Записки сумасшедшей

Было примерно начало февраля, воскресение, когда Шед и Шини встретились. Внимательно осмотрев ребенка, он обратился к своей трехлетней собеседнице: «Крестик? Вижу, решила исправиться. Как ты?». Девочка улыбалась. Чуть тряхнув головкой с коротко стриженными волосами цвета вороного крыла, калорированными цветом артериальной крови, Шини ответила тихим мелодичным голосом: «О, это очень необычно. Я знаю точно, Он есть. Наверно, я счастлива. Знаешь, я сегодня даже подняла прижатые уши и внимала молитве. И крылья… Шед, они сами поднялись, и я ими медленно махала, словно могу полететь. Хотелось плакать от счастья». Больше ни о чем расспрашивать Шедоу не стал, и друзья разошлись.


Прошла неделя, снова встретились друзья в воскресный вечер. Шедоу с улыбкой смотрел на подругу и спросил: «Ну, как ты?». Вздохнув, и чуть поведя опущенными вниз крыльями, Шини ответила: «Он есть, но что, если я Его не люблю? А крылья… Они очень тяжелые, Шед. Как бы я не старалась, я не могу поднять их выше, чем наполовину». Юноша погладил Шини по голове и почесал за ушком, наблюдая, как нервно дергается черный гладкий хвост, и произнес: «Ничего, все уладится». Они разошлись.


Прошло еще несколько недель. Вновь встретились подруги. Сероглазая девушка сегодня снова была грустна. Шедоу спросил её: «Не нормализовалось состояние?». Девушка поправила прядь каштановых волос, выбившуюся из хвостика, и пожала плечиками. Вздохнув, Шинихоши ответила на вопрос: «Я все еще могу Ему петь, но точно поняла, что не люблю Его и не хочу с Ним рядом жить. А мои крылья… Шедоу, они как свинец. Врастают в спину, причиняя мне боль, и тянут вниз. Очень тяжело. Я хочу отрезать их, избавиться от крыльев». Пожурив трехлетнего ребенка, что не надо наносить себе увечий, Шедоу ушел.


Еще через пару недель девушка, успевшая подстричь волосы в аккуратное каре и сменившая серьги-крылышки на золотые кольца, пришла к своей близкой подруге. Серые глаза были печальнее обычного, но губы все еще пытались улыбаться какой-то дрожащей натянутой улыбкой. «Что случилось?» - спросила её подруга, наливая в чашку чай. Девушка ответила: «Печально, когда дорогой тебе человек болен. Еще печальнее, когда не достоин о нем молиться». Чтобы поддержать девушку, подруга лишь ответила: «Все равно, молись». «Больше я ничего и не могу сделать» - с улыбкой вздохнула девушка. Но Шедоу вновь задал ей вопрос: «Но, ведь тебя что-то беспокоит еще. Ты ведь плакала. Я это прекрасно вижу, зеленоглазик». Лгать Шинихоши не стала и, едва владея речью, ответила: «Ты прав, Шедоу. Я больше не могу даже петь Господу, сквозь слезы я едва могу просто шептать. Крылья все так же тяжелы и причиняют боль, и я не могу даже подняться на ноги и поднять голову. Мне больно, очень больно. Моего немого крика не слышит никто, и я могу лишь плакать. Я – великая грешница и не достойна спасения. Меня не за что любить, я сама не умею любить и никого не люблю… Я не достойна Его любви, но Он все равно любит меня не меньше, чем прочих. Я не хочу жить с Ним рядом, и лучше удавлюсь. И я не знаю, Шедоу, что печальнее. Это ли мое отношение к Нему? Или тот факт, что это все Ему известно и способно огорчить Его? Я ничтожна. Я даже не могу скрыться от Его взора и нигде нет места, где бы я могла от Него скрыться. О, я все бы отдала, чтобы скрыться сейчас с глаз Его подальше». Голос ребенка дрожал и часто срывался, в глазах блестели слезы. Стройная девушка сидела за столом и печально пила чай, невидящим взглядом глядя на подругу. Лицо было печальным, но словно фарфоровым, не отражало больше никакой мимики, как лицо печальной куклы. Шедоу больше нечего было ответить. Когда чаепитие кончилось, подруга проводила девушку на остановку.


