В дебрях любви редактирован

В. Шуленин                Рассказ.

                В дебрях любви.

             В основу данного рассказа легла подлинная история, которая могла произойти и, к огромному огорчению периодически происходит в разное время и в разных местах. Люди сами по себе очень многообразны, человеческое несовершенство, в равной степени, как и возвышенные, благородные поступки, на нашу беду и на нашу радость шагают постоянно бок о бок, рядом. Наверное, поэтому французы придумали  мудрое выражение,  се ляви (такова жизнь), которое нас утешает в горести и вселяет надежды на будущие просветы радости. Сейчас, когда средства массовой информации раздели нас до последней нитки, автор поставил перед собой цель привлечь общественное сознание людей на сохранение  хрупких, общечеловеческих ценностей. Насколько это удалось, судить читателю. Все фамилии в рассказе вымышленные. Имя и фамилия главного, благородного героя просто символы, они были выбраны произвольно и не имеют никакой реальной связи с описываемым событием. В то же время среди них можно встретить имена студентов, которые наиболее импонировали автору, когда последний работал преподавателем Истории Экономики и Отечественной истории в одном из ВУЗов.
             А теперь, после этого короткого вступления позвольте автору приступить к основному повествованию.
             В тот жаркий, июльский день, когда мальчишки на летних каникулах не знают, куда деться от безделья, девятиклассник Павлик Рыбаков с отрешённым видом  шагал в толпе пацанов по улице рабочего посёлка, окрещённого когда-то и кем-то Северной Гривой. Посёлок был довольно большой, признаки затухания едва только начинались. По выражению местных жителей, это был медвежий угол Шатурского района, расположенный на самом краю Московской области. Через два-три километра, если идти вглубь леса, уже начинался Петушинский район Владимирской области.
             Подросток, похожий на небольшой корабль, перенёсший шторм и потерявший управление, покорно и безвольно отдавался во власть несущих его волн, выражение лица у него было мрачнее тучи. Он сам не знал  и даже самому себе не мог бы толком объяснить, зачем вышел на улицу в назначенное время и зачем, с какой целью куда-то бредёт. Утром, на свежую голову, у него ещё хватило сил трезво и осознанно задать себе вопрос, как бы ему следовало правильно поступить, когда этот поддонок Борис из 10-го «А» с видом превосходства, которое у него раньше ни в чём не проявлялось, начал хвастаться своей первой любовной удачей.  Он цинично, со смаком, с матерными выражениями стал втаптывать в грязь молодую, красивую женщину Олесю, которую Павлик боготворил за её неземную красоту. Это благоговейное, почтительное чувство к ней возникло давно, с тех пор, как он себя помнил. Поразившее его удивительное открытие произошло неожиданно, когда в старших классах волей природы и небес угловатая, симпатичная  и ничем особенным непримечательная школьница за одно лето расцвела и превратилась в очаровательную, юную красавицу. Она была на несколько лет старше, но взрослеющему Павлику она казалась хрупкой, скромной и беззащитной, как кроткий ангел во плоти. И надо же было такому случиться, что соей глупостью, своей мальчишеской непримиримостью, пытаясь защитить её чистоту, на самом деле он подставил её под страшный удар.
            Юный ум подростка не мог найти адекватный вопрос на сложный, перевернувший всё вверх дном, мучительный вопрос. Наливающийся мужскими соками подросток интуитивно, только на уровне подсознания ощущал, что он находится на пороге взрослой жизни с её непостижимыми, запутанными проблемами. Одна из этих проблем вероломно, жестоко и безжалостно разрушала   розовый замок сложившихся чистых и безоблачных представлений об окружающей действительности, о любви, о возвышенных чувствах влюблённых. Несмотря на то, что он уже видел и понимал, что отношения между взрослыми людьми далеко оставляют желать лучшего, выплеснувшаяся на поверхность грязь, поразила его до глубины души, пронзила болью сердце.
             Когда пришло это липкое, удушливое понимание, приправленное выступившим холодным потом, в голове всё перемешалось и полетело кувырком. Прекрасный мир детства с чистым голубым небом, с зеленью деревьев, с щебетанием птиц отодвинулся куда-то далеко-далеко, на огромное расстояние, хотя чудесное, окружающее очарование по-прежнему оставалось рядом и ласково взирало на него. Тёмные мысли, одна мрачней другой, преследовали, наседали и давили непомерной тяжестью. Возникало ощущение, будто какая-то неведомая сила из яркого, солнечного дня перенесла его  в сырые, покрытые старой плесенью застенки, где господствовали силы мрака и зла. Чувство беспомощности и безысходности угнетало сильней всего, он не мог противостоять низменным инстинктам движущейся толпы. От неспособности найти спасительное, однозначное, определённое решение у него порой глаза застилала белая пелена. Он чувствовал себя обречённой жертвой обстоятельств, спрессованных в тяжёлый ком, во многом по его собственной вине.
