый раз ,чтоб было.

            --- Ну, это уж само собой. За беспокойство не извольте беспокоиться, --- заверил квартального Неустроев, размахивая для солидности выхваченным у Махоркина портфелем и клятвенно прижимая его к груди. --- Да мы, Федор Кузьмич… Мы только свою дозу порции примем. Споем хором про гаудеамус игитур, да и разойдемся кто куда. Бог весть, свидимся ли когда еще на этом свете… Жисть, она ведь быстротечна, зараза…


          --- Ну. хозяин, свои мечи калачи из печи! --- предложил Теодор Хлопин, разматывая с шеи кашне.

          Сашка Беков добродушно и солидарно рассмеялся.

           --- Ну что, вы, братцы… К-ка-калачей нет… --- оправдывался Неустроев. --- Я тут угол снял, холостякую, какие там мне калачи затевать… Зато колбасы, братцы мои, как грязи. Опять же рыбца копченого я тут давеча надыбал --- пальчики оближешь.

           ---- Какой у тебя тут, однако повсюду срач, --- с легкой иронической укоризной сказал Теодор Хлопин, выставляя из большой сумки водку, снедь и оглядываясь по сторонам.

           --- Хе… Да разве ж это срач, ребята? --- запротестовал Егор. Да вы что, четное слово? Какой же это к чертям собачьим, пардон, срач? --- Он икнул и перекрестился на красный угол. --- Вот о прошлом месяце… Или позапрошлом, уже не помню, но не суть так важно…. Вот тогда, братцы вы мои, такой был срач во всю ивановскую, что хоть святых выноси, будь здоров и не кашляй. Я тут, правду сказать, одну шалаву со станции привел --- ну для поэтики, опять же врачи рекомендуют для здоровья. Так мы с ней, так она, Наташкой, что ли, звали… Я потом в лавочку за новой водкой побежал, возвращаюсь, так, поверите, квартиру свою даже и не узнал. Думал, дверями ошибся и к соседям угодил, есть тут у меня одни… Вот тогда такой был срач кромешный, что мало не покажется. Немереными пудами потом грязь и мусор выносил.  А нынче это чего? Это, братцы, почти корабельный порядок, пусть с холостяцким уклоном. Да я нынче еще утром веником пыль стирал и шваброй по полу два раза прошелся.          
         --- А лопатой было бы, пожалуй, лучше, --- снова пошутил Теодор, открывая тем временем очень выпуклую бутылку темного стекла.

         Сопя немилосердно, Сашка Лысов, крупный, как японский борец в стиле сумо, снял наконец пальто и не найдя нигде вешалки поинтересовался:
         --- Хозяйка-то квартирная за грязь-то не пеняет?

         --- Зоя Никитишна? Да не в жисть! Золотого сердца женщина, жемчужной души человек. А бюст у нее, братцы мои такой, что любого мужика может запросто с ума свести или с ног сбить. Бюст, знаете ли, достойный кисти Айвазовского. Опять же тут у ее племянницы деревенской медицинская надобность случилась, так тут я по врачебной части и пригодился. --- Егорка, разговаривая светски, тем временем автоматически разливал всем водку вздрочь и, прихитряясь не разлить ни единой капли, четко и справедливо наполнил «огненной водой» пять стаканов. --- Саня, дружок, вон там у меня под подоконником в ведерке капустка квашенная --- так что за вкус, чистый нектар и во время процесса возлияний, а уж с похмела первейшая вещь. Наложи людям по тарелкам… Ну-с, други мои бриллиантовые, раскидала нас жисть, а мы вот взяли и собрались… Кто тост подымет и произнесет? Ну, конечно, Генка Махоркин. Он у нас, помните, завсегда был  большущий златоуст.
 
        --- Ну что вам сказать, ребята? --- в своей обычной манере проворковал Махоркин, шмыгнув своим носом-картошкой. --- Он торжественно поднялся на ноги с стаканом в руке. --- Подымем бокалы, содвинем их разом…

         --- Да здравствует солнце, да здравствует разум! --- пушечно грянул со всех сторон радостный хор. --- Так ложная мудрость мерцает и тлеет пред солнцем бессмертным ума. Да здравствует солнце. Да скроется тьма!!!... Сукин Сын, Генка… В самую душу процитировал…
 
         После первой «дозы порции», уже под Тютчева, соколом пошла вторая. Сашка Беков к случаю вспомнил для третьего тоста оду Хераскова: «Для дружбы истинной препон нет и преград. Кто с нами --- выпьет, кто не выпьет --- гад!». Теодор Хлопин отдекламировал собственное: «Пусть в почках камушки, мы пьем до донышка. Не плачьте, мамушки. Прощайте, женушки…».
          Паша Лысов заиграл на гитаре, юмористически налегая на басовую струну, а все подхватили во все горло: «По рюмочке, по маленькой налей-налей-налей. По маленькой, по маленькой, чем поют лошадей!».
           Неустроев, только  что вернувшийся в Балагое с берегов Невы, аппетитно хрустя капустой, поделился свежими столичными анекдотами из жизни знаменитостей.
           --- Мы то что, братцы. А вот Менделеев-то Димитрий Иваныч наш бесценный, совсем ужен почти до ручки дошел. Теперь он, прикиньте, по пятницам, как в баню идти, загодя, то есть, заблаговременно, квартальному цельный рупь вручает. Ну и моется спокойно, химик наш академический. Отпарится дочиста, маленькую пропустит, потом вторую…. А потом нанятый за рупь квартальный первооткрывателя нашего на спину грузит да домой и эскортирует, благо идти неподалеку.  С нас взятки гладки, мы таблиц не изобретали, у нас все запросто. А тут ученый с глобальным именем, а по пятницам до положения риз водку кушает.
            --- Мда-а…Менделеева лично я уважаю не за периодические элементы, а за мудрый афоризм, --- солидным тоном присовокупил к рассказу друга Теодор. --- Знаете, что он как-то сказал? «Тот не химик, кто не пьет казенный спирт, не справляет нужду в умывальник и не пользует лаборанток».
          --- Аллё занфан де ля по четыре! --- запел кто-то из компании совсем уж не к месту.
          --- И совсем не так, --- возмутился Лысов. --- Ты не умеешь рассказывать, брат Егорий. Я слышал эту историю. Ну, про Мендеделеева, тьфу ты черт.  Там на самом деле все глаголы надобно на букву «п»: не пьет, не писает и не порет… Вот так-с.
          --- Дмитрий Иванович, о, это книга за семью печатями, даже за восемью! --- заступился за ученого  захмелевший Махоркин. --- Он не только все химические элементы по ранжиру в ряд построил и обцифровал, он, ребятки, знаете какие чемоданы лично своими руками изготавливает? Просто чудо, а не чемоданы. Ежели, грит, меня с кафедры попрут, я, грит, чемоданами спокойно прокормлюсь.  Люди за особую честь почитают у него чемоданы заказ покупать, в очередь выстраиваются. Это вам, паишь, не какие-нибудь толстовские сапоги всмятку, от которых одни мозоли и дурное настроение.
           ---- Да ну, --- с пренебрежением бросил Лысов и икнул. --- Подумаешь, цирлих-манирлих, академик верхом на квартальном в народ пошел и чемоданы тачать вздумал. Денег куры не клюют, так он с чемоданами чудит белым светом. Да этак-то, от безделья-то, пожалуй, и я с жиру начал бы чемоданы ваять, не велика хитрость…
            Сашка Беков, вечный шутник и подковырщик, чтобы развеять перекосившуюся не туда атмосферу, отнял у Хлопина гитару, встал одной ногой на стул и сольно отмочил ариозу Олега Шоммера из оперы «Гей, французы!», делая особый акцент на припев «Наши жены --- в пушки заряжены».
          В непродолжительном времени, поднявшись на ноги, сбившись в кружок и обнявшись за плечи, бывшие однокашники заревели самую любимую песню --- да так задорно и раздольно, что, по выражению, поэта «задребезжали стеклы в окнах»:
Переат триститиа, переант долорес!
Переат триститиа, переант долорес!
Переат диаболюс, квивис антибушиус,
Атке иррисорес, атке иррисорес!
       
