Либидиная песнь или пётр великий французского разл

Борис МИСЮК

          ЛИБИДИНАЯ ПЕСНЬ
                или
                ПЁТР ВЕЛИКИЙ ФРАНЦУЗСКОГО РАЗЛИВА


На берегу Тихого океана, а точнее – большого залива Петра Великого, возлежит лучший город мира Владивосток. Из моего окна, обращённого на запад, в ясную погоду видны синие сопки Китая, в которые каждый вечер спускается солнце. Все мы связаны с морем так или иначе. Из четверти века, посвящённой морю, почти двадцать лет я работал с рыбаками. Сродниться с морем так, как они, не дано никому – ни морякам загранплавания, ни военморам со значком на груди «За дальний поход». У рыбаков ведь не рейсы, а путины, долгая, многомесячная работа на промысле, жизнь в море. Сравняться с ними могут лишь пираты прошлых веков.
И мы погружаемся в век семнадцатый...
В Карибском море, в тропиках, примерно на 20;N, между Кубой и Гаити находится крошка-островок Тортуга, в XVII веке французская колония. И именно на нём в те поры располагалось настоящее царство пиратов. Их стараньями здесь вырос густонаселённый посёлок с благоустроенными домами. И вот пришёл в это райское место 1665 год, ставший невероятно интересным для нас и три с половиной века спустя...
«Одним из частых гостей на Тортуге был Пьер Легран, нормандец из Дьеппа, – пишет в книге «История морского пиратства» польский писатель Яцек Маховский. – Легран долгое время проходил выучку у пиратов, прослыл отважным мореплавателем и быстро занял привилегированное положение на острове. Благодаря своим коммерческим способностям он сумел обзавестись собственным кораблём. Это был небольшой парусник с экипажем из двадцати восьми человек. Легран не намеревался совершать никаких особых подвигов. А просто, как это привыкли делать пираты с Тортуги, собирался притаиться в каком-нибудь хорошо замаскированном небольшом заливе и ждать там появления испанского торгового судна среднего тоннажа».
А дальше как раз и начинается дивная история Пьера Леграна, которым Франция вправе гордиться. Ибо он – единственный из сотен тысяч пиратов за всю историю, который... Ладно, всему своё время!
А время такое нынче пришло, мода такая – бандитов воспевать. Против моды – лишь уроды! «Бандитский Петербург», «Бандитская Одесса», «Бандитские Казань-Рязань», ну и есть надежда когда-нибудь увидеть многосерийное мыло «Кремлёвские бандиты». А Пьер Легран действительно Великий, как и подобает Петру. И я в родном заливе Петра Великого салютую любимому трёхмачтовому галиоту «Секрет» под алыми парусами и барку «Пьер Легран» под «весёлым Роджером»: Виват! Виват! Виват!..
На «сапоге» Апеннинского полуострова до 42 г. до н.э. границей между Италией и римской провинцией Галлией считалась река Рубикон. Цезарь с войском в 49 г. до н.э., перейдя из Галлии Рубикон, начал гражданскую войну. С тех пор вот уже без малого две тысячи лет о каком-либо бесповоротном решении так и говорят: перейти Рубикон. Этот яркий символ решительности, может быть, больше других озаряет поступок Пьера Леграна, сближая его с самим Цезарем!
О нём написано столько и столькими авторами, что ни от цитат, ни от реминисценций, скажу сразу, не открещиваюсь. Вот она, история того плавания, всего одного-единственного рейса, одной пиратской вылазки. Впрочем, слово вылазка здесь явно не на месте, оно унизительно, оно способно опустить, как говорится на флоте, ниже ватерлинии. В то же время в начале плавания, да и по замыслу, это была именно вылазка. Но недаром сказано: человек предполагает, а Бог располагает. Малый, порой даже незначащий замысел нежданно-негаданно способен превратиться в нечто большое, а с Божьей помощью – и в великое. Хотя грех, наверное, ссылаться на Бога в истории пиратства, кровопролития...