             Он даже не мог осмысленно, по-настоящему ругать себя за глупый, дерзкий выпад, продиктованный детской, добродетельной заносчивостью. Прямолинейный, благородный, рыцарский жест обернулся полным провалом и катастрофическим нравственным поражением, прежде всего для него самого и самым настоящим предательством по отношению к молодой, красивой, ничего неподозревающей женщине. После окончания школы, когда Олеся ещё краше расцвела, при редких встречах с ней подросток, будучи далеко не из робкого десятка, испытывал внутренний трепет, какой испытывает истинно верующий перед святой иконой. Ради того, чтобы защитить её честь, он готов был совершить самый дерзкий, самый отважный и отчаянный поступок. Однако получалось всё наоборот, из-за его пылкой, детской горячности над женщиной, перед красотой которой он преклонялся и которую хотел заслонить грудью, нависла огромная беда. Всё складывалось так, что теперь спасти её от позора он не мог даже ценой собственной жизни. Если бы существовал прибор, позволяющий с определённой точностью фиксировать внутреннее духовное смятение человека, то чувства Павла  в одинаковом приближении можно было бы сравнить  с ощущениями и переживаниями, обуревающими в последние часы жизни узника, приговорённого к смертной казни. Его будто неведомые магнитные силы вели на эшафот.
             Неблагоприятное и неожиданное событие предшествующего дня парализовали сознание и волю. Чувство полного бессилия и безысходности переполняли подростка, липкая испарина выступила на лбу. Голова шла кругом, иногда даже казалось, что он вот-вот потеряет сознание. Он находился в состоянии угнетённого ребёнка, вынужденного подчиняться жёсткой силе взрослой жизни, к порогу которой Он приблизился вплотную. Подавленное и угнетённое состояние усугублялось тем, что он совершенно не представлял, чем и как можно остановить эту безумную, надвигающуюся стихию низменных, животных инстинктов. Ему порой хотелось горько плакать, и горький комок подкатывал к горлу потому, что он не знал, что делать. Если бы он знал хоть одну молитву, то наверняка в душе неистово бы молился за спасение чести боготворимой женщины. Но ничего этого не было, только какое-то шестое чувство и необъяснимая интуиция подсказывали, что непременно нужно идти и быть вместе со всеми. И это, пожалуй, было единственно правильное, адекватное действие, неосознанно совершаемое им за последние сутки.
             Подчиняясь всему тому, что его лишь слегка подталкивало, он безвольно шагал в постыдную, изнуряющую неизвестность. С полным безразличием, с каким-то тупым равнодушием, как по ранее заложенной программе, с бесчувственностью робота он механически переставлял ноги, связанные невидимыми путами, сильнее, чем железными цепями каторжанина. Вокруг него о чём-то говорили, о чём-то спорили, что-то оживлённо обсуждали, только он один молчал и оставался безучастным и безмолвным, как чужой среди своих. Если бы кто-то, заметив его хмурый вид,  спросил, о чём он думает в данную минуту, то он наверняка, лишь отрешённо посмотрел бы  на спрашивающего и ничего вразумительного не смог бы ответить. Его, как неуправляемую, кувыркающуюся щепку, нёс мутный весенний поток стихийного движения. Сердце подростка больно ныло, когда в воображении проносились картины назревающей непристойности. По-детски глубоко и искренне он переживал обрушившееся на него непомерно тяжёлое испытание и понуро, словно подневольный раб, Павел плёлся на предстоящую публичную казнь своих светлых, юношеских идеалов. Никогда ранее он не ощущал с такой остротой и с такой болью своё мизерное ничтожество во Вселенной. Оказывается, жизнь течёт по своим, далеко непознанным людьми законам, и мало что зависит от одного человека, от его воли и от его желания, какими бы благими они не были. Неизбежное присутствие рядом с добром противоположных сил зла, это жуткое, неразрывное соседство подсказывало благоразумное напутствие, что с этим надо мириться и воспринимать всё, как есть. Но в то же время это понимание, как высоко взметнувшееся пламя вызывало огромное желание борьбы за справедливость, и от того, что оно не находило выхода, это чувство становилось ещё сильнее, ещё острее, ещё неудержимее. Юному, незрелому уму пока была неизвестна одна из библейских мудростей, что путь праведника усыпан тернями и может привести к тяжелейшим, непредсказуемым последствиям.
             Павлик, терзаемый сознанием причастности и собственной вины к предстоящему  позору боготворимой им и сказочно красивой женщины,  сам себя ненавидел за совершённый промах, последствия которого принимали всё более отчётливые очертания непоправимого и необратимого зла. Одинокий, как  белая ворона, в собравшейся биологически однородной стае, он был единственным, кто не разделял возбуждённой жажды притягательного, низменного зрелища. Неудивительно, что на его подавленное состояние никто не обращал внимания, и от этого чувства отверженности и одиночества щемящая тоска, какая бывает только в детстве, охватывала его с головы до ног, до самых кончиков мизинцев.                Мальчишки, не замечая его глубокого уныния, чувствовали себя героями, они, как звонкий весенний ручеёк, шли по улице, по-девичьи хихикая и загадочно перемигиваясь. Проходя мимо поселковой бани, кое-кто неприминул заметить, что здесь и голые бабы моются. Дорога привела пацанов в длинный, глухой проулок, с двух сторон огороженный непроницаемыми заборами. Невольно азартный шум и болтовня поубавились, но когда толпа вышла на просторную улицу второго хутора, громкий гомон возобновился. Прогремевший по узколейке маленький тепловоз с парой вагончиков и немногочисленными пассажирами остался незамеченным, как промелькнувшая тень. Хотя в другое время это событие вызвало бы массу комментариев. По мере приближения к намеченному объекту, расположенному на самой окраине третьего хутора, громкие разговоры стали тише и, наконец, совсем стихли.