           Веселье покатилось под горку.

       
           К полуночи, пробираясь на ощупь к поганому ведру по малой нужде, хозяин Неустроев зажег большую керосиновую лампу, приговаривая вполголоса: «Месье, в чем тут суть? Месье, где тут суть?». Оправившись, тяжко вздыхая и время от времени безумно тараща слипающиеся глаза, Неустроев наконец обозрел весь пейзаж после битвы, после чего налил себе всклень большую стопку. Он помотал головой, вздрогнул всем телом, наконец выпил на старые дрожжи, крякнул и закусил щепотью капусты. Паша Лысов тотчас оторвал от столешницы взлохмаченную во сне голову, прошептал хрипло и с потаенным испугом:
           ---- Что? Пора? Уже время?
           ---- Спи дальше… Спи спокойно, дорогой товарищ боцман… --- радушно успокоил его Егор фразой из старого анекдота. --- Или, слышь, если хошь, можешь пропустить в организм малую толику и потом опять на боковую. Ребятки, сышь, отдыхают. Умаялись после вечерушки. А что, не-дур-р-ственно посидели.
           От хозяйского дивана, где спали «валетиком» Теодор и Сашка Беков (у Теодора голова на Сашкиных сапогах, а Сашка в обнимку с шерстяными носками Теодора грубого начеса) раздался исполинский храп. Генка Махоркин, обвиснув всем свои миниатюрным телом, почивал в ольтеровском кресле, невесть как попавшем в запущенную донельзя Неустроевскую холостяцкую берлогу. У подола большой русской печи валялось безобразной кучей то, что еще несколько часов назад было вполне исправной семиструнной гитарой.
           --- Э, а гитару-то кто за каким чертом грохнул? --- уныло уточнил у неведомо кого хозяин, наливая еще стопку. --- Эх, не надо было нам стаканами пить, можно ж все культурно, по-цивилизаторски. --- Ну какой же дьявол гитару так набуцкал? Чай-поди, Федька Хлопин. Он у нас завсегда заводной по части музыки был.
           --- Гитару? --- переспросил Павел, оглядываясь окрест и испуская густую колбасную отрыжку. --- Это какую гитару? --- Он зевнул и попытался пальцами расклеить слепившиеся веки. --- Ах, эту, со струнами… Нет, брат, это не мог быть Федька. Знаешь ли ты, Егорий, что это ты сам под занавес такой фейерверк и учинил. Гришь: «Эх, фортуна --- портянка, судьба --- индейка, а жисть --- копейка!». Потом зарыдал, го-о-рько так… Размахнулся да как гитарой по печке дербалызнул. Только звон с треском и щепки по сторонам. Конечно, хорошая гитара была, а теперь вон чего. А Федька, нет, он тебя даже наоборот за рукав удерживал, уговаривал «Не надо!».   
        Неустроев с прокурорской дотошностью и подозрительностью исследовал свежепорванный правый манжет пиджака, тяжко вздохнул, поднялся и пошел немного прибраться, поминая фатум и карму в нецензурном контексте.  Одинокая фигура его, в связи с полнолунием, фантасмагорически подсвечивалась одновременно и большой лампой, и голубым сиянием, лившимся с неба беспрепятственно в окна без занавесок.
        --- Ох, грехи наши тяжкие, --- совсем почти по-старчески роптал Егор, собирая веником в совок разнообразный послепраздничный мусор и постепенно продвигаясь к разрушенной гитаре. --- Нет, чтобы спокойно, как приличные взрослые люди, выпить рюмку, максимум  майорум две, да и разойтись по сторонам. Куда там, им непременно надо нажраться по-менделеевски, набезобразничать, гитару поломать на куски. ---- Он набрал воды в рот из кружки, прыснул как пульверизатор на пол, чтобы унять пыль. ---  Какое полное невежество, какое тотальное пренебрежение к светлым идеалам! Эх, люди-люди…. Моллюски вы после этого, а не человеки…
          Пашка Лысов, устыдившийся под этим потоком ламентаций, окончательно проснулся и тоже принялся за компанию с хозяином поднимать опрокинутые в процессе плясок с каблучным перестуком стулья и табуретки. Потревоженный ненароком Лысовым Махоркин что-то простонал во сне на манер горлицы в вольтеровском кресле.
          ---- Опа…. --- сказал вдруг Неустроев. И повторил: ---- Опочки… Это что же у нас здесь имеет место быть? --- Он с невольным кряхтением нагнулся к полу и подрагивающей рукой поднял на свет прямоугольный кусочек картона. --- Паш, а Паш, глядь, чего это, а то у меня веки, гады, как у Вия, еще не совсем разлепились.
          Лысов, придя на помощь товарищу, установил истину сразу и без колебаний:
           --- Это, блин, билет железнодорожный. Вторым, значит, классом билетик-то. До Москвы. На ночной поезд.
            --- Это, стал быть, на три часа. А теперь сколько? Ох, головка как трещит. Шевельнуть больно, не то что, думать.
            --- Половина первого ночи, --- ответствовал Пашка, взглянув на свои часы на цепочке. --- Времени еще как грязи. Успеем еще. Мигом-шементом. Раз-два и в дамки…
            --- Что успеем-то? --- с страдальческим раздражением уточнил Неустроев, в сердцах бросая веник с совком и направляясь снова к столу. ---- Куда успеем? Каким шементом, в какие-такие дамки? Ты подумай головой своей бестолковой, чей билет-то? Кому конк-р-ретно через два часа ехать?
             Лысов, нахмурив брови, наконец понял, что оплошал.
            Егор налил стопку, залпом выпил, закурил «бычок» папиросы, после чего несколько успокоил нервы и будто даже немного протрезвел.
             --- Да, бляха-муха, --- размышлял он вслух. Во незадача какая. Вот те, бабушка, и юркни в дверь. Чей же это билет будет-то?
            --- Ну, по крайности, это не мой билет, --- хмуро буркнул Лысов, тоже присоединяясь к остаткам застолья.
             --- Вот спасибочко, что объяснил, --- с сарказмом поблагодарил его хозяин. --- Большое тебе русское мерси за такую аттенсьон-информасьон…. Ты еще скажи, что Неустроеву этот билет тоже не принадлежит. Эх, собака, ничего не попишешь, теперь придется всех хлопцев поднимать и выяснять, кто из них опаздывает на поезд до первопрестольной. И придется поспешать --- время не ждет, а до вокзала конец пешим ходом изрядный…
            