Легран для начала прошёлся вдоль ближнего, северо-западного берега Гаити, высмотрел в подзорную трубу зажиточную ферму и ограбил её, наполнив трюм продовольствием – солониной, копчёной рыбой, мукой и крупой. Пару чёрно-пятнистых свиней и тройку овец на баке день за днём веселясь приговаривали в котёл, на камбуз. Судно пересекло пролив, отделяющий Гаити от Кубы, пролив, окрещённый, пожалуй, самым непритязательным из первооткрывателей – Наветренным проливом. У побережья Кубы Легран задержался лишь на несколько дней. Не встретив ни одного паруса, продолжил курс на вест, пользуясь попутным муссоном. Он пересёк Карибское море и подошёл к полуострову Юкатан. Обозрел в трубу низменные берега и горы Майя, определился по одной из вершин, которая поднималась выше 1100 метров, просверлил глазом каждую точку на морском горизонте и не испытал никаких других чувств, кроме досады.
И было отчего: сотни миль за кормой, харчи на исходе, впору и команде взбунтоваться. Раньше судно своё Легран водил в набеги только в составе «волчьей стаи», пиратской флотилии. И вот первая самостоятельная экспедиция грозит закончиться крахом. Чёрные мысли осаждают капитана: одинокий волк обречён... «Это испортило бы ему репутацию среди собственной команды и всего пиратского сообщества, - пишет Маховский. – Однако люди, знавшие Леграна по его прежним экспедициям, верили капитану». И верили, как увидим, не зря!..
Но, уперев бушприт в Юкатан, пират повернул на все шестнадцать румбов, то есть ровно на 180 градусов, и пустился в бесславный обратный путь. Матросское меню скукожилось до миски баланды, в которой плавал кусочек солонины с люверс величиной (это круглая дырочка в парусе для завязок-рифов). Не будучи чревоугодником, не могу однако удержаться, чтобы снова не провести параллель с рыбаками. Работая в 70-е годы прошлого века на промысле минтая в Охотском море, мы частенько на старой своей плавбазе, переоборудованной из американского «либертоса», пили ржавую воду компотного цвета, нередко сидели без мяса (и это при 12-часовых рабочих сменах в промороженных цехах-трюмах и на продутых штормовыми ветрами палубах, да тут впору и пиратам позавидовать!) и довольствовались сушёными овощами – луком и свёклой, чёрными лапшинами плавающей в постном борще. Ну да ладно, кто старое помянт...
Легран снова пересёк Карибское море и уже приблизился к юго-западному берегу Кубы. И тут...
Далеко-далеко на горизонте нарисовалась идущая прямо поперёк курса кильватерная колонна кораблей. Это были явно галеоны (в др. источниках - галионы), огромные, трёхмачтовые военно-транспортные корабли испанцев, водоизмещением превосходящие судёнышко Леграна раз в десять, вооружённые минимум полусотней, а то и целой сотней орудий каждый, вон уже в подзорную трубу можно различить две батарейные палубы, одну над другой. Залпа не потребуется, единственного выстрела такой пушки хватит, чтобы потопить пиратскую скорлупку... Но всё равно охотничий инстинкт сработал, невольно навострив уши корсара. И обострив зрение. И Легран увидел: позади каравана плетётся изрядно отставший последний корабль.
Вот он, шанс! Риск смертельный, но кто ещё на свете рисковее пиратов?! Слово Яцеку Маховскому: «Сердце Леграна забилось от радости. Он послал за наиболее опытным моряком из своей команды (по другой версии – приблудным хирургом, ставшим другом Леграна, Б.М.) и, когда тот явился, спросил:
- Том, посмотри-ка, ведь это вооружённые галионы, везущие золото из Вера-Крус. Посмотри-ка, последний из них едва поспевает за остальными. Разве это не хорошая добыча для людей, готовых на всё, таких, как мы?
Старый моряк с удивлением посмотрел на своего капитана, не понимая, говорит тот серьёзно или шутит.
- Ни один антильский пират ещё не нападал на подобный корабль.
- Ну так первым буду я! Уже шесть недель мы не видели ни хлеба, ни вина. Наше положение безнадёжно, а души мы и так продали дьяволу. Так пусть он и выручает нас теперь. Созывай людей, Том!..»
