Ресторанный диалог

Днем в ресторанчике было безлюдно и мне это нравилось. Если случалась командировка в штаб части, я почти всегда после завершения дел заходил сюда перекусить и выпить крымского портвейна, прежде чем возвращаться в опостылевший гарнизон. Дюжий метрдотель приветливо кивал и понимающе улыбался, усаживая за опрятный столик. Мне подавали обычный заказ, и поев, я неспешно наслаждался белым массандровским портвейном, вспоминая друзей, оставшихся за тысячи километров отсюда . Несмотря на все прелести южного портового города, мне было здесь довольно одиноко.

Вот и сейчас, позволив себе снять галстук и расстегнуть воротник форменной рубашки, я замечтался, потягивая из бокала, и не сразу заметил, что у столика появился новый посетитель. Подтянутый энергичный мужчина, намного старше меня, вежливо осведомился, не помешает ли. Я неопределенно мотнул головой, и он воспринял это как знак остаться.

Продолжая делать вид, что всецело занят портвейном, я начал украдкой его разглядывать. Это был брюнет с крупным волевым лицом, украшенным орлиным носом и глубокими морщинами. У него была шевелюра густых седоватых волос, которые крупными волнами спускались до плеч, что в его возрасте выглядело довольно необычно. Перед ним тоже поставили графин вина, но оно было красное, что меня несколько покоробило. Впрочем, не все ли мне равно, что будет пить этот субъект — я сделал мысленное усилие, чтобы отвлечься, но тут мужчина вновь обратился ко мне.

— Грустите, лейтенант?

Я встретился с пронзительным взглядом глубоко посаженных, почти черных глаз, про такие обычно говорят — "горящие огнем". И еще у него была небольшая бородка клинышком.

— Почему? — ответил я вопросом на вопрос.

— Но это же видно, — собеседник улыбнулся, хотя глаза его продолжали неприятно и колюче гореть, что создавало довольно неприятное впечатление.

"Ну вот, еще один..." — мое романтическое настроение начало пропадать.

— Вы уж извините за назойливость, просто подумал, не поболтать ли нам от скуки, —  брюнет был прямо таки литературно учтив и предупредителен, что рассеяло возникшую было у меня неприязнь.

— А о чем же нам с Вами поболтать? — я постарался вложить сарказм в свой невинный вопрос. Действительно, какая такая тема могла бы нас объединить?

— Мало ли, два умных человека могут много о чем поговорить... — незнакомец снова улыбнулся, на этот раз загадочно. Это была уже откровенная лесть, хотя по нему никак нельзя было подумать, что он способен кому-то льстить.

— А давайте! — я устал вредничать. Хоть какое-то развлечение, а то от армейской действительности мозг вчерашнего студента технического ВУЗа уже начал плесневеть.

— Вот и славно! А Вы крещеный? — вопрос был по меньшей мере необычен, я даже не сразу сообразил, что брюнет заметил суровую нитку на моей шее. Поставив бокал, я вытянул  из под рубашки нитку с висевшей на ней обычной пуговицей и молча продемонстрировал собеседнику. Брови его удивленно приподнялись, а через долю секунды он, запрокинув голову, разразился таким дъявольским смехом, что вздрогнула и обернулась в нашу сторону парочка, сидевшая в дальнем конце зала.

Продолжая всхлипывать, брюнет, мотая головой, и утираясь носовым платком, резюмировал, что "для советского офицера (я) довольно эксцентричен", и "видимо, о религии со мной беседовать не стоит". Не возражая, я ждал новых вопросов. В местных кабачках посетители довольно часто пытались вступать со мной в беседу, но после пары фраз обычно отставали. Да и сейчас особого желания болтать у меня пока не было.

Сосед перевел дух и поднял свой бокал, как-бы предлагая подытожить первый раунд нашей беседы. Мы выпили, я — медленно втягивая напиток через плотно сомкнутые губы, он — энергичным небольшим глотком.

— Предпочитаете белое? — этот вопрос был вполне уместен.

— Некоторые знатоки утверждают, что следует пить только красное, я же считаю, что белое лучше, — в мои планы не входило его дразнить, просто сказал, что думал. Брюнет неожиданно застыл с недопитым бокалом в руке, задумавшись и будто забыв о моем присутствии. Спустя секунду он очнулся и совсем не в тему задал следующий вопрос.

— Вы же не местный?

— Нет конечно, из Сибири. Окончил институт с военной кафедрой. Призвали на два года поофицерить, — на всякий случай я выдал увеличенную дозу информации, дабы предупредить дальнейшие уточнения.

— Поня-ятно, инженер — железки там всякие, машинки-шестереночки... — по его лицу как раз было непонятно, издевается он, или действительно далек от технических проблем.

— Инженер-электронщик, микросхемки там всякие, эвээмочки, — я не смог отказать себе в удовольствии подразниться. И тут до меня дошло, — неужели провокатор из комитетских? Ну держись, сек.сот! Видимо, на моей физиономии отразилась соответствующая гамма чувств, потому-что брюнет миролюбиво произнес:

— Да ладно, лейтенант, не интересуют меня военные тайны. Просто вижу —  нормальный парень, не служака без мозгов. Согласитесь, не с каждым можно поговорить... о науке, например. Вам же нравится наука? В смысле познавать непознанное...

Нравится ли мне... Нам, выпускникам факультета электронной техники  престижного  института, казалось, что запусти нас в любую проектно-исследовательскую организацию — мы так вгрыземся в эту науку... В отличие от средней школы, где собственно учеба была отнюдь не предметом конкуренции сверстников; в институтской группе собрались действительно талантливые и способные ребята, реально претендующие на роль лидеров в научных исследованиях и перспективных разработках. И распределился вроде в нормальное место — исследовательскую лабораторию одного из институтов Сибирского отделения Академии Наук...

Трудовая деятельность началась, как положено, с поездки команды свежеиспеченных молодых специалистов в колхоз, на помощь трудовому крестьянству в реализации принятой нашим "умом, честью и совестью" Продовольственной Программы. Помощь эта колхозу настолько понравилась, что по особому распоряжению нашу бригаду послали "на бис" еще на месячишко, а когда уже к ноябрю по первому снежку вернулись в город — опять предложили эсклюзивный контракт на ремонт какого-то коровника, но я уже с негодованием отказался, соврав, что Новый Год хочу встретить в кругу семьи.

Затем, уже немного потертое колхозно-крестьянским бытом желание "двигать науку" уперлось в отсутствие, по сути, точки приложения таковых усилий. Как оказалось, штатная еденица инженера-электронщика, "выбитая" руководством лаборатории, предназначалась для проекта, полноценная реализация которого, наряду с приобретением соответствующего оборудования и выделением помещения, намечалась на следующую пятилетку (!) А пока у меня не было даже своего стола, за которым я бы мог "работать". Собственно то, чем занималась лаборатория, было довольно далеко от сферы моих профессиональных интересов. Потолкавшись некоторое время среди всех этих конструкторов-механиков, и безуспешно попытавшись "найти себя", я начал увольняться, что совершенно не предусматривалось существующей системой рабовладения молодыми специалистами. Однако до неприличия надоев своими визитами директору института (члену-корреспонденту), я таки уволился, хотя все ученые мужи, начиная от завсектором лаборатории и до самого директора искренне удивлялись, чего это мне не сидится...

