04-10. Хочу - остаюсь, надоест - уйду

Существует точка зрения,  что  пережитые  разочарования,  разрушенная семейная жизнь и несчастливая любовь делают человека мудрее, он становится более защищен от новых ошибок, а его следующая любовь может  стать более удачной. На деле все получается как раз наоборот. Человек, потерпевший неудачу, делается мнительным,  заранее переносит проблемы прошлого  на настоящее и начинает защищаться, боясь новой боли там, где для этого еще нет причин. Такая защита - бездействие и уход в себя - как раз и становятся могильщиками новой любви. Именно так случилось в наших взаимоотношениях с Николаем. Нам обоим не повезло с предыдущими партнерами, а, вернее, с собственными характерами, которые мы не сумели изменить в соответствии с обстоятельствами.  Образовав новую семью, мы оба боялись проявлять свои чувства в открытую и не верили друг другу до конца, остерегались риска,  полной самоотдачи, подсознательно берегли про запас путь к отступлению, не решаясь ставить на карту все, что имели.

Утверждать, что  причиной  развала наших отношений стала  моя первоначальная влюбленность в Сергея, как говорил впоследствии Коля, было бы неверно. Я весной 1987 года действительно изжила в себе это, заведомо обреченное на неудачу чувство к Сергею и всей душой открылась Николаю. Я искренне поверила в доброту этого одинокого человека, так похожего на меня и такого же, как и я. Правда, существенным различием между нами было состояние нервной системы  каждого. Если  Николай  всегда прекрасно умел скрывать свои эмоции и легко играл любую роль, какую хотел, был  внешне сдержан и «толстокож», то я не умела собой управлять совершенно. Сильной я была, вернее, казалась такой другим, только при посторонних мне людях, да и то не всегда. С близкими же я категорически не признавала  никакой  игры и не была на нее способна, хотя и понимала необходимость скрывать свои чувства. Тревожные мысли, переживания всегда лишали меня сна, особенно,  если рядом находился объект моих переживаний. Я была гораздо спокойнее вдали от него, но, находясь рядом, мне было не удержаться от того, чтобы не выяснить сразу же все наши отношения, не выговориться, не попытаться добиться понимания и  принятия какого-то решения. Николай умел ждать долго и мог засыпать в любой обстановке - привычка, выработанная им многолетней «бездомностью». Эта его невозмутимость действовала на меня, как удар бича, я заводилась еще больше, из глаз текли слезы, а как только они появлялись, мне было их уже не остановить никакими силами, разве что - рассмешить или сильно разозлить меня в это время.  Все эти всплески не понятных Коле эмоций не могли  не пугать его, так как их природа никогда не была ему до конца ясна. Ему в жизни, видимо, раньше встречались только достаточно спокойные и простые женщины, не озабоченные высокими материями, раскованные в сексе, практичные и рассудительные в любви.

Другой проблемой наших сложных отношений было мое положение руководителя группы йоги, где Коля практически был моим учеником. Его эзотерический опыт в то время был беде моего, и посещение  моих занятий существенно ему помогало, что не раз подтверждал и сам Коля. Отсутствие знаний не является проблемой - умный человек  легко  восполняет свои пробелы, не считая это зазорным. Гораздо большей проблемой являлось его неумение творчески оценивать полученные знания, вносить в них свое понимание, делать самостоятельные выводы.  Именно с этим, на мой взгляд, дела у Коли обстояли значительно хуже, чем у меня, и он прекрасно сознавал это. Он собирал много разной информации, но плохо управлялся с ней и, к сожалению, никогда не восхищал меня своими свежими идеями. Было бы гораздо проще, если бы в этом вопросе мы поменялись с ним местами: не он, а я ходила бы к нему в группу и смотрела на него снизу вверх, - для женщины такое положение не обидно и в нашей стране естественно. Мужчины не любят быть глупее женщин, учиться у них, и, чтобы они ни говорили, на самом деле такое положение всегда мучит их и, рано или поздно, может вылиться либо в демонстративный отход от дела, которым  занимается  женщина, либо к охаиванию ее деятельности за спиной по модели известной басни Крылова, где лиса ругает качество винограда только потому,  что не может его съесть. Я видела, что Коля переживает от того, что я в чем-то превосхожу его, что не вписываюсь в его привычные представления о женщине, что в чем-то ему «не по зубам», хотя он всегда и прикрывал это своим внешним (только внешним!) смирением гордыни - признаком истинного ума.

