Шайтан

Удушливый запах лекарства, крови и псины забивал пряную терпкость петрушки, укропа, хрена.
В стойкую сухость пропеченной за лето неутомимым азиатским солнцем веранды просочились любопытные мухи.
Самодельный бандаж отчленил большим испачканным кровью и мазью серым обрубком мощные задние лапы и хвост от передних, с плохо строганной шиной и повязкой на мускулистой груди, увенчанной сильной неповоротливой шеей, незаметно переходящей в лобастую голову с чуть приоткрытыми мутными глазами и ощетинившейся презрительной ухмылкой, обнажающей страшные белые острые лезвия клыков, мимо которых пытался просочиться розовый, с белым налетом почти сухой шершавый язык. Бандаж едва вздымался, и чуть заметно подергивалось веко от нервного тика. Обреченная на бессмертие и окутанная мистическим ореолом Легенда вот уже сутки почти бездыханная в беспамятстве распластавшись на полу, застряла между мукой и вечностью.
- И что меня дернуло?., - беспомощно рылся в своем нелепом решении Сергей, серьезный и деловой мужик лет 45, в поджаром мускулистом теле которого до сих пор болезненно перекатывались осколки давно минувшей войны, - …сделать эту глупость?..

* * *

…Его «Луазик», нервно похлопывая брезентовым верхом, лихорадочно подпрыгивал на проступавших из щебня и скатившихся с крутых склонов камнях, на выбоинах и промоинах извивающейся вниз еще не перешедшей в асфальт горной дороги.
Вдоль дороги, то проваливаясь в глубокие промоины, то упираясь с разгона прозрачной упругостью груди в упрямый валун и, беснуясь и негодуя, взревев и вспенившись, продолжал размеренный шум древний ледяной Санзар, отделивший Мальгузарские горы от Туркестанского хребта, спрятавшего в своих отрогах послеполуденное солнце, обдававшее мягким осенним золотом лишь вершины восточных склонов Мальгузара.
«Пора вывозить домой пчел на зимовку», - зябко ёжась, окончательно решил Сергей, цепко держа прокуренными заскорузлыми пальцами вибрирующую в привычных крепких руках баранку.
(Еще в начале прошлой недели, возвращаясь с альпийских лугов бесконечных отрогов Памира, тянулись к последнему перевалу через Мальгузар запоздалые отары – зима и весна приходят в горы внезапно, без графика и милосердия. Пастухи заворачивали на пасеку на чай с медом и, выключив транзисторы, спешили узнать земные новости от земного человека в глаженой рубашке, пахнувшего бензином и кремом после бритья вместо, ставшего уже неотъемлемым, бараньего духа, конского пота, дыма костра.
Рассказывали мало: о назойливых волках, показав шкуру волчицы, да об обвале, слизавшем часть отары у чабанов, пасущих за перевалом; а все больше спрашивали да слушали, приговаривая: «Якши асал! Зур якши!» (Хороший мед! Очень хороший!)
Прощаясь и приглашая, при случае, в гости, долго трясли в своеобразном рукопожатии руку, обхватив двумя ладонями кисть и неотрывно глядя в глаза.
Отара потянулась на восток по менее выгоревшему склону ущелья, унося блеяние, крики пастухов и лай собак.
Повозившись еще немного с пчелами, записав заказы и просьбы и прихватив одного из стариков-компаньонов, стороживших пасеку, Сергей, мысленно перекрестив тормоза, затрясся вниз по коварной дороге.)
Но на первом же повороте под жуткий визг тормозов попутчик едва не выдавил седой головой лобовое стекло – шагах в двадцати от машины посреди дороги  вполоборота застыл, по-бычьи опустив лобастую голову и треножа тяжелым обволакивающим взглядом все мысли и желания, кроме страха, удивления и восхищения, огромный красивый волк, пропуская стаю через дорогу.
Сергей, упершись в упругую непроницаемость взгляда, почувствовал уже почти забытую сладкую истому во всем теле, перерастающие в горячие волны, поднимающиеся от самых кончиков пальцев, набирающие страшную разрушительную силу и стекающие в область переносицы, где закипал вулкан, уже готовый, разорвав чужие волокна, проникнуть в таинства другого сознания и, растопив слабеющую волю, лепить свой каприз.
Сергей почувствовал обмякающую холодную упругость противостоящего взгляда. Казалось: еще немного – и процесс порабощения необратим. Но волк, упрямо мотнув головой, словно освобождаясь от коварной паутины, оторвал свой взгляд от тяжелого чужого дурмана и, как-то болезненно обмякнув, и все же нехотя, с показной ленцой, но без надменного презрения, освободил дорогу, нырнув вслед исчезнувшей стаи в россыпь огромных придорожных валунов.
Сергей сам впервые, несмотря на победу, находился в глубоком трансе: страшная усталость охватила тело, участилось дыхание как от затяжного подъема, когда грудь готова разорваться от нехватки кислорода; сердце стучало в висках, голова раскалывалась; ладони, сжимавшие руль, выдавливали пот; на лбу и переносице выступила испарина.
Нет, он еще никогда не чувствовал такого мощного противостояния.
Неуклюже открыв портсигар и  кое-как вынув сигарету, он долго ломал спички, пока жадная затяжка не позволила откинуться в сладкой истоме на спинку сидения, запрокинуть голову и собрать разбежавшиеся по сусекам мысли…
«…Шайтан ты, Сергей…Шайтан!..» - доносился из провалившейся реальности дрожащий голос ошарашенного попутчика.
Два года назад он зарекся: навсегда прекратятся подобные эксперименты… Всякое было до этого случая…