— ...что этого самого эфира не существует! — оказывается, все это время незнакомец продолжал говорить.

— И-и? — я наугад сделал попытку поддержать беседу. Сосед увлеченно продолжал:

— И тогда, позвольте Вас спросить, как вообще возможно даже простое механическое движение структурированной в физическое тело материи в пространственно-временном континууме ?

— А что же должно этому помешать? — я допил вино из бокала, поставил его на стол и слегка сдвинул в сторону незнакомца, — извольте, уважаемый, вот Вам простое механическое движение вполне структурированного фрагмента материи.

Брюнет театрально похлопал в ладоши, глядя на меня с убийственной иронией, и огорошил следующей фразой.

— Но это уже не тот бокал. Ведь если нет эфира, и выделенной системы отсчета, а каждая геометрическая точка пространства характеризуется лишь набором метрик, описывающих влияние физических полей на помещенное в данную точку тело, то каким образом тело, перемещаясь из точки в точку, сохраняет само себя, или, проще говоря, откуда оно знает, каким должно оставаться в другой точке?! И это мы говорим о простых фрагментах материи, а учтите еще квантовую дискретность...

— Вы хотите сказать, что предмет, перемещаясь в пространстве, должен сохранять свою структуру не в физическом мире?

— Я не сомневался в Ваших способностях! Конечно, можно и так сказать. Хотя я бы выразился иначе — именно структура предмета, как таковая, задана не на физическом уровне, а на так называемом тонком, назовем его информационным. Вот Вы к примеру, извините конечно, но грубо говоря, состоите из нескольких ведер воды и кучки химикатов, а ведь согласитесь, это совсем не идентично уникальному мыслящему существу, коим в целом Вы являетесь в натуральном смысле. И когда Вы засыпаете, или даже теряете, пардон, сознание, то оно к Вам потом возвращается, и личность Ваша остается достаточно цельной, привязанной к конкретному организму. Ну это я для наглядности.

Как ни странно было обсуждать с незнакомым человеком, случайно оказавшись с ним за одним ресторанным столиком,  подобные темы, особого удивления его слова у меня не вызывали, так как я давно интересовался такими вопросами.

— Ну это понятно, наличие тонкой информационной структуры и создает воспринимаемую на физическом уровне форму предмета, обеспечивая его временнОе существование как такового. Но это примитивный уровень. Должны же существовать вообще не привязанные к физическому уровню тонкие сущности, для которых соответственно не имеют значения все физические ограничения грубого "телесного" мира, — с глубокомысленным видом сказал я, и вновь наполнил бокал.

Мой собеседник тоже подлил себе из графина и мы оба, не чокаясь,  просалютовали друг другу и выпили.

— Конечно они существуют, — заметил брюнет после своего энергичного глотка, — но позвольте пока подробней остановиться на понятии "форма". — Он поставил бокал на стол и жестом указал на него.

— Вот жидкость, принимающая, как известно, форму сосуда. Соответственно, между веществом жидкости и внешним миром имеется граница, или некий барьер, по другую сторону которого уже  не жидкость. Теперь вопрос — а можно ли вообще преодолеть эту границу на макроуровне? — он умолк, ожидая моей реакции.

Мысленно извинив себя за вульгарность, я тоже поставил бокал на стол и аккуратно опустил в вино указательный палец.

— А так?

Оппонент с серьезным видом рассматривал некоторое время мой палец, погруженный в портвейн, затем поднял глаза, продолжавшие гореть холодным огнем, и уставился на меня.

— Наглядно-с! Но подумайте, молодой человек, что именно изнутри "видит" жидкость — все ту же жидкость, пусть и другой формы. То есть, хотя конфигурация барьера Вами и ммм... изменена, но сам он не исчез, приняв только форму вашего, извините, пальчика. Жидкость не может постичь нежидкость, этого ей не дано, она видит только себя самое. Так и грубый телесный мир, как было угодно Вам выразиться, не в силах разглядеть тонкие сущности, даже если таковые проникают туда извне. Мы говорим тогда о каких-то необычных, не укладывающихся в рамки повседневности событиях, называя их чудесами..

Некоторое время мы сидели молча, сосредоточенно допивая свое вино и имитируя напряженную работу мысли. Подошла официантка, спросила, не будем ли мы еще что-нибудь заказывать. Взглянув на часы, я спохватился - надо было еще успеть на теплоход.  Расчитавшись, я стал собираться.  С брюнета она почему-то денег не взяла, только одарила улыбкой. Проводив взглядом ее удаляющуюся аппетитную фигурку, он, игриво мне подмигнув, пошутил:

— А как Вам такая форма? Да если еще без  материи...

— Это да... Весьма было бы познавательно! — сдержанно поддакнул я.

— Эх, молодой человек! — на лице собеседника прямо-таки засветилось озорство, — у Вас, думается мне, по крайней мере, черный пояс по боевой Камасутре... А я вот уже потихоньку финиширую, так сказать, отхожу от подобных безобразий...

— Все там будем, приятно было поболтать - я, махнув на прощание рукой, пошел к выходу, даже не предполагая,  чем для меня закончится это случайное знакомство.

***

Шагнув в вестибюль, я тут же оказался в объятиях нечленораздельно рычащего детины, медвежья фигура которого метнуалсь от входной двери и обрушилась на меня сверху, ломая невинное тело. С трудом пытаясь устоять под превосходящим весом противника, я по рыку узнал Вовика. Подобные шутки были в его духе, естественно, когда он был достаточно одухотворен алкоголем.

Вовик появился в части сравнительно недавно, но этот факт безвозвратно изменил всю нашу холостяцко-лейтенантскую жизнь.

Однажды, забежав зачем-то в офицерское общежитие в служебное время, я увидел только что прибывшего, еще в гражданке, новичка, скромно сидящего в нашей с Серегой комнате. Первое, пришедшее мне в голову при взгляде на него, было: "Бедный маменькин сынок, как же ему не повезло..."

В коротенькой курточке, с коротко остриженной, непропорционально маленькой кругленькой головой с миниатюрными ушками и щекастеньким личиком, на котором красовался небольшой носик пуговкой, ротик с пухленькими губками бантиком и милые добрые небольшие глазки за круглыми очками, он выглядел еще несмышленым школьником, застенчивым "мальчиком из хорошей семьи". Как оказалось впоследствии, за этой улыбчивой личиной скрывался убежденный пьяница, изощренный сквернослов и бабник, в общем, вполне "наш человек". Кроме того, ростом этот "мальчик" был выше меня почти на голову, вес его превышал центнер, а любимой его фразой был куплет из какого-то блатного песняка "...и я плевал на всех, кто ниже ростом!" Однако несмотря на это, ко мне он стал относиться с какой-то нежной любовью. Рассказывать, как проходило его вливание  в коллектив не буду, это очень болезненные воспоминания, достаточно отметить, что именно после этого замполит стал называть нашу троицу не иначе, как "эти алкоголики", хотя раньше обходился нейтральным "холостяки"...