             В полном молчании, бесшумно, как играющие в военных разведчиков сорванцы, сопя носами, затаились в кустах неподалёку от обветшалого, бревенчатого сарая.  Через некоторое время Борис, а вслед за ним Олеся, воровски озираясь, подошли с противоположной стороны к стоящей на отшибе ветхой постройке. Лёгкое, женское платье в лучах яркого летнего солнца казалось особенно привлекательным и нарядным. Когда он и она вошли внутрь, ватага, сидящая в засаде, по всем правилам военной науки инстинктивно выдержала необходимую, довольно продолжительную паузу и только после этого, соблюдая полную тишину и осторожность, чуть ли не ползком, пробралась к стенам. Каждый, бесшумно перемещаясь, норовил выбрать наблюдательную позицию поудобней, благо, что в давно не ремонтируемом строении щелей было более, чем достаточно.
             То, что предстало перед взорами изумлённых малолеток, превзошло все ожидания. Самые смелые, самые невероятные детские фантазии не могли сравниться с увиденным в реальности. Захватывающая сцена невиданного и неиспытанного ранее буквально парализовала их. Затаив дыхание, в каком-то оцепенении они прилипли молочными мордочками к потемневшим от времени, шершавым брёвнам и замерли, как молодые волчата перед первой охотой. Вначале, на какое-то время их охватило нешуточное разочарование. На все навязчивые, нахальные домогательства гордая красавица отвечала холодным и твёрдым отпором. Хорошо было видно, что настойчивые, грубые любовные приставания ей не нравились и не находили ответного отклика, на её лице застыла маска нескрываемого презрения к бестолковому и неумелому молокососу. Она отворачивалась от него, не позволяла к себе прикасаться, и, казалось, дальше этого дело не продвинется, что на этом всё и кончится. Затаившихся пацанов охватила нервная, нетерпеливая дрожь, над их разгорячёнными головами прошелестел холодный ветер унылого разочарования. Только у Павлика в душе яркой искрой вспыхнуло чувство радости от благоприятного развития событий. Она оправдывала его надежды и сохраняла в его сердце идеализированное представление о себе. Именно такой он хотел её видеть, именно такой светлый образ он защищал и ради этого готов был пойти в огонь и в воду. Однако, торжество и ликование благородного юнца длилось недолго, промелькнув на какое-то короткое мгновение, оно тут же погасло и бесследно улетучилось, как мимолётное видение. Очень скоро к нему вернулась первоначальная боль и горечь измены.
             Борис, этот скользкий мямля и слюнтяй, каким-то образом успел поднатореть в сексуальном ремесле, он ни капельки не смутился от более, чем прохладного отношения, его не остановила кажущаяся недоступность. Малолетний прохиндей уже знал наперёд, что нахальные, грубоватые ласки самый верный способ круто изменить настроение партнёрши, которая покорно откликнулась на зов самца и под угрозой огласки  покорно пришла на свидание. При самой первой встрече, повенчанная раскалённым обручем страсти, она сама прозрачно дала ему понять, что ждёт от него любовного натиска и напора. Смазливый пацан поначалу не приносил ей никакой радости и желаемого удовлетворения, он стыдливо робел и с первых же секунд, в первые мгновения погружения, едва коснувшись её, тут же терял свой заряд. И только в последующих встречах он стал соображать, что от него требовалось в любовной игре, и улавливать то, что обычно не говорилось словами. Приобретение им небольшого сексуального опыта не принесло ей ожидаемого облегчения, а обернулось ещё большей бедой. Она попала в рабскую зависимость, молодой негодяй шантажировал её, не зная меры и предела своей подлости. Олеся слишком поздно поняла, с каким мерзавцем связалась, но ей было страшно от его постоянных угроз огласки, кроме того, ей было трудно остановиться и порвать, эту отвратительную связь, она не могла совладать с собой, с требованиями молодой, полной энергии и нерастраченных сил, бессовестной плоти. Ей всей душой хотелось в вынужденной разлуке сохранить верность и любовь к Андрею, который служил в армии где-то далеко на китайской границе, но инстинкты природы заглушили голос разума. Это была её первая, обернувшаяся не предполагаемым, страшным позором измена. Неудачная любовница была неопытна и больше всего боялась пойти по рукам, стать мишенью остро приправленного и, как правило, сильно преувеличенного, циничного обсуждения интимных, сексуальных контактов.