* * *

…В Венгрии, в конце войны, во время кошмара уличных боев в одном из небольших городков, переходящим по нескольку раз в день из рук в руки, в аду смерти, душераздирающих стенаний, зловоний пожарищ, где на искореженных танковых противнях обугливались тела.., он увидел за мушкой немецкого автомата злорадные глаза. Беспомощно впившись пальцами в развороченный осколком свой ППШ, Сергей, вдруг!, не ощутил панического страха смерти. Что-то неведомое, властное, спокойное и сильное поднялось в нем и хлынуло испепеляющей силой навстречу, казалось, торжествующей неотвратимости конца. Он увидел сквозь дрогнувшую прореху вражеского прицела вместо злорадного превосходства панический ужас, услышал истошный крик и лязг брошенного автомата. Немец, сдавив руками голову, присел на корточки, мотая туловищем из стороны в сторону, словно пытаясь сбросить с головы сработавший мощный капкан.
Тело Сергея покрылось испариной, его тоже покачивало из стороны в сторону. Но это была пьянящая легкость полета сквозь обволакивающую слабость. Он неуверенно повернулся и, спотыкаясь, волоча за ремень беспомощное оружие, пошел в противоположную от немца сторону… Лишь дойдя до угла горящего дома, он оглянулся – немец уже стоял, все еще держась за голову и глядя в его стону…
Война закончилась, а случай в Венгрии еще долго казался ему нелепым недоразумением.

* * *

…Но как-то в городе оказались гастролирующие гипнотизеры. И он, взяв сына, оказался в переполненном зале Дома Культуры. Представления я так и не увидел – отца попросили покинуть зал, так как его присутствие мешало сосредоточиться гипнотизеру. Попросив из зала и извинившись, ему предложили хорошую компенсацию за вынужденное удаление, ссылаясь на помеху его сильного биополя.
И так было всегда: заезжие гипнотизеры видели в нем нежелательного уникума.
И еще: он любил и совсем не боялся собак, что приводило в шок хозяев и выливалось в их яростное негодование в адрес своих непререкаемых питомцев.
Два года прошло с того злополучного случая…

* * *

…Был уже первый час ночи. Прохлада поздней осени и свернутая пасечная суета сулили спокойный сон в домашней постели, окутывая уютным теплом ватного одеяла.
Но неожиданный настойчивый стук в окно и громкие голоса вынудили нырнуть в темную прохладу. Его встретили подвыпившие пчеловоды, удачно сдавшие мед и гулявшие до нелепого приезда в доме заготовителя.
- Вы что, очумели? – зябко ежился Сергей под наброшенной на голое тело фуфайкой.
- Выручай! Мы поспорили с заготовителем на ящик водки. Ты должен с нами поехать!
- Зачем?
- Ты видел во дворе его дома возле склада с флягами меда злющего такого волкодава?
- Ну и что?
- Он сказал, что кроме него к псу никто и никогда не подойдет, даже его жена и дети.
- А я причем?
- Вот мы и поспорили: найдем такого человека – он ставит; - нет – мы ставим. Выручай!
- Вы что, не могли утром приехать? – Первый час ночи!
- Если до двух ночи мы никого не найдем – проиграли. Дело не в водке, мы ее сколько хочешь купим, - в принципе. – Понимаешь?!
- Ну и чокнутые же вы! Уже внуками обзавелись, а как пацаны…
- Сергей! – Друг ты нам или нет?
- Черт с вами!