То, что случится дальше, более трёх веков будет вдохновлять писателей, да не только маринистов, но и слагателей легенд. Благо, простору для последних было хоть отбавляй: нигде, ни в каких энциклопедиях, ни в википедиях вы не найдёте ни слова о жизни этого воистину великого (Le Grand!) человека до 1665 года. Больше того – представьте себе, что даже на его родине, в славном нормандском городе Дьеппе, основанном викингами в 907 году (поселение в устье Теллы, глубокой реки, впадающей в море, которую назвали они Djupr – глубокая), древнем городе, где, как и положено древним городам, есть музей, о Пьере Легране никто нынче – даже местные турфирмы (нонсенс!) – не упоминают практически ни-че-го...
Вот и пришлось мне самому, проходя однажды на круизном лайнере Ла-Маншем, заглянуть в Дьепп, дивный и не исключено, второй после Владивостока лучший город мира. И лишь возрастом они разнятся сильно: Владивосток родился во второй половине XIX века, а Дьепп – в начале X-го. Чудный Дьепп очаровал меня мгновенно, буквально – как удар молнии, так французы говорят о любви с первого взгляда. Я долго бродил по старому городу, радуя душу неожиданно открывающимися, благо улицы здесь извилисты, словно речки у нас на Украине, видами на старинные дома с башенками, балконами и дымовыми трубами на крышах. Потом меня потянуло обратно к морю (вот же даровал мне Господь неодолимый магнит на всю жизнь!), и я вышел к крепости Шато-де-Дьепп, уже шесть без малого веков грозным стражем венчающей тридцатиметровый обрыв над проливом. С красавицы набережной Верден спустился я к самой воде и надолго застыл с открытым ртом, как и положено вести себя в виду одного из чудес света. Белые, ослепительно белоснежные меловые утёсы чаровали воображение милыми ассоциациями с нетронутой юностью, девственностью. Невольно в старом сердце моём, как в фильмоскопе (был такой в моём детстве), поплыли замелькали кадры прекрасных сильфид, подаривших мне некогда свою первую чувственность. Да нет же, не мелькали они, а надолго взяли меня в плен...
Очнулся я, лишь узрев прямо перед собой живую сильфиду, воздушное создание, о котором Пушкин писал: Лёгким станом вы – сильфида. Она грациозно, не касаясь будто пляжного песка, приближалась ко мне. Не веря глазам своим, я непроизвольно протёр их, и – юная француженка  превратилась в самый натуральный Sylphe, дух воздуха, воплощённый в иссохший, столетний призрак Юлии, сошедшей прямо из «Новой Элоизы» Руссо. Не здесь ли бедная Юлия спасала тонущего сына, а впоследствии умерла и вот бродит теперь по берегу?..
- Сильфа;, - она представилась первой.
- Бонжур, мадам! Борис! – хлопнул я себя в грудь, как папуас.
- Морис, - поправила она, - не удивляйся моей пергаментной наружности. Была же и я некогда красавицей, в которую влюбился маленький Пьер... О да, тот  самый, которого ты ищешь, Пьер Легран...
Боже мой, сколько ж ей лет? Однако вслух такое женщине не скажешь. Но она словно бы услышала и ответила:
- Мне без малого четыре сотни годов. Я – первая любовь Пьера.
Она усмехнулась моему открытому рту и смешно захлопнула двумя пальцами свои иссохшие в ниточку губы: закрой, мол, муха влетит.
- Я старше Пьера на целых десять лет, - продолжала древняя сильфида. – Ему ещё не было шести, а мне минуло пятнадцать. Я была вполне созревшей девицей, а он, по сути, молокосос. Но... Как вы сейчас говорите, продвинутый молокосос. Соседский гаврош, с которым мы, девчонки, нередко возились, играя... как это по-вашему... в дети-матери, да?
- В дочки-матери.
