Золотая история семьи. Ордынское золото

        Давно это было. Лет пятьсот назад, а может, и больше. Грозное войско Золотой Орды, завоевав часть Азии и пол-Европы, обложило население захваченных земель тяжёлой данью, которую собирали и отправляли на восток. Однако набеги монголо-татар на разоренные русские земли не прекращались. Иногда в сёла и одинокие татарские воины захаживали. Там бабы с ребятишками да старики дряхлые остались. Вся работа в поле и в доме была на них. Мужчины и парубки в лесу жили, укрывались от татар, скот стерегли, чтоб супостаты не забрали, дрова заготавливали на зиму, дичь добывали, лапти и кошики плели, утварь различную мастерили, кожи дубили, бортничали, кузнечным делом занимались, домой только по ночам приходили.

        Любава дома поралась у печи, готовила. Слышит, пёс забрехал во дворе, и кто-то кричит не по-русски. Тревога в сердце закралась. Выглянула, - стоит татарин, молодой, коренастый, черноволосый, в меховом малахае да жёлтом кожаном кафтане, подбитом грязно-белым войлоком. Раскосые тёмные глаза с нависшей складкой верхнего века глядят пронизывающе и колко. Лицо желтоватого цвета, с сильно развитыми скулами. На шее ожерелье из кожи с узорами, поверх широкого пояса из пёстрой ткани сабля в ножнах, за спиной лук с колчаном, стрел 20-30, в руках бунчук, кнут из разноцветного конского волоса. Невысокая мохнатая лошадка привязана к тыну, кожаная пластина с орнаментом красуется на голове. Седло с высокими луками блестит от овечьего жира, короткие стременные ремни по бокам.

        Смотрит татарин на Любавушку: глаза синее неба, хоть и суровые, небольшие алые губы плотно сжаты, румянец жаркий на всю щеку, золотистые кудри из-под платка выбились. Грудь высокая от волнения ходуном ходит под рубашкой холщёвой, вышитой. Хороша собой! Затряслись у татарина руки, так возжелал русскую красавицу. Показал ей на дверь бунчуком, - в хату иди! И толкает её в сени. Задохнулась Любава от тяжелого запаха басурманского, а он подступает к ней всё ближе и ближе, лук сбрасывает, саблю снимает.  Догадалась, чего супостат хочет, стала отбиваться, приговаривая: «Что ты? Что ты? Не-е-ет!» Сильный, голодный, злой, с размаху ударил по голове, что-то крикнул. Закачалось у Любавушки всё перед глазами, свет белый померк, и рухнула она на пол. А злодей, как коршун налетел,  рвёт-сдирает с неё одежды, руки ломает, белое тело мнёт, и дела нет, что без сознания молодка, а может, и умерла.

        Не умерла, выжила. Очнулась, он рядом на лавке сидит. Сытый, довольный. Убивать, вроде, не собирается. Улыбается, что-то по-своему лопочет, из-за пояса монету золотую достаёт, суёт ей в ладонь. Сил нет руку отвести, так болит. Любава рубашку разорванную на груди стягивает, волосы поправляет, - растрепалась коса русая. Платок с полу подняла, стала повязывать. Сама искоса поглядывает на насильника, губы кусает, чтоб не зареветь. Тело болит, горькая обида и унижение переполняют душу. Такая злость и ненависть в ней клокочут, убила бы на месте!

        А татарин хозяином себя чувствует, в закрома стал заглядывать. В сенях высокая деревянная мера с медовым квасом стоит, возле неё кружка большая, медная. Басурман пить захотел, за кружку и к бочке, а та высотой под два метра. Мёду бы зачерпнуть, да не получается! Стал вражина на скамью, наклонился. Руки, голова, плечи уже в толстухе.