…Распахнулись ворота в освещенный двор, пропуская пьяную ватагу навстречу хмельно улыбающемуся хозяину. Басовитый лай заглушил звон цепи, скользящей по натянутому во дворе тросу.
- Он, что ли, укротитель? – самодовольно басом рассмеялся дородный заготовитель.- Если сожрет, - я не отвечаю! – Вы свидетели.
- Ты молился, мужик?.. – голос хозяина осекся… - Сергей шел навстречу беснующемуся зверю.

Пес рвался, до хрипа давя себя ошейником. Сергей свободно приближался. В хриплом лае пса послышались повизгивающие нотки. Броски стали вялыми. Надломленный лай перешел в скулящее повизгивание. Животное легло на брюхо, прижалось ерзающей мордой, словно пытаясь вырваться из невидимой паутины, к бетонному покрытию двора и, прикрываясь передними лапами, жалостно заскулило.
Сергей подошел, присел рядом на корточки и стал успокаивающе почесывать за обрубленными ушами. Все еще поскуливающий пес норовил раболепно лизнуть ласкающую его руку.
Сергей встал и пошел к ошалело молчавшим спорщикам.
Пес поднялся, виновато поджав хвост, опустив голову и пряча глаза.
Первым пришел в себя хозяин. Ошарашенный, широко раскрытыми глазами глядя на предавшего его любимца, пошел в сторону распахнутой двери веранды.
Все по-прежнему молчали, ожидая развязки.
На пороге появился хозяин и, молниеносно вскинув ружье, выстрелил. – Жуткое эхо раскололо тишину ночи…
После этого случая Сергей зарекся: чтобы еще когда-нибудь…Точка!

…И вот теперь – волк!

* * *

… «Пора вывозить, - окончательно решил Сергей, въезжая на узкую ленту асфальта, круто соскользнувшую вниз, словно обрывающуюся за очередным поворотом.
- Снег, гололед – все обрушится внезапно, - тогда хана…».
Прошла неделя. Пасеку приготовили к ночному спуску в долину.
Распахнувшееся ущелье уперлось в Нуратинский хребет, резко повернув дорогу вправо к отвесным и узким Тамерлановым Воротам, открывающим путь в Голодную степь. Нескончаемой длинной лентой зелени на фоне выгоревших гор потянулись многокилометровые кишлаки вдоль дороги, жмущейся к берегу Санзара.
Осталось совсем немного, чтобы с объездной свернуть к дому, теплому душу во дворе; к короткому, но покою и отдыху. Еще чуть-чуть – и поворот…
Но что это? – Бурлящая толпа людей у распахнутых резных ворот заполонила не только двор и обочину, но и мешала проезжать машинам. В руках у некоторых были кетмени, лопаты, палки.
Сергей притормозил у обочины, заглушил мотор, вылез из машины. Кое-кого из жителей этих домов он узнавал – соседи: за небольшой картой хлопкового поля – его коттедж. Не без труда протиснулся сквозь возбужденную суету к эпицентру внимания.
На хорошо выметенном и политом забетонированном дворе посреди образовавшегося людского круга лежали в луже крови два крупных волкодава с располосованными глотками и огромный волк с перебитыми и оттого так неестественно разбросанными передними лапами. Он лежал на левом боку, а с правого, на месте отвернутого в сторону внушительного лоскута шкуры под тонкой окровавленной пленкой отчетливо выступали выпуклые жгуты невероятно мощных мышц да слегка вздымающиеся ребра – жив!
Чему так неожиданно обрадовался?
Все другие чувства в этой ситуации могли быть естественны. Но едва теплящаяся жизнь в этом изуродованном теле серого хищника, принесшего в двор человеческого жилья ужас смерти и страха..., - и нелепая радость. Сергей почувствовал в себе внезапный надлом, утрату с годами ставшего привычным умения объяснять себе свои поступки, мысли, ощущения…
Кто-то потянул его за рукав из круга смерти, агонии и путаных мыслей:
- Сергей-ака, келин (пошли).
За спиной стоял чисто выбритый и так же во все чистое одетый, маня лихим воспаленным блеском хитро прищуренных глаз, чабан, недавний пасечный гость, владелец шкуры крупной волчицы.
После традиционного ритуала словесного приветствия Сергей спросил:
- Касос? (Месть?).
- Ха, касос!.. (Да, месть!).