— А я за тобой! — наконец внятно сформулировал Вовик, ослабив хватку, — Так и знал, что ты здесь!

Неоднократные опыты действительно подтверждали, что если мы вдвоем оказывались в городе, то непременно встречались либо в этом ресторанчике, либо в пивном баре на улице Суворова, никогда заранее не договариваясь о встрече. Видимо из бара он и заявился.

Прошипев непристойное ругательство, я освободился, и сунув ему свой дипломат, чтобы занять ручищи и предотвратить дальнейшие проявления фамильярности, стал приводить себя в порядок.

— Что, самому до пристани не добраться? — язвительно спросил я. Своим дурацким нападением он разрушил все мое философское настроение.

— Пристань отменяется, мы приглашены на крестины! — Вовик цвел мечтательной улыбкой, предвкушая добрую пьянку, и совершенно не обратил внимания на мой тон.

— Какие еще крестины? — удивился я.

— Идем, иде-ем! — Вовик распахнул стеклянные двери и вывалился на улицу. Я вышел следом. Тут же у входа он остановился, раскинул руки в стороны (в одной продолжал оставаться мой дипломат, за который я начал уже переживать, в другой была его фуражка) и шумно втянул воздух могучей грудью, затем издал победный клич доминирующего самца: — Й-иыыхх!!

Да, майский вечер обещал быть волшебным. И главное, завтра выходной, не надо будет утром появляться в казарме, целый день видеть надоевшие рожи... Хорошо!

— Молодой человек, так что там насчет пояса по Камасутре? — мы и не заметили официантку. Она, прислонившись к стене, курила, кокетливо отставляя в сторону изящную ручку с дымящейся сигареткой. Возраст девушки был самый что ни на есть хулиганский — лет тридцать, миленькое личико отважно смотрело на нас с вызывающей усмешкой. Не успел я открыть рот, как Вовик выступил вперед, заслонив меня своей тушей.

— Мадам, мы честные алкоголики, а не... — видимо, предстоящие крестины действительно имели для него большую ценность, раз он пренебрегал таким откровенным вызовом. Впрочем, вслед за этим Вовик сунул фуражку под мышку, сделал еще шаг, нагло облапил свободной рукой женщину за талию и смачно поцеловал в губы, затем отступил и щелкнув каблуками, энергично кивнул, как это делали белогвардейцы в кинофильмах. Однако "честь имею!" не сказал, а молча нахлобучил фуражку, залихватски сдвинув ее на затылок, ухватил меня за руку и потащил прочь. Мне же пришлось ограничиться воздушным поцелуем, который я послал ошалевшей даме уже на ходу.

***

В отличии от родного метрообладающего мегаполиса, насчитывающего едва сотню лет существования, этот городок имел довольно давнюю и богатую историю, будучи основанным еще в эпоху завоевания Крыма, как форпост Российской империи на южных границах. Соответственно, почти вся его центральная часть, за исключением главного проспекта, представляла собой кварталы старинных одно— и двухэтажных зданий, лишь изредка разбавленных более солидными постройками. Уклад жизни в этих кварталах был типично "одесский" — общие дворики, все друг о друге знающие соседи и т.п. Вовик молча вел меня по известному только ему маршруту, чередой похожих маленьких улочек и переулков, уже совершенно пустынных. Я с удовольствием рассматривал дореволюционные кованные решетки на окнах, каменные ограды, чугунные столбики, вкопанные по углам арочных проездов, водосточные трубы с ажурно-узорчатыми воротничками и прочие архитектурные прелести. Потом, вспомнив ресторанный диалог, и злобствуя за испорченное настроение, я попытался интеллектуально надругаться над Вовиком.

— Подумай, вот ты, грубо говоря, состоишь из нескольких ведер воды, хотя твоя тонкая сущность...

Он повернул голову и глянув на меня, как показалось, с пониманием, радостно улыбнулся:

— Точно, пора отлить!

Мы как раз пересекали чахлый скверик. Вовик небрежно бросил мой дипломат на останки лавочки, и с треском полез в кусты возле ограды. Вскоре оттуда послышался характерный звук и зазывный голос:

— Ты идешь?

— А ты угощаешь? — на всякий случай оглядевшись и убедившись, что мы здесь действительно одни, я тоже занял сектор обстрела. Производя подготовительные манипуляции, обернулся к Вовику, чтобы продолжить зомбирование и... залюбовался им.

Ранний весенний вечер подкрался к моменту, когда солнце уже скрылось за крышами домов, хотя еще и не достигло горизонта. Мягкий чарующий свет проницал все вокруг. Тени настолько незаметно оттеняли сами предметы, что казалось, шепотом вторили их изображению, и это ласковое бормотание, сливаясь с шорохом молоденьких листочков, нежно обдуваемых ветерком, затихающим щебетанием птичек и запахом свежего весеннего воздуха, несущего привет от близкого моря, так щекотало все органы чувств, что и правда хотелось делать глупости — визжать от неописуемого восторга или дико отплясывать тарантеллу, невзирая на окружающих. Среди этой весенней вакханалии могучая недвижимая фигура Вовика возвышалась незыблемой глыбой и прямо таки дышала вселенским покоем. Достигая апогея действа, он стоял, изящно откинув голову назад и казалось, всматривался сквозь поблескивающие в вечернем свете круглые очки в далекое грядущее, явственно открывающееся ему в расположении ранних звезд, только только зарождавшихся в безоблачном небе. И этому совершенно не препятствовало то, что глаза его были закрыты, даже зажмурены до морщиночек у висков. На губах же застыла мудрая улыбка Будды. И если бы не фуражка и прочие элементы формы, его вполне можно было принять за статую писающего мальчика.

"И за что женщинам нравятся подобные типы?" — подумалось мне. А вслух спросил, в свою очередь пуская струю живописным веером и наблюдая, как искрятся падающие капли:

— Так что за крестины?

Вовик вышел из транса и шумно завозился, застегивая брюки (зону видимости перекрывал живот).

— Будем крестить Яну. Она обещала, что пригласит симпатичную подружку.

Яна была его последним городским увлечением. Это означало, что целых три недели он встречался только с ней, разумеется, не считая барышень, обитавших на самых ближних подступах к гарнизону.

— Ага, у Яны крестины, а у Кристины именины...

"Художник, что рисует дождь....Другому ангелу ты служишь..." — крутилось в голове. А действительно, какому ангелу я служу?

...Повестка в военкомат обрадовала. Жизнь замкнулась в какой-то клубок разочарований и проблем, и выхода не было. Та, которая... была потеряна, как я понимал, уже навсегда. Слабые попытки найти замену просто еще больше отравляли опустевшую душу, только обостряя ощущение заброшенности и одиночества. Институтские друзья рассосались по своим работам и погрязли в них, все реже собираясь вместе. Моя же новая должность, хотя и давала возможность что-то делать, уже не обещала ничего, о чем мечталось еще год назад. Наступил кризис молодого возраста. Я еле пережил лето, и выпавший в сентябре отпуск провел на юге, в гостях у старшего брата, чтобы хоть немного развеяться, а по возвращении меня уже ждала повестка...