            Подкрепившись лохмотьями холодной яичницы с колбасой, водкой и капустным рассолом, Павел с Егором перекурили, набираясь сил и настроения, а потом принялись расталкивать остальных друзей. При этом они действовали столь энергично, что Теодор с Сашкой выпали с дивана на пол, но продолжали спать и там, на все встряхивания и тормошения реагируя только лишь нечленораздельными мычаниями в стиле коров на тучном летнем пастбище. Геннадий же Махоркин, проснувшийся, в отличие от диванной парочки, сразу и бесповоротно, был всем хорош, контактен и даже часто смеялся во весь голос, но совершенно не понимал, что происходит вокруг, а на предъявленный для опознания билет смотрел с застенчивой улыбкой, как смотрит младенец, который ему только что снял с Рождественской елки любимый папа. Геннадий не узнавал ни Неустроева, ни Лысова; наотрез не помнил, где он, какой юбилей пришел отмечать, какое сегодня число месяца. Прямой и ясный вопрос хозяина дома «Это твой билет? Это ты в Москву едешь?» Махоркин принял за остроумный еврейский анекдот и начал хохотать над ним столь гомерически, что даже лопнула пуговка на вороте косоворотки.
          ---- Нет. Пожалуй, мы та к прока не добьемся, --- сокрушенно бросил в конце концов Неустроев, даже вспотевший больше Махоркина от всех этих допросов с пристрастием.
          ---- Знаешь что, Егорий… --- одышливо, сипло и задумчиво начал Лысов, кончиком спички извлекая из зубов нитку мяса и философски при этом цыкая. --- Тут остаются две альтернативы. Либо уши как следует натереть снегом… Либо раздеть донага и прямо из ведра ледяной водой окатить с ног до головы… Либо, знаешь, можно просто махнуть рукой на все это дело --- да ну его в болото --- и жить дальше. Пропадай пропадом этот чертов билет. Что на нем, блин, свет, что ли, клином сошелся?
           --- Блином, клином… Снегом уши натирать… --- издевательски отозвался Неустроев. ---  Это в июне-то месяце! Ты, Пашок, совсем уже… Сказанул тоже, как в лужу… Соображать же мозгами надо, а не копчиком. Ну посуди, пока мы будем тут прохлаждаться, раздевать ребят, обливать, выяснять, сушить, снова одевать, собирать, провожать…. Тут не один поезд уйдет, а целых сто!
          --- Ну, хорошо. Ну, согласен. Эрго --- значит, наплевать на всю эту историю. Наплевать и забыть к тятери с ятерью.
          ---- Эх, толстая твоя морда…. Всегда норовил по наилегчайшему пути пройти. Чтобы усилий истратить минимум минорум. --- Егор Неустроев был из той когорты, которой лучше в нетрезвом виде не перечить, ибо тогда она может горы свернуть, но настоит на своем, даже неверном, решении. Оттого-то Лысов, не первый день зная привычки однокорытника, тотчас капитулировал.
         --- Ну хорошо, Егорушка, --- миролюбиво  произнес он, снова плеснув в свой стакан. --- Я не собираюсь с тобой полемизировать. Что ты в конструктив предлагаешь? Реально, какой твой метод из этого тупика?
         --- Ну, во-первых строках, кончай жрать, а то в пьяной ипостаси тебя окончательно развезет, а один я его до вокзала не дотащу.
          --- Кого «его»?
           --- Хороший вопрос, молодца. Но ты не волнуйся, Павлендий, Молода  – в Саксонии не была….  Есть такой метод, мертвого с кладбища воскресит, не то что пьяного!
          ---Да? Совсем воскресит? То есть, абсолютно? --- с пьяной недоверчивостью уточнил Лысов, но Неустроев уже шарил нервозно рукой в своем профессиональном шкапчике у умывальника. Чертыхаясь, он звенел какими-то склянками и на последние корки ругал невиновного Пашку.
          --- Вот он!! --- голосом Архимеда, обнаружившего, наконец, свою эврику, воскликнул Егор, поднося нечто себе под ноздри, нюхая, чихая и блаженно жмурясь. --- Ага… Это вам хлористый аммоний, а не хухры-мухры.  Вот что вам надо позарез, голубчики. Щас враз протрезвеют. Куда ж они денутся…
          Самое поразительное в последующем эксперименте было то, что первая же попытка увенчалась безусловным триумфом. Лекарь Махоркин, подвернувшийся под горячую хозяйскую руку, даже не успел толком нюхнуть из пузырька, как признался во всем --- что и билет-де его, и в Москву-де ему срочно надо, и что он готов-де выпить на посошок и трогать в путь.
        --- Поверь в судьбу и в путь! --- наподобие Шаляпина торжественно пропел Паша Лысов, принимая сначала комически-оперную позу, а потом и на грудь.
         Бросились искать багаж Махоркина, разумеется, не нашли, с облегчением распили по «мерзавчику» и с Богом тронулись в сторону вокзала. Ранняя по случаю июня заря радостно подсвечивала путь дружеской троице, которая обнявшись и раскачиваясь, как пассажиры на палубе трансатлантического лайнера, медленно, но верно продвигалась к крошечному балагоевскому вокзалу, включавшему лишь кассу, миниатюрную залу ожидания да круглосуточный буфет. Теперь они на всех парах держали курс на буфет. Однокашники распевали нестройно, но зато с чувством на всю пустую улицу: «Эх, раскинулось море широко. Эх, волны бушуют вдали. Товарищ мы едем далеко, подальше от нашей земли…». При этом лекарь Махоркин пел громче и увереннее прочих, хотя в недрах буфета за ранним завтраком с коньячком его опять развезло. При посадке Махоркина на перроне разыгралась практически душераздирающая сцена.
           Седоусый кондуктор наотрез отказался принять некоммуникабельного Махоркина:
            --- Да вы что, господа? Не пущу и баста. Не дам поганить вагон второго класса такими пассажирами. Его в участок надо, а не в поезд…
             При этом Махоркин мотал головой, как зарезанный гусак. Лысов молча вталкивал товарища на площадку. Кондуктор рукоприкладствовал и протестовал.  Неустроев краснобайствовал, выкладывая один аргумент сильнее другого:
             --- Отец, ты что, никогда молодым не был? Ты же отлично видишь: приличный человек с друзьями встретился, а теперь ему срочно в столицу надо. И ты его как поганый мусор выбросишь? Сбросишь его на чугунные рельсы?
           Сердце кондуктора наконец смягчившись, Махоркин оказался на вагонной полке. Звякнул колокол дежурного, паровоз прощально заревел, как динозавр, и скорый поезд покатил на восток.
          По дороге с вокзала Неустроев с Лысовым резвились, как младшие школьники, впервые в жизни познавшие радость летних каникул. Они на всякие лады поминали убывшего товарища, иронизируя над его «никотиновой фамилией», именуя друга то Сигареткиным, то Папироскиным, то Табачниковым. Попутно они хвалили друг друга за прозорливость и человеколюбие. Веселому их настроению не мог не способствовать визит в один ранний, но уютный трактир.
           Петухи уже отпелись и занимались поиском корма или подруги сердца. Солнце немилосердно пощипывало открытые участки кожи. Бабы с ведрами несли на базар результаты первого в этот день удоя, когда усталые, но довольные два товарища вернулись домой, в квартиру, насквозь пронизанную лучами солнца.
           Сначала их насторожил махоркинский портфель, перекочевавший за время их отсутствия невесть откуда прямо в центр пиршественного стола. Вторым отрезвляющим сигналом стало содержимое пузатого портфеля: какие-то голубые подштанники, мочалка и прочие банные принадлежности. Третьей каплей, переполнившей чашу, стал Теодор Хлопин, лежавший на полу по соседству с разбитой на атомы гитарой.
           Теодор, проснувшийся и приободрившийся при звуках чокающихся стопок, радостно возопил:
            --- Мои дорогие стультусы и асинусы! Немедля проводите меня на скорый поезд, а то я опоздаю в Москву…. Москва, гремят вовсю колокола…. Москва-Москва, кругом златые купола… Кто Москву не видел, у того в башке мура… Он не кушает, не ест --- симфонический оркестр. Поезд мчится, рельсы гнуться. Под мостом попы смеются. Самый маленький попок, он смеется без порток!
           ---- Т-а-а-к… - с зловещей осознанностью протянул Неустроев, внимательно выслушав хлопинские вариации на московско-железнодорожные темы. --- А мы с тобой, Пашунь, кого же это, значит, в первопрестольную экстренной скоростью отправили?       
       