Сильфа, которую я мысленно перекрестил в Сильву, на миг приспустила тонкий пергамент век, прикрыв глаза, словно нырнула в дорогой ей век семнадцатый, и продолжила:
- А ведь с ним тогда уже опасно было так играть!.. О да, опасно, что ты удивляешься? – я усмехнулся, и она повторила: - Зря ты сомневаешься, зря! Пьер в свои неполные шесть уже был разбойник. Не морской, конечно, не пират, но всё же настоящий разбойник... – Сильва на секунду задумалась, даже глаза завела вверх, как бы советуясь с небом: говорить такое или нет? – О да, самый настоящий, представь себе, половой разбойник!..
Ха-ха, подумал я, это что-то совсем новенькое о молокососах! А Сильва между тем продолжала:
- Мы однажды загорали с ним на пустынном берегу. Купальников мы в те времена не знали, и я была в одних трусиках. Лежали сначала ничком, на животе, потом, когда спину припекло, я перевернулась. Он странно так засопел и вдруг – я, конечно, этого никак не ожидала – взобрался на меня и накрыл ладошками мои груди, а они у меня были – ого, где-то третий номер по нынешним меркам. И вот он крепко ухватился за них, подтянулся, как гимнаст на кольцах, и полез целоваться. Я мотала головой, уклоняясь от его щенячьего ротика, и хохотала до слёз. Несколько раз он ловил мои губы и целовал, и кусал их. А я продолжала смеяться и щекотать его, отчего он тоже смеялся. О да, нам было очень весело, очень хорошо вдвоём. В какой-то момент охотиться за губами моими ему надоело, и он принялся целовать мне грудь, да грамотно так, представь себе, – то одну, чтоб не обидеть, то другую. Я визжала, а маленький бесёнок сатанел, ёрзал по моему телу и сосал соски. Какие уж тут  «дочки-матери»! Он первый пробудил мою чувственность. О да, самый первый!
Меня приводило в восторг её патетичное «О да», но, простите, дорогие девушки-женщины, в пять лет...
- Милейшая Сильва, что вы такое сейчас придумали: малыш-пятилетка разбудил в вас женщину?!
Она слегка переступила с ноги на ногу. Меловой утёс за её спиной пустил в меня солнечным зайчиком, и вновь я попал под обаяние девственных подружек юности моей...
Ниночке было восемнадцать. После окончания мореходки я попал по распределению в Архангельск. Считай, приполярье, снегу по пояс, колющий иголками мороз, Новый год на носу, милейшее создание в кроличьей шубке и сиреневой вязаной шапочке, так идущей к её глазам, расцвеченным и, кажется, даже пахнущим сиренью. Ничего не стоило влюбиться с лёту, что и случилось. Звание моряка, да к тому же с училищем за плечами, «моряка загранзаплыва», как говорили мы, на девушек портового города оказывало магическое действие, да ведь и не крокодил я был: слегка только курнос, чуть кудряв и светловолос, спортивен. Мы целовались на морозе – так сладко! Кто не пробовал – советую. А в пароходской общаге «на мхах» (есть такой район в Архангельске) я как раз остался один в комнате, оба соседа ушли в рейс. Ну вот мы и встретили Новый год с Ниночкой – после шампанского – в кроватке. Она даже не пискнула, и я цинично подумал было именно теми самыми словами, какие сто раз слышал в мореходке: вот холера, а строила из себя целку... Ага, ну а потом пришлось долго стирать простыни.
- О, Морис, вы просто не знаете, каким он был, наш Пётр Великий. О да, даже в столь юном возрасте! Ваш Пётр на ваших северах, конечно, таким не был, я полагаю.
- О да, - собезьянничал я, - у него другие потехи были, военные.
- Вот-вот. А мы с Пьером повадились частенько хаживать сюда, - Сильва повела своей коричневой ручкой египетской мумии по пляжу. – Это стало буквально нашей тайной страстью. Не смейся, молодой человек, это серьёзно. Всё, что касается Леграна, очень серьёзно!
- Мерси, мадам! – подмигнул я сразу обоими глазами сильфиде. – «Молодому человеку» скоро шестьдесят!