             Видимо, всё это отлично понимал и её негодный избранник, ему наплевать было на её мужа, который во время учёбы в школе завоевал симпатии и всеобщее уважение своими достижениями в спортивной гимнастике, кроме того природа не обделила его истинно мужской красотой, по нему тайно вздыхали многие девчонки и завидовали Олесе. Борис ни разу не подумал об этом, ему было совершенно безразлично её замужество, на этот счёт у него не возникало ни малейших тормозов, он вёл себя уверено и обращался с чудесной красавицей, как с принадлежащей ему привычной вещью. Выбрав удачный момент, он бесцеремонно обнял её со спины, обеими руками заграбастал и грубовато тискал выступающие упругие округлости молодой, нерожавшей женщины. Вместо предполагаемого взрыва негодования гордая красавица замерла и стояла неподвижно с выражением незаслуженно обиженного ребёнка. Почувствовав её слабину, он сразу стал нежнее и ласкал её взволнованно вздымающийся, пышный бюст вкрадчивыми, круговыми движениями. Как молодая, строптивая кобылица под уверенным наездником, взнузданная женщина постепенно становилась всё более податливой, её сопротивление ослабевало, она всё меньше проявляла упрямый, дикий норов. По её телу непроизвольно прокатились ответные, встречные импульсы. Не по годам опытный юнец тонко улавливал едва заметные изменения в её настроении и с неослабевающей напористостью незамедлительно на них реагировал. Его пятерня  опустилась вниз и остановилась в промежности, где соединяются ноги. Перебирая пальцами и комкая платье, он нахально задирал ей подол. Когда он коснулся тонких, прозрачных, кружевных трусиков, его рука скользнула ещё дальше под резинку и непрерывными движениями будоражила  и без того уже возбуждённую плоть. А потом началось что-то невообразимое. Как падающая на землю, срубленная вершина берёзы, надломленная женщина резким, решительным движением повернулась к нему лицом, страстно прильнула всем телом , желая спрятаться, утонуть в его объятиях. Она неистово осыпала поцелуями ненавистного насильника, затем отстранилась, почти отпихнула его и торопливо, с какой-то нервной, лихорадочной поспешностью сама стала сбрасывать с себя одежды.
             Перед ошеломлёнными, вмиг ошарашенными, непорочными пацанами разворачивались головокружительные сцены вымученных поцелуев, жертвенное, какое-то фатальное обнажение пропадающей женщины, совершенно неподозревающей, что на неё обращено более десятка пар жадно горящих глаз. Обнажившийся Борис не производил никакого впечатления, без одежды это был невзрачный, тщедушный тип с тощей задницей. Его хилая, нескладная фигура никак не соответствовала его смазливой физиономии, но довольно выразительно подчёркивала его гнусный характер, подленькое, трусливое и хвастливое поведение. Зато она была прекрасна, как сирена. В сумраке сарая, как в волшебной дымке, виднелись изящные линии плеч, безупречно пропорциональные бёдра, стройные, точёные ножки. Волнующие, округлые формы пышного бюста были увенчаны тёмными сосками, окружёнными розовыми ореолами, как святыми нимбами. Эти интимные, головокружительные женские прелести, словно устыдившись чего-то, слегка отвернулись друг от друга. Усиливая острое впечатление сексуальности, на фоне смуглого, загорелого тела. Маняще и влекущее высвечивались узкие белые полоски от купальника на груди и на бёдрах. Они дразнили фантазии зелёных юнцов и словно подчёркивали наготу и доступность пока ещё недоступных им, самых завораживающих мест. Особенно контрастно выделялся тёмный треугольник  волосяного покрова между ног, за которым скрывалась тайна вожделённых желаний и который, как магнитом притягивал далеко нецеломудренные взгляды собравшейся юной ватаги.
             Борис, склонив голову, поочерёдно целовал тёмно-коричневые соски, потом он взял в ладони её груди, соединил их вместе и кончиком языка одновременно касался их обоих. Уверенно продолжая своё волшебное действо, он глубоко погрузил молочные соски себе в рот. Застонав в сладостном изнеможении, она запрокинула голову назад, демонстрируя лебединую красоту шеи, её пышные. Длинные волосы, как всепобеждающее знамя любви, развевалось в разные стороны. Изогнувшись в спине, она плотно прижалась обнажёнными бёдрами к нему, от чего у пацанов голова пошла кругом. Их счастливый друг осторожно подхватил её за талию и, не выпуская из объятий, опустился на одно колено, увлекая её за собой. Она с готовностью легла на спину, на предусмотрительно постеленную, цветную простыню и широко раздвинула ноги. Борис, оказавшийся наверху, как опытный мужчина, медленно погрузился в неё, он загородил своей тощей задницей то, что пацаны предпочли бы видеть с гораздо большим удовольствием.
             Наливающиеся мужскими соками отроки балдели, как от наркотиков, наблюдая нетерпеливое слияние разгорячённых тел. Их сводили с ума жаркие, ненасытные, обоюдные ласки примирившейся молодой пары. В голове барабанным боем отдавали нарастающие, вдохновенные ритмы эротических движений. Разбросанные ноги женщины то соединялись у него на спине в волшебное кольцо любви, то, как птицы разлетались в стороны, оставляя высоко поднятыми колени, она делала всё возможное, чтобы максимально открыть себя ему. Надвигаясь на него, она то поднимала бёдра, изгибаясь в спине, то спадала вниз. Клокочущая, как солнечная лава, плоть неиствовала ярче, чем в огненном танце. Обнажённое переплетение  двух полных внутренних сил, темпераментных тел, учащённые, пружинистые усилия, взаимное, страстное стремление достигнуть наиболее глубокого  проникновения, приглушённые стоны и вскрикивания возбуждали до умопомрачения. Он и она, как вечные, перекатывающиеся волны океана любви, то откатывались назад, то с ещё большим, горячим желанием устремлялись навстречу. Прильнув друг к другу, они захлёбывались, захлёстнутые своими неукротимыми порывами. В пылу бушующей страсти рождались новые, неизведанные ранее приёмы, доставляющие только им, двоим неописуемые наслаждения. Они оба готовы были расплавиться, как солнечная плазма и слиться в однородную, неразделимую массу, но им не удавалось преодолеть внешнюю, сдерживающую оболочку тел, в которую Всевышний заключил человеческую плоть.  И это было то самое препятствие, которое порождает влекущее, обманчивое вдохновение и тот предел блаженства, за границу которого никогда и никому не суждено переступить.