          Махоркин же доехал до конечного пункта с полной комфортабельностью, почти недурно выспался и, выйдя на перрон, позевывая и потягиваясь, был немало удивлен, прочтя на громадной вывеске неожиданное для него название мегалополиса, изображенное буквами чуть не в человечий рост. Потом гремели буферами сцепляемые вагоны на товарном дворе. Сытые бродячие собаки добродушно лаяли в пространство, как бы претендуя на свою охранительную надобность. Церковные колокола сзывали прихожан на утреннюю молитву. Утренний ветерок принес откуда-то запах жареной картошки. А несчастный лекарь все еще ощупывал себя. Протирал глаза, жалобно постанывал, но никак не мог установить причину своей фантастической трансплантации во времени и пространстве.
          Потом без копейки денег в карманах и без царя в голове, он долго еще шатался по Николаевскому вокзалу наподобие тени отца Гамлета из знаменитого водевиля Шекспира, пугая прохожих и пассажиров вопросами вроде «Москва ли это?», «Скажи-ка, дядя, ведь не даром…» и «Простите великодушно, как отсюда попасть в Балагое?».
           Одна сострадательная дама с шляпой с пером и левреткой на груди               даже подала мятущемуся Махоркину целый пшеничный крендель на бедность. Махоркин ничего не понял, но крендель на всякий случай проглотил в три приема, жадно давясь кусками и мечтая, чем запить сухомятку. Конечно, на его месте проще всего было бы отбить жене депешу, дождаться от нее почтового перевода, купить новый билет и умчаться на крыльях ностальгической любви назад, в балагоевские палестины. Однако, найти разрыв в замкнутом круге бытия и решить дилемму «Где достать денег, чтобы достать еще денег?», решительно не представлялось возможным. Еще какое-то непродолжительное время Махоркин пробавлялся тем, что за скромные харчи с домашнего разлива квасом занялся на вокзале и прилегающей территории врачебным промыслом. Он пользовал каких-то неместных баб с чумазыми младенцами: «Вы, мамаша, не сумлевайтесь. Я лекарь с опытом, меня сам адмирал Максимов к медали представлял, а уж с глистами я и подавно справлюсь. Вы уж чистыми руками сами ешьте еду и ребят руки мыть заставляйте. А от глистов тыквенных семечек налузгайте карапузу своему, накормите досыта-до отвала. У ребятеночка-то вашего ишь пузечко как барабан натянулось от глистной, значит, инвазии. А тыквенные семечки --- прекрасное глистогонное средствие….
           Когда он достаточно примелькался полицейским, с которыми мог поделиться разве что краюхой хлеба да сушеной воблой, его начали изгонять из «рая», но он умолил дежурных, встав на колени и попросив на 1 (одну!) минуту допустить его к господину начальнику вокзала.
           В величавом кабинете с неизменным портретом государя-императора Махоркин сначала долго краснел, как все порядочные люди, попавшие в непорядочный переплет, извинялся, переминался с ноги на ногу, но потом, наконец, решил взять быка за рога и начал с самого главного:
           --- Понимаете, ваше превосходительство… Я в пятницу в баню пошел в Балагом, а очутился за триста верст у вас в Москве. Прямо хоть стреляйся, но у меня все равно денег нет, не то, что стреляться из чего, ни пуль, ни пистолета. Теперь прямо придется, наверное, как Анна Каренина. И ведь как получилось-то…  Пелагея Гавриловна портфель собрала, дала, дай ей Бог здоровья пятьдесят копеек. Шел в баню и буквально на одну минуту зашел к Егорке Неустроеву. Впрочем, вы его, наверное, не знаете…
           Начальник вокзала приветливо и мягко улыбался, подбадривая просителя, но, в конце концов, натурально удивился:
            --- Позвольте, сударь. Ежели вы помыться надумали, милости просим --- ступайте себе в банное ведомство или еще куда, а тут все по другому департаменту. Причем тут мы? У нас тут железнодорожная епархия, а вовсе никакой бани нет и в помине. Это, батенька, Николаевский вокзал, а не Сандуны!
             ---- Ваше превосходительство, не извольте гневаться, --- лепетал Махоркин. --- Выслушайте. Сейчас вы все поймете. Помогите, Христом-богом прошу! Они же там юбилей устроили. Егорка Неустроев, вы его не знаете, потом этот, Хлопин Теодор, они сказали, что тот, кто предаст студенческое братство, --- свинья в последней инстанции. Куда ж мне было деваться? Вы не подумайте, все было очень прилично. Стихи читали под гитару, камаринскую плясали, не без того. Я куда-то присел буквально на минуту, а они, ваше превосходительство, меня нашатырь заставили носом нюхать, а потом, бац! Я уже скачу в поезде. В голове, хоть я и спал, эскадрон шальных мыслей. Утром проснулся, ни черта не пойму, во рту точно эскадрон ночевал. И вот я в отчаянии в первопрестольной. Ни родни, ни знакомых, одинок, как перст, голову преклонить негде. В голове с голодухи шумит, а в кармане, напротив, тихо, как на кладбище. Пелагея Гавриловна, наверное, уже с ума сошла, разыскиваючи…. Еще и портфель куда-то пропал, наверное, в поезде сперли. А портфель дареный, практически новый. И еще был полтинник, помню, жена на баню дала, а я заместо бани вот у вас в кабинете.
             --- Я все понял, --- произнес начальник вокзала сочувственно, но и не без радости по поводу окончания монолога. --- Вы уж только не переживайте так, милейший. С кем не бывает? Не вы первый --- не вы последний. Вон извольте на стульчик у стены присесть. Отдохните чуток с дороги, а мы все устроим в надлежащем виде. Хотя в функцию мою это отнюдь не входит, но… Вот увидите --- сейчас вам немедленно и безотлагательно окажут помощь…
             Быть может впервые за всю эту катастрофу у Махоркина наконец-то отлегло от сердца. С трепетным пафосом взирал он прослезившимися глазами то на начальника, то на императорский портрет, при этом прижимая картузик к сердцу и умиленно шмыгая носом. Обещание начальника, куда-то позвонившего и долго объяснявшего что-то в телефон, сбылось самым славным образом: вошедшие вскоре люди в белых халатах мигом скрутили Махоркина, одели в смирительную рубашку, погрузили в карету скорой помощи и увезли в дом скорби на Божедомке.
              Злой рок и тут не стал щадить несчастного Геннадия Андреича, и без того попадавшего из одного полымя в другое. Дело случилось, как помнит внимательный читатель, на следующий после пятницы день. Следовательно, вновь поступившего в скорбный дом Махоркина осмотреть мог только Антон Иваныч Медников, прекрасный специалист старой школы, но отчасти ретроград,  гуманист, свято чтивший клятву Гиппократа, но психиатр, несколько огрубевший от контактов с сумасшедшими. Доктор Медников, постоянно кивая головой, выслушал махоркинское повествование о бане-гаудеамусе-хлористом аммонии-вагоне второго класса-первопрестольной-Балагом, без труда диагностировал этот типичный бред как вялотекущую шизофрению. Больного он приказал из смирительной рубашки немедленно вынуть и отправить в палату тихопомешаных.
                Только в понедельник Геннадий Андреевич, который не без влияния однопалатников тоже начал было вспоминать свою реинкарнированную жизнь в иных ипостасях, отгонявший полотенцем невидимых вурдалаков, покушавшихся то и дело на его гемоглобины, дождался добрых перемен к лучшему.
                Главный психиатр скорбного дома на Божедомке Афанасий Леонтьевич Бескудников, дай Бог ему здоровья, счастья и долгих лет жизни, явившись в понедельник на службу, без особого труда и консилиума разобрался-таки с фантазиями Махоркина на банно-вокзальные темы. Исправив ошибочный диагноз своего коллеги, Бескудников до слез смеялся над махоркинскими воспоминаниями о бурной юбилейной саге в холостяцкой берлоге. В это трудно поверить в наши страшные времена, но московский эскулап дал балагоевскому лекарю в долг рубль для отправки подробной депеши следующего содержания:
ПЕЛАГЕЮШКА ЗПТ ЛЮДИ В БЕЛЫХ ХАЛАТАХ НАД ПОСТЕЛЬЮ СКЛОНИЛИСЬ МОЕЙ ТЧК УМОЛЯЮ ЗПТ ВЫШЛИ ДЕНЕГ НА БИЛЕТ МОСКВА ТИРЕ БАЛАГОЕ ТЧК АДРЕС МНЕ ПСИХЛЕЧЕБНИЦА БОЖЕДОМКЕ МОСКВЕ ЗПТ ПАЛАТА НОМЕР ШЕСТЬ ТЧК УМОЛЯЮ СРОЧНО ВСКЛ ТВОЙ МНОГОСТРАДАЛЬНЫЙ МУЖ ГЕНЮШКА
         И сегодня остались еще живые свидетели прощания лекаря  Махоркина с психиатром Бескудниковым. Эту сцену, говорят они, нельзя не вспоминать увлажненными глазами, вспоминая при этом знаменитую картину Рембрандта про отца и блудного сына. В Балагом на перроне Пелагея при встрече супруга долго рыдала благим матом, два раза падала в обморок, но потом поднялась и отконвоировала-таки своего блудного спутника жизни в родные Пенаты в Подъячей улице. Как бы то ни было, на первую же свободную сумму в семейном бюджете Пелагея Гавриловна купила на ярмарке прекрасное и просторное оцинкованное корыто. Больше Махоркин-старший впредь ни в какую баню не ходил. Отныне по пятницам жена занавешивала окна, грела воду и лично мыла Геннадия Андреича. При переезде супругов в Клюев традиция мыться по пятницам дома в корыте свято сохранялась, вызывая у соседей «сексуальные» слухи об оргиях и заставляя Тольку Махоркина вечно краснеть и раздраженно отмахиваться от глупых и непрошенных вопросов. 