Эта проблема могла бы быть решена очень легко, если бы Коля поверил мне, что в очень многом другом я значительно уступаю ему и не  только  не противлюсь его помощи и защите, но очень хочу и жду ее, что давно мечтаю и нуждаюсь в его поддержке, в его силе и уверенности и совсем не стремлюсь быть ни его «учителем», ни, тем более, «матерью». Я не хотела нести груз этой роли ни в постели, ни в семье, наоборот, мечтала почувствовать себя в чьих-то надежных руках слабой и покорной. В реальной и всегда полной неотложных проблем жизни покорной и слабой женщина может быть лишь рядом с тем, кто сам действует: принимает решения и находит возможности для их осуществления, дает женщине конкретные указания,  какую помощь она может оказать ему - сильному и надежному. Увы, Коля постоянно и безуспешно пытался доказать мне свой авторитет только в философии.  Несколько позднее эти попытки  постепенно  перешли в открытый подрыв им моего авторитета за моей спиной и в очернение моей работы.

В прочих делах он так никогда и попытался стать мне опорой. Охотно выполняя мои просьбы по хозяйству, он никогда не проявлял собственной инициативы. Я ни разу не увидела в нем личной озабоченности ни в вопросе воспитания Маши, ни в  благоустройстве жилья, ни в работе на дачном участке. Он, по-прежнему, жил, как бездомный бродяга, привыкший все деньги тратить только на самого себя - дорогую одежду, которая выбрасывалась им сразу же по мере надоедания,  на посещение лекций и эзотерические книги и на свои удовольствия. По его же словам, деньги были ему не нужны, вопрос о том, что ему пора бы уже обеспечивать не только себя,  но и подумать о семье,  для него просто не стоял: свободное  время  и  возможность  иметь бесплатный угол в качестве жилья,  казалось, было пределом его притязаний.  Я никогда не видела в нем желания по собственной  инициативе  посидеть с Машей над  уроками,  куда-либо сходить с ней, чему-то научить. Он очень примитивно, как с котенком, играл с ней, не преследуя никаких иных целей, кроме собственной забавы, и считал само собой разумеющимся, что все заботы о ней должны лежать только на мне, благо у меня это хорошо получалось  и так. Маша же уже подспудно хотела иметь отца, ей явно не хватало мужского влияния: своего папу, так же не участвующего в ее воспитании, она видела крайне редко. Сама я не отказалась бы и от второго ребенка, но Коля этот вопрос не поднимал, да я и не видела реальной материальной возможности для этого.

Наши ссоры в первый год происходили довольно редко, но мои бурные реакции на  них, видимо, не давали Коле уверенности в перспективе наших отношений. Он продолжал жить со мной точно также, как жил всегда - с чувством временности, не прирастая к дому корнями, с внутренней готовностью снова быть «выгнанным». Это чувство служило ему оправданием для того, чтобы не обрубать концов с Ярославлем и продолжать работать командированным техником в «Каскаде», где он имел оклад 100 рублей с вычетом из этой суммы еще и алиментов на 2-х детей. Зато, таким образом, он сохранял сумму командировочных, дающих ему возможность тратить эти деньги только на одного себя и, главное, - массу свободного времени. Как командированный, Коля давно уже ходил на работу к 10 утра и возвращался в 16 часов, а вечером, так же,как и до нашего брака, неизменно шел или на баскетбол, или в секцию карате, или в театральную студию пантомимы. Ему деньги  были не нужны, я же, как «женщина обеспеченная», говорить ему о деньгах стеснялась, тем более, что за свои «удовольствия» - группу йоги, я не только не платила, но и уже неплохо зарабатывала на ней. О том, сколько времени да и определенного умения мне требовалось на хорошее проведение этих занятий, никогда всерьез не учитывалось.  Я и сама не считала этот труд обузой - всегда работала на группу с большим удовольствием, не жалея своего времени.