— Товарищи офицеры!

Энергичная команда Вовика вернула меня к действительности. Я тоже закончил, застегнулся, и путешествие продолжилось. Буквально через пол квартала, нырнув под арку, мы оказались в его конечном пункте — укромном небольшом дворике. Если на улице по некоторым деталям еще ощущались признаки современности, то здесь время остановилось, пожалуй, еще в довоенную эпоху. Со стороны переулка и справа дворик ограничивали стены двухэтажного дома, построенного в форме буквы "Г", в котором и была арка, а слева и спереди — увитыми виноградными лозами заборчиками небольших одноэтажных домиков. В заборчиках имелись калитки. С левой стороны дворика, ближе к винограду, в землю был вкопан деревянный стол со скамьями, наподобие тех, что еще изредка встречаются и возле современных многоэтажек, и за которыми мужики имеют обыкновение играть в домино. Этот же стол был гораздо длиннее, явно с расчетом на общественные мероприятия. Налицо были все признаки подготовки к такому мероприятию — стол был застелен скатертями, уставлен бутылками и блюдами с различной снедью, а несколько женщин завершали его сервировку. Картина меня впечатлила, повеяло совсем редкостной теплотой большой и дружной соседской семьи. Тут из подъезда двухэтажного дома выскочила и героиня событий.

Яна представляла собой громкоголосую, смугловатую темноволосую девушку невысокого роста. По торжественному случаю на ней был наряд в традиционном национальном стиле — юбка и расшитая вручную блузка (вышиванка), что меня окончательно растрогало. Возле нее крутилось еще несколько девиц и дам постарше, некоторые из них также были в вышиванках. Распознать, которая являлась "симпатичной подружкой", было пока невозможно. Наше появление было встречено весьма благосклонно, нас затянули внутрь дома, чтобы мы вымыли руки, и с радостным щебетанием потащили за стол, усадив почему-то по разные стороны, друг напротив друга. За столом появились и другие мужчины, общее число гостей достигало, наверное, человек двадцати. Я чувствовал себя буквально свадебным генералом, немного стесняясь толпы совершенно незнакомых людей. Зато Вовик был в своей стихии — он провозглашал тосты, рассказывал в меру приличные анекдоты и конечно, непрестанно болтал со своей подружкой, которая при этом хохотала на весь двор. После пары рюмок я тоже отошел, тем более, что стол ломился от домашней еды, вкус которой был мною уже почти забыт. Откинув стеснения, я принялся наслаждаться жизнью.

***

Памятуя о законе непонижения градуса, я умеренными дозами принимал коньяк, так как водку не любил. С одной стороны, это несомненно должно было показать меня окружающим как человека сдержанного и интеллигентного, с другой же — исключало возможность дегустации широко представленных вин, что было весьма досадно, поскольку вина я люблю. Правда вскоре за столом сложилась такая атмосфера, когда никто уже не думал о впечатлении, которое он создает...Женщины затянули песню; я задумчиво наблюдал, как какой-то мальчуган нарезает по двору круги на антикварном трехколесном велосипеде, гордо нахлобучив на уши фуражку Вовика; мою тоже кокетливо нацепила хохотушка-соседка, что-то непрерывно мне говорившая, вцепившись мертвой хваткой в руку, изредка с хохотом "отдавая честь", и то и дело тянувшаяся через стол, якобы затем, чтобы достать нечто вкусненькое в дальней тарелке и меня угостить, а на самом деле, как я стал подозревать, чтобы продемонстрировать впечатляющее содержимое своего декольте... Может именно она и была подружкой?

Как и все хорошее, праздник завершался. Было уже совсем темно, стол едва белел скатертями в свете неполной луны. Компания разошлась, кроме нас с Вовиком и Яны осталась всего пара самых стойких мужиков. Вдруг один из них крякнул, будто что-то вспомнил, и выскочив в ближайшую калитку, исчез в темноте. Явно пора было уходить и нам. Я взглянул на часы — на последний катер мы еще успевали. Расцеловав с двух сторон громко визжащую Яну (Вовик еще и хлопнул ее по попке), мы начали движение к выходу со двора. И тут нам дорогу преградил тот странно исчезнувший мужик. Он едва стоял на ногах, со слезой в голосе бормоча "От всего сердца, ребята..." и протягивал нам полный трехлитровый бутылек, закрытый полиэтиленовой крышкой. Вовик достойно принял дар, открыл крышку и понюхал:

— Мускат!

Я чуть не застонал — чудный аромат самодельного муската буквально сбивал с ног, но я был уже не в состоянии сделать даже глоток — так был переполнен впечатлениями организм. Вовик же мужественно глотнул из банки, картинно зажмурился и почмокав губками, тепло, как он это умел, поблагодарил благодетеля:

— Спасибо, батя !

Мужик чуть не зарыдал от избытка чувств, а мы, заботливо поддерживая друг друга, устремились на улицу.

***

До пристани было минут пятнадцать ходу, примерно столько же времени оставалось и до отправления последнего теплохода. Настроение было превосходное, и мысль о том, что можно опоздать, даже не приходила в голову.

Пропетляв по узеньким улочкам старых кварталов, мы вышли на улицу побольше, ведущую прямо в порт. Она довольно круто спускалась вниз, и в конце уже виднелись речные огоньки. Было совершенно пустынно — ни прохожих, ни машин. Романтическое возбуждение так переполняло меня, что не сдержавшись, я протанцевал несколько па с дипломатом, а потом, как Вовик возле ресторана раскинув руки в стороны, с выражением воскликнул:

— И почему лейтенанты ПВО не могут летать как птицы? Я бы полетел сейчас далеко-далеко...

— Совсем долбанулся! — буркнул не поэтичный Вовик.

— Сам ты балбес, — беззлобно огрызнулся я, — Ты же не знаешь, а может это самый лучший вечер в нашей жизни...

— А зачем ты палец в рюмку все время совал и тыкал соседке? Она ржала так, что у нее чуть сиськи из платья не выпрыгивали...

Ну что с него взять? Говорю же, никакой поэзии в человеке!

Так мило болтая, мы добрались наконец до порта, и увидали только прощально дымящий с фарватера силуэт судна, это и был последний на сегодня теплоход.

— Гвардия не сдается! — веско изрек Вовик и плюхнулся на ближайшую лавочку.

Предстоящий выходной мог и омрачиться. Застрять до утра в городе совсем не улыбалось. Несмотря на май, становилось прохладно, к тому же мне завтра вечером (уже сегодня) заступать дежурным по части. Следовало что-нибудь придумать.

Чтобы добраться до военного городка, надо было около часа плыть по реке, потом еще столько же ехать на автобусе, и еще немножко, километра три, пройти пешком. Автобусы, разумеется, уже не ходили, но обычно можно было поймать частника, и за разумные деньги доехать прямо до ворот. А как преодолеть водную преграду? У причальной стенки болталось несколько суденышек разного калибра, но признаков жизни на них не наблюдалось. Пытливо прогуливаясь, я обнаружил в дальнем углу не то небольшой катер, не то буксир, который тихонько пыхтел, явно собираясь куда-то отплыть.