Сказ про уд

Ваня, прячась за спинами взрослых, наконец вспомнил, где он видел старика по местному прозвищу «Баечник»: когда на Базарной площади губернатор устроил народные гуляния, дедушка порадовал почтенную публику, выступив на концерте между девичьим хором и казацкими переплясами. Дедушка лихо сыграл тогда вальс «Дунайские волны» с помощью смычка, которым он водил по обычной пиле для пилки дров.
        --- Давнёхонько это случилось-приключилось --- при царе Лександре свет Николаиче, которого левоцонеры потом из бомбы, значит, убили.
        Задумался как-то раз царь-батюшка, откель всякие байки про него берутся и кто всякие сказки да синегдохи про русского анператора распространяет. Вот зовет царь заглавного жандарма Пикендорфа. Дает ему, значит, указ: немедля сыскать сочинителя напраслин да в город Сам-Питербурх лично доставить. Указание такое царь выдал, а сам сабельку в руки, на лошадку верхом сел да и поехал на войну гличан воевать.
         Тут поднялся такой ералаш, святых выноси вон. Жандармы натурально сейчас же принялись землю носом рыть. Туды мечутся, суды рыщут. Уже до Рифейских гор добрались, на Уральском, значит, хребте все пределы и закоулки обнюхали-обшарили. Мало сами мечутся --- фискалов своих тоже самое бегать принудили. Шпионы ищут-поищут, соглядатаи на все полати и под кроватью глядят, все глаза проглядели, что за незадача?
         Ладноть, перевалили они тогда через Рифейские горы, Симбирь всю как перину перетряхнули --- опять же ничего нету. До Тихого океану, вот вам крест, гонцы доскакали, ан и там пустой результат. Иные даже в Якуцк-город достигли, по северному берегу вплоть до Чукотки людишек как песок просеяли, а толку-то? Там только дикие чукочи, которые по-русски ни  одного бельмеса не понимают. Какой там синегдохи сочинять --- в пору бы оленей выпасти да рыбу острогой на зиму в запас набить…
        И в Америке побывали, и на Амуре-батюшке, и на озере Байкале, проку нету. Тут бы, значится, им несолоно хлебавши с пустыми руками в родные пределы возвращаться, да ведь это никак нельзя. Граф Пикендорф как такое следствие узнал, чуть от горя не повесился, почернел весь, зубьями скрыпит. Стало быть, не привыкши проигрывать. Давай грудь в крестах, а ни то голова в кустах. Думал он, раскидывал мозги, а сроки вот-вот кончатся и царь к правежу призовет. На счастие его, жандармское, дотумкался наконец: надоть левоцонера  какого, что под стражей сидит, за цугундер взять да на признание и подбить. Тебе, дескать, парень, все одно костей не собрать, а из твоего признательства государству агромадная польза выйти могет. Ты, мол, друг сердешный, не сумлевайся. Срок тебе скостим до шутейного, только вот хоть эту вину на себя прими! Левоцонер поломался для блезиру, а куды деваться? Дело молодое, жить хочется. Куды ни кинь, всюду хрень, в тут вроде просвета намечается. Вот и согласился левоцонер тот грех за чужие байки на себя принять, царю-батюшке покаяться: моя, мол, работа.
         Но тут, ребятки, вот какой фейерверк приключился. Все жандармы уж домой возвернулись, а одна команда в землице Камчацкой чего-то там застряла. То ли дороги не было, то ли половодье. Еле-еле море Охоцкое переехали и для роздыху устроились. То ли в Охоцке, то ли в Оле, то ли в Гижиге, то ли в Дзялбуях бивуак у них был.. Вот, иттить не налево ли,  уж и не упомню. Главное, что они ушицу уминают так, что за ушами трещит с устатку да с голодухи-то… Ан тут донос есть, де, местный житель в годах. И здоров-де старинушка разные турусы на колесах загибать. Жандармы хвать старичка: «Ты ли?» Тот отпираться не стал: «Аз есмь сущий». Старичка схапавши в охапку, жандармы прыг в кибитку да через Симбирию взад погнали, ажно ветер в ушах свистит.
        Царь с военного фронту во дворец домой возвращается, еще сапог не переобул, а енерал Пикендорф шасть к нему в кабинет, докладывает рапорт: «Так, мол, и так. Готово, Ваше Императорское Величие. Хапнули синекдохчика треклятого, ажник с Синбири привезли и доставили голубчика…». Йех, ядреный лапоть! Мудер граф Пикендорф. На языке одно, в уму другое. Сам доклад царю рапортует, а левоцонера тоже самое про запас в чулане держит. Дескать, не выгорит дельце с синбирским старинушкой, ничего: можно будет левоцонера подсунуть…
         --- Вот хитёр! --- восхитился какой-то хилый мужичонка, носом шмыгнул и драные подштанники подтянул.
         Какой-то стриж со двора влетел в открытые по случаю июля окна, описал параболу и умчался опять на двор. «Баечник», строго проводив птицу взглядом, продолжил свой сказ:
         ---  Ну так давай его суды!» --- царь Лександр Николаич приказывает. Старичка в тот же час в охапку да прямо, значится, в Зимний дворец.
         Втолкнули старемана в столовую царску. Кругом золото, серебро, жемчуг разный, стол от еды ломится --- от банкета с иносранцами остался.
         Старичок государю земно кланяется, седенькой бородой чуть паркет не подметает. А глаза, надо вам сказать, старикашка тот имел хитрющие-прехитрющие, с косым прищуром. Делать нечего. «Садися, --- царь ему бает, --- Со стола ешь-пей, что глаз радует».
         Старичок синбирский сел насупротив государя-анператора, притих, было, сначала, но потом рыбки красной с брюшка отщипнул пальцами малую толику, пшеничным хлебушком закушал, кваском запил и… «Благодарствую, мол, за хлеб-соль!».      
        «Нет, --- говорит ему царь на это. --- Ты, ежели уважение к хозяину имеешь, прими в организьму чарку хлебного вина за мое, значится, анператорское здравие».
        Старичок кочевряжиться не стал, подчинился приглашению, водочки лихо тяпнул, повеселел, а глаза пуще прежнего заиграли.

         Ваня, заинтригованный донельзя, слушал «Баечника» с открытым ртом. Для него страшным горем было бы сейчас разоблачение, извлечение из-за шкапа и изгнание из взрослой компании. По счастью, пока мальчика никто не замечал.