             При отметённом глупом разуме, что в реальной жизни в противовес лжефилософии Фрейда встречается довольно часто, и даже чаще, чем нам того хотелось бы, происходило нечто более возвышенное и более значимое, выходящее далеко за рамки достигнутого запаса знаний и исключающее трезвый, логически обоснованный подход. В слиянии бесконечно высоких чувств и обоюдно острых неудовлетворённых желаний из обоих духовно разных   противоположностей одинаково, как из материально ограниченных, сохраняющих свои осязаемые формы, сосудов происходило соединение чего-то таинственного и неведомого. Плоть в неистовстве всепоглощающей, страсти стремилась отторгнуть от себя частицу плоти для создания новой, себе подобной жизни. Перед назревающим извержением семени душа трепетала так, будто расставалась с телом и делала энергетические посылки в далёкий космос, где малые частицы  впадали в гигантские системы. И от того, насколько были физически крепки и озарены любовью слагаемые материального и духовного выкристаллизовывались те или иные прочные, фундаментальные тенденции, влияющие обратной связью как на судьбы отдельных людей, так и в огромной совокупности на процессы цивилизации в целом. Человечество ослеплено жаждой наживы и стремлением ко всем видам превосходства, к неограниченной власти,  что позволяет разжигать низменные инстинкты и на основе их безнаказно творить военные и политические  преступления. Оно  не осознаёт и ещё  будет долго  не осознавать, что   число природных катаклизмов нарастает в зависимости от нарушения экологии человеческих отношений.
             На Павлика, как и на всех его друзей, впервые наблюдавших за обнажённой, видимой до мельчайших деталей близостью любовников, эта сцена производила ошеломляющее впечатление. Однако, несмотря на огромное физиологическое влечение, его ум не затмили низменные инстинкты. Это впервые видимое, необычное явление в его сознании ассоциировалось с чем-то  божественным и сверхъестественным. Познанная на уроках физики идентичность микро и макромира, схожесть строения микроскопического атома и гигантской солнечной системы побуждала к сравнению полового акта, уносящему хрупкие души до небес, с протекающими в недрах Вселенной бурными процессами мироздания, с бесконечностью самой жизни. Подхваченный, как порывом ветра, свежими мыслями, он будто отрывался от грешной земной среды и парил где-то в космическом пространстве. Экстаз двух особей представлял собой не более, чем соединение двух песчинок, но эмоциональный накал и кипение страсти были созвучны разбушевавшейся стихии, штормящему океану. Нравственные тормоза с трудом сдерживали физиологическую, любовную жажду, которая никогда не овладевала подростком с такой огромной силой. Но кристально чистое, твёрдое и непоколебимое понимание невозможности её утоления невероятно обостряли полёт фантазии, направляя её в чистое русло детской фантазии и философии.
               Впервые ему показалось нелепицей утверждение о первичности материального и вторичности идеального. Почему ученики только так должны воспринимать это утверждение, когда не менее глубокие умы ищут и находят иные аргументы и пути обоснования обратного. Но сейчас и те и другие выглядели наивными, незатейливыми глупцами, погрязшими в мелкой суете. Нельзя воздвигнуть разграничительную грань между материальным и идеальным, как нельзя обособить и, тем более, разъединит в гармонии жизни мужчину и женщину. И то и другое допустимо рассматривать в неразрывном единстве, только так можно подняться  на одну ничтожно малую ступеньку в бесконечном познании истоков мироздания. Мальчишка ещё не знал. Что в Индии, в период расцвета древней цивилизации, когда зарождалась письменность, великие мудрецы думали так же, как и он. В индийском языке из глубины веков до сих пор слово родители пишется неразрывно, через чёрточку, как mata-pita (мама-папа). Потрясённый пришедшими на ум сравнениями, отрок испытывал внутреннюю одухотворённость, как учёный, сделавший величайшее, поистине гениальное открытие. Интуитивно он чувствовал, что занавес неполностью открылся ему, что теория имеет продолжение, но разум был не в силах и подняться за предел достигнутого. Возникали вопросы о повторяемости этих, зрительно осязаемых, и значимости бесконечного множества других явлений человеческого бытия и сложности взаимоотношений. Мысли дробились, становились неуловимыми, похожими на разлетающуюся веером разноцветную стайку жар-птиц, они словно делали усилие, чтобы помочь подняться выше воспалённому, детскому воображению, и манили в неведомый мир волшебных грёз, в какое-то заколдованное тридевятое царство. Глубинная, непознанная ране суть происходящего порой начинала казаться близкой и понятной, но стоило только прикоснуться к ней трезвым разумом, как она ускользала, расплывалась, теряла обозначившиеся заманчивые контуры и становилась недоступной обычному, будничному пониманию. В конечном счёте, она бесследно исчезала, как раздразнивший взор мираж зелёного оазиса в пустыне.