Мое положение - главы семьи, добытчика средств и постоянно виноватой во  всех  домашних проблемах - осталось точно таким же, каким оно было до брака, на мои права и обязанности Коля, к сожалению, даже и не думал покушаться. Он тоже  ничего не изменил в своей жизни - разве что на квартплате да на бытовых тратах сэкономил, живя со мной.. При этом я должна была еще и быть для него женственной и мягкой, чтобы он мог чувствовать во мне «свою опору и поддержку», быть «образцом поведения йоги» не только в группе, но и в семье. С последним я была абсолютно согласна:  грош цена тому учению, которое не подтверждается делом  везде. Вот только сил мне на это уже не хватало. Надо мной довлело всевидящее око и критика мамы, уже здраво оценившей и лень, и потребительство Коли, хотя и  идеально с ним ладящей - я не могла не ценить этого, не быть ей благодарной за ее сдержанность, приобретенную ценой двух моих разводов. Впрочем, даже это не снижало груза проблемы: отношение и эмоции своей мамы я чувствую даже тогда, когда она не проявляет их вслух!

Ни одна из моих постоянных забот по хозяйству и добыванию средств не перешла от меня к Коле - обо всем я должна была подумать, самой решить, попросить сделать его или, чаще, - сделать самой. В принципе, многое умея делать своими руками и  имея  большую физическую силу, Коля во многом облегчал мне работу на дачном участке, не отказывался от моих поручений, все делая внешне весело, но... все равно это было «наемным трудом» с его стороны - без интереса, без души, «на  чужого дядю». Мне  бы тогда подождать, притерпеться, лаской и хитростью, как это делают умные женщины, постепенно приучить его к своему новому положению! Вполне естественно, что человек не может измениться сразу же, в чужой ему семье, в непривычных для него заботах! Понимая это умом, но будучи на деле несдержанной максималисткой, желающей всего сразу же, я, хотя и не всегда высказывала своих претензий в открытую, но обижалась на Николая, считая его толстокожим и эгоистичным. Он моих настроений часто не понимал, все сводил только к проблемам секса и личной приязни, требовал от меня быть похожей на его всегда терпеливую и со всем согласную Татьяну, с которой  ему, в отличие от меня, было «бесконечно скучно».

От новой жизни, в какой я оказалась в замужестве, я уставала гораздо больше,  чем прежде: число источников напряжения для меня не только не убавилось, а,  наоборот, прибавилось. Все чаще и чаще я приходила плохо подготовленной на свои занятия, выплывая больше на старом опыте, чем на новом материале. Со стороны это пока еще в глаза не бросалось. Мало того, группа мне помогала и лечила меня: приходя на занятия, я снимала с себя на какое-то время груз домашних проблем,  снова становилась сама собой, той, на которую сама так хотела походить дома. Но дома я жила в совершенно иной Персоне - глупой, недипломатичной, истеричной и приземленной. Понимание этого, видение себя со стороны при неспособности вылезти из этой мучительной для меня роли еще больше убивало  меня. Наша семейная жизнь проходила с переменным успехом - в череде дней, то полных любви и нежности, то - обид и отчаяния.

Мне было очень трудно привыкнуть к внешне постоянно сдержанной маске Николая,  к его неожиданным, предательским  поступкам, в корне которых лежала только  забота о нем самом - страх оказаться «не нужным мне» и желание первому ради сохранения самолюбия дать обратный ход. Но мне пути назад были уже заказаны - еще одно  крушение  брака могло бы слишком болезненно отразиться на моих близких. Лимит моих  разводов был уже до конца исчерпан, я не могла и не хотела делать маму в очередной раз посмешищем в глазах ее и моих знакомых, не могла нанести душевную травму Маше, уже принявшей Колю, как своего нового «папу», не могла разрешить себе снова убежать при первой же трудности. Эта невозможность отступления тяжелым  грузом ложилась на мои плечи, заставляла меня сначала только смиряться с обстоятельствами, а потом и страшно унижать себя перед вконец зарвавшимся Николаем.