         «Ну-тес, --- это царь ему, --- а таперича давай-ка начистоту всю. истинную правду. Говори, не отпирайся: ты, стало быть, байки и синегдохи про меня придумываешь?»
          «Бывает, и про Вас сочиняю, --- кивает старичок головой. --- Хотя, царь-батюшка, я все больше по охоцкой да рыбацкой части байки загибать мастак. Ничего, все смеются. Стал-быть, людям ндравица».
          «Эх ты, барабан штопаный, --- крякнул Лександр Николаич. --- Уж сединой весь побитый, одной ногой на том свете, а все туда же языком треплешь да хорохоришься».
          «Что так, то так. Каюсь, батюшко-царь. Каюсь и впредь зарекаюсь про тебя языком чесать».
          «То-то, --- улыбается царь грозно. --- Смотри у меня. Узнаю, что опять поношения мне делаешь, сей же час зафундырю тебя туды, куды Макар телят не гонял!».
         «Воля ваша, --- отвечает дедок, --- только всё одно дальше Аляски не свезут, а я на Аляске той тоже бывал. От Верхоянска да Туруханска не больно велика у Аляски разница. А касательно смерти, это ведь всё одно, где век свой доживать».
         «М-д-а, Аляска… --- взгрустнул царь. --- Расходов на нее прорва, а проку с гулькин нос».
         «Так ты возьми ее да продай, --- подсказывает старичок. --- Вот те прок с прибытком и появятся. Анператор Бонапарта, слышь, все свои владенья в Америке той в одночасье продал --- да казну свою тем богато пополнил!».
         «Ах ты, шельма… Ты и про это ведаешь? --- удивился царь. --- Ладноть, созову государственный совет, там и посоветуемся, подумаем насчет Алясочки. Ты же тем часом водочки моей царской откушай да и отгадай мне вот какую загадку. Скажи мне, дедун, что на белом свете легче всего?».
         «Это нам не в тягость, --- отвечает дедушка. Водки молодецки хлопнул чарку да и бает: --- Легчее всего на свете --- уд!».
         «Ах ты, старый греховодник! --- царь на него взъелся. --- Разве в царских покоях можно такое говорить? Уд у него легче всего оказался… Ладно. Хорошо. Так и запишем. Пущай так. А скажи-ка мне, дедуня, на милость, что же в таком разе есть самое тяжелое на свете?».
         Тут старче еще чарку пропустил в организьму и смирно ответствует: «Уд, Ваше анператорское, значит, величество!» 
         «Тьфу ты! --- плюется царь слюнями. --- Где уд? Какой уд? Что ты плетешь, старинушка? Еловая твоя голова… Как же это может одно и то же и тяжельше, и легчее всего на свете быть?».
          «А вот и может, --- стоит на своем гость. --- Уд легче и тяжельше всего, потому как в молодости он при единой мысли взлетает, а в старости его никаким донкратом не подымешь!».
          Подивился царь премудрости старичка, да и отпустил его на все четыре стороны. Едет старичок к себе на Охоцкое море, а в кармане у него подарочек --- золотой рупь царский, неразменный…».
           --- Ванька! --- заорал Петюня над самым ухом брата. --- Вот ты где… А мы тебя, глядь, обыскавшись. Тятя сказал домой идтить, а тебя нету нигде.
           --- Вот он я, --- с солидностью произнес Ваня, подымаясь с корточек.
          
           --- Папаша, --- спросил Ваня после бани. --- Объясни, а что такое «уд»?
           --- Ут? Чего не знаю, того не ведаю. Позволь… В мануфактурном и ткацком деле есть такое челночное приспособление: туды-суды ходит. Прозывается «уток». Стало быть, «ут» есть большой уток максимального размеру. А тебе зачем знать?
            Ваня ничего не понял, но на всякий пожарный покраснел, как маков цвет.
            
            Играя у Махоркиных в бирюльки или подкидного дурака, Ваня долго крепился, но на его вопрос даже всезнающий эрудит Толька не мог ни шиша объяснить толком. Геннадий Андреич только хмыкнул, раскурил свою коротенькую флотскую трубочку, но от всех расспросов отмахнулся.
            Во время одного последующего визита к другу Махоркин-младший, пользуясь отсутствием взрослых, достал из-под полы какой-то фолиант.  Это был древнеиндийский миф «Махабхарата» в переводе Ивана Козлова. Ни слова более не говоря, Толька открыл том в нужном месте и ткнул пальцем в таинственное слово.
             Ваня, впившись глазами в текст, прочел описание того, как мужское семя летит в матку, а находящийся там зародыш отвечает семени, что место уже занято. Увидев наконец «уд» в прозрачном контексте, Ваня восхищенно воскликнул, дивясь собственной догадливости:
              --- Опа! Вон оно как… Значится, рыбацкое удилище вон от какого корня происходит…


Сибирский экскурс

Жара за тридцать с гаком. В воздухе полная безветренность и только непонятно, какая в этом случае сила гонит высоко по небу пушистые фигуристые облака. Скудная тундро-таежная зелень лишь в малой степени смягчает угрюмость общего пейзажа. Хотя воздух в лесу чище, прохладнее, приятнее, привольнее, наслаждаться им мешают гнусы, мокрецы, мошки и комары. На привале дым и жар от высокого костра лишь на доли секунды  отгоняет полчища летучих кровососов. Профессорская жена горстями подбрасывает в огонь перетрум, который, впрочем, весь уходит в запах ромашки, не причиняя насекомым особого вреда и неудобства.
         --- Ох, комары, гады, --- ворчит она. --- Совсем как с цепи сорвались. Прямо не поесть, ни попить.
         --- Комары, Аделаида Ивановна, --- замечает весомым профессорским тоном Септушинский, взгромоздясь на обширный пенек и жуя с аппетитом изрядным кус колбасы с ржаным хлебом, --- никогда никого не кусают.
         --- Разве, Казимир Казимирович? Да как же, не кусают, когда от них, то есть, никакой жизни нету. Уж не к столу будь сказано, я, правду сказать, как приспичит, пардон, до ветру прогуляться, всё терплю, терплю до самой последней возможности. Присядешь и машешь, машешь ветками перед задом, а не то костерец дымный в ямке разведешь, ан все одно толку мало. Как схожу по нужде, так потом, ей-богу, ощущаю такое ощущение, словно меня крапивой по заду нахлестали.
         --- И, тем не менее… Кусают, милочка, одни только комарихи, но не комары! Самки, понимаете? Комарихам это жизненно необходимо, чтобы воспроизводить потомство.            
         --- Эва как… Отчего ж тогда укусы так чешутся и кожа волдырится?
         --- Дело в следующем… Комариха, когда хоботком своим протыкает эпителий, то есть, кожу, должна быть уверена, что поступающая по хоботку кровь не свернется и не застынет. Для этого комариха впрыскивает в вас (впрочем, и в меня, конечно)…. --- тут он хлопнул по щеке, а комариный трупик бросил в сторону в заросли иван-чая. ---  особое вещество антикоагулянт!
          --- С нами крестная сила! --- перекрестилась женщина.
          --- Вот этот антикоагулянт, проще говоря, не позволяет крови засохнуть, ну и комарихи насасываются, сколько им надо. А вот комариные самцы --- все на сто процентов поголовные вегетарианцы.
          ---  Оссподи, это как же? Как граф Толстой, что ли? Как художник Репин? Так самцы те, что же? Траву жуют или как?      
        --- За чем «жуют»? Они, комары, пьют из чашечек цветов нектар и тем сыты бывают.
        На смену колбасе с караваем профессору было поднесено очищенное уже куриное яйцо, сваренное вкрутую, и порядочная кружка с хлебным квасом.
        ---   Позволь, Казимир Казимирович, вот мы сидим тута на привале, комаров отгоняем, сами закусываем чем Бог послал, а ведь вокруг ни одной живой души. И что? Если бы нас тута совсем не случилось, откуда бы комарихи кровь взяли бы? Или они, паразитки, с голоду дохнут?
        --- Ну это только европейскому глазу все здесь кажется пусто и голо, Марьванна. Жизнь здесь кипит ключом под каждым листком. Кровопролитие идет каждую секунду. Крови, кроме людей, вполне в избытке --- только успевай вампировать. Здесь повсюду всякие олени кочуют, лоси бродят, лисы, волки толкутся, опять же грызуны. Да вот не извольте-ка…
         Профессор, взяв супругу за руку, повел ее в ближайшие заросли, откуда доносилось чье-то недовольное карканье. В развилке старой корявой ивы он указал на большое гнездо на высоте человеческой груди.
         --- Вот, Аглая Федоровна, скажем, птенцы желторотые на гнездах…
         --- Ос-споди, у них же перья. Чай-поди, через перышки комару до мяса не достать.
         --- Смотрите сюда. А? На глаза садись, втыкай хоботок и пей от души.
          В гнезде находились два желторотых вороненка, вертевшие от волнения головами и махавшие крылышками, похожими сейчас скорее на култышки инвалида. Облепившие их глаза комарихи отлетали на мгновение, но тут же слетались обратно на глаза птенцов и продолжали трапезу. Из сумрака чащи подлетали новые рои.
          Супруги, отмахиваясь от кровососущих, как от призраков, поспешили назад --- к биваку и дымному костру.