             Витая где-то далеко в облаках, Павлик отрешился от реальности, он совершенно забыл, что вместе с ним более десятка сверстников наблюдают умопомрачительную, скрываемую от чужих глаз и запретную для их возраста картину. Почти на всех одинаково одуряюще действовали неизведанные ими, развивающиеся по извечному сценарию, естественные, взаимные ласки мужчины и женщины, которые забыв обо всём на свете, предавались любви. Сладостное ощущение властвующей страсти крепко связывало их обоих и ослепляло наблюдающих за ними пацанов. Теперь уже Борис, каким-то образом перевернувшись, находился внизу и лежал навзничь на спине, а она сверху творила возвышенный, вдохновенный танец любви. Широко раздвинув ноги, в разных ритмах, она то слегка приподнималась, то опускалась на него, её бёдра играли. Переливались и находились в непрерывном движении. Её поразительно пропорциональная, будто исполненная талантливым скульптором, фигура то отбрасывалась назад в изящном изгибе, то с какой-то удивительной женской нежностью склонялась над ним. В такт этим, словно заимствованным у восточных танцовщиц, возбуждающим движениям длинные, шелковистые волосы то трепетно развивались в воздухе, то накрывали его с головой.  Тогда не было видно, как она осыпала страстными поцелуями его щёки, глаза и всё лицо, её язык осторожно раздвигал нежные, почти детские губы юного школьника и проникал внутрь. В этот момент уже не думалось о том, что, остановившись в своём выборе на нём, она надеялась испытать ощущения, созвучные крепким,  ласкам её любимого мужа Андрея, у которого мужских сил было неизмеримо больше и с которым её безжалостно разлучили вынужденные обстоятельства. К её немалому разочарованию, молоденький, смазливый любовник, уделявший больше внимания своей внешности, ещё не приобрёл и, видимо, никогда не приобретёт того, на что рассчитывала она. Однако, какая-то частица притягательного начала ещё сохранялась, и ей ничего не оставалось делать, как утешать себя мыслью, что в любви всегда хочется чего-то большего. Совершив опрометчивую ошибку, обманувшись в своих ожиданиях, она принуждала себя довольствоваться тем, что есть. В данные минуты, в нарастающем приближении оргазма, в предвкушении долгожданного физиологического удовлетворения уже никакие мысли о совершаемом грехе не могли стать ни малейшим тормозом, она словно летела в бездонную пропасть, в которой не за что было ухватиться.
             - Тебе так хорошо? – тихо спрашивала она.
             - Да. Слишком хорошо, - так же тихо отвечал он.
             И этот, едва слышный шёпот в тишине уединённого сарая бил по ушам пацанов, как звон колоколов, под сводами звонницы. Счастливчик Борис не выпускал из ладоней её груди, и когда она, изгибаясь в спине, откидывалась назад, он приподнимался и целовал её соски. В неразделимом слиянии тел он подхватывал ей за талию и, не выпуская из объятий, искал тёплые губы женщины. В страстном порыве она делала едва уловимое, встречное движение, и наконец, соприкоснувшись, они сливались в долгом, жарком поцелуе. Её пальцы крепко впивались в его плечи, а он нежно, как по открывшемуся в заманчивой сказке полю любви, не прерываясь, блуждал руками по всему её телу, гладил бёдра, ягодицы, поднимался выше к плечам, к густым, роскошным волосам. Его ладони двигались непрерывно, будто искали ту таинственную точку прикосновения, которая принесла бы ей  самое максимальное, самое возвышенное удовлетворение. Только от одного обычного, простого созерцания этой древней, как мир, сцены взаимных ласк её и его рождались необыкновенные фантазии и необычные ассоциации. Казалось, что затхлые запахи залежалого сена и дряхлого старья, бесхозно лежащего в углу, бесследно исчезли. По праву более сильного и могущественного, вытеснил дурманящий головы зной жаркого, июльского дня, который проник в ветхое строение и заполнил внутри его всё пространство, до самого потолка.
              Старый, заброшенный сарай, немало повидавший на своём веку, пожалуй, впервые стал свидетелем столь яркого и ослепительного слияния молодых тел. Под эмоциональным напором занимающейся любовью пары царящий полумрак, словно куда-то отступил. Яркие свет солнечного лета будто просочился через тёмные, шершавые, бревенчатые стены и освещал волшебным сияниям обнажённые тела. Ничто, кроме стремления достичь наибольшего блаженства, Бориса и Олесю не волновало. Они одни были во всём этом огромном мире и объединены одной общей возвышенной целью. Стирались напрочь недавние упрёки и обиды, все бытовые неурядицы улетучились, как исчезает в лучах солнца утренняя дымка на лесной поляне. Никаким сопоставлениям достоинств и недостатков уже не было места, никаких пик неравенства в этот счастливый миг не существовало, Всё выровняло обоюдно острое, идущее из глубин космоса, огромное, взаимное желание. Более высокой степени согласия и единения, чем в эти минуты, между людьми, пожалуй, не бывает. Не случайно же прозорливые цари по примеру Ярослава Мудрого, отдавали своих дочерей замуж за соседствующих венценосных особ или могущественных правителей. Связанные кровными, родственными узами, владыки жили в добром мире и согласии, они легче находили взаимовыгодные, хозяйственные связи, расширялся круг их общих, политических интересов. И, если в результате дворцовых интриг наплывали грозовые облака, то было легче найти пути преодоления разногласий и избежать многих, при иных обстоятельствах, неизбежных кровавых распрей. Происходящие в мире, смутные перемены, к огромному сожалению, безжалостно разрушают хрупкие, общечеловеческие ценности, как животворный источник неисчерпаемых возможностей для созидательной деятельности, для сохранения экологии человеческих отношений. В результате, на сегодняшний день немыслимо  жестокие  зверства людей  превосходят зверства фашистов. Дожили до того, что выходец из Шатурского района, в недавнем прошлом заместитель главы районной администрации закатал в бочку с цементом живого человека. 
