Неприятно, когда муж уходит...

– Неблагодарный, – сказала Аллочка, – всю свою жизнь я на него грохнула – приучала, объясняла и прививала… Вы помните, каким я его взяла? Планктон! Картошка с капустой. Джинсы с рынка.

Аллочка выпила рюмку и закурила. Это входило в программу – подруги пришли поддерживать её в трудную минуту, принесли коньяк и шоколад, чтобы взбодрить гормон радости.

– Трясёт прямо, девочки… Что я буду всем говорить?.. Мне такое и не выговорить – меня Степанов бросил… Да кто поверит?!
 
Нет, я понимаю, когда Олег от Таньки уходил – помните? Там всё понятно – мужик в соку, всё при всём, умный от природы, красивый, холеный, при деньгах... А Танька, конечно, проворонила момент, когда нужно было вложиться в себя, подтянуть-нарисовать. Она тогда квартиру обустраивала, помните? Диваны из Финляндии выписывала, ванну из Италии.. Гнездо вила, про себя забыла. Нет, там как раз всё по-человечески понятно – Таньку жалко, но не она первая, не она последняя. Такие, как Олег, всем нужны, под контролем нужно было всё держать, возраст-то какой! Ревущие сороковые… Кроме того, вы его новую видели? Лань!

Кстати, знаете, что Степанов тогда сказал? Черт, сказал, что ж вы все такие примитивные? Неужели, говорит, ты и правда думаешь, что можно уйти к другой женщине из-за того, что у жены корни седые отрасли? Не знаешь, что и ответить на такое… Причем вид такой сделает вечно, будто и правда не понимает. "Полушубок новый? а старый куда?.. В Италию хочешь? а может в Карелию?.." Смотришь на него и думаешь – ты умный или дурак? А он нееет, не понимает, куда там. Налейте, пожалуйста. Спасибо.

Помню, когда деньги появились, решила – пусть всё будет у нас красиво! Привезла ему рубашки из Лондона, штук восемь купила – меняй не хочу! Ну что вы, зачем нам! Мы уж как-нибудь в свитере, ага. Не поверите, рубашки эти до сих пор лежат нераспечатанные – одну достал, два раза надел, в шкаф повесил. Я ему говорю – Степанов, уже другое время, над тобой же смеются! Ты ж в бизнесе! Что «и что?» Смотришься, будто ты водитель, вот что!

И каждый божий день одно и то же… Степанов, вынеси мусор, Степанов, полное ведро – это что, так трудно?! Мусоропровод – вот он! Ну почему я должна каждый день говорить, напоминать?! Знаете, что он отвечал? Если не трудно, что ж ты не вынесешь-то? Или ты специалист только по выносу мозга, любимая? Сколько я ему объясняла, что даже не в этом дело – трудно, не трудно… Обязанности по дому должны быть у мужика – что, я не права была?! Да я не нервничаю, что уже нервничать… Пусть теперь кто-нибудь другой нервничает. Налейте, пожалуйста. Спасибо.

С работы придёт – и к холодильнику. Каждый вечер караулила, чтоб вовремя перехватить и не позволить. Я, как дура, салатики с виноградом, сациви, мясо с черносливом, утку с айвой – ну всё время что-нибудь придумывала! Все знают, как я готовлю. Все знают. А ему не надо! Он салатик этот за десять секунд сожрет ложкой прямо из салатницы, стоя, – и к холодильнику. Сардельку искать холодную. Говорю ж, планктон. 

– Аллочка, ты кого уговариваешь? – аккуратно, но строго спросила главная подруга – имела право, сто лет вместе. – Нас не надо. Мы про твоего Степанова всё знаем. Мечта, а не мужик. Всем доволен, ничего не требует, деньги носит, не считая. Просто ты ему, Аллочка, не пара. Вернее, он тебе. Ты сколько раз ему на это намекала? какое там «намекала»! прямо и открыто, при всех… Поэтому не гневи бога. Мужики, Аллочка, уходят не к молодым, а к тем, которые сами ведро выносят и не пилят, как пила двуручная. И не унижают.

– Да знаю я всё, отстаньте! – Аллочка не обиделась. – Просто неприятно, когда вот так неожиданно муж уходит, согласитесь… Я ж не плачу, не рыдаю – дайте хоть позлобствовать…

Подруги ушли часа через два, осилив коньяк и наслушавшись друг-дружкиных историй, притупив этими своими рассказами главное событие дня.

– Всё-таки она непробиваемая какая-то, – сошлись в одном подруги, – мужик ушел, а она сидит, ногти рассматривает – идти, мол, завтра на маникюр или можно подождать... 

А Аллочка, еле дождавшись, закрыла за ними дверь, и, не сделав ни шагу, только развернувшись, прямо по двери тихо сползла вниз, запрокинув голову и искривив беззвучно рот, и долго сидела на полу, уставившись в одну точку, с вывернутыми ступнями и ладонями, и раздавленным сердцем, постарев на десять лет…