— Эй, на шхуне!

Из темноты вынырнул темный коренастый силуэт и хрипло ответил:

— Чего надо?

Я описал ситуацию и подкрепил просьбу щедрым предложением совместно продегустировать чудесный напиток. Оказалось, посудина держала курс именно туда, куда нам было надо, и я поспешил за Вовиком.

Он сидел на том же месте. Подойдя ближе, я вновь залюбовался этим чудовищем. Откинувшись на спинку лавочки, он мирно сопел во сне. Очки съехали на сторону, отчего лицо казалось совсем детским. Губки, как обычно, улыбались, а бутылек с вином он так нежно прижимал к груди, что у меня появились сомнения, согласится ли он поделиться с нашими спасителями. Волшебный лунный свет дополнял картину. Невольно возникала ассоциация с мадонной, держащей на руках младенца, и меня буквально подмывало продекламировать соответствующую моменту торжественную оду... Но надо было спешить, я безжалостно прервал его ангельский сон, и не давая опомниться, почти пинками погнал на погрузку.

***

В полутемной каюте было тепло и довольно уютно. Других пассажиров не было. Вовик, видимо слабо соображая, где мы, снова завалился на скамейку и тут же заснул, я сел на другую. Вскоре по плеску за бортом стало понятно, что мы отплыли...

Я уже несчетное число раз плавал по этому речному маршруту, соединявшему город, где располагался штаб части, с районным центром, откуда надо было еще километров двадцать добираться до расположения дивизиона сухопутным транспортом.

Движение на линии было достаточно оживленное, поскольку от районного центра совсем уже немного оставалось до моря, и летом теплоходы набивались просто битком. Первые поездки были интересны — новые места, живописные виды речных просторов — плавни, протоки, островки, дачные поселки на берегу, где летом бурлила праздная штатская жизнь... Но потом острота впечатлений притупилась, выработался рефлекс засыпания на время поездки — благо, она занимала почти час. Вот и сейчас, едва суденышко забилось на речной волне, меня стало клонить в сон. Собственно, была уже глубокая ночь. Стесняться было некого, поэтому, положив дипломат под голову, я вытянулся на скамейке и закрыл глаза.

Мерное бухтение двигателя, темнота в каюте и убаюкивающее покачивание на волнах сделали свое дело — я погрузился в сон...

— Краса-авчик! — из теплой дремоты меня вынул негромкий саркастический возглас. За время службы выработалась привычка — проснувшись, не открывать глаза сразу, а вначале оценить окружающую обстановку на слух. Голос показался знакомым. Приоткрыв осторожно один глаз, в темноте я разглядел силуэт мужчины, сидящего у меня в ногах. Лица его нельзя было различить, поскольку каюта освещалась только проникающим через небольшие иллюминаторы мерцающим лунным светом.

То, что случилось дальше, можно было бы назвать сном наяву, настолько ярким было впечатление реальности происходящего, и настолько невероятной казалась сама возможность подобного.

Я поднялся, так как невежливо было вести беседу лежа. Однако стоя посреди каюты, с удивлением увидел себя, продолжавшего лежать на скамье с закрытыми глазами. Именно увидел свое лицо, как на фотографии или в зеркале, причем светлее в каюте не стало, просто я начал видеть в темноте. Эффект был такой, как будто мои глаза излучали лучи света, подобно автомобильным фарам, вырывая из темноты только те предметы, которые попадали в поле зрения, остальное же пространство стало еще более темным. Отведя взгляд от своего спящего тела, я узрел наконец лицо сидящего надо мной и внимательно меня (его, лежащего) рассматривающего незнакомца, и даже не удивился, узнав в нем своего давешнего собеседника из ресторана.

"Приснится же такое... Интересно, что будет, если сейчас ущипнуть лежащего себя...?"

— Гюрги!! — я едва не присел от громогласного повелительного оклика, который издал брюнет. Он смотрел уже прямо на меня, и ледяной огонь в его глазах, от которого было не по себе в ресторане, теперь просто парализовал всю волю, прожигая насквозь самое мое бестелесное естество, висящее перед ним беспомощной тенью. Из глубин генетической памяти всплыло смутное осознание моего истинного Я, совершенно доселе неведомого. Произнеся это имя, незнакомец будто заклинанием вызвал из тьмы веков мою вечную душу.

— Ты вспомнил ! — он улыбнулся, и от этой улыбки я окончательно утратил последние ощущения своего тела, растворившись в фиолетовом сумраке, поглотившем и все остальное в каюте, а может уже и не было никакой каюты... Не было вообще ничего и никого, кроме звучащего в этом сумраке гортанного голоса, произносящего на незнакомом древнем языке колкие и тяжелые, как осколки скалы, фразы... Но смысл сказанного я понимал, точнее ощущал, или просто уже знал раньше...

...Бездонное небо пронизали ослепительные солнечные лучи, было очень жарко. Звучали протяжные песнопения, сопровождаемые ритмичной восточной музыкой. Вокруг толпились босоногие смуглолицые люди в длинных одеждах. На головах некоторых мужчин были белые тюрбаны, а женщины, укутанные в разноцветные накидки, бросали охапки ярких цветов на дорогу, прямо под копыта лошадей всадников, которых возглавлял я, младший принц древней королевской династии, оставляющий владения своих предков ради далекого похода в неизвестные северные земли. Скользя взглядом по толпе, я надеялся последний раз увидеть ту, которая...Уязвленное самолюбие гнало прочь от родных мест, хотелось забыться в военных утехах и опасных приключениях, чтобы никогда уже больше не видеть этих насмешливых глаз, разбивших мое сердце...

— Путь кшатрия неминуемо изменил тебя, ты стал убивать и сердце твое ожесточилось. Вздорный каприз превратил мальчишку-поэта в раба кармы, предопределив судьбы всех твоих последующих воплощений. Пролитая кровь требует отмщения. Это закон кармы. И ты сполна заплатишь за все... — голос на секунду замолк, как бы обдумывая вид расплаты, затем продолжил,

— Но почему Он окончательно не отдаст тебя Мне, неужели еще надеется на свой "образ и подобие"? Старый идеалист! А ведь говорил Ему, не стоит затевать эту канитель... Ничего, ничего у вас не меняется! Но ты и так еще хлебнешь...

Постигая смысл этих слов, я буквально обезумел от ужаса, хотелось кричать, но кричать было нечем — у меня не было рта, не было лица, вообще не было тела...

И тут я очнулся от кошмара. На скамье сидел наш полковник и отечески меня журил:

— Краса-авчик! А ведь тебе сегодня заступать на дежурство...

Я, продолжая лежать, поднес правую руку к виску, отдавая воинскую честь старшему по званию, и бодрым голосом отрапортовал:

— К заступлению на дежурство готов!

Катерок качнуло посильнее, затем послышался скрип — борт судна уперся в причальную стенку, защищенную висящими на цепях автопокрышками. Доплыли.