- Подели на мои четыреста, - улыбнулась она страшноватой улыбкой мумии. – Шестилетний Пьер вёл себя настоящим мужчиной: всю дорогу до пляжа держал мою руку, притом не так, как держатся дети за маму, о да, совсем не так, поверь мне. А когда мы приходили сюда, он расчищал для меня местечко, отбрасывая даже самые мелкие камешки, прежде чем я стелила на песок синий льняной плат. И я заметила, что трусики он снимал теперь не так запросто, как в первый раз, а целомудренно отворачиваясь и ложась на подстилку бочком, спиной ко мне. Но всего на пару минут. Потом поворачивался ко мне лицом и следил, терпеливо выжидая, когда я перевернусь на спину. И вот я подставляю солнцу груди и живот и снова слышу, как он начинает сопеть. И жду. О да, я уже ждала его, как ждут любовника!..
С севера, с Ла-Манша, налетел зефир, приятно, ненавязчиво дохнуло водорослями, устрицами, и песок запел, тоненько так, с лёгкой шершавинкой, точно жалейка, наша крестьянская сопелка из тростника или коровьего рога с камышовыми вставками. Под эту музыку, да в ярком свете меловых софитов Сильва пела песнь своей первой любви, такой фантастичной, что сам Зигмунд Фрейд очарованно замолк бы, беззвучно лепеча: вот, вот оно, великое либидо, что правит миром...
- Я очень жалела, что мой Пьер так мал. И когда он забирался на меня, я совсем чуть-чуть раздвигала ляжки, чтобы его ножка проваливалась между них. И это было так сладко. Сладко для обоих, я чувствовала это... – Сильва перевела дух. – А вскоре он ножку стал убирать, и я вдруг ощутила на своём лобке... его стручок! О да, стручок-торчок... Я потом так и стала дразнить его: Стручок-торчок. Он обижался и говорил мне: «Подожди немножко, он скоро вырастет и будет большим, как у Гаргантюа!» Я отвечала ему: «Дурачок, зачем мне такой?» И целовала его прямо в стручок. Ему так нравилось...
- Но это же противоестественно – пять и пятнадцать! – буквально вскричал я. – Котёнок на львице!
- О да, - повторила она с иронией, граничащей с сарказмом, - котёнок и львица... А ты мне скажи вот, на крошечном логгере с четырьмя пушчонками напасть на огромный восьмидесятипушечный испанский галеон – разве ж это не противоестественно, а?
Это неожиданное сходство, сбег столь различных обстоятельств поразили меня. И невольная мысль, словно меловой утёс под солнцем, озарила картину: а ведь действительно, вот же откуда берёт начало та фантастическая, совершенно невероятная, самоубийственная смелость, которой через четверть века, в свои тридцать с небольшим, прославится пират пиратов Пьер Легран!
О да, о да, сильфида! – пропел я мысленно. – Вот Песнь либидо! Вот она, твоя Либидиная песнь!
- О да, эта первая моя любовь, «противоестественная», но такая дорогая сердцу моему, осталась со мной навеки. Это была моя лебединая песня! – Старая Сильва явно владела даром читать мысли. Для четырёхсот лет, наверное, это нормально. И я не стал поправлять её. Пусть любовь ассоциируется для неё с белокрылой чудо-птицей, а вот он, Пьер, явно спел как раз Либидиную песнь свою. Впрочем, подаренную ему изначально именно ею, пятнадцатилетней Сильвой-сильфидой.
- И я осталась здесь по воле Господа и по собственной воле. Осталась, чтобы хранить память о нём, о великом мореходе, величайшем из корсаров, незаслуженно забытом беспамятными земляками, жителями такого чудесного – не правда ли? – города Дьеппа.
- О да! – подтвердил я, и в этот самый миг на башне замка Шато-де-Дьепп взвился весёлый Роджер. Наверно, там как раз снимали фильм. Интересно, о ком же?
Позже оказалось – о купцах и пиратах XYI века, полонивших Дьепп за сто лет до рождения Пьера Леграна. Потом наступят тишь да гладь, а в начале века XIX Дьепп станет вообще модным, гламурным курортом. И лишь по сентябрям уже в ХХ веке будут слетаться сюда со всего света на воздушных змеях романтики, не ведающие о том, что самый, может быть, великий романтик родился и жил здесь почти четыреста лет назад. 