             Вряд ли в окружающей нас действительности среди многообразия прекрасных слагаемых духовного и материального можно отыскать более блистательное явление, чем искренне любящие друг друга, красивые молодые люди. Если они беззаветно, по настоящему преданы своей любви, то уже сами по себе, своей взаимной чуткостью и отзывчивостью, своим возвышенным вниманием и взаимным уважением, символизируют незыблемость фундаментальных основ вечности бытия, бесконечность продолжения жизни, созвучной бесконечности самой Вселенной. Озарённая нимбом светлой, безоблачной чистоты и гармонии влюблённая пара, без наносных признаков корысти и мелочных расчётов неизменно вызывает в сердцах окружающих преклонение  и уважение. Ни один ритуал, разве что коронование высокопоставленных особ, не обставляется с такой пышностью, с таким торжеством и неудержимым весельем, как свадьба, соединяющая брачными узами жениха и невесту. Не случайно первые дни супружеской жизни молодожёнов окрестили медовым месяцем
             Но в данном случае происходило нечто другое, совершенно далёкое от возвышенных идеалов. Это невольно вернуло благородного подростка к тому недоброму предчувствию, которое терзало его все предшествующие сутки. Вспомнившийся очевидный и откровенный изъян в первоначальном моменте встречи вызвал ещё большую тревогу, усилил ожидание большой беды, о которой на какое-то время забылось и совсем не думалось о ней. Неестественное и ненастоящее выплыло на первый план, заслонило собой всё остальное, в груди тоскливо защемило сердце от нахлынувшего, обострённого чувства подстерегающей опасности. Изначальное, грубое, циничное попрание и опошление чувств, дополнительно к тому обнажившаяся здесь в сарае дисгармония и глубокая трещина во взаимных отношениях, как предвестники надвигающей грозы, как блеснувшая кинжальным зигзагом молния, сковывали тело, вызывали напряжённое ожидание оглушительных раскатов грома. Скорее не умом, а сердцем, каким-то интуитивным шестым чувством Павлик ощущал, что назревает закономерная неизбежность расплаты с одной стороны за подлое предательство, а с другой за  слабость, за безволие и принуждение самой себя к измене настоящей, большой любви.
             Конечно же Борис и Олеся в данный момент ни о чём подобном не могли думать, они целиком и полностью находились под влиянием необузданной, распалённой страсти. Никакие громы и молнии не могли бы их остановить, не говоря уже о заглушённом и бессильном разуме. Волны наслаждения захлёстывали их обоих с головой, она тихонько постанывал от получаемого удовольствия. Произошла немыслимая метаморфоза, их далеко не искренняя встреча превратилась в прекрасную сказку любви, во взрыв их чувств и желаний, они готовы были гореть в этом огне хоть целую вечность. От возбуждения, под непрерывными ласками юноши её грудь набухала, твёрдые, тёмно-коричневые соски приподнялись и в момент касания действовали на него, как волшебные магнитики, От которых приятные электрические токи разливались по всему телу. Она что-то несвязно говорила, но, похоже, её слова предназначались только ей самой.
             - Я не хочу ничего большего, только бы оставаться в твоих руках, в твоих объятиях.
             Её голос звучал приглушённо и неуверенно, потому что признание не было по-настоящему искренним, эти слова всего лишь отражали сиюминутный, чувственный порыв. Расчётливый  партнёр был очень юн и был далёк от мудрой дипломатии, он не смог сходу придумать подобающий ситуации ответ, он лишь сильнее засопел, продолжая любовную игру и только после паузы, с тягостной задержкой, он, наконец, сообразил, что нужно сказать:
              - Мне тоже хорошо с тобой.