По братски распрощавшись с экипажем, мы наконец ступили на твердую землю. Вовик, уже по традиции, добравшись до ближайшей лавочки, снова улегся отдыхать. Я грустно осмотрел пустую набережную — ни одной машины, похоже, зря мы делились мускатом — двадцать с лишним километров я стокилограммового Вовика на руках точно не пронесу.

***

...За полтора часа проезжали только "скорая помощь" и патрульный милицейский "бобик", но они наотрез отказались покидать пределы райцентра. Наконец, уже часа в три ночи, какой-то чудик на старом желтом "Москвиче" сжалился над нами, и взялся подвезти, но не до части, и даже не до ближайшей деревни, поскольку сворачивал в сторону, а только километров на пятнадцать. Несмотря на перспективу ночного многокилометрового марш-броска, я радостно загрузил Вовика на заднее сиденье, а сам сунулся было вперед, но испытал легкий шок — впереди сиденья не было! Пришлось всю дорогу заботливо держать спящую голову Вовика на своих коленях, а что поделаешь, если это судьба...

Нам даже вдвоем нелегко было вытянуть нетрезвое упирающееся тело из машины. Как только это удалось, водитель быстренько прыгнул за руль и был таков, а мне пришлось несколько минут объяснять Вовику, почему мы еще не на месте. Когда он наконец уяснил ситуацию, то глотнув еще немного из бутылька, бодро зашагал в нужном направлении, во все горло распевая свои блатные песняки. Мне ничего не оставалось, как последовать за ним, хотя его репертуар и не очень соответствовал моему настроению. Через некоторое время я даже стал подпевать — так было веселее идти. Уже под утро, слегка протрезвевшие и немного усталые, мы добрались до своей общаги.

***

"Офицерское общежитие", как гордо именовался полуразвалившийся барак, насквозь проеденный от пола до чердака крысами, располагалось в самом дальнем углу военного городка, рядом с сараями, курятниками и свинарниками. Это облегчало наши незаметные отлучки и возвращения в расположение, поскольку ограждение из колючей проволоки, защищавшее от посторонних территорию части, традиционно имело за сараями, уже в примыкающей к городку лесопосадке, несколько удобных проходов, и не надо было "светиться" на проходной. Однако за любые удобства надо платить — крысы, кормившиеся в этих свинарниках и курятниках, для постоянного проживания выбрали именно нашу общагу, о чем свидетельствовала страшная возня и писк в стенах и на чердаке, поднимавшиеся с наступлением темноты. По-видимому, их количество было несметным. Однажды я обнаружил у себя на кровати отгрызенный кусок потолка (он был фанерный) с остатками крысиного гнезда, а слышать в ночной тишине осторожный топоток их лапок по подушке и даже ощущать нежные покусывания кончиков волос (на голове!) — было обычным развлечением. Досадно еще то, что перед этим, посещая нужное заведение уличного типа, можно было наблюдать перемещения этих таинственных зверьков непосредственно в нижней части данного сооружения, по аппетитным ароматным кучам...

Итак, мы были дома. Вовик энергиично пнул видавшую виды входную дверь, она жалобно всхлипнула, и впустила нас внутрь. Осторожно, стараясь не натыкаться на стены и друг на друга в темном коридоре, пробрались в свою комнату. Всего в общаге их было две, в одной жили мы втроем, в другой — несколько офицеров и прапорщиков технического дивизиона. Интерьеры комнат, как несложно догадаться, особым изыском не отличались. Имел место старый добрый казарменный стиль, дополнительно упрощенный по причине снятия здания с баланса и длительного отсутствия любых видов ремонта (хотя деньги за проживание из наших зарплат исправно высчитывались). Затянутый паутиной серый кривой потолок, стены со следами краски неопределяемого цвета, щелястый деревянный пол, предательски скрипящий при каждом шаге... Из удобств присутствовал один кран с холодной водой на кухне, но туда заходить было опасно — пол просел и наклонился градусов на пятнадцать к горизонту, так что можно было легко подскользнуться и упасть, а кто знает, что там было под гнилыми досками — сливная яма, или какая-нибудь братская могила... Крысам же на кухне нравилось — они приходили туда пить воду.

Меблировка также была скромной — металлические сине-зеленые кровати с панцирной сеткой, каковые вот уже наверное лет сто, или больше, применялись для оснащения всех казенных заведений еще со времен Российской империи, суровые в своей простоте деревянные прикроватные тумбочки, и разнокалиберные колченогие стулья. Да, у нас был еще круглый стол без скатерти и шкаф — нагло выделявшиеся из общей картины, видимо дар прежнего обитателя, не пожелавшего забрать их при переезде.

Серега что-то пробрюзжал из-под одеяла, скрип половиц и включенный свет все-таки его разбудили. Вовик предложил ему муската, а когда тот отказался ( "Ночь же, мать вашу!" ), ответил непристойностью. Наконец, раздевшись и пожелав друг другу (и Сереге) "спокойной ночи", мы улеглись. За окном серел рассвет.

***

На этот раз ничего внятного не приснилось, просто тягомотная, незапоминающаяся муть. Осторожно открыл глаза и осмотрелся. Никогда ведь нельзя знать заранее, где именно проснешься. Слава богу, родная ообщага.

Серега уже куда-то убежал, а Вовик был на месте — читал книжку, полулежа на своей кровати у окна. Под ней стоял бутылек с остатками вина, который он время от времени наощупь доставал и задумчиво, не отрывая глаз от страниц, отхлебывал глоток. В крышке прикроватной тумбочки торчал внушительных размеров нож — Вовику удалось его купить в специальном магазине, хотя нож был номерной, и продавался только по охотничьему билету. Все было хорошо.

— Проснулся, алкоголик? — в добродушном риторическом вопросе не было ни капли упрека или неуважения, только любовь.

— А ты надеялся, что не проснусь?! — ершисто ответил я, — И кто еще алкоголик, надо подумать...

Обычно утро выходного дня должно было начинаться с небольшой зарядки — Вовик снимал очки, захлопывал книжку, аккуратно клал их на тумбочку (все это — с тихой нежной улыбкой), потом резко выдергивал свой нож, издавал громкий боевой клич — "Атбаев!!!" и начинал гонять по общаге прапорщика Атбаева — хрупкого, прямо как подросток, туркмена из технического дивизиона. Тот был по азиатски увертлив, так что их поединок, несмотря на несоразмерность весовых категорий, продолжался довольно долго. Были даже случаи, когда они сломали ножки у стола (Вовик с маху на него сел, пропустив удар ногой в корпус) и уронили шкаф... Так как сначала Вовика определили в технический дивизион, на заправку ракет, и он целую неделю вливался в тамошний коллектив, с прапорщиком он был "на короткой ноге". К сожалению, потом выяснилось, что из-за очков его морда не влазила в противогаз, и его перевели в наш, огневой, в который он влился уже окончательно.

Сегодня или настроение у Вовика было не то, или просто Атбаева не было в общаге, но утро, а скорее уже день, проходил мирно.

— Кста-ати, Угрюмый! Вчера в "Океане" с таки-ими двумя кисками познакомился, медсестры из госпиталя. Договорились сегодня встретиться.