      --- А ведь есть еще медведи, собаки, рыси… У комаров, матушка, такое тонкое обоняние, что за десять верст запах живого тела чуют и летят к жертве по прямой линии кратчайшим путем. Нда-с… --- Его охватила задумчивость, во время которой он пробормотал, не обращаясь ни к кому конкретно: Если бы изучить их рецепторы… Да создать аппаратус по вынюхиванию дичи на базе секрета комариного обоняния… Ведь тогда в тайге можно найти любого человека…  Или там ребенок по грибы, по малину пошел да заблудился…. И ведь это должно быть не очень сложное устройство… С анализатором воздуха повозиться, конечно, пришлось бы…
          ---- Казимир Казимирович, --- позвала супруга, --- а как же комарихи, такие безмозглые и головка малюсенькая, а до такого додумались?
          ---- Эволюция еще и не такие чудеса творит. Да, конечно, механизм охоты и поиска  жертвы почти идеальный. Многие миллионы лет полировался и отрабатывался. Я еще в детстве поразился, когда увидел окаменевший янтарь, а в нем комар застрял.  Ведь они, голубушка, да будет вам известно, еще из древних динозавров изволили кровь качать, что уж взять с нас сегодняшних. Представляете, не было ни стран, ни парламентов, ни народов, да и все континенты были совсем иные… Даже магнитные полюсы были совсем в других местах, а они, кровососущие, свирепствовали на всей Земле.
          --- Это, неужто до Рождества Христова или до Потопа они уже были?
          --- Можно сказать и так, Дарья Степановна, --- рассеянно ответствовал Септушинский, стремительно делая какие-то наброски и записки в походном блокноте.
          ---   Но все одно, Казимир Казимирович, вот хоть убейте. Мне, дуре старой, с моей тупой головой все одно невдомек как-то так. Как же можно комарихе наверное подкормиться? Она же в стае летает, а в стае и других комаров чуть не тыща штук.
          На поляну вышел лохматый мужичина, заросший бородой по самые глаза.
           --- Тама, барин, тунгусы  пришкадыляли. Перегружаться ли на нарты?          
           --- Очивищче, голубчик, перегружайтесь… (И повернулся к супруге) Рассудите, моя панна, сколько комарихе крови-то надо? Менее миллиграмма, самую мелкую капельку. И вон еще на берег посмотрите.
          --- И что? Ничегошеньки не вижу.
           --- Видите, полудохлая рыба после нереста на косе, течением выбросило? Комары и в ней кровь находят, пока не свернулась.
           --- Чудны дела твои, Господи… Неужто и у нас дома такие же звероватые комары, то есть, комарихи?
           --- Виртуально,  такие же.
           --- И все же…
           --- Тьфу, черт, --- вспылил вдруг профессор, оторванный от каких-то увлекательных математических формулировок в блокноте. --- Неужто опять неясно? Если комариха облетела сто квадратных верст, а крови действительно нигде не нашла, она что? Она, Фекла Гавриловна, как и ее партнер для спаривания, так сказать, спарринг-партнер, как поступает? Она просто становится вегетарианкой поневоле! Цветочным нектаром она тоже может питаться.
            ---- Вот здорово, --- восхитилась профессорша. --- Так-то оно, конечно, лучшее, нежели беспрестанно кусаться направо да налево и Божьих тварей мучительствовать. Ведь порой просто житья от них, кровососов, никакого нет. А там еще оводы, слепни, шпанские мухи всякие…
           --- Скоро, Прасковья Николаевна наступит липец, комары постепенно отойдут и мошка начнется. При буйстве мошки комары вспоминаются как старые добрые друзья.
          --- Это отчего же так?
          --- От того же, что мошка (она тоже, между прочим, самка) для укуса садится, пардон, в самые интимные места, где подпрелости, эпителий тонкий или имеет повреждения. Мгновенно садится, а сама поменее спичечной головки. Жевалами своими срезает верхний слой кожи, плюет на него (как и комариха, антикоагулянтом!) а потом. Слизывает. Человек или зверь потом всем телом вздрагивает, как от ожога, такая боль. А что толку? Мошка уже давно улетела. Я видел сам --- студеная северная река, вода в ней холодная, как лед, а олень залез в нее по самые ноздри и блаженствует. Морда вся кровососами облеплена --- зато остальное тело отдыхает! У собак хоть шерсть  и есть длинная, зато глаза чем защитишь? Так мошка, сударыня, собакам кожа у глаз до мяса выедает.
            --- Ф-у-у… С нами крестная сила!
            --- А поближе к жещнью, то бишь, в сентябре, перед первыми заморозками вылетает и начинает пировать гнус. Индейцы североамериканские гнусов знаете как зовут? «Ноу си эмз»! В переводе это --- «Шиш увидишь»…
           --- Вот напасть-то какая… Как же тогда самые первые русаки тута выживали от такого… кровососательства?
            --- Это вы про Семена Дежнева, Ермака Бесфамильного, Ерофея Хабарова и прочих других? Что ж, выход был. Первопроходцы не брились, зарастали щетиной, не мылись месяцами, а уж когда совсем допечет и прихватит кровососущая популяция, натирали лицо, шею и руки березовым дегтем, придавая себе подобие чернокожих арапов африканских. Так они эффектно защищали себя от покушений со стороны паразитов.
            --- Все-то вы, Казимир Казимирович, на белом свете знаете…
            --- Смешно сказать, Клавдия Степановна, когда мне первый раз мошка в самое ухо залезла  и до самой евстахиевой трубы добираться стала, я, признаться, всю раковину сам себе пальцем до крови расковырял --- от паники и по глупости молодости. Потом, представляете, узнал, что надо было маслица каплю капнуть --- мошка бы задыхаться начала и сама бы по себе вылезла наружу. На худой конец  в таких случаях зачерпни воды ладошкой из любой лужи да и плесни в ухо. Эффект аналогично тот же самый. Вода-то потом все равно испарится и выйдет, а мошка выйдет без расчесывания до крови.
            --- Казимир Казимирович, а нельзя вам, ученым людям, как-никак комаров отдрессировать, что ли, чтобы они от честных людей отстали и в покое оставили, а? Или подбросить им в болото ихнее какую отраву, чтобы они, приманки наевшись, издохли в судорогах и корчах. А то у меня вся шея в волдырях и расчесах.
             Профессор рассмеявшись от души так, что чуть не потерял на своем пеньке равновесие, поскреб указательным пальцем в бороде.
             --- Да… Это было бы занятно, черт их дери совсем. А что вы думаете, Майя Петровна, для науки и техники нет пределов, лимитов и ограничений. Здесь только возникает несколько обструкций и загвоздок. Ежели вы, матушка, траванете всю эту летучую кровососущую братию, все эти сонмы вампирствующих насекомых…
            --- Вот ладно бы было…
            --- Чем тогда будут птички и рыбки питаться? Изобрести-то можно, это не штука, но вы меня что, на катастрофу природы изволите подталкивать?
            --- Да не, --- осознав свой просчет и масштабы такого катаклизма, согласилась женщина. --- А приручить комарих нельзя ли, чтобы, значит, к вегетарианству склонить, на нектар чтоб переключились…
            Профессор снова чуть не упал с пенника от такой наивности. Он долго приходил в себя и обмахивался панамкой.
             --- А ведь было, было такое… Доцент Пехтуров из Киевского университета как-то экспериментировал с… тараканами. На спор с доктором Боткиным…
             --- Эх ты… --- неслыханно оживилась экс-генеральша. --- Вона как… Молодчага какой… Ведь от тараканов тоже самое большая беда. И что у них, доцентов с докторами, получилось?
             --- Это долгая история. Увольте. Теперь не время.
             --- Заодно уж расскажите, Казимир Казимирович! Что вам, жалко?
             Все тот же волосатый кержак возвестил, явившись на поляну:
              --- Так что все погрузили!
              --- Ну вот. Баста! Финита ля комедия. --- Септушинский  решительно встал, вытряхивая крошки из бороды и поглядывая в сторону тунгусских женщин, которые, давно отобедав, докурили свои трубки и тоже готовы были двинуться в путь. --- Кончай бивуак! В дорогу, други мои! Про тараканов как-нибудь в другой раз.            