             Они оба что-то бормотали словно в забытьи, одурманенные любовной страстью, и не могли бы определённо. Вразумительно сказать, что это были за слова, они просто наслаждались счастливым, коротким мигом тесной близости мужчины и женщины. Она улавливала дыхание юноши, ей казалось, что оно трепетало над ней как крылья бабочки, и только от одного этого её наполнял прилив нежности, ей было безумно хорошо и на всё остальное было наплевать. Она уже не могла думать о том, что слишком опрометчиво и безрассудно предложила ему себя. Тогда ей казалось, что это будет тайным мимолётным увлечением, продиктованным  тяжёлым зовом плоти, которое не сможет разрушить  выпавшей на её долю большой любви. Пока ещё не наступил момент тихого ужаса и горького разочарования, когда она каждым нервом, каждой клеточкой своего непоруганного тела с невыносимой болью ощутит и запоздало поймёт умом, что, влюбившись в него, нет, даже не влюбившись, а просто положив глаз на нечистоплотного, потенциально порочного молокососа, она совершила страшную, роковую ошибку. То, что с ней произойдёт сразу после удовлетворения желания, она не могла себе представить даже в самом страшном сне. В одно мгновение  для неё померкли все радостные краски жизни, вывалянная в грязи, она будет трястись, как в нервной лихорадке, после чего ей даже не захочется жить.
             Сейчас же над ней господствовало ощущение нарастающего восторга от восхитительного ритма его пружинистых движений, она вся отдавалась сладостному возбуждению, растворялась в любовных ласках, терялась в них. Чувственное волнение охватывало обоих любовников томными цепями, и не было никаких сил, чтобы разорвать их. Мысли становились тягучими, и уже ничего не существовало в этом мире кроме них двоих, тонущих в тёмном омуте неправедной любви. Своими руками, своими губами, своими обнажёнными  телами они дарили друг другу огромное, неописуемое удовольствие. Гримаса радости и наслаждения не исказила, а наоборот, украсила её черты, прекрасный румянец, как от морозного, свежего воздуха, окрасил её щёки, глаза горели лихорадочным, прозрачным светом. Короткие вздохи становились всё громче и всё чаще срывались с её красивых губ. Потрясающее, непереносимо сладостное чувство глубокими толчками стало расти внизу её тела. Напряжение, которое ей сжимало горло, передалось к вершинам груди, отчего её сердце то пускалось вскачь, то замирало.
             Борис, тяжело дыша, то зарывался лицом в её разбросанные волосы, то поднимал голову. В его не по детски широкой ладони умещались изумительные полушария её груди, которые бурно вздымались от его нежных, ласкающих, круговых движений. В ответ распалённая, молодая женщина, как пришпоренная кобылица, играя и ритмично, то вверх, то вниз покачивая бёдрами, сводила его с ума. Яростные, необузданные волны желания с нарастающим напором ошеломляли и пленяли их обоих. Рука юноши опустилась вниз и теперь нежно гладила её упругие ягодицы, отчего последние затрепетали, как крылья большой птицы перед взлётом. Учащённые движения переросли в дрожь, Олеся опустилась, прильнув к нему всем телом, затем резко приподнялась, голова её запрокинулась, трепетные ресницы, на которых застыли жемчужины слезинок краденного счастья, сомкнулись, перед глазами засверкали блестящие  сполохи звёзд, они ослепили её. В нахлынувшем очаровании никаким мыслям о совершённом прегрешении уже не было места, они отдалились и растворились где-то в бесконечности. Внезапно она вздрогнула, широко открыла глаза, изогнулась в экстазе, а потом затихла, откинувшись навзничь ослабевшая и обессилившая. От ощущения своей мужской силы и ещё от того, что он увидел, как на её губах появилась счастливая улыбка наслаждения, он словно вознёсся на каком-то космическом аппарате ввысь и вслед за этим, зависнув в невесомости, когда захватывает дух и холодок охватывает сердце, стремительно опустился вниз. Одновременно достигнув апогея любви, они в любовном дуэте исполнили завершающий, берущий за душу стон блаженного изнеможения.
             У взрослого бы закружилась голова от созерцания такой картины любви, не говоря уже о впервые наблюдавших тайную страницу откровенной близости мужчины и женщины подростков. У них почти у всех без исключения пересохли губы, сердце, казалось, вот-вот вырвется из груди, белая пелена застилала глаза. При одинаковом физиологическом восприятии увиденного у каждого пробуждались довольно разноречивые намерения относительно дальнейшего поведения. Несколько наиболее слабых и застенчивых  пацанов, ослабев от напора чувств, почувствовали в штанах выплеснувшуюся сырость. Подавленные робкой стыдливостью,  не сговариваясь, они потихоньку отошли в сторону, но основная масса, замерев, затихнув, словно в немой сцене, в растерянности и в нерешительности продолжала стоять у сарая. В накалившемся воздухе знойного, июльского дня воцарилась гнетущая тишина, как перед смертельным боем, от неё, казалось, могут лопнуть ушные перепонки. И вдруг произошло то, что тайно предчувствовал Павлик, то, чего он больше всего опасался. В продолжение и в ужасающее подтверждение недавно промелькнувших тревожных мыслей и терзающих его  сердце страхов, застывшую атмосферу закончившегося,  безмолвного созерцания первым нарушил второгодник Юрка Давыдов, который вконец ошалел под напором жарко распалённой страсти. Впервые увидев запретное и недоступное, он уже не мог и не хотел сдерживать свою физиологическую потребность. Взметнувшиеся дикие инстинкты самца затмили разум, благородство и всё то светлое и чистое, что Всевышним заложено в человеческие души. У озверевшего подростка, как из перерезанного горла вырвался приглушённый, похожий на болезненный хрип, призыв, увлекающий толпу в пропасть:
             - Айда, и мы попробуем!
                г. Шатура 8 916 707 63 45