* * *

И уже на смешанном узбекско-русском наречии (диалекте) Туракул (так звали чабана) поспешно рассказал не раз слышанную за последние два-три года в горах легенду о умном, хитром, коварном и неуловимом вожаке волчьей стаи по прозвищу Шайтан (дьявол). Капканы, западни, отрава, волкодавы, охотничьи облавы были напрасны – он уходил невредимым и спасал свою стаю. Им дьявольски везло до обвала в горах, случившемся в этом году. Но тогда.., при прорыве кордона чабанов в узком ущелье, подруге Шайтана не повезло…Еще долго конь Туракула шарахался от хозяйского хурджума (переметная сума), казалось бы привычно взлетавшего ему на спину. Каждый такой полет казался Карабаиру неотвратимо последним – удушающе резкий, властный и пугающий запах огромной волчицы излучала трофейная шкура, затаившаяся в огромной половине наверняка бездонного хурджума, прежде манящего вкусным гостинцем.
А рядом с самой светлой птицей всегда парит темная тень.
Лобастый однолюб, полный гордости и силы, не мог простить невосполнимой потери, - и началась большая охота, страшная и неотвратимая.
Стая не чуралась побочной кормежки, но эту отару «пасла», как собственную: неустанно и беспокойно.
От их усердия в черной пропасти ночи шарахались и ржали кони, дрожали и скулили бесстрашные псы, палили в бессонную ночь люди и до самой хашары (овчарни) нещадно таяли овцы.
И, наконец, отделив своих, в сопровождении двух крупных волкодавов Туракул поспешил домой.

* * *

Неделя прошла спокойно. Двухметровый дувал (глинобитный забор) вселял надежду. Горячий чай смывал икоту, вызванную обилием жирного плова. В ушах еще стояло завистливое восхищение под звонкое цоканье языка – шкура подруги самого Шайтана не знала равнодушных. И Туракул, блаженно улыбаясь, все чаще и беспечнее проваливался в мягкий бархат домашнего уюта…
Рычание и визг собак, истошный крик жены обожгли, подняли, бросили к ружью и выплеснули на крыльцо смешанное чувство страха, азарта и облегчения:
- Уч олмок, Шайтан! Уч олмок..! (Мстит, дьявол! Мстит!)
Он устал от назойливого преследования – слишком долго Шайтан был рядом неуловимым, как тень.
- Юз бермок!.. (наконец-то!..) – судорожно и беспощадно сжимая ружье, твердил обескураженный хозяин: подергивая лапами в разрастающейся луже крови, прощался с жизнью красавец трёхлеток – бесшабашно смелый волкодав.
А рядом, визжа и лязгая зубами, сплелись в неистовом танце торжества и смерти два заклятых врага одной крови, одного рода-племени, да разной веры.
Туракул впервые почувствовал беспомощность и, поспешно сунув ружье в угол веранды, схватил кетмень (род мотыги)…
Острым лезвием бездушного кормильца он бил в серый окрас клубка, когда тот на мгновение замирал…
Туракул не заметил, как двор заполнился сбегавшимися на помощь соседями. Он лишь слышал висками удары сердца да хрип заклинания: «Ульдраман, Шайтан, ульдраман..!( Убью, Дьявол, убью..!)».
Возбужденного бесславной победой Туракула оттащили с поля брани, где в густом липком месиве в самом центре бурлящего «колизея» три изорванных зверя согласились служить одному всесильному всех примиряющему хозяину.
Туракул умылся, остывая, сменил рубаху и, чувствуя прилив доблестной гордости (он победил Легенду! Страшную Тень! Самого Шайтана!), увидел Сергея… - Не так часто в уютных двориках городской окраины приходилось видеть русских, не приглашенных из вежливости, и попавших в разгар венчания со славой…
Конечно, этих последних слов он не сказал Сергею, но хитрый прищур глаз не смог скрыть радости победы.
- Туракул- джён, отдай Шайтана – неожиданно даже для себя ошарашил победителя гость.
- …Зачем?.. – Он умрет! – ошалело протянул Туракул.
- Умрет – шкуру принесу, - выдавил Сергей и почувствовал необычайное облегчение.
Просьба и недоумение долго ощупывали друг друга.
- Зачем?
- Лечить буду.
- Зачем?
- Может, выживет…
- Э-э-э.., Шайтан! – отмахнувшись рукой то ли от Сергея, то ли от его затеи, то ли от надоевшего волка, хозяин пошел в сторону стариков, всезнающих, степенных, уважаемых.
Сергей не слышал, о чем они говорили. Непроницаемые лица оживлял лишь пристальный взгляд из-под пытливого прищура. Но он понимал: все зависит от аксакалов (старейшин).
…Толпа прекратила гудеть и удивилась не меньше Сергея, когда рядом с лужей крови расправился кусок брезента, и крупное, почти бездыханное тело легендарного бойца было бережно уложено, поднято и перенесено крепкими парнями в «луазик» неизвестно откуда появившегося русского…