Наряду с любовью к блатным песням, Вовик практиковал присвоение близким знакомым почетных кличек, так например я своей был удостоен после того, как он первый раз увидел меня в ресторанчике, задумчиво смакующим любимый портвейн. Потрясенный, он твердил одно и то же про выражение моего лица: "Юрик, у тебя как будто умерли сразу все родственники..."

— Я же заступаю сегодня дежурным... А Яна?

— Яна Яной, а киски кисками!

Что тут возразишь?

Да, видимо время до вечера будет тянуться долго и скучно, все разползутся и я останусь один.

Майский день, который молодой человек вынужден провести за колючей проволокой, кажется особенно прелестным. На гражданке этого не понять. Имея честь служить в войсках ПВО — единственных из всех, кроме разве еще пограничных, которые в мирное время выполняют боевые задачи, я знал, что мое неотлучное пребывание в дивизионе — не просто священный долг, но и аргументированная уголовным кодексом обязанность, ибо взлетев с расположенных в соседней Турции натовских аэродромов, коварный враг Родины, на сверхзвуковых истребителях был способен всего за несколько минут достигнуть рубежей пуска ракет — а пусти он эти самые ракеты... один Бог тогда знает, чем бы все закончилось. Поэтому наши молодые организмы тут и находились, среди скуки и крыс, на страже рубежей, мечтая о любви и ... Да ладно, чего там, как нибудь продержимся два года (после военной кафедры лейтенанты вроде меня служили по два года), не посрамим, и т.д.

Чуть не всплакнув от этих высоких мыслей, вновь незаметно погрузился в сон.

Как и предвидел, день тянулся невыносимо долго, будто издеваясь и дразня отличной погодой и маня образами беззаботной гражданской жизни, кипящей совсем рядом, но недоступной и запретной. Наконец настала пора отдаться напряженным суткам дежурства по части.

Дежурный офицер — это нечто среднее между мальчиком для битья, нянькой, сторожем и прислугой. Целые сутки вся рутина казарменной жизни должна была бдиться на предмет соответствия букве и духу Устава усилиями этого несчастного, на которого пал жребий Графика дежурств. Его жертвенное состояние подчеркивалось специальными атрибутами — строевой формой (галифе, сапоги, портупея), красной повязкой на рукаве с сакральной надписью и даже настоящим пистолетом, заряженным боевыми патронами, помещенным в кобуру на ремне. Его обязанности включали множество различных пунктов, начиная от присутствия на отбое и подъеме, и заканчивая действиями по организации тушения пожара или обороны в случае неожиданного нападения и т.д. Словом, это было настоящее послушание...

Облачившись в надлежащую форму и прихватив портупею ("Как надену портупею — так тупею и тупею!" — красноречивый перл армейского фольклора), я отправился в казарму, получил в оружейке пистолет и произвел на плацу развод личного состава, заступающего в наряд. Потом, расписавшись в журнале, принял на себя обязанности дежурного у сменившегося страдальца. Служение началось.

Все шло как обычно — изнемогая от нерастраченной силушки, и млея от теплого почти по летнему вечера, служивые искали повода для мелких взаимных конфликтов, которые приходилось пресекать, чтобы они не переросли в крупные; как сомнамбулы, парни шатались по всем углам — время шло к ужину, занятия закончились и все сходили с ума от скуки. Это было так называемое свободное время, самое опасное с точки зрения потенциальных нарушений воинской дисциплины. Наконец часы показали необходимый по распорядку час, я отдал команду и дежурный сержант построил дивизион, сделал перекличку и завел на ужин в столовую.

После ужина совсем чуть-чуть осталось до отбоя — момента тоже критического, чреватого самовольными отлучками недисциплинированных элементов из расположения части. Уже начинало смеркаться, включили наружное освещение.

Вот уже и отбой — поворчав и погрызшись напоследок, стая потихоньку угомонилась. Проконтролировав наряд на кухне (повар-узбек из срочников, которому на вид спокойно можно было бы дать лет тридцать, наверное, спуску им не даст — "Фсе харасо, лейтенанта, прихады патом картошка жарыный ест!" ) и предупредив сержанта, отправился проведать Серегу.

Серега, как офицер наведения, уже торчал в дежурной смене на позиции, в оборудованном для круглосуточного пребывания бункере — оказывается, сегодня дивизион поставили на боевое дежурство. Все наши походы в город откладывались на целый месяц. Теперь в течении одной минуты, независимо от времени суток и прочих обстоятельств, личный состав, задействованный в боевой работе, был обязан при объявлении "Готовности №1" прибыть на радиолокационную станцию и занять свои места согласно боевому расписанию, а еще через несколько минут зенитный ракетный комплекс должен быть готов к открытию уничтожающего огня по воздушным вражеским целям. Такая романтика.

***

Серега маялся в своем бетонном саркофаге, как плененный тигр. У меня даже дрогнуло в груди, когда я увидел эту неземную тоску в голубых глазах. Он, как обычно, по щенячьи ткнулся уже начинавшей лысеть головой мне в грудь и со смирением смертника пролебезил:

— Ах, Юрик, тебе-то хорошо, а мне еще лет двадцать так служить! — но тут же, вскинув гордо голову, напыщенно добавил, — Ничего-о, Серега еще станет генералом! Он всем пока-ажет...

Морально поддержав его, кратко поведав о проведенном накануне культурном мероприятии (неземная тоска сменилась откровенной завистью), я отправился назад к казарме, так как во время боевого дежурства территория позиции охранялась особым образом, а вредный часовой имел полное право "не узнать в темноте" офицера и в лучшем случае, например, продержать в положении "лежа" до прибытия смены поста, а про худший и говорить не хочется. Ведь как известно, часовой подчинялся только начальнику караула, и больше — никому.

Благополучно добравшись назад, проверив еще раз службу внутреннего наряда, я присел в беседке-курилке перед входом в казарму, и стал любоваться звездами на вечернем небе. Из темноты появился Вовик — в город к "кискам" он тоже поехать не мог, а в общаге одному скучно. В беседке имелся небольшой настольный бильярд, и мы принялись гонять шары, еле их различая при свете лампочки у входа в казарму и уличного фонаря, стоявшего поодаль.

Со стороны позиции раздался одиночный автоматный выстрел, спустя пару секунд — короткая очередь, затем повисла тишина.

Мы с Вовиком переглянулись. Он, зачем-то крепко прижав кий к груди, начал открывать рот, наверняка хотел что-то сказать. Я прыгнул сперва в казарму, прямо от двери крикнул дневальному, стоявшему "у тумбочки", чтобы немедленно вызвал на позицию начальника караула, и сам, вытаскивая на ходу пистолет из кобуры, бросился туда.