Правдивое происшествие в Рождественском траме

Это было в Рождестве, в неспешный, студеный и благостный день. Иван, потихоньку улизнув из дому, сбежал на третье, могущее стать ключевым, свидание с Светланой с Западной Поляны. Повсюду трещал мороз, извозчиков не случилось и Иван принужден был сесть в медленно, но верно идущий зимний трам.
       Внутри было сносно, почти уютно, но сумрачно от замерзших вдрызг окон. Купив билет, Иван сел и внутренне ахнул --- так он был потрясен до глубины души узорами льда и инея на окнах, сквозь которые не видны были внешние дома и улицы. Это был не обычный сказочный хаос или скудное подобие флористики. Ивану представилась абсолютно точная (хотя и белого цвета), уверенно прочерченная копия старинных цветков, допотопных джунглей и прочей ботаники из давно минувших прошлых геологических эпох. Дыхание ездоков и рука невидимого художника, изобразив новые сорта растений в каждом переплете, довершили сходство тем, что в самом внизу картины наледь утолщалась, придавая стеблям необходимую у основания солидность и остойчивость. 
        Трам тем временем медленными зигзагами вползал на гору под свои раскатистые на морозе звонки. Праздничные пассажиры, все тепло и прилично одетые, после обильного рождественского разговения ехали степенно, почти без разговоров, с умиротворением на лице и с елейными от сытости глазами. В самом передке ведущего трама появилась с остановки на Кузнечном Порядке некая дева с суровым выражением, в беличьей не первой свежести шубке и при яркой косметике, по которой (равно как и по копне круто начесанных русых волос под толстым платком из козьей шерсти) без особого труда угадывалась древнейшая профессия на Земле.
         Пассажиры, с ленцой проскользив глазами по нарумяненным круглым щекам девицы, до пунцовости накрашенным губам и до черноты подведенным глазам, снова погрузились в подобие тихой нирваны, прерванной на следующей остановке энергичной фигурой, ворвавшейся в клубах пара и приподнятом настроении. Внешне новичок походил на какого-нибудь веселого приказчика неважного магазина, разухабистого студента после успешной сессии или подвыпившего члена городской управы, которому пришло в голову напропалую шутить, комплиментировать со всеми подряд и даже приставать к окружающим людям с сексуальными домогательствами, носившими, впрочем, скорее платонический и игривый характер.
         --- С Рождеством Господним всей честной компании! --- ввалившись в трам, провозгласил весельчак с красным шарфом, повязанным прямо поверх поднятого воротника модного полушубка. --- А тебе, любезнейший, нa гривенник на опохмел души, --- обратился он к кондуктору при получении билета.         
           Кто-то из пассажиров хмыкнул в полголоса --- в степенном Клюеве считалось неприличным и даже зазорным так экстровертировать напоказ и прилюдно свои приподнятые чувства.
            ---- Эх, господа хорошие…. ---- продолжал весельчак, с каждым словом выпуская ртом пар. --- Денек-то какой нынче выдался, прямо заказной. Так бы вот взял и обнял весь мир обоими руками… --- Взгляд его скользнул по тускло освещенной внутренности вагона, коснулся нескольких лиц и наконец остановился на девице известного пошиба  начесом и в пухлом платке.
          --- Ба-а-рышня! --- расцвел весельчак, подсаживаясь на длинную лавку в передке трамвая. --- Рождество какое нынче выпало, а! Прямо сердце в груди радуется, а душа поёт на разные голоса. --- Публика переключила внимание на этот амурный приступ известной крепости. --- Я теперь, барышня, прямо из гостей и…. Снова в гости. Так сказать, из огня да в полымя. То есть, с корабля на бал, но… ни в этом суть дела. А вы, пардон, куда дефилируете, ежели, конечно, это не секретная тайна?
           Девица смотрела прямо перед собой, точно какой-нибудь древнеегипетский сфинкс.
           --- А я тут на Троицкой разговелся немножечко, но ведь без этого нельзя --- грех!
           Девица продолжала сидеть, как слепоглухонемая и с таким же выражением на лице.
            --- Слушайте, а давайте вместе махнем в гости, а? Или еще там куда-нибудь? Вдвоем, согласитесь, куда как веселее.
           Девица держала спинку, словно воспитанница благородного пансионата на выпускных экзаменах, и по-прежнему не реагировала на словесную кинематику соседа.
           --- Вот меня, к примеру, Прохором кличут, можно просто Проша. А вас, кес ке се, как звать-величать?
           Девушка наконец, кажется, очнулась, открыла рот и ответила громко, сипло и решительно:
            --- Щас как дербалызну!
            И еще локотком на охальника замахнулась, подчеркивая всю нешутейность своих намерений.
             Пассажиры трама, с живейшим интересом наблюдавшие за развитием этой сцены, дружно грохнули неудержимым и несочувственным смехом. Смеялся даже кондуктор, разглаживая при этом свои кайзеровские усы.
             Несостоявшийся кавалер как ни в чем ни бывало без конфуза в лице и фигуре  отодвинулся на пару вершков от мишени своего злосчастного приступа и принялся внимательно штудировать на оконном стекле чуть голубоватые инеевые лилии, хвощи прочие цветущие папайи. Через пару минут езды он точно вспомнил нечто важное и понтересовался баритональным актерским тембром:
             --- Барышня, эскюзе муа, а который теперь час?
             Девица теперь подняла на приставалу свои обильно подведенные глаза и испепелила его одним взглядом. Расшевелившийся контингент пассажиров рассмеялся хором еще пуще. Неизвестно, чем бы закончилось это ловеласное интервью, но Ивану уже надо было выходить, поскольку трам проскрипел по замерзшим рельсам большое полукружье, а кондуктор проскандировал монотонно:
             --- Остановка Шпитальная, господа!
              Иван высадился на утрамбованную сапогами площадку и обсмотрелся. Впереди его и по левую руку торжественной стеной стоял почти сусанинский лес, весь насквозь опушенный инеем. В высоких, по пояс, сугробах виднелись пробитые и протоптанные ранними пешеходами туннели, по которым теперь передвигались редкие фигуры. Трам, изящно изогнувшись, скрылся за поворотом. Где-то пискливо и натужно каркнула невидимая миру галка. Иван с скрипом поправил на руках кожаные перчатки, «взял право руля» и двинулся на рандеву, воображая на ходу лицо Светланы.