* * *

…Внешне безжалостный лекарь-самозванец бережно и на удивление умело (всем, что только было под рукой) кропотливо латал рублено-рваное месиво…
…И вот уже сутки теплилась жизнь. «Ждать» - слово соткано из бессилия и надежды. Остается только ждать. Новые проблемы, заботы, суета…- Сергея одолевало  беспокойство. Но удивление и тяжесть бремени не перерастали в раскаяние.
…И вот уже улья стоят под окном, утепленные изнутри искусно сшитыми матрасиками; сухие шляпки подсолнухов вышелушены; шуршащие соленые дольки помидоров сметены с крыши веранды в небольшие полотняные мешочки; недавно пышная виноградная лоза укоротилась до куцых чубуков, стыдливо торчащих из уставшей земли; почти отбродившее вино, выносимое в больших стеклянных бутылях на последние ласки солнца, янтарно искрилось…- А на веранде встречал уже ставший привычным спазменный букет псарни, аптеки, лавки пряностей…и огромный волк еще с трудом державший лобастую голову на мощных лапах без шин и повязок. Глаза смотрели тяжело, отрешенно. Лишь подвижность ушей и трепетный кончик влажного носа радовали и настораживали Сергея: Шайтан начинает чутко реагировать на все внешние раздражители, все раны и переломы успешно зажили и срослись. Но он непредсказуем, как любой дикий хищник. А если учитывать силу и коварство, то ошейник и цепь лишними не покажутся.
Сергей выпилил на веранде лаз с нависающей резиновой дверцей, вбил два больших штыря в двух углах дворика перед крыльцом, протянул между ними трос, пропустив его в крайнее звено цепи, а к другому концу цепи приладил ошейник…
Волк изо всех домашних лишь ему одному лизал руку. Других он просто вынужденно терпел. Чужие же к нему близко не подходили.