        В секунду вскочила Любава, откуда и силы взялись! Схватила изверга за ноги и в кадку опрокинула, а ноги крепко держит! Татарин захлёбывается, пузыри пускает, пытается ноги освободить, голову поднять, руками ухватиться, да всё напрасно. Крепки женские объятия, не вырвешься! Так он подёргался-подёргался и затих.

        Любава возле чана без сил опустилась, тихонечко выть начала, нельзя громко – Ванютка спит. И вдруг замолчала, как кипятком её обдали, – мысль мелькнула: «Лошадь во дворе, схоронить надо, а то не дай бог, кто увидит. Степан ночью придёт, решим, как дальше быть». Лошадёнку в хлев завела, закрыла, сена дала, чтоб молчала. В горницу вошла. Сынок в люльке заворочался, проснулся. Кормить пора да пелёнки менять.

        Затемно и муж пришел, дров принёс вязанку, молока, грибов в кошике. Под тусклой лучиной поел и к Любаве.

        «Не до того, Стёпушка. Горе у нас, большое горе», - начала говорить она, а слова в горле так и застряли. Заплакала, уткнувшись в родное плечо, потом, успокоившись,  всё ему рассказала. Степан молча обнял жену, прижал крепко, резко встал и вышел в сени. Вытащили покойника из бочки, завернули в холст, пояс с монетами сняли с него, и закопали ордынское золото под стеной хаты, до лучших времён.

        Хорошо, ночь безлунная. Через огороды оттащили тело к реке, яму вырыли, положили его туда без молитвы и причитаний, зарыли, дёрном закрыли, и быстрее домой. Скоро светать начнёт, могут увидеть! Лошадь Степан увёл в дальние овраги, там и оставил.

        Татары село сожгли, однако селяне успели уйти, утаились в дебрях лесных, чащах непролазных, со временем возвратились, новые дома отстроили. А в роду синеглазых русоволосых потомков Любавы и Степана нет-нет, да и появится на свет кареглазый, раскосый, темноволосый «татарчонок»…

        Такая легенда жила в нашем роду, и до тридцатых годов прошлого века в неё мало кто верил. И вдруг по селу слухи - Илья, родной брат моей бабушки, закладывая фундамент нового дома, нашёл истлевший татарский пояс с золотыми монетами.

        Мой дед Григорий был родом из богатой семьи священника. Волей судьбы  остался без семьи, без дома, без земли, но никогда не впадал в отчаяние, вторично женился, пятерых детей вырастил, всю жизнь трудился от зари до зари без устали, пытаясь разбогатеть. А тут такая оказия! Послал он бабушку к брату, получить свою долю наследства. Только ни с чем вернулась Параскева домой, Илья сказал, что всё это пустая болтовня, враки.

        Настал 1939 год: 1 сентября гитлеровцы вторглись в Польшу, 17 сентября советские войска заняли западную Украину. В июне 1941 года Гитлер напал на Советский Союз. В селе, где жил мой дед, за это время несколько раз менялась власть.

        С приходом немцев у сельской общины конфисковали мельницу. Сидят Илья и Григорий на завалинке, горюют. Илья достаёт из внутреннего кармана пиджака банковский вексель на 100 тысяч злотых, при новой власти потерявший цену, и показывает деду: «И золото моё отобрали, фашисты проклятые!». 

        Григорий морщится: «Я так и думал, что ты Параску обманул. Эх, ты! Ни себе, ни людям!».

        Не принесло татарское золото добра нашему роду. Да и зла, слава богу, тоже.

        У Григория золото не приживалось. Отцовское – большая доля у сестры осталась, малая часть и нажитые непосильным трудом золотые монеты обманом «жид»-ростовщик на царские бумажные деньги выменял, когда «катеринки» и «петровки» ценность свою практически утратили. Многие годы дети и внуки играли горой этих уже никому не нужных бумажек.

        Но золотая история семьи до сих пор бередит умы и души потомков…


На «Конкурс. Золотой импрессионизм» (Игорь Леванов)
http://www.proza.ru/2013/03/12/680