Насколько легко и радостно, будто меня «вели», шли у меня все йоговские дела,  настолько бездарна и безнадежна я была в семейных вопросах. Я сама портила то,  что имела,  потому что цеплялась за брак, панически боясь нового развода. Не столько мне был дорог сам Николай, как страшила мысль вновь остаться одной, быть брошенной - то же самое подсознательное чувство, что преобладало и в моем новом муже. И так же, как и в нем, многими моими необдуманными поступками руководила  ревность, далеко не всегда являющаяся признаком любви. «Самое сильное, преобладающее во мне (по Гурджиеву) качество - это ревность. Она определяет  все мои поступки по отношению как к мужчинам, так и к женщинам. Ревность - это признак неуверенности в себе. Отчего возникла во мне это неуверенность?

...Маша хорошо относится к Коле, и меня это радует, но я панически боюсь это все потерять, а чем больше цепляюсь за него, тем скорее теряю. Мне тошно и с ним, и без него, хочется куда-нибудь сбежать, но от себя не убежишь, ведь мне плохо именно с собой.  Было бы лучше, если бы мы вообще не встретились, не так больно было бы сейчас.. Часто мне трудно с ним потому, что логически он прав, что мои придирки надуманы. Но жить порой не хочется»

В Николае мне было одинаково тяжело принимать как его неумение чувствовать себя в ответе за других, так и нежелание становиться объектом моей заботы о нем. Он всегда покупал себе вещи только сам и не потакал моим попыткам подарить ему носки или рубашку на мой вкус, проявить себя в готовке изысканного блюда. Моя покупка ему вещей, видимо, вынуждала его либо самому делать для меня ответные покупки, либо отдавать большую часть своих заработков «в общий котел», как это было принято во всех семьях. Что касается еды - то ел он практически все, много, и без разбору, но постоянно концентрировался на еде - то проповедовал «чистое  питание», то начинал многодневные голодания с постоянным теоретизированием их пользы во время этих дней. Маша и мама в «очистительных процессах» не  участвовали, Маше надо было расти, а у мамы был больной, блокадный желудок.  Готовить каждому отдельно или жарить мясо, когда муж голодает, было сложно. А мне, грешным  делом, давно мечталось покупать кому-нибудь мужские рубашки и галстуки, готовить вкусные обеды и чувствовать себя примерной хозяйкой в доме. Ничего этого упорно не получалось, более того, оказывалось ненужным мужу,  ежедневно встающему на весы и контролирующему качество своего стула...

Нельзя одновременно играть две несовместимые  роли - быть женой и йогом. Сил,  терпения и возможностей  для того, чтобы быть женой йога, оторванного от мирских забот, мне тоже не хватало. «Мне трудно играть роль сдержанной и независимой, мне хочется проявлять себя в заботе, стирке, готовке, но ему, похоже, ничего этого и не надо. Он живет, как привык жить в общежитии, не принимая забот от других, чтобы не быть связанным самому.

А мне от этого плохо. Я ненавижу себя, свой тип нервной системы, которому всегда  все не безразлично, все не так, которому явно противопоказана всякая семейная жизнь. Но мне так хочется, наконец, побыть любящей женой и даже еще раз - матерью»

Период моей эмоциональной открытости Коле, искреннего желания найти понимание и понять его понять его - счастливое, но мучительное для меня время, уже к осени трансформировался в длительный период неуверенности в себе и горького разочарования: мне все чаще становилась ясна ненужность и глупость моих эмоциональных порывов, от меня в большей степени ждали лишь удобства, внешней сдержанности и невмешательства. Мне предлагалось соблюдать правила общежития,  где люди, живущие в одной комнате, не вправе покушаться на свободу друг друга,  где не существуют иных обязанностей перед соседями, кроме внешних приличий, где у каждого свои деньги и свои интересы. Но я в общежитии никогда не жила и не планировала превращать в него свой дом. Коля жил так, как привык жить, я же приобрела себе только новые проблемы и, будучи отвратительным дипломатам, всегда оказывалась и чувствовала себя виноватой во всех наших ссорах. Быть виноватой - тяжкий крест, держать себя в руках и внешне не реагировать на всякие «пустяки» мне не удавалось. Только  на тех,  к кому я равнодушна, я способна не реагировать. Николай хотел, чтобы я не показывала ему своих слез, своих  неприкрытых эмоций, ничего в его привычках по существу не меняющих. Все вынуждало меня научиться играть, что для меня означало, не много не мало, как принятия факта, что нашей любви пришел конец.