Портрет его не так давно был обнаружен не в Париже, в Лувре – неисповедимы пути великих творений, – а в художественном музее русского областного города Ульяновска. Он числился как «Портрет молодого вельможи». Однако при реставрации в правом верхнем углу картины обнаружили надпись: «Pierre le Grand».
Автором портрета оказался французский художник Никола Ларжильер, живший, считай, в одно время со своим героем – в 1656-1746 годах...
А теперь вернёмся-ка в тот самый XYII век, прямо на борт легендарного пиратского логгера под командованием Леграна.
Когда Том, то ли просто старый моряк, то ли приблудившийся айболит, ставший другом Пьера, созвал на палубу всю команду, капитан  обратился к ней, по свидетельству Яцека Маховского, со следующей речью: «Судьба отвернулась от нас, друзья. Однако решительные люди часто совершают чудеса. На галеоне может быть больше сотни матросов. Значит, на каждого из нас придётся по четыре испанца, причём не калек и не трусов. Нам остаётся действовать лишь хитростью или застигнуть противника врасплох. Испанцам не придёт в голову, что мы покушаемся на них, ибо не было ещё случая, чтобы пираты в одиночку напали на военный корабль, идущий в караване. Подумайте... Скоро зайдёт солнце. К восходу мы можем стать богачами. Решайте, друзья!»
И ушёл в свою каюту. Вскоре Том сообщил капитану, что команда единогласно одобрила план и ждёт приказаний.
Легран был настолько уверен в себе и в успехе, что велел проломить днища спасательных ботов. Вот он, его Рубикон! Чем не Цезарь?! Он не хотел отступать, больше того, он приказал открыть кингстоны и потопить собственное судно, чтобы никто не сомневался в победе. Пираты решили бороться не на жизнь, а на смерть!..
Два часа спустя, незаметно подойдя к испанскому галеону, пираты по-обезьяньи вскарабкались на его борт. Убрав вахтенных и рулевого, захватив верхнюю палубу, они приступили к выполнению второй части плана овладения кораблём.
Легран осторожно подошёл к иллюминатору офицерской каюты и заглянул внутрь. Капитан и трое офицеров за круглым столом играли при свете свечи в карты. «С этими мы справимся», – подумал Легран и кивнул товарищам, шёпотом отдавая приказы:
- Том, отбери пятнадцать человек и давай быстро вниз, под палубу! Захватите врасплох спящий экипаж. Кто будет сопротивляться, убивайте – тогда остальные сдадутся! Со мною пойдут Огней, Рен, Андре и юнга. Остальным – обыскать все помещения!
Легран и его четыре товарища с пистолетами в руках ворвались в капитанскую каюту.
Офицеры замерли от испуга и остались сидеть в креслах, не проронив ни слова.
- Сдавайтесь! – крикнул Легран. – Или я буду стрелять!
Из-под палубы раздались одиночные выстрелы. В помещениях для экипажа завязалась борьба. Выстрелы отрезвили испанцев. Капитан и трое офицеров бросились на пиратов. Но это стоило им жизни.
Тем временем внизу продолжалась схватка. Испанские моряки успели прийти в себя и яростно сопротивлялись. Однако, увидев прибывшего на выручку Леграна, испанцы сдались.
Сокровища, найденные на корабле, превзошли самые смелые ожидания. Хотя на Тортуге и привыкли к захвату немалых богатств, никто из пиратов за всю жизнь не видел так много золота сразу: шесть полных ящиков, да ещё и драгоценные камни. Сокровища эти могли обеспечить зажиточную жизнь всем бандитам до самой смерти.
После того как трупы выбросили за борт, раненым оказали помощь, а пленных заперли в трюме, Легран выкатил своей команде бочки с вином, найденным на корабле. Сам он не выносил пьянства, однако хорошо понимал, что после битвы ни одному пирату нельзя отказать в этом. Оставив пирующих в помещениях для команды, он отправился спать в капитанскую каюту.