Прошла еще одна неделя, начался март. Девушка по своему обыкновению присутствовала на службе. Было прохладно. Кто-то проникся заботой о девушке, одетой слишком легко для зимы. На тощие плечи девушки легла вязаная шаль. Тяжело. Юная особа сразу ощутила тяжесть, словно прижимающую её к земле. Рассеянное внимание девушки незаметно ускользнуло от богослужения и вернулось в начало зимы: Первый снег, она сняла обувь и пошла босяком… как мягко и влажно, и как легко…;  День после снегопада, она шла по расчищенной дороге босяком и несла в руках свои ботиночки… как легко было идти....; Вечер, девушка сидит у подруги и пьет чай, вдруг выбегает и отправляется на руины… босяком, ноги перестали чувствовать что-либо… в тот вечер она ранила левую стопу… но как было удобно идти. Удобно и легко, свободно. А сейчас больно стоять в обуви, как хочется просто снять её и встать на деревянный пол босяком! Эта одежда, слишком легкая для зимы, все равно тяжелая. И эта шаль… Даже дышать стало тяжелее. Неосознанно тело само извивалось, покуда не избавилось от лишнего веса… шаль соскользнула с плеч. Стало чуть легче. Но лучше бы босяком…
После обеда Шедоу и Шини встретились вновь. Девочка все еще была печальна, но не плакала. Шедоу спросил: «Как ты?», и Шини ему ответила: «Все так же и по той же причине. Мне больно, и печаль все еще глубока. Но я могу говорить. Духовному отцу моему лучше, и я смогла с ним поговорить. Не может не радовать, когда дорогие тебе люди в здравии. Но в пятницу заболел наш преподаватель. Печально, когда тяжело заболевает хороший человек. И еще печальнее, когда не знаешь, как помолиться о нем, и не достойна этого сделать. Я все еще не могу петь, но твоя подруга петь может. Давай считать, что мне лучше?». Шедоу усмехнулся: «Кажется, ты была счастливее без Христианства». Девушка сидела на диване в позе лотоса и рассматривала босые стопы, на левой все еще была полоска так и не зажившей раны, хотя времени прошло прилично. Подняв серые глаза на подругу, девушка посмотрела в её карие глаза и потрепала бледной рукой короткие темные волосы. Натянуто улыбнувшись, девушка ответила: «Не говори так. Я счастлива, правда. Я же мазохистка». Конечно, это не было правдой. Девушка не чувствовала себя счастливой. Шинихоши была глубоко несчастным ребенком, чувствующим глубочайшее одиночество и боль…


Прошло еще несколько дней. Четверг. Девушка знала, что на этой неделе не имеет права придти в храм. Что ж, это должно было когда-то случиться. Шинихоши печально забилась в угол и ни с кем не разговаривала почти, и девушка делала вид, что ей безразлично. В этот день она встретилась со своей подругой. Девушки смеялись, но внезапно замолчали. Молчание длилось достаточно долго, потом кареглазая собеседница подсела ближе и, заглядывая в бледное лицо подруги, взяла кисть её руки. На фоне смуглой кожи кареглазой подруги, чуть цианотичная кисть руки девушки выделялась особенно явственно. Подруга спросила: «О чем думаешь?». Девушка дрогнула, словно отходя ото сна, и ответила: «Помнишь, в ту первую неделю я тебе говорила, что Шинихоши, возможно, слепа, так как не знала в лицо собеседника?. Сейчас мне кажется, она и правда слепа. Шинихоши не может увидеть определенных очевидных вещей и подобно слепому судит обо всем по косвенным признакам. Шини лишена важнейшей части восприятия. Зрения? Мне правда кажется, что имея глаза, она не видит». Подруга задумалась. Потом улыбнулась: «Помнишь стихотворение о маленьком аде? Думаю, ситуация сложнее даже этого. Ты нужна Шинихоши, без тебя она не выживет». Вновь повисло молчание. Обеим было нечего сказать…


Восьмой день марта. Девушка с каштановыми волосами танцует со своей близкой подругой, на её лице улыбка. Шедоу подошел и положил руку на плечо ребенку, заглядывая в зеленые глаза, спросил: «Ну, что за кисляк? У тебя глаза на мокром месте». Девочка чуть повела опущенными крылышками и вздохнула. Она ничего не ответила. Болели крылья и тянули вниз. Было до тошноты досадно от чего-то. От чего же? От того ли, что ей здесь не нравилось? Или от того, что она делала неугодное Богу? Трехлетний ребенок печально убрал юношескую руку со своего плеча. Кареглазая подруга активно потянула девушку на себя, увлекая танцевать дальше. А девушка щурила серые глаза и молча улыбалась…


Прошла неделя. Кареглазый подросток пришла к своей подруге и делилась впечатлениями, а подруга молча слушала, кутаясь в плед. Девушка заболела, и сейчас в серых глазах был лихорадочный блеск. Трехлетняя девочка опустил голову на диван и устало вздохнула: «Мне плохо, Шедоу. Я не была в храме с третьего дня месяца. Мне нечем дышать». Зеленые глаза девочки закрылись и та погрузилась в сон, изредка подергивая ушком. Шедоу положил руку на хрупкую спину и некоторое время просто считал, как медленно и тяжело дышит Шинихоши. Девушка напоила кареглазого визитера чаем и проводила, что бы не заразить….


…еще через неделю девушка выздоровела и сама пришла в гости к подруге. Протирая очки, та посмотрела на подругу и по неизвестной причине вдруг спросила: «Может быть, завтра в храм пойдем? Ты там дней 20 не появлялась». Но девушка, покачав головой с сережками-крылышками, ответила: «Я не хочу». Шедоу встрепенулся и подбежал к ребенку: «Шинихоши, что это значит? Отвечай!». Но Шинихоши была безмолвна и недвижима. Она не повела ухом на голос своего друга и не дернула хвостом. Девочка не приподняла голову с черными волосами, калорированными алыми прядями, и даже не попыталась шелохнуть крылышком, что бы убедиться в том, как это больно. Шедоу поднял девочку на колени и приложил ухо к её ребрам. Шинихоши не дышала, её сердце не билось. Зеленые глаза недвижимо застыли, не прикрытые веками. Бледная кожа была еще более тонкой, а на ощупь была холодной. Шедоу медленно провел по когда-то блестевшим волосам и закрыл зеленые глаза подруги. Еще немного подержав на руках невесомого ребенка, он положил её на кровать и лишь прокричал: «Да будьте вы все там трижды прокляты!». Кареглазая девушка в недоумении уставилась в серые глаза подруги: «То есть как? Нет уж, теперь мы точно пойдем. Поняла?». Девушке ничего не осталось, кроме как кивнуть…