* * *

…Первый снег выпал в январе.
Шайтан неисправимо-неловко гремя тяжелой цепью, неуклюже пытался ловить нахальных белых мух…На цепь, сковывающую его движения, злобно ворчал, а порой, ощетинив загривок, впивался страшным оскалом белого жемчуга в гремучую змееподобную кабалу, тщетно пытаясь перекусить стынь стальных колец. А надрывный, с кашлем и повизгиванием, лай соседских собак презрительно игнорировал глухим безразличием.
Сергей стал замечать: ветер с гор – и влажный нос, устремленный кверху, глубоко втягивая воздух, пульсирующее тычется в пустоту, навстречу ветру, словно клюет что-то невидимое человеческому глазу. Искрящиеся пушинки не спешили таять на уже густом и чутком загривке, а вместо свалявшихся тусклых пучков и плеши – мышцы судорожно вздрагивали и перекатывались желваками под пушистой и жесткой, со стальным отливом шерстью. Лишь в холодном, почти безразличном взгляде светло серых глаз таилась безысходность глухой тоски.
...Двое суток непривычно-пугающе вьюжил февраль. Но к ночи ветер как-то вдруг утих, и густя пелена снега до самого рассвета рядила деревья, крыши домов, землю. Снег добротно укрыл обмотанные шалчёй (мешковиной) и пригнутые к земле куцые стволы виноградника. Деревья, цеплявшиеся за пожухлую листву, уродливо прогибаясь, безутешно стонали. На рассвете небо провалилось в ослепительную бездну. Весело искрящийся калейдоскоп щурил ненасытность глаз. Подморозило, запахло снегом и оглушило тишиной.
Сергею работалось необыкновенно легко. Весело кучерявилась золотистая стружка над рубанком, убористые пазы тесно роднились, обласканные киянкой. «Пульман» (большой двусемейный домик для пчел) необыкновенно быстро преображался.
В распах двери сарайки было видно, как серый богатырь, рыча и повизгивая, терзал купающуюся в снегу цепь.
- Совсем окреп, - довольно и озабоченно подумал Сергей.
Сладко томящая усталость пришла в объятиях прохладной свежести постели: приятно ныли мышцы проваливавшегося в покой тела…
…В ватную мягкость непривычно глубокого сна тоненьким сквозняком начал просачиваться вой. Лишь на миг прорываясь, он вновь продолжал докучливо лезть в просыпающееся сознание. И чем назойливее он будоражил сон, тем все меньше и меньше напоминал голос ветра, заблудившегося в трубе. И чем явственнее возвращалось сознание из сладкого небытия, тем тревожнее воспринималось утробное пение, проникающее в тепло согретой постели леденящим холодом чьей-то безысходной тоски.
Сергей окончательно проснулся. Вой не надвигался угрожающе со стороны, а плыл куда-то вдаль отсюда со двора, под стылый перезвон цепи да испуганный лай соседских собак.
Сергей, поеживаясь и не нащупав в темноте комнаты ищущими ногами тапок, прошел босиком по холодному полу к окну зала, выходящему на веранду.
Там, за верандным стеклом, на белом пяточке заснеженного дворика сидел угрюмый солист и, вытянув морду навстречу белому лунному свету, льющемуся со стороны гор, выводил свою душераздирающую песню.
Долго, как завороженный, любовался Сергей матерым зверем, забыв про стынь пола, таявшую под его натруженными ступнями. Забытая волна гордости и грусти захлестнула его. Подобное чувство он испытывал, когда провожал сына в армию. «Да что со мной? – удивился он,- совсем расслюнявился!»
И все же осторожно, словно боясь спугнуть редкое видение, сломать что-то хрупкое и потерять навсегда, как-то крадучись прошел на кухню и, не зажигая света, присев на стул, закурил…и просидел до утра, наполняя окурками пепельницу, дымом кухню и заботой голову.
А утром его «ЛУАЗик», пробираясь по кашистой полосе, пробитой редкими машинами до БУТа (Большой Узбекский Тракт), направился в сторону Самарканда, туда, за Тамерлановы Ворота, нависшие над ущельем отвесной стеной, к дороге на Бахмал, уходящей вверх, к месту их первой встречи. За спиной звенела цепь, слышались скрежет когтей о металлический пол кузова и глухое ворчание, но не злое, а сетующее на непривычное неудобство, да тянуло здоровым песьим запахом и теплом напряженного дыхания.
Два моста легкой машины по горной заснеженной и не пробитой дороге подняли ее недалеко от БУТа.
Сергей завернул машину, утопающую в снегу, расстегнул ошейник, вылез из машины, захлопнув дверцу, обошел ее, увязая в снегу, отстегнул брезент и, открыв задний борт, откинул свисающий полог на крышу кузова – перед ним стоял оторопевший волк, глядя то на него, то на белый простор, уходящий до самого неба. Он осторожно, глубоко и ненасытно втягивал воздух блуждающим носом, словно пытался что-то вспомнить. Под шкурой прокатились волны судорожно встрепенувшихся мышц, загривок вздыбился. Он сделал несколько нерешительных шагов к краю кузова – и вдруг взглянул в глаза Сергея с пытливым недоумением:
«Ну, что стоишь? Покатался – и хватит! Ишь, обнаглел!» -  с фальшиво-напускной строгостью проворчал Сергей. – Так обычно хорохорятся при расставании, душа слезы и стесняясь сентиментальности, очень сильные люди.
Волк прыгнул в снег, сделал прыжок, другой, третий – и, вдруг остановился, как бы удивляясь: ни звона цепи, ни удушающей цепи ошейника…Он развернулся и, словно растерявшись, поднял лобастую голову на Сергея.
«Пошел, Шайтан! Пошел!» - надрывный оклик развернул ошалевшего волка; и тот, утюжа брюхом снег, прыжками начал уходить вверх по склону горы.
У Сергея, как и при первой их встрече, пальцы суетливо ломали спички, и наконец раскуренная сигарета быстро таяла в слегка дрожащих губах.
«Да что это со мной? – с возмущением думал он, - старею, что ли?»
Шайтан на минуту остановился, то ли отдыхая, то ли прощаясь, а затем серая точка стала настырно уменьшаться.
У ворот дома Сергея поджидали возмущенные соседи: ночной вой и безудержно-истеричный лай собак исковеркал их сон.
А он, вместо извинений и оправдания, вынул из машины цепь с пустым ошейником и молча вошел во двор.
Гвалд внезапно прекратился – их потери померкли на фоне его (Сергея) потери.