Утром, когда все протрезвились, Легран собрал команду на палубе и произнёс такую речь:
- Дорогие друзья, теперь мы богаты. Представился отличный случай, чтобы порвать с жизнью, полной опасностей, на которую толкнула нас нужда. Советую вам покинуть эти места и отправиться в родные края. Но каждый из вас, конечно, имеет право свободного выбора. Сегодня мы с вами крупно выиграли в roulette, однако погибли шесть наших товарищей, и завтра такая же судьба может постичь каждого из нас. Только глупца так ослепляет богатство, что он не видит выгод, которые может получить. Кто захочет остаться здесь, может высадиться на Ямайке, а кто не хочет, может отправиться со мной в Европу.
Только пятеро пиратов остались со своей долей добычи в Порт-Ройяле. Остальные семнадцать последовали за своим капитаном в Европу. Легран поселился в родном Дьеппе, где, как богатый и уважаемый всеми гражданин, прожил до конца дней, ни разу не ступив больше ногой на палубу корабля.
Хотя легенды гласят об ином: дескать, он в 1712 году (то есть ему должно было катить уже под 80!), командуя фрегатом «Кураж», покорил ни больше, ни меньше – остров-государство Маврикий и заодно красавицу-дочь губернатора, которая к тому же принесла ему в качестве приданого... клад, зарытый другим пиратом.
Ну что ж, красивые сказки тоже имеют право на жизнь. Легендарная личность, благодаря им, лишь вырастает в наших глазах.
И вот мы снова в Дьеппе. О да, через три с половиной столетия. И живая мумия-сильфида, вы только представьте себе эту картинку, вдохновенно, с нетленной страстью бает о «Love-Story», как говорят по ту сторону Ла-Манша, о совершенно фантастической, невероятной истории своей первой девичьей любви. И нежный ветерок с Ла-Манша, и тёплый песок пляжа, и интимно-рамповый свет мелового утёса словно подпевают ей, Лебединой её, Либидиной его песне.
- Два лета продолжалась наша пляжная любовь с Пьером. Целых два лета, о да!.. А на третий год я вышла замуж за провансальца и уехала с ним в Экс-ан-Прованс, на то время относительно недавно ставший французским – чуть больше полувека назад. Мы отъезжали весной, и бедняжка Пьер, провожая меня, долго молча держал мою руку и незаметно тянул сюда, в сторону моря. Слёзы стояли в его глазах, но так и не пролились, ушли внутрь... О да, он был в свои шесть уже настоящим мужчиной!..
 
О, Пьер Легран, исполин, маленький бог любви, божок либидо, гений кровавого корсарского искусства, французский Пётр Великий, о да, о да, Pier Le Grand, я снимаю шляпу пред тобой и, преклонив колено, с чувством внимаю твоей первой, твоей четырёхсотлетней возлюбленной.
Можно сказать, почти у подножья величественного замка Chateau-de-Dieppe мы пробаяли с Сильвой полдня. И вот что случилось в результате, друзья мои и товарищи по круизу: я единственный из туристов опоздал к отходу нашего лайнера и так вот надолго, в ожидании морской оказии, остался на земле Нормандии, на родине кумира своего. И ничуть не жалею! Тем более, что наступил сентябрь, наш с Пьером месяц: он родился 17 сентября, а я 30-го, и благодаря схождению старого и нового стилей, получается, что мы родились с ним в один день. А ведь это совсем непростой день, это День Веры, Надежды, Любви и матери их Софьи. Всю жизнь я горжусь и хвастаю днём своего появления на свет.
Ну и вот так я нечаянно-негаданно оказался в эпицентре международного шоу воздушных змеев, праздника романтиков, который отныне – о да, о да, Сильва-сильфида, благодаря нам, нашей, казалось бы, совсем случайной встрече! – будет всегда посвящён Пьеру Леграну, Петру Великому из Дьеппа.      
 
ИЩУ ПЕРЕВОДЧИКА ЭТОГО Р-ЗА НА ФРАНЦУЗСКИЙ. Тел. /423/236-8188               


                2012