От городка саму позицию, где размещался ракетный комплекс, отделял высокий каменный забор, и что там происходило, увидеть было бы невозможно даже днем. В заборе имелись большие ворота, ведущие в автопарк, сейчас закрытые на замок, и калитка. Калитка была незаперта, но сразу за нею начиналась охраняемая территория, на которую я, даже в статусе дежурного офицера, формально не имел права теперь заходить без начальника караула. Помещение, где размещался караул, находилось метрах в пятидесяти отсюда, и если учесть поправку на скорость передачи вызова по телефонной линии ("ручной" коммутатор, через телефониста-азиата) и реакцию свободной смены, а также время на преодоление ими этой полусотни метров — терялись драгоценные десятки секунд, может быть решающе важные... Это был именно тот случай, который невозможно предусмотреть никакой инструкцией. На мгновение приостановившись возле калитки, я передернул затвор пистолета, и едва заметив боковым зрением появившиеся вдалеке темные силуэты караульных, нырнул внутрь.

Каждый раз, когда приходилось проходить эту калитку, казалось, что я преодолеваю портал в иное измерение — даже в летнюю жару в этот момент обдавало холодом, и хотя я уговаривал себя, что это просто веет прохладой от массивного каменного забора, чувство тревоги не пропадало. Открывавшийся за забором пейзаж действительно был необычен — посередине обширной, поросшей отдельными островками деревьев поляны возвышался невысокий холм, который на самом деле являлся укрытием антенной кабины радара. Антенна, затянутая маскировочной сетью, тоже похожая на причудливо ассимметричную крону какого-нибудь сказочного дерева, при работе комплекса могла или вращаться, или покачиваться, издавая специфические высокие звуки. Вокруг виднелись холмики поменьше — капониры пусковых установок, на которых поблескивали жирными круглыми боками ракеты, тоже замаскированные сетями от наблюдения с воздуха.

Но сейчас, естественно, ничего этого не было видно. Наступившая ночь скрывала все. "Пригодилось бы теперь умение видеть в темноте" — мелькнула мысль. И тут я увидел часового.

Сразу за каменным забором, справа располагался автопарк, и в пятне света под столбом с прожектором, на земле копошился, пытаясь подняться, боец. Слава богу, вроде живой, но без автомата. Территория парка была отдельно огорожена колючей проволокой, а тут, у входа, в ней имелся проход. В несколько прыжков я оказался рядом с поверженым. Из-под пальцев левой руки, зажимавшей рану на голове, сочилась кровь, а правой он, заметив меня, медленно показал куда-то в дальний темный угол парка. Я что-то у него пытался спросить, но он только очень медленно мотал головой из стороны в сторону.

И вообще, все было как в замедленном кино. Посмотрев, куда он показывал, я конечно ничего не увидел. В этот момент за моей спиной возникла грузная фигура Вовика — он, как был с кием, так с ним наперевес и кинулся вслед за мной.

— Ну ни х... — его удивление прервала еще одна короткая очередь, я увидел вспышку там, куда показывал солдатик, одновременно с меня будто камнем сбило фуражку и странно смолк на полуслове Вовик. Инстинктивно нагнувшись, чтобы поднять фуражку, я почувствовал, как во мне просыпается совершенно чужое, абсолютно мне не подвластное, дикое и яростное существо — оно уже знало, что Вовика не стало, и что того, кто это сделал, оно сейчас тоже убьет. Лицо с еще принадлежащими мне глазами успело, повернувшись, увидеть как выпал кий из руки Вовика и как его большое тело стало валиться на землю, прямо на часового, а это существо уже рыча выпускало на бегу пуля за пулей в неясный силуэт, проявившийся в углу, а когда обойма закончилась, с разбегу прыгнуло обеими ногами вперед, вбивая противника в колючую проволоку, в которой он застрял, и дальше нанося беспощадные удары горячим дымящимся пистолетом куда придется, продолжало то ли рычать, то ли рыдать...

Реальность вернулась только когда сержант— начальник караула еще с одним бойцом вдвоем еле оттащили меня от того, что осталось от нападавшего. Я несколько секунд пытался прийти в себя, потом, боясь увидеть непоправимое, неохотно подошел к пятну света под столбом.

Вокруг молча стояли караульные, раненый часовой тоже уже поднялся, только Вовик лежал на земле, и мне показалось, что он просто уснул, как вчера, в порту на лавочке, и даже так же сбились на сторону очки, а с уголка рта как-будто стекала тонкая струйка красного муската, да пара небольших пятен виднелась на груди...

***

Дивизион замордовали многочисленными проверками, военная прокуратура проводила расследование, результаты которого никто предугадать не мог, и нервы у всех были на взводе. Вроде-бы меня особо ни в каком криминале обвинить было нельзя, но многочисленные допросы и выяснения обстоятельств радости в жизни не прибавляли. Вот и теперь, осунувшийся от волнений замполит сказал, что меня ждут в его кабинете для беседы.

— Разрешите...? — обратился я к спине что-то высматривающего в окне высокого худощавого мужчины с седоватой шевелюрой довольно длинных, крупными волнами спускавшихся до плеч волос, что для военнослужащего выглядело довольно необычно. Впрочем, он был в штатском.

Мужчина повернулся и прожег меня холодным, как лед, взглядом. И тут же громко расхохотался.

— ...Грю... Уг-грю-юмый! — всхлипывая и мотая головой, он утирался носовым платком, а я, ошеломленный таким началом, еще больше удивился, узнав в нем своего странного собеседника из ресторана.

— Ну ты и натвори-ил, лейтенант, — перестав смеяться, брюнет снова пытливо жег меня своими рентгеновскими глазами.

Я благоразумно молчал, ожидая продолжения.

— А у тебя имеется родинка на левой ступне? — совершенно серьезно спросил он, и только краешки губ чуть дрогнули в усмешке, когда у меня глаза полезли на лоб от его вопроса. Действительно, совсем маленькое коричневое пятнышко имелось, как раз посередине ступни, но не из медицинской же карточки он это узнал?!

— Да не бойся, просто вспомнилось, что по древнеиндийским канонам это признак королевского происхождения, только и всего. Мы же с тобой не в Индии...

Я так и не нашелся, что ответить, и продолжал молча слушать.

— Ладно, буду краток, — усмешка исчезла, меня опять ожгли его беспощадные глаза, — Солдатик отделался сотрясением, действовал правильно, хоть и не очень умело. Получит отпуск после госпиталя. Дружок твой тоже жив-здоров, тискает медсестер в госпитале... Чего он-то за тобой поперся, гусар недоделанный? Комиссуют его, нечего ему в армии делать... А вот с тобой что прикажешь делать, убивец...? Чуть нам главного фигуранта на тот свет не отправил, а мы его три года пасли! — сделав паузу, он как всегда неожиданно заулыбался, и продолжил,

— Э-эх, товарищ старший лейтенант, надо искупить, так сказать, многолетней добросовестной службой на благо Родины, которая шибко в этом нуждается. Пиши рапорт, нечего тебе в ПВО прохлаждаться... Или все-таки с военной прокуратурой хочешь дальше разбираться, как это вы с дружком оказались ночью в автопарке, зачем вам автомат понадобился... Нарушителя ведь никто никакого так и не видел...

Мне стало ясно, — я попал!

— Разрешите идти?

— Валяй!

Выходя, я услышал негромкое: " Приветствую на пути Воина, Ваше Высочество!"

А может, мне это только почудилось...