* * *

Прошел год. Лаз на веранде остался не заколоченным и чернел откидной резиной. Но и собаки Сергей не завел. Да и зачем? - Полгода на пасеке. А там их и так хватает — старики привозят на сезон из дома. Плохую заводить не в его правилах, хорошая с этим сбродом испортится. Да и с лобастым кто может сравниться? Нет, не захотел Сергей память разжиживать и брезгливо морщиться.
До него доходили слухи: беспокоятся чабаны, что Шайтан опять в горах, но бывшего покровителя еще крепче зауважали. Только, говорят,Туракул совсем покой потерял: вновь его отаре волки покоя не дают — пасут, как свою. А зимой, слышал, хашару обложили, к жилью подошли, у нерадивых и зазевавшихся хозяев скот, птицу и даже собак режут, но детей, сторожей и запоздалых путников не трогают.
Добровольцев не раз собирали — облавы устраивали. Да только все напрасно — как сквозь пальцы уходят. Говорят: Шайтан руководит — больше некому.
Два раза в январе выпадал снег, и оба раза волчьи следы у дома Туракула видели, одиночные, большие.
Не залеживается снег в этих краях. Выпадает дня на два, на три. А тут, на удивление, вторую неделю не сходит. У каждого русского на чужбине душа радуется, как-будто желанный гость с далекой родины пожаловал.
Вот в такое долгожданное утро поднял Сергея шум под окном. Отодвинул штору, а за сетчатым забором несколько всадников гарцуют,храпящих взмыленных коней на дыбы поднимают, стучат по калитке деревянной рукояткой камчи (своеобразие плетки), прикладами ружей, кричат гортанно, требовательно:
«Сергей-ака! Сергей-ака! Шайтан оклок, келин! (Дьявол белоухий, выходи!)».
Сергей наспех оделся и, чувствуя неладное, поспешил к разгоряченным всадникам.
Его обступили, едва не сбивая возбужденными лошадьми. Воинственный вид, лишь сабель да гранат не хватало; взмыленные кони, всадники — все напоминало сцену незавершенной погони.
Сергей-ака, отдай Шайтана!
      Сергей недоуменно поднял глаза: знакомый голос, конь знакомый, только глаза у хозяина непривычно жестокие.
Какого Шайтана, Туракул-ака?
Э-э-э.., - едва сдерживаясь протянул Туракул, - А это что? Видишь?! - и он ткнул камчей под ноги Сергея.
Тот опустил глаза в невытоптанный искрящийся пятачок под ногами, ярко освещенный висящей на столбе лампой на фоне еще не проснувшегося дня. - Темные капли предательски поворачивали во двор.
Ошеломленный хозяин пошел по каплям назад, к веранде, оставив всадников на дороге (во двор без приглашения хозяина никогда не войдешь — обычай такой, - хороший обычай!).
Следы, не замеченные в спешке, подвели к заброшенному лазу на веранду, прикрытому резиновым пологом.
Открыл дверь, зашел на веранду, включил свет — в углу, опустив голову на передние лапы и пристально глядя в глаза, лежал в уже заметной луже большой лобастый волк.
«Шайтан!» - еще не веря своим глазам, ошалело выдавил Сергей.
Волк повел ушами и, немного подавшись вперед, заскулил.
«Шайтан!..» - все еще путаясь в мыслях и чувствах, словно ошарашенный, как бы пытаясь определить беду, Сергей, хлопнув дверью, пошел к калитке. - Он не знал, что скажет и сделает. Плохо это будет или..
Сергей-ака, - из-под мохнатой шапки его сверлили колючие глаза, - Шайтан у тебя?
Да, - словно не он, а кто-то чужой и ненавистный своей предательской черствостью выдохнул безжалостную правду.
Отдай его нам.
Нет, - бесповоротное отчаяние, выдавленное неконтролируемой мозгом силой, отбросило посягательства всех иных, еще не родившихся решений.
Он — наша добыча. Мы его долго ловили, ранили...
Нет! - Он мой гость. - крепнущий голос бодрил застоявшуюся кровь.
     Всадник, держась за луку седла, наклонился к нему и со злым презрением, уже не сдерживаясь, выдохнул прямо в лицо:
Собака — гость, а мы — нет?!
Он ранен, ему нужна помощь...
О, Шайтан! - взревел Туракул, - Продай! Сколько хочешь?! - Сто? Двести?
Не продаю! - жестко отрезал Сергей, - гостей не продаю! Друзей не продаю!
За его драную шкуру и рубля не дадут, - все больше свиепел чабан, - а я тебе двести даю. Колхозники шестьдесят рублей за месяц получают, а ты.., - он поперхнулся собственным гневом, - Ты просил — тебе даром дали...
Я его с того света вытащил, чтобы убить?! - глядя в прищур колючих глаз, Сергей уперся в тугое непонимание.
У-у-у.., Шайтан! - прохрипел Туракул, - все равно убьем!., - и общеизвестные, но неудобопереводимые словосочетания, подхваченные доселе молчавшими «воинами», хлестнули по ушам, снегу и тешине чистого утра.
      Копыта швырнули комья грязи на белое покрывало. Сергей устало вздохнул: «А мне с ними жить..,» - и отправился врачевать.

И вновь: треск палки в стонущей пасти, пуля и картечь — на пол, суровые нитки  -  на раны — и вонючая мазь под рваными лентами добротной простыни.
А в благодарность — легкий прикус руки да теплая шершавость языка.
...Затем ошейник да звон цепи...- все «возвращалось на круги своя», только на сей раз на полтора месяца.
 
* * *
 
...Снег сошел, дорога просохла, машина поднялась выше, чем при прежнем прощании, в горы... - все повторилось, только Серый уходил в уже и еще серые горы, с которых тянуло холодом заблудившейся в ущельях зимы; да прощание было более затяжным и надрывным...
...Спешная и короткая весна набухала цветами, запахами, теплом.
Пчел готовили к путешествию в Кызыл-Кумы за первой пергой и терпким, темным и тягучим медом с буйных зарослей цветущих колючек...
Сергей под окном дома, где зимовали пчелы, укомплектовывал семьи рамками. Пчелы гудели в душистом разноцветном облаке сада. Долгое путешествие ждало этих трудяг: по мере цветения пчелы все лето будут кочевать, отправляясь ночами в пустыни, степи, оазисы, предгорья, горы — и так до осени.
Сергей радовался приближению кочевой жизни — миру запахов, звуков, красок, встреч, открытий, хотя каторжное напряжение и тяжкий труд к концу ежегодной эпопеи совершенно выбивали из его будней романтическое начало.
Но это будет потом, когда устают, итожат, обрастают мудростью...
А сегодня ему было необыкновенно легко и весело...

Но вот сквозь пелену запаха меда, кизячного дыма и монотонного жужжания пчел начал приближаться цокот копыт по просохшему асфальту, разгоряченный конский храп и уже знакомый зычный голос, разрывающий притоком тревожной настороженности редкое посещение почти неземной идилии:
« Сергей-ака! Принимай гостя! - Брат приехал!»
Сергей поднял голову в панаме с приподнятой сеткой: через забор, снятое с беснующейся лошади энергичными руками нескольких огрудившихся всадников, перевалилось большое тело хищника, глухо бухнув о землю.
« Ты не хотел за двести рублей, а я тебе даром даю. - Я добрый!» - и с дороги раздался гортанный смех.
Сергей сразу все понял, внутренне обмяк и, не закрывая крышку домика, медленно и почему-то вдруг устало пошел к мешковато лежащему на ярко-зеленой поросли уже ставшем пугающе близким и безжизненно далеким телу.
Его молчаливая скорбь и полная отрешенность от подогретого обидой и торжеством глумления слизали вернувшейся тишиной суету человеческих эмоций, оставляя лишь конский храп с шумом глубокого дыхания под беспокойный цокот копыт.
Все тот же зычный голос, только без напускной бравады,резанул натянутую тишину, едва касаясь оглушенного сознания понуро стоявшего по другую сторону металлической сетки обескураженного, но чудовищно сильного в своей отрешенности человека: «Ты тоже добрый человек, сильный, только чужой, неправильный... - Шайтан оклок!...(Черт(дьявол) белоухий...!)»
Его голос потонул в ржанье вздыбленных коней и унесся в шальном водовороте оборванного ликования.

* * *

...За забором подстанции в тополиной роще, прихлопывая лопаткой рыхлый холмик, Сергей вздыхал себе под нос: «Эх, Шайтан, Шайтан... Непутевые мы с тобой... Баламуты...»

                (31.12.1999г.)